Беленые стены и высокие арки больницы всегда заставляли чувствовать ее себя маленькой и беспомощной. Полутемные коридоры, двери лязгающие вдалеке эхом — клиника для больных ментальными расстройствами производила гнетущее впечатление. Впрочем Диляру всегда определяли в лучшую палату, с выкрашенными в приятный зеленый стенами, новой мебелью и мягким плюшевым диванчиком для гостей. Только решётки на окнах напоминали, что отсюда по собственной воле может и не быть выхода. Слабый свет ночной лампы ложился тенями на ее тонкое укрытое одеялом тело. Диляре понадобилось несколько секунд чтобы сфокусировать на Зейнеп свои расширенные от лекарств зрачки.
— Мама, — едва прошептала она. — Ты пришла. Я знала.
Зейнеп осторожно присела на кровать, нащупала под одеялом ее прохладную руку. Бледные губы Диляры слабо улыбнулись и она закрыла уставшие глаза.
— Конечно милая, я не могла иначе.
— Прости меня, мама, я опять подвела вас.
— Не говори так, дочка, — возразил стоявший рядом Мехди. Зейнеп тут же коснулась пальцем губ — Мехди не должен был с ней спорить, и он опустив голову тут же отступил назад, в тень. — Ты меня прости.
— Я должна была прийти в «Дом судьбы», я помню все, мама, не думай, что совсем сошла с ума. Но… я не знаю, что случилось, мне стало просто плохо, плохо и страшно, — она всхлипнула, вздрогнула всем телом и по скривившемуся тонкому личику потекли слезы. — Мне так плохо, мама… мама… мама…
Никто не знал почему это происходит с ней, врач сказал, что возможно это из-за плохого детства или из-за болезни пережитой в младенчестве, просто так иногда бывает, душа не знает покоя и мечется, и страшится каждого нового дня.
Зейнеп прижалась к Диляре, своей маленькой девочке, и гладила ее волосы, осторожно целуя влажные и соленые от слез все еще по детски нежные щеки, ей хотелось успокоить ее, забрать всю ее боль и переживания, снова сделав ее душу светлой и чистой, без тени горечи. Прижавшись щекой к ее груди она посмотрела на Мехди, он стоял в углу нервно сжимая руки, поникший и растерянный.
«Мы это сделали с ней, мы дали ей надежду на семью и разрушили ее после, вот и вся причина, Мехди».
— Мама, — раздался голос Диляры, — мама и папа, вы поговорите. Прошу вас. Вы не разговаривали очень долго, вы злитесь друг на друга. Пожалуйста, ради меня.
— Нет, нет, Диляра, мы давно уже не злимся, правда Мехди? — она протянула ему руку. Немного замешкавшись он подошел и взял ее.
— Не злимся, милая, — Мехди присел у кровати на колени, крепко сжимая пальцы Зейнеп. Неожиданно он прикоснулся к ним губами. — Вот видишь, не злимся. Правда, мама Зейнеп? — его черные глаза молили о чем-то, быть может о прошлом, о котором так печалилась Кибрит и которое никогда не придет с ними в этот день. Зейнеп крепче сжала его руку и улыбнулась сквозь слезы, а потом обняв его за плечо склонилась ближе.
— Вы посидите так. Вместе, пока вы здесь. — ее слезы уже высохли. — Пока я не усну. От этих таблеток я быстро засыпаю.
Когда они вышли, луна круглым серебряным бездушным свидетелем переливалась на небе. Тихо шелестела листва от ночного спокойного ветра, и под желтым светом фонаря неестественно ярко сияли красные цветы азалии, а в луже чешуей блестел лунный свет. В носу все еще стоял запах больницы, ядовитый и сладковатый. Зейнеп вдохнула полной грудью, надеясь почувствовать аромат цветов и свежести ночи, вглядываясь во тьму и пытаясь понять с какой стороны двора она оставила свой Рено. Спустившись с лестницы она обернулась — Мехди все еще стоял у дверей клиники, не сказав ей, как они вышли и слова. Но это было даже и к лучшему, Зейнеп медленно направилась к своей машине.
— Зейнеп! — ее догнал его голос. — Нам надо поговорить.
Она не успела сделать и пары шагов, как он догнал ее.
— О чем? Не думаю, что это необходимо.
— Ты так быстро тогда ушла. И я не успел…
— Не надо, Мехди, — она ничего не хотела знать, не хотела вспоминать. Но все же и она должна была ему напомнить: — Это была ошибка.
Он схватил ее за руку, и слабость мгновенно пробежала от локтя по всему телу. Но Зенеп должна была быть гордой, такой гордой и смелой, чтобы он понял наконец. Остановившись, распрямив плечи и осторожно высвободившись из его крепкой руки она прямо посмотрела в его глаза, в черное лицо, точно несуществующее, невидимое из-за направления света.
— Ты сама этого хотела… — голос его был полон разочарования к ней. — Разве нет?
— Мехди, прошу.
— Хорошо, дело вовсе не в том что было в ту ночь, — сказал он так четко словно специально пытался смутить или задеть, но все же согласившись играть по ее правилам, представив все незначащим для их жизней событием. — Не об этом я хотел говорить с тобой. О Диляре.
В его машине было тепло и как-то странно спокойно, хотя она и чувствовала себя словно в клетке. Пальцы коснулись приятной мягкой замши и она откинулась на широкую спинку кресла.
— Ты не меньше меня знаешь в каком она состоянии, даже лучше, хотя это не должно было быть так. Я плохой отец. Даже Беналь увезла от меня мою дочь Мюжгян, ты же знаешь. Одна Диляра ни за что не покинет меня, не оставит, чтобы не случилось.
— Она такая, она искренне любит ни смотря ни на что.
— Любит тебя и меня, и поэтому… поэтому я хочу чтобы ты подписала согласие на опеку в случае, если со мной что-то случится, — голос его дрожал, Мехди явно волновался.
«Да, с тобой может что-то случится, Мехди. Ты можешь надолго сесть за решетку. Это ты имеешь в виду?» Зейнеп посмотрела на него, он был так близко. И похоже уже не брился несколько дней. В отросшей щетине серебряных иголок казалось стало еще больше. Подушечки пальцев защекотало, словно на прямо сейчас прикоснулась к его щеке. Уголки его рта дрогнули и он опустил взгляд. Окутавшее ее тепло, манкое и предательское, исходящее от этой полуулыбки, от его вздрогнувших ресниц — ей непременно надо было разрушить это, здесь и сейчас, пока снова не стало поздно.
— Но документы дома. Так что нам придется немного прокатиться. Если конечно ты не против.
— Скажи мне Мехди, — она была уверенна, что он не сможет скрыть правду, была уверенна, что прочтет это в его глазах. — Ты имеешь отношение к смерти Мерием?
Кажется он был удивлен ее вопросом, а еще больше раздосадован, точно она сделала ему больно. Но он не делал этого — это она поняла сразу. Или же только хотела в это верить.
— А ее муж, ты…все же ты приказал убил его?
Руль скрипнул от его сжатых рук, а глаза сверкнули гневно.
— Никто, никто не должен расстраивать тебя, Зейнеп, — он дернул головой словно пытаясь избавиться от чего-то и тихо спросил: — И что это за вопросы?
— Тебя подозревают в их убийстве, а так же в убийстве того человека, который помог тебе выйти тогда из тюрьмы. Старик с седой бородой, все время забываю, как его звали.
Он недобро рассмеялся, но она видела что Мехди совсем не смешно. Машина тронулась, урча мотором — он даже не дождался ее согласия, чтобы ехать куда-то.
— Это тебе муж сказал? Не смотри на меня так удивленно, я все знаю, знаю его проделки с прокурором. Дженгиза я тоже не убивал, его никто не убивал, просто пришло его время, его сердце сделало последний удар. У них ничего не выйдет, Знейнеп, нет ни одного свидетеля.
Спрашивать куда они делись она не решилась, но то, что Мехди знает про дела Барыша встревожило ее.
— Ни одного свидетеля кроме тебя, Зейнеп, только тебе я признался в своём грехе и моя свобода — в твоих руках. Тебе решать, не твоему мужу.
Она обернулась разглядывая его сосредоточенный на темной дороге профиль, острый и беспощадный.
— А если все-таки у него получится? — голос ее дрогнул вместо очередного удара сердца. Зейнеп заметила, как на его лице заходили желваки, как гневно и тяжко он выдохнул свой вздох.
— Не бойся. Я не трону твоего мужа.
Огни проносились за окном, несущиеся огоньки чужих жизней и судеб. Без начала и конца, без имени, десятки людей спешили к своей последней минуте, к своему последнему удару сердца. Мехди сказал, что его судьба в ее руках, но сейчас она чувствовала себя больше пленницей его решений и от этой беспомощности, пут сковавших их жизни хотелось злится на него, на себя, но отчего-то не получалось.
— Тебя не просто могут посадить надолго, тебя могут убить Мехди. Дело не только в Барыше, есть люди которые против того чтобы ты один продолжил дела Дженгиза.
— Значит судьба. Поэтому я и прошу тебя подписать документы и позаботиться о Диляре при необходимости. Судьба, — повторил он, словно не оставив себе другого шанса.
— Я подпишу, подпишу, кто если не я позабочусь о дочери, — слезы отчего-то подкатили к глазам. — Но знай, что я даже не приду поплакать на твою могилу. Ты умрешь, а я не приду к тебе.
В зеркале она поймала его излишне внимательный взгляд и сразу же отвернулась, не желая даже знать, о чем он думает.
— Хорошо, хорошо, Зейнеп, — казалось его слова ничуть его не задели. — Кстати о безопасности, в прошлый раз тебя видели здесь, больше этого не должно повториться. Зайдем через внутренних гараж.
Ворота поднялись, машина качнувшись поехала куда-то влево и вниз по темному коридору, потом один за другим повинуясь невидимому механизму зажглись светильники на потолке, его внедорожник тяжело и медленно встал на свое место и так же медленно, с тихим шорохом опустились позади ставни. Мехди положил руки на руль и снова попытался поймать ее взгляд в зеркале, всем своим видом показывая, что он быть может настроен на разговор, но она просто предпочла побыстрей открыть дверь. Не к чему все это было, прошлое, как бы не было больно, должно было всегда оставаться в прошлом. Она посмотрела на опущенные ворота, где-то внутри екнуло, когда она подумала о Барыше, о том, что он быть может уже дома, быть может сидит задумчиво склонившись над своими тетрадками или смотрит в экран ноутбука, тихо щелкая кнопкой мышки, а быть может вышел с Кефте на ночную прогулку и вглядывается в темноту надеясь, что его жена вот-вот появится. Лучше было не думать об этом, все равно она вскоре уйдет из этого дома.
Зейнеп огляделась, в углу на металлическом стеллаже лежали колеса, длинные ряды полок были заставлены всем, чем обычно уставлены полки в гаражах, а на другой стороне помещения, распластавшись серо-бежевым пятном, сверкая хромированными планками, над ямой стоял явно выпущенный не один десяток лет назад старый автомобиль. Над радиатором Зейнеп прочитала: «Деврим». Она сразу поняла, что это значит: просто его хобби — Мехди так же как и ее крепко держало прошлое, то время когда она еще была его женой, а он простым автомехаником.
«Мне все равно», — она и словом не обмолвится, даже и не подумает что-то сказать или пошутить по этому поводу.
— Да, вот, балуюсь иногда. Раритет между прочим.
— Давай быстрей закончим наши дела, Мехди. Куда? — она развернулась в разные стороны, не понимая куда дальше идти, двери были и слева и справа. Он показал наверх, на витую черную лестницу ведущую под самый потолок и попытался было поддержать ее за локоть чтобы помочь подняться, но она быстро прошла вперед, предпочитая не замечать его заботы и стараясь не смотреть, и не чувствовать, как дрожат и слабеют от пустоты внизу ноги.
— Пройдем в кабинет?
Зейнеп замотала головой, решив, что подписать документы она сможет и в гостиной. Она села на знакомый кожаный диван, положив ногу на ногу поддернула брючину и упрямо обхватила коленку руками. Те же закрытые окна, та же в вечном бронзовом порыве взлететь птица. Пустой и холодный дом, где слова разносятся эхом.
Когда Мехди ушел, она подошла к окну, отодвинула тяжелую серую штору. Сквозь отраженье гостиной виднелись решетки, а дальше — лишь тьма, словно там, за наполированным окном, за решетками ничего не было.
«Все что осталось в твоей жизни, Мехди, только одиночество и пустота. Как тебе живется в ней?».
Но она ведь ничего не знала, может он вовсе и не жил тут — слишком бездушным казался дом, может быть у него была женщина, как когда-то Айше Полак, она ведь сама призналась в этом, женщина, которая скрашивала его ночи. Может быть были друзья, новые друзья в этой его новой жизни о которой она ничего не знает, кроме того, что дела которыми он занимался вряд ли можно было назвать законными. В конце концов у него есть хобби, есть отдушина, та старая машина в гараже. Быть может вчера или завтра к нему придет кто-то, какой-то хороший человек, вместе с которым они продолжат заниматься этим старым железом в свое удовольствие. Зейнеп прикрыла глаза, наклонившись на прохладную поверхность косяка и перед ней сразу возник образ ее бывшего мужа — в рабочем синем комбинезоне, его нахмуренное, озадаченное простой работой лицо со смешными густыми усами, крепкие руки измазанные черной смазкой. Она наяву почувствовала этот запах — бензина и машинного масла, который Мехди приносил с собой возвращаясь усталый домой. И как она долго привыкала к нему, прежде чем позволила себе поверить что в их браке может быть и любовь.
— Зейнеп! — раздалось глухим эхом и папка звонко шлепнулась на низкий каменный столик. Теперь Мехди был другой, и все так же сдвинутые брови и сжатые губы теперь представляли куда большую опасность, чем раньше, но не для нее теперь, для других. Он словно окаменел, научился прятать свой горячий и взрывной нрав, но она то знала, как разрушительно то, что скрывается внутри этого черного ледяного взгляда.
— Завтра отнесу адвокату, — сказал Мехди, и она поставила последнюю подпись. — У тебя, и у Диляры будет по счету, чтобы не случилось. Дом… — он посмотрел по сторонам. — Этот дом скорей всего заберут, как и машину.
— Диляре он и так не нравится, — Зейнеп отодвинула папку и взяла серую бархатную подушку на свои колени, руки надо было чем-то занять. — Что мы обсуждаем, Мехди? Словно уже случилось что-то плохое.
Он вдруг присел рядом, почти касаясь ее рукавом своего черного свитера. Она чувствовала его дыхание на своей щеке и видела как рука осторожно коснулась и поправила ниспадающую на плечо прядь ее волос.
— Твой муж в любом случае не успокоится, Зейнеп.
Она обернулась. Зейнеп могла разглядеть каждую его ресничку, видела как блестит нос, как скула его дернулась слегка и короткая прядь черной челки упала на лоб, где навсегда сохранились тонкие морщинки от мгновений когда он сердился. Он чего-то ждал, переливающийся карим взгляд его словно говорил — сделай это, помоги мне разрушить эту стену, которой и так ведь уже нет. Ей надо было уйти, сбежать, ни разум, ни даже чувства были не властны сейчас над ней, внутри нее, спрятанное глубоко, разрасталось силой которая нещадно поглощала, не давая даже мысли о шансе на освобождение.
— Никогда, — она словно со стороны услышала голос, должно быть свой голос, но такой теперь чужой. — За это я и люблю его.
Он был слишком близко, нос коснулся ее щеки, дыхание опалило губы. Ее горячее сердце внутри поглотило все, оставив лишь только жажду и желание, и только где-то далеко-далеко на самом дне разума бессмысленный теперь голос все еще пытался сказать: остановись…
Еще секунда и губы ее, убежденные в собственной воле, уже отвечали на касание его губ — осторожно, словно одно неверное движение могло разрушить все вокруг, но она точно знала, что не имеет права упустить ни миллиметра его упрямой кожи. Мгновенья поцелуя превращались в бесконечность, у которой не было ни начала, ни конца, в вечность у которой не было иного выбора. Теплое и вязкое блаженство разлилось по венам и телу, спину и грудь пронзило стрелами — руки его словно проникли под кожу, сжимая мышцы, и нежное пронзительное удовольствие заставило прогнуться ее и застонать.
«Беги!» — вспыхнуло внутри. Она прижалась к Мехди, чужими руками пролезла под его свитер, чужими губами отдавшись этому жестокому рту, заглушая эту боль, тело не желало знать, запрещая сомнению остановить себя, затыкая рот этой глупой девочке Зейнеп, что притворяется разумом.
«Беги!»
Пальцы прошлись по его жестким волосам, он примкнул к ее шее так, что стало не хватать воздуха, так, что от касаний его рта и зубов она наяву почувствовала сладкий привкус крови, а тело словно пронзили тысячью восхитительных игл. Рука его на уже обнаженном животе бесцеремонно скользнула в расстегнутые уже брюки и так болезненно сжала ее между ног, что горло непроизвольно вскрикнуло. Эта боль почти вернула ее в реальность.
— Нет! Хватит! — она попыталась вырваться из объятий.
— Зейнеп, Зейнеп… — его жадные поцелуи не давали ей вздохнуть, горло стиснуло железными тисками, путы сковавшие тело словно металлические канаты объятий сжимались взрываясь внутри островками нарастающей паники.
Зейнеп все же удалось встать на ноги, но он дернул ее за руку и снова сбил с ног. Упав на диван, она почему-то не смогла поднять головы, лицо уткнулось в жесткий велюр подушки и все силы ушли на то, что бы развернуть голову и наконец вздохнуть. И только потом осознала, что он прижимает ее за затылок. «Зейнеп», — его голос за спиной точно сковал ей руки и не дал шанса на спасение. Рука между ее ног теперь двигалась осторожно, едва касаясь чувствительной кожи и с каждым новым движением она чувствовала, как пальцы его все более легко проходят между влажных складок, а ее бедра непроизвольно вздрагивают навстречу его рукам, в такт раскачивающемуся маятником удовольствию.
Он отпустил ее шею, должно быть коснулся спины и она почувствовала его теплую сильную ладонь на своем бедре, как он слегка сжал его, поправил ее безвольное уже тело. Грудью она лежала на подушках, уперевшись вспотевшими ладонями в кожаный подлокотник дивана и все, что могла сейчас — только дышать и с каждым вздохом чувствуя, как каждая клеточка ее тела стонет от этого противоестественного блаженства, от цепей сковавших ее свободную волю. Рука его почти застыла остановившись на самой чувствительной точке и она прогнулась прижавшись к его пальцам, а ее собственный стон жаром обжег губы и горло. Пальцы его резко вошли в нее, заставив снова застонать и ответить полной покорностью, Зейнеп качнулась бедрами, потом еще раз, вздрагивая внутри каждый раз, почти взрываясь горячими восхитительными вулканами, все ее существо, если оно еще существовало, сосредоточилось на этой точке на его руках в ней, на своей горящей лавой плоти.
Воздух вокруг наполнился горячим ароматом страсти и сам казалось обнимал, проникал в вместе с хриплым дыханием внутрь, раскачивая тело жаркими волнами. Она не понимала, где уже находится, что колени ее упираются в жесткую кожу дивана, а лицо сопрело под спутанной копной волос, хотелось только бесконечно чувствовать Мехди в себе, принимать покорно все его желания и отдавать свое. Она вскрикнула от ощущения наполненности, когда он вошел в нее по мужски, и снова, когда его член еще продвинулся в ней глубже. Хриплые стоны позади, пальцы сладко впившиеся в бедра, звонкие удары плоти о плоть и истинное наслаждение вызывали такое естественное сейчас чувство наполненности, нескончаемого восторга этого мгновенья. Все качалось, плыло в ее разуме от каждого толчка слившихся тел, и даже его стоны казалось касались ее пульсирующего истерзанного наслаждением лона. Его движения ускорились и стали жесткими, и от этой грубости странная радость наполнила ее, словно тело осознавая свою желанность готово было принимать и наслаждение и боль, лишь бы быть необходимым другому такому же жаждущему любви телу.
Когда она пришла в себя, Мехди обнимал ее, прижавшись горячей грудью к ее обнаженной спине, узкий для них двоих диван не позволял другого. Он легко поцеловал ее рядом с ухом, а потом подул легко на ее сопревший затылок. Невидимый сквозняк уже холодил ее остывшую кожу, а внутри медленно и тревожно нарастало неизбежное. Рука его кончиками пальцев осторожно поглаживающая ее изогнутое бедро, замерла.
— Может пойдем наверх? — хриплый усталый голос еще на мгновенье ближе вернул ее к реальности и приблизил час расплаты. — По моему ты замерзла, а здесь нет даже пледа. — он обхватил ее обоими руками, прикрыв грудь и плечи и закинул ногу на ее бедро. — Если хочешь я принесу тебе одеяло из спальни. Хочешь?
— Нет.
Зейнеп, не обращая внимания на попытки ее удержать, села. Кожа дивана неприятно липла к ее коже. Одежда комком валялась на полу. На столике все еще лежала подписанная папка. Она провела по длинным волосам, пытаясь привести их в порядок и рука Мехди коснулась ее спутавшихся в волосах пальцах. Зейнеп вздрогнула от поцелуя в спину.
— У тебя такая красивая спина, — его пальцы словно писали письмена на ее коже.
Взглянув на стену, на черный квадратный циферблат без самих цифр, на белые стрелки, она заставила себя ужаснуться — время было позднее. Она все же подняла рубашку и сумочку с пола. Пропущенных звонков или сообщений не было — это значит, что Барыша возможно самого еще не было дома и он был очень занят, раз не удосужился даже написать ей. Что ж, значит время еще у нее было, секунда или вся ночь — часы без времени и цифр не могли ей ответить.
Она встала, накинув рубашку, мельком взглянув на все еще лежащего на диване обнаженного Мехди. Должно быть она должна была чувствовать неловкость, должна была как можно скорее уйти, не оглядываясь на его тело, которое еще совсем недавно владело ею, как животное, но Зейнеп почему-то ничего такого не чувствовала, словно так все и должно было быть. Она подошла к окну, приоткрыла штору, словно надеясь что там может что-то измениться, будто бы она могла увидеть там что-то иное кроме разверзшейся темноты в своей душе и решеток.
— Твой дом, как тюрьма, тебе не кажется? — ее слова разнеслись холодным эхом. Она снова взглянула на него — голова запрокинута, глаза закрыты, словно ему все равно останется она или исчезнет сейчас.
— В какой-то степени мы все за решеткой, невольно или добровольно. Но знаешь, — он вдруг оживился. — Сверху, на террасе видно залив. И восход солнца оттуда прекрасен. Ты бы могла увидеть его…
Она снова уставилась в темноту, в отражение в глубине которого Мехди тоже встал натягивая мимоходом брюки.
— Это ужасно холодный и неуютный дом, — она не понимала зачем начала это и почему в горле чувствует соль и горячее жжение. — Не удивительно, что Беналь сбежала отсюда.
— Я сам отправил ее, — голос вдруг его стал холоднее. — Вчера они с Мюжгян уехали в Европу.
Он беспокоился за свою родную дочь, поняла Зейнеп, по настоящему беспокоился, а значит была причина, значит все слова Барыша и та статья в газете имели под собой серьезные основания. Отправил их в другую страну, а сам остался здесь, все они остались здесь, привязанные к прошлому, каждый за своей решеткой ожидать своей участи.
— Это правильно. Это хорошо, что ты заботишься о своем ребенке, Мехди, — Зейнеп обернулась, он стоял совсем рядом. На обнаженной груди бледными изъеденными звездами виднелось несколько шрамов.
«Вот этот», — она посмотрела на шрам, уродливую бледную звезду, посередине, немного слева.
«Этот остался после того как ты умер». Ей вдруг стало страшно, словно все это произошло на самом деле, и они теперь только тени, что никак не примут эту истину, и пока не поймут, то не найдут выхода. Мехди подошел ближе.
— Знаешь, Мюжгян должна была быть твоей дочерью. Ты можешь сейчас утверждать все что хочешь, но если бы это было так, то все было бы по другому, — он обернулся, осмотрев комнату. — И этого бы дома не было. У нас была бы другая судьба. Я виноват, прости меня.
Зейнеп устало облокотилась на косяк окна, внутри нее словно была поставлена какая-то точка. Точка, после которой нет ничего, только пустота. Слезы снова подкатили к глазам.
— Что теперь говорить. Ты знаешь что? — она обернулась у нему и даже не думая бежать от его пронзительного взгляда, не думая прятаться, сама взяла его за руку. — Ты береги себя, Мехди, будь осторожен. Я не хочу чтобы ты снова умер.
— Все зависит от тебя, ты единственный свидетель моих грехов, Зейнеп. Все в твоих руках, — поглаживая осторожно ее пальцы он прикоснулся губами к ее ладони, а потом едва коснулся ее царапин над ногтями и вздохнул с сожалением. Щетина иголками прошлась по коже руки, а потом закололо на щеке.
Осторожные, трепетные поцелуи в которых не было ни толики страсти, а только непривычное тепло, что-то неуловимо близкое и родное, но давно потерянное и почти забытое. Слезы брызнули из ее глаз, горячие, изъедающие кожу слезы, океан горя который был скован за сотнями оков и замков, мягкими стенами самообмана и вот они рухнули, а цепи разорвались от одного лишь его прикосновения. Зейнеп, рыдая, прижалась к крепкой груди, к шрамам оставленными их жизнями, а Мехди гладил ее волосы и что-то успокаивающе шептал.
***
Без сил, опустошенная, отдав всю себя прошлому, она вернулась домой. Кефте лениво повилял ей хвостом и медленно побрел обратно на свою лежанку. Барыш уже спал, а когда она присела на кровать его теплые руки обняли Зейнеп сзади.
— Как там Диляра? — его сонный хриплый голос словно вернул ее снова в эту жизнь. Она солгала ему, сказав, что останется с девочкой в больнице, пока та не успокоится. Зейнеп поймала себя на мысли, что ни страха, ни чувства вины перед мужем просто нет, как будто она и в самом деле провела все это время у постели своей названной дочери.
Зейнеп погладила его заботливые руки. Их спальню едва было видно, свет уличных фонарей едва проникал сквозь занавесь штор, но чувствовала, видела наяву шкаф напротив, ровные разводы с едва заметными перламутровыми лепестками на обоях, столик с бутылкой воды у изголовья кровати, начатую упаковку таблеток для сна, книгу в мягкой обложке, которую она не могла прочесть уже второй месяц — все казалось таким знакомым и нет одновременно, и словно ждало ее, ждало ее возвращения домой.
— Она уснула, — она наконец вспомнила, что Барыш задал ей вопрос.
Голова приятно провалилась в мягкую подушку, рука Барыша обвила ее талию, прошлась по бедру, по тому месту где наверняка остались синяки от пальцев Мехди и снова лениво вернулась на талию.
— И ты спи, — пробурчал сонно Барыш ей в щеку.
***
Вся последующая неделя была плотно занята: нескончаемая череда встреч с представителями строительной фирмы, которые должны были дополнить ее «Дом судьбы», сделать это место больше и безопаснее; обсуждение внешней отделки и внутреннего убранства; поиск компромисса между целесообразностью и финансами — все это словно вернуло ее в настоящую жизнь, снова заставило почувствовать себя по настоящему нужной и правильной.
Диляре стало заметно лучше. Когда она навестила ее то нашла бедную девушку не разбитую, всю в слезах и сожалениях в своей постели, а умиротворённо взирающую на простирающийся с холма больничный парк, который с приходом осени уже приукрасился тянущимися в прозрачное осеннее небо желтеющими тополями и ярко красными пятнами барбариса. Диляра сидела на широкой лавке, руки ее смиренно лежали поверх толстого клетчатого пледа, а едва касающиеся земли ботинки, поочередно касались жухлых сухих листьев от огромного укрывающего их от остального мира на несколько метров вокруг чинара.
Она была удивительно спокойна, пожалуй Зейнеп даже не помнила ее такой — непривычно-взрослой. Быть может конечно виной всему были лекарства, что ей давали. Диляра сказала, что по выходу из клиники начнет все сначала, снова быть может возьмется за заброшенную учебу в университете, будет брать уроки игры на скрипке или быть может гитары, ведь этот инструмент проще, а ей, наверное, не следует сейчас утомляться. Зейнеп слышала это уже два раза, каждый срыв дочки заканчивался планами и надеждами, но сейчас она заставляла себя верить, что у чаяний Диляры есть будущее.
Барыш вел себя как обычно, они снова сходили в ресторан и даже в кино, а на следующей неделе он обещал, что найдет в своем графике время сводить свою жену в театр. Его дела они не обсуждали, Зейнеп не задала ни одного вопроса о его планах на счет Мехди, лишь видела как вечером на час, два или даже до глубокой ночи он запирается в своем кабинете.
Через пару дней после того, как она встречалась с Мехди, после душа, разгоряченная и расслабленная она, обмотавшись полотенцем прошла в спальню. И совсем не ожидала, что ее муж в этот вечер решит побыстрее закончить свои дела. Когда Зейнеп скинула полотенце, он увидел уже расплывшиеся желтыми пятнами синяки на ее бедре и не моргнув глазом она сказала, что помогала делать перестановку мебели в «доме» и несколько раз ударилась об угол стола. Он поверил ей, а она поверила себе и на следующий день и в самом деле они затеяли передвинуть мебель в зале, теперь уже не для печали воспоминаний о Мерием, а для счастья. Хюлья, девушка, что пряталась в «Доме Судьбы» от своего слишком зашоренного жестокими традициями отца, наконец обрела свободу — она выходила замуж за своего любимого мужчину, и даже отец ее вдруг смягчился и самолично уверил вчера Зейнеп, что не будет чинить препятствия браку дочери.
А еще через пару дней она сама позвонила Мехди Карадже, ровно на сороковой день с тех пор, как Сакине Гексу, ее родная мама, отдала небесам свою душу.
Зейнеп ждала его у старой пристани, от которой остался только потрескавшийся искореженный пирс с торчащей по краям опасной арматурой и обрушившимся в воды углом. За ее спиной непрерывно шелестели листвой высокие так же искореженные морским ветром деревья, карабкающиеся корнями по каменистому склону, по заливу медленно, оставляя за собой белую пенную дорогу тащился паром переплавляя желающих на другой берег, а над черной водой истошно крича парили рвано неугомонные чайки.
Старый полосатый кот жался в камнях и жмурил слезящиеся глаза, и от его несчастного вида Зейнеп тоже стало зябко и она снова накинула на голову слетающий от ветра платок.
Она даже не заметила его, не услышала как подошел, Мехди просто вдруг оказался рядом с ней, у бетонного простого бортика разделявшего набережную и каменистый берег. Он высунул руки из карманов своего черного пальто и задумчиво потерев ладонями с улыбкой посмотрел на нее.
— Я узнал тебя еще со спины, очки не помогут, — наверное это была шутка, Зейнеп сняла темные очки и медленно сложив дужки положила в сумку.
— Это…просто. Не думаю, что будет хорошо, если нас увидят вместе.
— Я тоже прибыл сюда тайно, — он почти прошептал это склонившись ближе. — Здравствуй, Зейнеп.
Кот сжавшись еще больше беззвучно открывал рот, то ли пытался мяукать, то испугавшись чего-то шипел. Порыв ветра обжег ей лицо, а море заискрилось взволнованной чешуей.
— Может ты оденешь свои очки и мы спрячемся в машине? Отъедем куда-нибудь.
— Нет, Мехди, я никуда с тобой не поеду, — возразила сразу она и тут же пожалела, что голос звучит таким испуганным. — Все что было… Все кончено. Ничего не было.
Мехди скривился, как от боли и тут же его лицо снова стало твердым, как скала, но взгляд, взгляд прожигал насквозь.
— Пусть, пусть Зейнеп, ты можешь говорить, что хочешь, что ничего не было, что это был сон, быть может ты даже считаешь это кошмаром, но я буду помнить. Твои губы, твои стоны навсегда со мной, вот тут, — он приложил руку к груди. — Ты навсегда останешься со мной.
Чтобы Мехди не говорил сейчас, он больше не мог сбить ее с толку, неведомые для нее самой силы снова вернулись к Зейнеп, те силы которые всегда указывали ей истинную дорогу.
— И пусть все изменилось. Ты знаешь, что нашего дома, дома семьи Караджа больше нет? Там магазин построили в прошлом году, я проезжаю там иногда, но все еще вижу его, наш дом, где хоть немного, но мы были счастливы.
— Тогда, пять лет назад, когда ты в очередной раз вышел из тюрьмы, Мехди, я встретилась на этой набережной с Барышем и дала себе слово, что начну новую жизнь. Не сразу, но у нас получилось.
Он снова дернул головой и усмехнулся.
— Сегодня мне приснилась Мюжгян, Зейнеп, — вдруг сказал он тихо. — Моя сестра. Мюжгян сказала мне когда-то: я оставлю тебя только в том случае, если умру, я всегда буду любить тебя и за грехи, и за благие дела. И ты ведь знаешь, она умерла.
Зейнеп это помнила. Ее убил человек который любил ее, а она, любя, отказалась от него ради своей семьи — больная, запутанная любовь, которая ничего не могла принести, кроме смерти. А мертвые иногда приходили к живым — это она знала, но мама Сакине ее так ни разу и не навестила. Когда-нибудь это конечно случится, верила она, и несчастная Сакине вспомнит о своей дочери.
— Мюжгян всегда была за тебя.
— Да. Когда она умирала, там, на вокзале, я в эти минуты следил за тобой. Я должен был быть с ней, с моей сестрой, а не пытаться догнать то, что догнать невозможно. Ты ведь никогда не любила меня, Зейнеп, я всегда знал это, всегда знал, что рано или поздно ты уйдешь, и чем ближе был этот момент, тем больше я злился. Это страх, страх и беспомощность, с которыми надо было просто смириться. Получается, что я жизнью сестры заплатил за то, что получить невозможно, — Он сказал это так растерянно и медленно, словно именно в эти секунды впервые задумался об этом. Мехди смотрел куда-то вниз, словно боясь смотреть на Зейнеп, на свободное море или в небо.
Зейнеп не хотела это слушать, то, что они пережили еще пять лет назад, то что было в какой-то другой жизни, куда она возвращаться не желала. Ее точка отсчета начиналась пять лет назад, когда Мехди умер. И теперь она жила в новом доме, в светлом доме полном любви и доверия, в котором были свои правила. А он говорил о своей сестре Мюжгян, о доме, на месте которого теперь был торговый центр, о том, что он не верил в ее чувства и о своей беспомощности в те дни, как будто пытался наполнить этот короткий миг времени их общими бедами и воспоминаниями, собрать воедино давно разбитые и утерянные осколки.
— Пять лет назад я пообещала ему и себе, что начну новую жизнь, что из нас может получиться хорошая пара. Барыш катал меня на электросамокате, а потом мы ели устриц на спор и пили чай из бумажных стаканчиков. Я смеялась, Мехди, — она повернулась к нему, к его взгляду, полному темной тяжести. — Мне казалось, я никогда не была так счастлива, как в тот момент. Здесь я оставила боль в прошлом. Быть может и тебе стоит?
— Знаешь, что, Зейнеп? Я не хочу этого, не хочу забывать и вычеркивать тебя из своей жизни. Как это возможно, скажи?
Зейнеп быстро достала из сумочки, то что принесла Мехди и взяв его за руку вложила в его пальцы флешку.
— Тогда не забывай! Помни меня, не забывай. Пусть я, прошлая, живу в тебе, в твоей памяти. Ведь где-то я же должна существовать. Я отказываюсь от себя прошлой, но ты храни меня, помни, что я любила тебя все же. Я правда так думаю, Мехди. Я правда любила тебя. Правда, — он посмотрел то, что она ему дала, было понятно, что он совсем не ожидал этого. — Это информация с компьютера моего мужа, все что он нашел на твои дела, Мехди. Больше я ничего не могу для тебя сделать.
— Знаешь, а я думал, что ты прибудешь с полицией. Ну, не исключал этого.
— Какой ты глупый, мастер Мехди, — назвала она его так, как его давно никто не называл.
Он выдохнул, словно с плеч упала гора, словно она сделала что-то невообразимое: излечила от ужасной болезни или подарила желанный приз.
— Наверное, даже если твой муж очень захочет, — голос его дрожал и с удивлением она поняла что в нем звучит влага слез, — посадить меня в этот раз не успеют. Скорее кто-то застрелит меня, Зейнеп.
— Не дави на жалость, Мехди.
Он покачал головой, теперь уже снова улыбаясь, как от беспечной шутки, и она улыбнулась ему в ответ. Ветер встрепенул его челку, Мехди сощурил блестящие глаза и странная благодарная радость не сходила с его лица. Зейнеп сделала шаг назад. Глаза защипало, но плакать она не имела права.
«Это просто ветер», даже застывшие над водой чайки не могли справится с ним и полететь куда пожелают, точно навсегда зависнув здесь вне времени.
— Прощай, Мехди Караджа. Я приду поплакать на твою могилу.
Она развернулась и быстро пошла назад, прочь от темных холодных вод залива, к стоянке за жмущимися друг к другу почти облетевшими бурыми кустами, вверив ему, теперь навсегда, свое вновь обретенное прошлое.
