***
Зачем она пришла? Зачем эта лживая женщина блистающая на обложках журналов сидит здесь, на явно тесном ее лакированному шику стульчике и заламывая белые руки произносит слова отражающиеся теперь правдой в глазах всех этих несчастных женщин? Айше Полак, смахнув слезу и едва коснувшись своей выбившейся из-под полупрозрачного черного платка рыжей пряди тяжело вздохнув продолжила: — Я верю, что он поплатиться за свои деяния… — Айше протянула руку Ханде, которая уже приготовилась всхлипывать, крепко сжала ладошку словно пыталась вложить в нее свою силу. — Прости нас, Мерием. С лица Ханде никогда не сходила улыбка, а теперь Зейнеп вглядываясь в эти скорбные черные глаза и опущенные уголки бледных губ ее почти не узнавала. Женщины сидели в полукруг, кто на низеньком диванчике, а кто на маленьких стульях и вспоминали свои последние дни проведенные с Мерием. Пожилая Исмигуль, давно увядшая в тяжелом браке женщина, обхватив щеки руками покачивала головой и беззвучно шептала. Азра с выбившимися из-под платка желтыми обесцвеченными прядями, вцепившись в стульчик и сжавшись вся, как покачивающийся чурбачок, смотрела неотрывно на ковер, вышитый спутанными крупными желто-зелеными завитками. Зейнеп вспомнила, что именно этот эксперимент с покраской волос поставил точку в ее замужестве. Только недавно зажили на ее голове следы от вырванных волос, но она все не решалась обрезать то, что осталось. Черноглазая и смуглая, смуглей, чем остальные женщины, Шамиран, носящая имя царицы, не была оскорблена семьей или побита мужем, она была беженкой, которая потеряла на пути в Турцию всех своих родных, но и ее принял «Дом судьбы», оправдав свое название: когда Шамиран появилась на пороге, в нем как-раз освободилось еще одно место. Все пришли проститься с Мерием, не было только Диляры. Странное легкое беспокойство все не покидало Зейнеп, Кибрит еще вчера уверяла ее, что не пропустит это мероприятие, и придет раньше времени, чтобы подготовить их маленький прощальный зал. «Ты хотела принести цветы и сама сделать конфетки», но с утра Диляра не взяла трубку, а Джамиле лишь посочувствовала утрате Зейнеп и почти сразу где-то вдалеке раздался истошный плач ребенка и она просто бросила телефон. Тревога волной снова накрыла ей сердце и Зейнеп почувствовала, как помимо воли ее коленка под свободной брючиной дернулась, а туфля шаркнула по ковру. «Должно быть это Мехди, он задержал Диляру», — уверила она себя, вмиг осознав, что если она все дальше будет погружаться в это беспокойство, то просто выйдет из комнаты и начнет названивать по всем знакомым ей номерам. А она не имела на это права, не должна была покидать сейчас всех этих женщин. Зейнеп отчего-то не могла оторвать свой взор от ковра: желтый загибающийся узор ковра входил в зеленый и выходил из него неестественно, вопреки логике. — …Зейнеп! Правда же, сестра Зейнеп? — далекий голос выдернул ее из мутной болотно-желтой путаницы. — Да, Ельчим, конечно. Подняв голову и наткнувшись на десяток растерянных пар глаз, она поняла что неверно ответила на вопрос. Но погруженная в свои мысли она его даже не расслышала. Зейнеп распрямила спину, чувствуя себя неловко. — Что? Прости… Ельчим вскинулась маленьким личиком и едва заметная улыбка коснулась ее губ, словно она желала дать ей понять, что все понимает. Но глаза ее были полны слез, как и слабенький голос: — Мерием, перед тем… перед тем как это случилось с ней, говорила со мной… А я никому не сказала, — она закрыла лицо ладошками, а вокруг раздался вопросительный шепот. Ельчим отняла руки от лица и вздохнув со всхлипом сказала то, что считала должна была сказать: — Ее муж хотел помириться с ней, она пошла к нему и он убил ее. Убил Мерием. Если бы я сказала тебе, сестра Зейнеп… — она зарыдала. — А если он придет к нам? — раздался возглас. — Не бойся, Джансу, вокруг нашего дома много полиции, они защитят нас. Как оказалось официально никто не знал умер ли ее муж, пока он просто был объявлен в розыск. Но это знал Барыш и знал Мехди. «Но разве кто-то из них сказал прямо, что он умер?» — от этого почему-то стало легче, хотя в этом случае убийца мог быть где-то рядом. Зейнеп оглядела своих подопечных. Женщины о чем-то тихо переговаривались, Азра все так же безучастно покачивалась на своем стульчике, а Джансу теперь больше не боялась, а вцепившись в руку Айше Полак, что-то быстро и восторженно, судя по ее сияющему лицу, говорила. На столике одиноко горела бледная свеча, вздрагивая прозрачно и робко своим маленьким пламенем, словно начавшая гаснуть в их воспоминаниях душа Мерием. Зейнеп была опустошена, но вместе с тем ее мысли вдруг стали чистыми и ясными. Глаза мамы Сакине, бледные и страдающие открылись в ее душе, они смотрели добрым взглядом и совсем не осуждали. «Слишком много горя в этом мире, мама, слишком много. Быть может поэтому все так…» — Извините меня, — она быстро встала, и только выйдя в коридор и взяв телефон в руки вспомнила, как он настойчиво вибрировал в кармане ее кардигана. «Любимый», — высветилось имя в пропущенных звонках. Он должен был приехать к вечеру, ее любимый муж должен быть скоро дома, но сейчас в эту минуту она должна была услышать другого человека. Быстро пролистав телефонную книгу, она наконец нашла нужный номер — без имени, без фамилии. Пять лет она не нажимала вызов на нем, но за все эти пять лет эти цифры так и не стерлись из ее памяти. Занеся над экраном палец Зейнеп с сожалением увидела припухшую красноту под ногтем и царапину наполненную кровью. Палец несколько раз вздрогнул не решаясь нажать на зеленую трубку. Телефон бездушно отвечал лишь протяжными гудками и с каждым новым звуком ей становилось легче от того, что не придется снова слышать его голос. «В настоящее время абонент не может ответить на ваш звонок…», — раздался наконец бездушный ответ автоответчика. Что ж, этого стоило ожидать, она никто ему, давно уже никто. Она нервно сделала несколько шагов по поскрипывающему полу. «Да, ты не обязан. Давно не обязан отвечать на мои звонки. Но у нас есть Диляра», — Зейнеп снова нажала на вызов. — Сестра Зейнеп. «В настоящее время абонент не может ответить на ваш…» Айше Полак в этом сером скромном костюме казалась слишком неуклюжей и грудастой, и только яркие ногти и огромные зеленые глаза не давали забыть то, насколько она может быть блистательной. — Слушаю… сестра Айше. Мягкая улыбка на едва подкрашенных гладких губах сделало лицо Айше странно мягче. — Я знаю, уж простите, что быть может лезу не в свое дело, — Зейнеп сразу решила, что эта неуверенность в голосе и словах выглядела достаточно неестественно. — Но я знаю, что родители Мерием хотят подать в суд на ваш «Дом судьбы». Это было досадно, но действительно имело место, семья Мерием во всем винила ее «дом», место где их дочь почти нашла свое спасение. — Да. Хотят, но еще ничего не решено окончательно. — Я могла бы помочь вам, адвокатами, общественным резонансом… — Стойте! — прервала ее Зейнеп. — Вы разве не знаете, что я сама адвокат, а у моего мужа большое агентство. Мы знаем лучших юристов, так что не думаю, что вы могли бы мне помочь. Тем более, как я уже говорила, ничего не решено. — Если вы захотите, я могу вынести эту историю в массы, вы же знаете, — Полак была так уверенна, и говорила так четко и по деловому, что Зейнеп почувствовала себя не в своей тарелке. — Мои люди могут сформировать общественное мнение, да и вашей организации это будет полезным в будущем. — О нас и так многие знают, — усталость вдруг накатила на плечи, Зейнеп положила в карман все еще зажатый в руках телефон, — а лишняя слава ни мне, ни моему «дому» ни к чему. Тем более следствие еще не закончено, и ее муж только подозреваемый. Никто не знает, что случилось с Мерием на самом деле, поэтому ее семья и не подает пока никаких претензий. — Но надо думать о будущем, Зейнеп. «Но сначала нам надо разобраться с прошлым», — она больше не считала нужным спорить с Айше. Та казалось была разочарованна, Полак поскрипывая половицами переминалась с ноги на ногу и теребила сумку в своих руках. Эта чужая женщина не имела права вмешиваться в их жизнь, не имела права касаться своими острыми ногтями памяти о Мерием. — Если вам не нужна известность, что допускаю, то быть может она нужна всем этим женщинам? — уже тише сказала она, махнув в сторону двери рукой. — И тем, кто так же как и они находятся в плохой ситуации. — Вы можете говорить о нашем доме, женщины, если пожелают могут сотрудничать с вами, это их право конечно, но прошу вас, не говорите ничего о Мерием. Ее еще даже не предали земле. Душа ее еще не успокоилась. — Хорошо, хорошо, конечно, — Айше отступила, даже голос ее смягчился. — Но все же, быть может в страхе Джансу и есть доля правды. Ведь того подлеца еще не нашли. Вы сказали вас охраняет полиция, я слышала, но честно говоря я не видела не одного человека у ваших дверей. Быть может… — Айше вдруг стала прямой, как палка, точно вся напряглась. — Быть может для вопросов охраны вам обратится к Мехди Карадже? Зейнеп вдруг охватила злость и она сделал шаг навстречу. — Это он вас попросил, да? Мехди послал вас сюда? Все в последнее время сводилось к нему: Барыш копал под Мехди, Гюльбин как оказалось давно его знала, а теперь от этой Полак нет продыху. «Пять лет, пять счастливых лет ты был мертв». — Вы любовники? — прямо спросила Зейнеп и сразу же пожалела. Так глупо она себя давно не чувствовала. Айше растерянно моргала зелеными глазами и казалось с нее спала вся спесь и важность. — Н-нет… — она медленно повернула головой в разные стороны, как будто это могло убедить Зейнеп. — Раньше, давно, когда-то я думала, что у нас могут быть отношения. — вдруг призналась она. — Но Мехди никогда не любил меня, а я очень скоро поняла, что сердце его занято навечно и теперь я понимаю кем. Я актриса, я многое понимаю в эмоциях, которые пытаются спрятать люди. — Глупости! Я не хочу ничего знать! — Вы ревнуете, — ответила Айше просто и так спокойно, что от уверенности Зейнеп не осталось и следа. — Нет. — Но знайте я ничуть не осуждаю вас, Зейнеп. Так бывает, ведь мы люди, и мы слабы. Быть может Айше и была права, и это была ревность, и Зейнеп оказалась слабой, но что она могла против своего сердца, против той его части, которая навечно срослась с ней? Она не могла смириться с этим и она не могла забыть, все что ей приносило облегчение — было самообманом, и в этой лжи самой себе она достигла совершенства. «Но если я счастлива — разве все иное имеет значение? Жизнь в этой иллюзии, когда горе и боль скрыты под замками самообмана — что в этом плохого? И разве это не превращает ложь в истину?» Зейнеп уже вышла во двор, где пышущая ароматами осенних цветов густая зелень надежно скрывала их дом от чужих глаз. «Похоже вы зря работали, доктор Аксой, зря столько часов и дней возились со мною». Подул прохладный ветер и стало зябко, налитые летней зеленью листья обманчиво зазвенели в такт ее странным скачущим мыслям. Вокруг казалось пусто и оглядевшись, словно она боялась, что кто-то может ее застать за постыдным занятием, она снова достала из глубокого кармана кофты телефон, но едва занеся палец вздрогнула от раздавшегося звонка. Сердце отчего-то бешено застучало когда она увидела имя звонившего. — Джамиля? Ее бывшая золовка сказала, что Диляра поехала с отцом в парк, на заезжие аттракционы и об этом ее попросил сказать брат. Видимо бедная девочка не смогла вынести столько горя, нервная система Диляры была слишком слаба и иногда ее бестактность или удивительная забывчивость важного были лишь следствием ее психологической защиты. Что ж по крайне мере вопрос куда делась Диляра больше мог не беспокоить Зейнеп — она была со своим отцом, пусть и просто названным, с человеком в любви которого к дочери Зейнеп никогда и не сомневалась. Теперь так и будет, поняла она, чувствуя, как невидимые нити опутывают и болезненно тянут внутри, так и будет — его имя навечно засядет в ее сердце иглой.***
Это было то самое уютное кафе с сияющим именем «Истамбул Ишикрылы», где они с Барышем часто бывали во времена, когда только узнавали друг друга. Где умиротворенный приглушенный свет, домашние не навязчивые ароматы выпечки и цитруса, и тихо льющаяся музыка, заставляли ее верить в то, что все что находится за матовыми изогнутыми завитками рисунка стекол не важно, что все, что имеет сейчас значение — это блеск во взгляде Барыша и то спокойствие, которое она чувствует глядя ему в глаза. Ее тихая гавань в которую она вот-вот прибудет, жизнь которой она была достойна. Но сейчас, сейчас все было как-то по другому. Барыш вернулся раньше намеченного времени и даже не стал ждать ее дома, не устроил ей сюрприз, как непременно бы сделал в былые времена. Ему, едва он ступил на родную землю, непременно срочно надо было заняться делами в офисе, и даже в его голосе по телефону Зейнеп чувствовала, что эти дела не так уж легки и приятны. Но все же он не смог отказать ей во встрече и сразу смягчился, когда она пригласила его на ужин в кафе. Когда на серебряном подносе перед ними поставили кюнефе, все вокруг заполнилось ароматом нежного теплого сыра и она заметила, как губы ее мужа все же вздрогнули улыбкой. — Что? — чуть склонила голову Зейнеп, заглядывая ему в глаза. — Ты все же улыбаешься? Значит не все потеряно для меня. — Зейнеп… — его рука легла на стол и пальцы вздрогнули коснувшись ее ладони. Подставка с салфетками неловко завалилась от его движения. — Что бы я без тебя делал. Она снова попыталась поймать его все время ускользающий взгляд, сразу смирившись с тем, что может прочесть в нем боль и презрение. Ведь он мог все знать, она не знала как, но ведь мог же. — Что бы я без тебя делала, милый. Посмотри на меня, Барыш. Ты молчишь все время, — но теперь он упорно смотрел на разделявшую их и город усыпанный огоньками стеклянную стену, вглядываясь в путанный матовый лабиринт. — Сегодня мы прощались с Мерием. — решила она рассказать все, что пережила в этот день без него. — Диляра не пришла, я сначала очень волновалась, но потом позвонила Джамиля и успокоила меня. Девочки сказали много грустных и добрых слов… — А что она сказала? — он почти перебил ее вдруг проявив интерес. — Ничего… То есть, — Зейнеп, пытаясь быть спокойной принялась перекладывать свой кусок кюнефе на тарелочку. — Сказала, что она поехала в парк со своим отцом. Пришла даже Полак, представляешь? — решила она снова сменить тему. Барыш неопределенно хмыкнул и тоже принялся за кюнефе. Длинные сырные нити потянулись за его куском и Зейнеп подсекла из своей вилкой, ловко намотав источавший аромат сыр. — Я немного ограбила тебя. Прости, — она стащила с вилки зубами мгновенно остывший сыр, но как ей показалось он не обратил никакого внимания ни на ее шалость, ни на ее слова. Кто-то неловко брякнул приборами и лицо Барыша нервно дернулось. Что-то явно произошло, ее муж был не в порядке. Потемневший взгляд, слишком плотно сомкнутые на ноже пальцы, Зейнеп не знала, что и думать. Точнее боялась думать о том, что он мог знать. Она совершила ошибку, огромную непростительную ошибку встретившись с Мехди, но это уже свершилось, все уже было сделано и теперь оставалось только как-то вернуть из жизни в прежнее русло. Если это было возможно. «Это возможно», — уверяла она себя, но снова наткнувшись на блуждающий по завиткам стеклянной стены взгляд своего мужа, холодное жгучее сомнение и страх тяжелым крылом накрыли ее сердце. — Зейнеп, — он вдруг внимательно посмотрел. И тут же вновь отвел взгляд в свою тарелку. — Мне три смски пришли сегодня. — сердце бешено забилось от тона его голоса и после паузы Барыш добавил тихо: — Из «Титжарета». Ты что-то покупала у них? Не обсудив со мной? Он как ни в чем не бывало отправил в рот кусок кюнефе. Она совсем забыло об этом, об этой покупке, но все же ей отчетливо казалось, что он хотел сказать о другом. — Да. Да, покупала. Прости, я решила воспользоваться нашими деньгами на установку дополнительных камер в «Доме судьбы». Конечно я должна была обсудить это с тобой, но… Жуясь и закатывая теперь от удовольствия глаза, Барыш махнул в пустоту вилкой, дав понять, что это ничего не значит. Все таки она смогла его сломать — его взгляд потеплел, снова наполнившись чем-то знакомым. — Девочки очень боялись, я должна была что-то сделать для дополнительной защиты. Я сходила в участок, они конечно обещали присматривать, но ты сам понимаешь, что это не официально, они просто иногда проходят рядом. И они говорят, что нет основания бояться Илкер Гюлера — это муж Мериам, — она вдруг снова наткнулась на его внимательный взгляд. — Нет, вам не надо бояться. Это так. — Почему ты так уверен, он сбежал куда-то, — она пыталась прочесть по его глазам, то, что и так уже знала. — Об этом еще не объявлено официально, но я точно знаю, что Гюлер мертв, Зейнеп. Так что бояться нечего, — он отправил в рот второй кусок, ей же самой ни кусочка уже в горло не лезло. — Мертв? Как странно. — Да, это странная история. Сначала его жена, потом он сам. Возникает вопрос — не связана ли его смерть со смертью Мерием? Но одно понятно точно — убить себя он сам точно не мог. — То есть это точно не было самоубийство? — Зейнеп сама не понимала почему продолжает этот странный разговор. Они могли бы наслаждаться сырной лепешкой, слушать приятную музыку, а потом в обнимку отправиться на прогулку по усеянному огнями Стамбулу и говорить друг другу слова любви и о том как они соскучились друг по другу, а вместо этого они говорят о чужих смертях и бедах. — Он мог сделать это с Мерием, а потом убить себя, не выдержав груза в душе. Знаешь, он позвал ее помириться в тот день… — Вот, — Барыш ткнул в ее сторону вилкой и явно притворно ухмыльнулся. — Ты слишком наивная, женщина. — Теперь улыбаться он перестал и взглянув куда-то в сторону снова обратив на нее свой взор, теперь уже не выглядел снова таким расслабленным. — Послушай, Зейнеп. То что я скажу тебе сейчас, ты все равно узнаешь. Все это станет явно, рано или поздно. Илкера и Мериам Гюлер убили люди Мехди Караджа. — еще один кусок легкой рукой отправился в рот Барыша. — Зачем? — внутри себя Зейнеп все никак не могла понять, как относится к словам своего мужа, она словно не могла поймать свои чувства, не могла даже осознать, есть ли они у нее в это мгновенье. — Илкер знал кое-что. И очевидно проболтался своей жене, не очень надежный человек оказался. Он навещал Мехди, когда тот отбывал срок, проносил ему деньги, то есть был достаточно близким человеком. Как раз в это время убили человека, от которого Караджа сильно зависел. — Босс мафии, да… я слышала где-то… — перед глазами стояли перечеркнутые имена. — Но ведь кажется у него было что-то с сердцем? — Неужели ты думаешь, что такие люди умирают сами? Не будь наивной, Зейнеп, к этому тоже приложил руку Мехди. В преступном мире все просто — как только главный начнет сдавать и промахиваться более молодой и сильный предает его и занимает место. Караджа давно хотел самостоятельности и теперь он думает, что получил ее. У меня был человек… Знаешь, именно к этому человеку я и ездил, он многое мог рассказать мне, но я так и не встретился с ним. Он пропал и думаю к этому тоже приложил руку Караджа. Барыш казался очень расстроенным, в том, что его дело не срослось, не вышло, а она все не могла понять, где она перестала видеть и знать истинные желания своего мужа? Он занимался эти явно не день и не два, он сутки напролет просиживал ночами в своем кабинете и с кем-то оживленно разговаривал по телефону за закрытыми дверьми, оставляя ее одну в холодной постели. А она даже не спросила, не попыталась узнать, чем он так увлечен в последнее время. Теперь она поняла — все это время он строил ловушку для ее бывшего мужа. — Почему — Мехди? — Что, прости? — Почему Мехди Караджа, почему среди всех проблем этого города ты выбрал его? Барыш молча откинулся на стул, словно хотел лучше рассмотреть ее. — Почему это тебя волнует? Зейнеп вдруг осознала, что высказала слишком явное беспокойство, что здесь и сейчас они совсем не должны произносить это имя - имя "Мехди Караджа" должно быть достойно табу в их счастливой семье, как и было прежде. Но сколько бы она не бежала от прошлого оно нашло путь назад, пробив брешь в ее душе, и Зейнеп стало стыдно от мысли о том, что она всегда знала, что пришло оно не извне, а всегда жило в ней. А саму себя она предать не могла. — Почему? Барыш, ты совсем не понимаешь? А как же Диляра? Мехди ее отец, а меня она называет мамой. Она бывает в нашем доме, я часто бываю в доме сестры Джамиле, дочь Мехди называет меня тетей Зейнеп. — Знаешь, Зейнеп, я пять лет не слышал этого имени от тебя, — сказал он так сдавленно, словно ему было больно. Она причинила своему мужу эту боль. Он склонился над столом, не сводя с нее глаз. — Разве ты забыла? Как твой бывший муж чуть не убил тебя? И меня тоже. Эта машина… когда она неслась на нас, я вышел вперед понимая, веря, что ты сейчас погибнешь. И я сам не хотел жить без тебя. Это была точка для нас всех, но все обошлось и мы все получили шанс начать жизнь сначала. — с финалом своей фразы, поверив в нее, он казалось и сам оживился. — И ты не мать Диляре, прости — все это давно в прошлом, а Мехди не так-то и нужен этой бедной девушке, она больше времени проводит рядом со своей теткой, нежели в его доме. Так я еще раз спрашиваю тебя, моя возлюбленная жена Зейнеп: что изменилось? Она была словно в ловушке, душа ее была зажата меж толстых стен, грозясь вот-вот совсем исчезнуть между терзающим ее прошлым и неизвестным будущем. А в настоящем — лишь чужие жестокие слова Барыша, разбивающие ее иллюзии, ее стеклянный дом, который она строила вместе с ним с такою любовью. — Н-ничего. «Случилось, Барыш. Случилось мой возлюбленный муж. Моя прошлая жизнь, мой родной дом напрочь пророс в мое сердце и вены. Я изменила тебе со своим прошлым, целовала его и позволила испить кровь его корням. Моя мама Сакине умерла, она тоже теперь навсегда осталась в нашем доме, рядом с моим братом, лица которого я почти не помню, быть может она теперь рядом с моим отцом, лица которого я не хочу вспоминать. Я не начала новую жизнь, я пришла в твою забыв о том, кто я есть, как когда-то в детстве в мгновенья счастья забывала о том, что мама Нармин — не моя родная мама. Я спряталась за красивым высоким забором в нашем доме на другой стороне холма в закатных лучах солнца, оставив все свои горести, все печали своего родного дома, беспечно веруя, что смогла порвать цепи сковывающие нас». — Зейнеп… Зейнеп! Мелодия, теперь музыка казалась слишком громкой, ворвалась в ее пространство, почти физически проникая в плоть, а плывущие зайчики от стеклянного шара на потолке до слез ослепили глаза. — …Ты не должна чувствовать вину перед ним, Мехди сам построил ту жизнь в которой оказался, и он должен нести ответственность за свои решения и поступки. Иначе… иначе зачем все это? Зачем мы учились с тобой на юридическом? Ведь ради справедливости же, Зейнеп? Ведь так, скажи мне, Зейнеп, — он взял ее за руку, беспокойно поглаживая пальцы и от этого царапины над ее ногтями защипало. Но его взгляд, в этом светлом добром взгляде теперь она не видела ни толики подозрения, словно он не видел ее предательства, ее измены. Или же просто не желал видеть. — Я и не хотел заниматься этим, так вышло. А теперь я сотрудничаю с прокурором и просто не могу отказаться, сразу начнутся вопросы, ведь ты его бывшая жена. Ты ведь знаешь, как это бывает. Все зашло слишком далеко...***
Она долго шла по освещенной фонариками улице, мимо скучающего продавца облаченного в белый передник у небольшой овощной лавки, мимо киоска с медленно вращающимся вертелом мяса источающим жирный паленый запах, думая над словами Барыша, не обращая внимания на толкающих её иногда спешащих по своим делам людей, на веселящуюся и явно под шафе стайку мигрантов, выкрикнувших ей вслед наверняка обидные слова на своем родном путанном языке. Странное пустое разочарование наполняло ее мысли, слова Барыша, незатейливая правда о том, что ничего нельзя теперь поделать, что он не может повернуть назад. Лучше бы он злился, лучше бы проявил ревность, пусть бы из его уст лилась ненависть к Мехди, но он словно не считал его за живого человека, лишь бездушный образ от которого он хочет быстрей избавится. Зейнеп подумала, что она не может вспомнить не одного случая ревности в их жизни. «Он просто доверяет мне, любит и доверяет, поэтому все и рассказал». Барыш даже не мог представить, что она может предупредить Мехди об опасности. Ей стало стыдно. Здесь, на ночном перекрестке, с истошно звучащими машинами с мигающими светофорами ей непременно захотелось услышать голос своего мужа, каким она помнила его еще пару недель назад, голос который мог ее вернуть в ту точку их жизни, где она ясным взглядом видела их будущее. Спокойный, бархатный голос полный уверенности и надежды. Зейнеп быстро достала телефон из сумочки и не успела включить, как экран засветился вызовом. «Мехди», — сразу поняла она, едва взглянув на обезличенный номер, чувствуя, что он снова выбивает почву из-под ее ног. «Здравствуй, Зейнеп, — не свойственное ему волнение стерло все слова, что она хотела сказать. — Беда случилась с нашей Дилярой…» Он не поехал с дочерью в парк, в то время, когда она должна была прийти на прощание с Мерием, с Дилярой случился приступ. Страх и ужас снова овладели ею, и Джамиля нашла ее забившуюся в угол, всю в слезах, с пучками своих же выдранных волос в руках. Мехди отвез ее в клинику, и теперь, когда их дочь так и не перестала просить маму Зейнеп, только теперь он решился ей позвонить. Злиться на его глупый поступок не было времени, и Зейнеп, бесконечно натыкаясь на прохожих, поспешила назад к своей машине.