replacing air with you

Холодные капли дождя не спеша опускались на землю, заставляя чувствовать себя неуютно, одиноко и больно. Воспоминания, сковывающие рассудок каждый раз, как только осенняя непогода врывалась в город, хотелось выбросить из головы точно так же, как зонтик минутой ранее. Не получалось. Ядовитые корни этих самых воспоминаний так глубоко засели в сердце, что будь у меня возможность вырвать их руками, кажется, не смогла бы. С каких-то пор сам яд стал частью меня, медленно стирая с лица последнее проявление искренности. Улыбку. Не твою даже, ярким солнцем сияющую в уголках разбитого горького прошлого. Осенью всегда становилось сыро и темнело вокруг так же быстро, как и у меня внутри. Всё потому что август забирал с собой красивые закаты, теплую росу под ногами, задорный детский смех и, когда-то, тебя. По моей вине. По твоей наивности. По нашей любви. Всё то, что я сейчас так сильно ненавижу в себе. Но ничего не могу поделать, только надеяться, что хотя бы один из нас счастлив. Что ты дышишь свободно, Сонхва. Последние года быть примерной дочерью становилось всё труднее, до невыносимых криков в пустоту, до того самого ненавистного рвотного позыва, который я сдерживаю каждый раз, как рядом оказывается выбранный родителями жених. Ведь он не ты. Совсем не любимый, грязный, чужой. С каких-то пор даже наряды на вечер выбирают за меня и я задыхаюсь. В очередной истерике из-за несправедливости происходящего. В очередной волне сожаления, что в тот самый летний день сказала тебе «буду ждать» и осталась здесь. В очередной боли от отцовской пощёчины, ведь на камеру не была счастлива, не сыграла. Делать даже шаг в новых туфлях, подаренных Хенджином, не было никакого желания. Но приходилось. Лишь бы сбежать как можно дальше. От него, от людей, называющихся моими родителями, всей той золотой, ненужной клетки. От пустого, ненастоящего мира, в котором нет тебя, Сонхва, моей жизни. Окровавленные ахилловы сухожилия ненадолго перебивают внутреннюю тоску, которой, кажется, хватило бы на весь материк. И какой бы человек это выдержал? Точно не я. Несколько лет назад мы ведь были счастливы. Без контроля, рамок и чужой навязанной жизни. Ты любил смотреть на небо, считая звёзды, вспоминая название планет, улыбаясь по-скромному счастливо. А я любовалась тобой, ведь моей собственной планетой оказался ты, Марс. Я любила ромашки. Самые невинные и чистые цветы этого мира. Об этом знал только ты. Как и о том, что каждый раз заваривая ромашковый чай, я виновато извинялась перед любимыми цветами. Ты любил выражать свои чувства. Всегда неловко, но от того не менее искренне. Так, как умел только ты. А я исцелялась твоими нежными поцелуями в кончик носа, потому что дышала тобой вместо воздуха, Хва. Смерть старшего брата перечеркнула всё. Мою свободу, отношение родителей, нас. В семье Юн осталась только одна наследница, дочь, которой нужно управлять. Дочь, которая с этого момента во всём должна быть лучшей. Дочь, у которой не может быть такого парня как ты. Я до сих пор ненавижу ту самую минуту, когда этой преданной судьбой девушкой оказалась я. По началу попытки вырваться из клетки, чтобы уберечь нас, чтобы не ранить тебя, казались мне успешными. Ровно до тех пор, пока отец не бросил мне в лицо наши общие фотографии. Кажется, последнее доказательство того, что мы с тобой когда-то существовали. Перед тем летним спасительно-губительным днём, я делилась коленями болью с асфальтом. Под необычайно холодными каплями дождя, присмотром безучастной охраны, под песню своей собственной безысходности. Но рассказать тебе так и не смогла. Набрать номер не решилась. Только бежала что есть мочи, всё так же не обращая внимание на жжение в коленках, которые когда-то ты обрабатывал. Кричать на пустой ночной улице не показалось тогда чем-то неправильным. Да и получилось настолько тихо, будто я лишь шептала своими губами извинения, попутно давясь обжигающими горькими слезами. А потом ты улетел учиться за границу. Я промолчала, сказав взамен самую большую ложь для тебя — буду ждать, звонить, писать, любить. Спустя время ты понял, что я соврала, разорвала все связи без возможности узнать причину. Но ты ведь и не догадываешься, что ложь оказалась только в одном — не звонила, потому что боялась. За тебя. Если бы ты только знал сколько исписанных в твоём имени писем хранится в самом дальнем углу шкафа. Если бы ты только знал, как сильно жду тебя каждую ночь в своих снах, чтобы снова обнять. Если бы ты только знал сколько в моём сердце любви к тебе, Хва, не смог бы сдержать слёз. Из меня получилась ужасная девушка. Пробегая сейчас перед машинами на красный, я почувствовала укор совести слишком отчётливо. Я ведь могла довериться тебе. Могла рассказать. Могла сбежать ещё тогда. С тобой. На самолёте. В Канаду. Ведь ты бы выслушал, дрожащими от беспокойства пальцами утирая соленые слёзы. Ты бы точно защитил, в одних только своих объятиях укрыл от всего мира, создав наш собственный. Ты бы продолжил быть моей жизнью, не требуя ничего взамен. Просто потому что любил сильно. Так, как в это время не чувствуют, попросту не умеют. Но я испугалась. Не смогла открыть и капли правды. Своими же руками оставила болезненный след в твоей памяти, на твоём бескорыстно ранимом сердце, оказавшись самой лучшей обманщицей. Очередной вдох получился слишком глубоким, аж в глазах потемнело. От нервов вдруг захотелось курить. Подавиться хотя бы едким дымом, чтобы только не жалостью к самой себе. Но я ведь бросила очень давно. По твоей просьбе, из-за твоей заботы, благодаря твоей поддержке. А после бросила и тебя. До слез всё это ненавижу. Куда бежать в сопровождении липких дождевых я не знала. Не могла представить, что в этом городе есть хоть одно место, где могу быть собой, — без наигранного величия, брендовой одежды и фамилии отца. Потайные места наших встреч давно уже исчезли с карты, вот так без спроса сменились чем-то более роскошным, унылым и чужим. Сердце то ли от непрерывного бега, то ли от бушующей внутри стихии уже даже не болело, а ныло. Как брошенное домашнее животное, самое верное, что могло быть в жизни его хозяина. Но оказалось преданным. Прошло несколько часов с моего неумелого, но всё же побега. Меня уже ищут, чтобы вернуть туда, куда не хочется, не живётся, тошнит. Одним выходом из сложившегося безумия остаётся только шаг за перила к реке Хан. Но я не смогу. Слишком слабая. Или слишком сильная, как сказал бы ты, Сонхва. Знаешь, больше всего на свете хочу оказаться в твоих объятиях, уткнуться носом в размеренно вздымающуюся грудь и разрыдаться. Как самая вредная девочка, которой ты позволял быть рядом с собой. Как самый глупый человек во всём мире, который когда-то от тебя отказался. Как самая несчастная девушка, которой просто запрещено любить и быть собой. Каблук сломался, туфли пришлось оставить в ближайшей урне. Если бы только можно было оставить там же весь тот страх, который внушал отец. Всё то недоверие, которое развила к людям мать. Всю ту воняющую слабостью покорность и просто сказать золотому миру «без меня». Если бы только можно было собрать всю уверенность в себе и отказаться от всего так, чтобы голос перед напором отца не дрогнул. Тогда бы жизнь стала счастливее? Находясь на грани отчаяния, люди ведь совершают глупые поступки. Почему единственным, что хочется сделать мне — набрать твой номер, вырезанный воспоминаниями на сердце? Проделать эту хренову работу над ошибками, в которой ты уже не нуждаешься. Как и во мне. Но что если…что если я всё ещё живу в твоём сердце, как и твои чувства ко мне? Что если ты ответишь на номер, который не знал прежде, просто потому что надеешься, что в динамике будет мой голос? Что если мой мир наконец-то сдвинется с того самого летнего дня, только лишь от одного твоего «слушаю»? Под ребрами нещадно запекло. Кажется, даже желудок со всеми нервными окончаниям перестал выносить такую меня. Понимаю. А впрочем, меня настоящую мог терпеть только ты, потому что любил. Потому что вместо красивой обложки чувствовал другую меня — настоящую, многогранную, живую. Только ты вместо надоевших каблуков дарил удобные кеды, беспокоясь о моей очаровательно-опасной неуклюжести. Только ты вместо невкусных рекламных вин, наливал горячий ромашковый чай, потому что он мой любимый. Только ты вместо показательного пледа на публике, кутал в свою потрепанную временем, но такую теплую кофту, потому что я боялась холода. Только ты вместо нарушения личных границ, так осторожно целовал меня глазами. Слез казалось бы уже не осталось, но чем больше я погружалась в воспоминания о нас, тем чаще соленые дорожки сменялись новыми. Ещё несколько минут и я просто падаю на колени, как когда-то давно, когда пыталась передать всю свою боль земле. Но не смогла. Внутри оказалось больнее. Смогу ли теперь подняться, не знаю. Да и не хочу. За сегодняшний вечер меня растрепало как всеми используемую половую тряпку и собрать себя по частям… а возможно ли? Думаю, твои нежные касания вернули бы меня в форму быстрее любого лекарства. Но… Затуманенными жидкостью глазами удалось рассмотреть телефонную будку, которую я совсем не искала. Возле которой просто упала, роняя и ноющее сердце следом. Наверное, на данном этапе мне нечего терять, только остатки гордости, которые рядом с тобой никогда задеты не были. Снова самый глубокий вдох и сжатые до побелевших костяшек ладони. Я ведь смогу быть смелой хотя бы раз, просто не имею другого выбора. Слишком сильно нуждаюсь в воздухе с твоим именем, Сонхва. Чувствую себя самой законченной эгоисткой во всём мире, но вдруг этот звонок окажется спасительным не только для меня? Вдруг ты тоже не улыбаешься, потому что без меня больно, не нужно и криво. Вдруг ты тоже всё ещё помнишь нас, хранишь фото на прикроватной тумбе не в силах выбросить? Вдруг ты чувствуешь меня до сих пор, даже в далёкой Канаде, даже после всех неудачных попыток достучаться? Теперь жжет и лёгкие. Так больно, сил нет. Но номер набрать всё-таки приходится, какие-то неведомые силы попросту не позволяют выйти из кабинки. И я остаюсь. В ожидании своего приговора. В ожидании твоего голоса. — Сонхва, это я. Помнишь? Впервые твоё имя мне даётся так тяжело. Голос дрожит настолько, что ты можешь не узнать, положить трубку, забыть. Одно только чудо, что на другом конце ответили и номер всё-таки твой. По родному «слушаю» узнала и сию секунду же разлетелась в клочья. Ощущение, будто сейчас ты стоишь и смотришь на меня, пытаешься найти правду в глазах, узнать ту самую девушку, в которую когда-то был так сильно влюблён. Но это всё лишь иллюзия. В реальности ты просто молчишь, тяжело дышишь и теряешься. А я не выдерживаю. Снова плачу. Так тихо-тихо, скулю словно собаченка, которая невероятно благодарна только за одно твоё дыхание. — Разве любовь можно забыть? И тяжёлый вздох, в котором я всю историю длиною в три года смогла прочувствовать. После сотни попыток только бездействие и осталось. Ко мне ведь уже не подпускают, не дают возможности ответить на домашний, не раскрывают адрес. По сорвавшемуся голосу понимаю, — все три года я самый чужой-родной человек для тебя. Самая ненавистная-любимая боль. Самые ледяные-согревающие воспоминания. Я все три года твоя жизнь, которую ты поставил на паузу не по своей воли. Ты попросту не смог бы забыть. Так много вопросов завертелось на языке: как ты? не похудел? не болеешь? хорошо спишь? друзей нашел? как учёба? ты ведь улыбался? жил? От вихря в голове затошнило. Как можно выбрать что-то одно и произнести те самые слова, которые оправдают все три года ожидания, я не понимала. Как и не могла поверить в то, что ты верил в меня до сих пор. Ведь мог давно распрощаться с прошлым, не простить мне ни трусости, ни обмана, ни отсутствия. Но не стал, всё так же трепетно произнося моё имя, как будто только в нём одном умещается вся любовь этого мира. Разве так сильно вообще любят? — Прости, я…соскучилась до невозможности… Договорить мне не дали, вырывая силой из будки, до которой этим вечером сузился весь мой мир. Снова охрана. Снова люди, от одного вида которых мне захотелось прочистить желудок. Стараюсь отбиваться, чтобы урвать хотя бы несколько секунд и сказать тебе одну единственную фразу. Ты поймёшь. И снова поверишь в меня. Будешь ждать, а я не сбегу. Теперь не буду бояться, ведь услышала в твоём голосе всё то, в чём так сильно нуждалась последние три года. Волнение, искренность, любовь. Ты снова вдохнул в меня жизнь как и много лет назад. И предать во второй раз твою веру я бы просто не посмела. Пришлось закричать что есть мочи, призывая одного из отцовских головорезов отойти, иначе убью себя на месте. А им после такого несдобровать. Пришлось повиноваться и дать мне какие-то жалкие тридцать секунд. Самые важные и самые ценные за последнее время. И я сорвалась. Забегая в спасительную кабинку, ударяясь по пути бедром, не придавая ни капли внимания новой порции боли. Сейчас важнее совершенно другое. — Я всё ещё дышу тобой, Сонхва…