***
— Лошадь подана, лейтенант. Лейтенант! Лейтенант Ниманд! — знакомый голос в кромешной темноте вывел Мари из гипнотического транса. Девушка, болезненно жмурясь от неяркого солнечного света, еще розового в мимолетные минуты живописного рассвета, что блеклыми лучами пробивался сквозь пыльные, бестолковые по своей натуре, занавески ее казармы, пробивались в скудно обставленную комнату Стратегического корпуса, что Мари, не от хорошей жизни, последнюю тройку лет была вынуждена называть домом, хоть из горла само собой так и рвалось более правдивое слово — ссылка. Девушка, будто в припадке горячки, тяжело дыша, заметалась по кровати, шепча бессмыслицу себе под нос, не на шутку пугая Джулиана, молодого рядового, пришедшего по ее вчерашнему полуночному приказу, разбудить ее и подать лошадь сразу же после наступление рассвета. Он, тревожно вглядываясь в потное лицо лейтенанта, перекошенное неподдельным ужасом, протянул было руку, чтобы вырвать девушку из лап тревожного сна, но Мари закричала так пронзительно, что перепуганный парень невольно отпрянул назад. Мари, присев на краю кровати, со стоном приложила ладонь к горячему лбу, переводя дух. Это все сон, просто сон, так ведь? Твердила себе девушка, хватаясь истерично то за шею, то ощупывая биение сердце под форменное рубашкой, будто боялась, что Темнота и правда могла ей навредить. В голове все еще набатом били слова ее братьев, крик ее младшей сестры, жуткий смех Темноты, злорадствующей ее гибели. Но чем яснее перед заплывшим от слез взглядом Мари представал рассвет, тем дальше в подсознание, в самую ее подкорку, скрывалась Темнота и ее когтистые лапы больше не могли ей навредить, будто бы выжидая повторного наступления ночи, чтобы снова отведать черноты души Мари и вкусить живописное зрелище: Мари, ползущую на коленях, в одном лишь рвении — спасти погибшую семью. — Силы всевышние, это ты… — девушка прошептала, все еще собираясь с силами, и улыбнулась притворно, так паршиво, насколько плохо не отыграла бы ни одна, даже самая бездарная, актриса злачного кабака, провонявшего запахом дешевых сигар, подпольного алкоголя и потом местного сброда. Миниатюрная девушка в полной военной форме приподнялась с кровати и подошла к потрескавшемуся куску зеркала, висевшего на стене над скрипучим письменным столом. Густые рыжие волосы растрепались, пришлось переплести толстую косу, а когда-то в детстве ярко-зеленые глаза, цвета молодой весенней травы, с возрастом и пережитым опытом потускнели и сильнее запали внутрь, придавая девушке уставший вид. Посмотришь на нее теперь и вряд ли осмелишься сказать, что она, всего десяток лет назад, пятнадцатилетней девчушкой была готова покорять хоть вершин, хоть парней. Теперь она после пережитой травмы и затяжного больничного совсем вышла из строя. — Снова плохой сон? — спросил парень участливо, наблюдавший за ней все время из угла комнаты, облокотившись о шаткий платяной шкаф. Стоять на своих ногах Джулиану давалось тяжело, да и своя, если быть откровенным, нога у него была всего одна: вторую он потерял на своем первом выходе за Стену. Фортуна точно невзлюбила его и обошлась с ним незаслуженно жестоко: отобрала у него шансы на счастливое существование, оставив его нести бренность несчастных дней в Стратегическом корпусе, куда он был списан военной верхушкой сразу после травмы, как вышедшая из строя игрушка, заброшенная избалованным ребенком подальше в пыльный подвал. Джулиан теперь же носил заржавевший по краям деревянный протез, отбивающий об каменный пол причудливый стук при каждом его шаге. Они ведь все тут такие, поломанные ненужные игрушки военной верхушки. От «стратегического» в этом корпусе тут лишь название. Сюда ссылали всех, кто был более непригоден к службе, копили расходный материал. Мари скромно считала, что наступит день и всех их постигнет ужасная участь: их либо отправят осваивать поля, либо, как пушечное мясо, за Стены. Это лишь дело времени, а у тех, кто оказался здесь, его ой как много. Она, когда-то старший лейтенант Ниманд, а теперь просто-напросто Мари, оказалась здесь, как и многие другие, именно после битвы за Сигансину, что добрую часть человечества оставила без дома и средств к существованию, а те, кому повезло больше, сгинули быстро и без страданий под ногами титанов. Мари тогда ценилась за свое аутентичное умение обходиться к огнестрелом, она, выходец из семьи потомственных охотников, так же быстро освоила УПМ и клинки «легко» лежали в ее руке. Карьерный рост ее, однако, оборвался быстро и трагично: она травмировала тазобедренную кость, защищая Стену. Она мало помнит обстоятельства — очнулась она от болевого шока уже когда все стихло. Ей сказали прямо и без утайки — на ноги встать для вас явится чудом, а вот к карьере военного вы не вернетесь уже никогда. Тогда Эрвин Смит, в те года еще всего лишь капитан ее отряда, сослал ее в Стратегический корпус. Там тебе самое место, твердил Эрвин, приторно улыбаясь, с твоими-то мозгами. У Мари просто-напросто не осталось выбора: дом ее был уничтожен, уйти в город и принять на себя жизнь гражданскую она не могла по просьбе Смита, вернуться в строй — тоже. Помнится, Смит обещал перевести ее поближе к цивилизации, найти ей местечко в отряде Ханджи и дать ей наконец волю поработать над разработкой оружия, но он, кажется, про нее банально забыл. Ничего удивительного, жизнь ведь бьет прежним ключом, лишь для Мари она превратилась в бесконечный тягостный день сурка. Чудо все же произошло: Мари, собрав все силы в кулак, сумела встать на ноги. Лишь серая тень боли навязчиво напоминала Мари о событиях прошлых лет, как о истории, без которой она бы не стала той, кем является сейчас. Мари сумела снова освоить езду верхом, вернулась к стрельбе из списанного оружия, сама этому поверить не могла — осилила и УПМ. Она полностью оправилась от травмы, окрепла и физически, и духом. Кажется, была в полной готовности вернуться на поле боя и наконец исполнить свое предназначение. Вчера, когда Эрвин, внезапно прислав ей депешу, заверял, что нашел ей занятие по душе, сердце заклокотало в груди. — Вы надолго, лейтенант? — поинтересовался Джулиан, любезно подхватив походную сумку Мари на плечо. Ниманд завершала последние приготовления к дороге: затягивала портупею, расправляла залежавшийся без дела в шкафу плащ с двумя скрещенными крыльями, который моль чудом не проела, осматривала опустевшую одинокую комнату, где она провела столько холодных ночей, что озаряла лишь крохотная надежда оправится и встать на ноги. Она покидает Стратегический корпус и очень надеется, что навсегда. — Это не в моей власти, Джулиан. Я буду занята так долго, как это понадобиться Смиту, — откровенно ответила Мари, еле скрывая явную тревожность, вызванную долгожданным отьездом. Она тепло улыбнулась парню, что за это время был ее единственным другом здесь среди выживших из ума стариков, — но знаешь, Джулиан, чтобы к моему приезду я увидела на пальчике Джин колечко, — засмеялась Ниманд, выходя во двор, где ее уже ожидала ее старая подружка — кобыла Вельвет. Отраду они Джулианом находили лишь долгими вечерами, когда собирались втроем на игру в карты: Мари, Джулиан, да его подруга Джин, что до своей контузии служила в гарнизоне. Мари искренне болела за их счастье, им крупно повезло, что они нашли друг друга в этом гиблом месте, смогли обрести счастье. — А вы привезите это самое колечко, лейтенант, — улыбнулся очаровательно Джулиан, помогая подтянуть Мари подпругу, да закрепить ее походную сумку. Он смотрел на нее с тенью волнения в глазах: эмпатичный Джулиан чутко чувствовал напряженность Мари, улавливал ее сомнение в правильности решений, — зеленой дороги, лейтенант.Днём ранее
— Я тебя ненавижу, Эрвин Смит! — воскликнула Мари, чье сердце переполняли эмоции от долгожданной встречи, бросаясь на шею командору разведки, который и сам после длительной поездки без остановок на привал устал как черт, и верного коня загнал до густой пены во рту и широко раздутых красных ноздрей. Мари полдня обивала порог Стратегического корпуса, слоняясь туда-сюда в тревожном ожидании приезда начальника после краткой, пугающе сухой по своему содержанию, депеши: «еду в ст. корпус. есть поручение. Смит». Девушка взволновалась не на шутку, не случилась ли беда, что дороги привели самого командора в богом забытые места, может быть, ему самому руку оторвало, что он очутился в ссылке в места отдаленные. Тогда он, как минимум, вкусит бренность бытия Мари, злорадствовала девушка, — гад ты, Эрвин! — Смит кое-как ухитрился поймать миниатюрную девушку, что крепко сжимала его в объятиях, одной рукой, второй придерживая горячего коня за узды. Наконец выпустив поводья из рук, Эрвин ответил взаимными медвежьими объятьями огромных лап, рассмеявшись раскатисто, что Мари, прижимаясь к его груди, могла отчетливо слышать, как рождается этот самый настоящему счастливый смех где-то глубоко в груди, под стальными мышцами. — И я бесконечно скучал, Мари, — пробасил саркастично Эрвин, наконец выпуская девушку из своих удушающих объятий, давая ей возможность продохнуть полной грудью. За столько лет Мари до сих пор не привыкла, что с Эрвином и правда задохнуться можно. А Смит вдруг осознал, что он-то совсем не врет и не приукрашивает величину своих чувств, скучал он действительно «бесконечно». Может быть, это вообще единственный человек на всем белом свете, без кого он свое существование представить не может. Наверное, именно из-за страха потерять последнего близкого человека он и упек ее сюда, подальше от бед и злоключений, где ей точно не грозит опасность. — Лжец. Скучал бы действительно — приезжал бы чаще, чем раз в год. Именно за это я тебя, Смит, и ненавижу, — для полной картины Мари не хватало только язык показать задиристо, как ребенку малому. Старший лейтенант Ниманд только рядом со Смитом могла позволить себе такое детское, беззаботное поведение, ощутить себя совсем маленькой девочкой и не думать о том, что ее детство у нее отняли навсегда. Плевав на чины и регалии, на то, что он формально все еще ее командир, несмотря на взросление, проведенное вместе, Мари крохотным кулаком, как подтверждение своей злости на Эрвина, ударила его в пресс. Вряд ли он почувствовал хоть что-то, но в знак лести согнулся пополам как бы от «боли» и потрепал большой ладонью Мари по голове, скупыми знаками доказывая — он скучал. Эрвин в свое время, когда еще был совсем молодым юношей и только вступил на службу в разведку, фактически спас Мари, сам того не осознавая, подарил ей второй шанс на жизнь. Именно он тогда привел ее, избитую бедолагу, лишенную дома и семьи, в разведку, став для нее второй семьей. Они оказались друг для друга в нужном месте в нужный час, став той поддержкой, которую и искали две заблудшие сиротские души, что лишились любых надежд на светлое будущее. Мари и Эрвин, став больше чем лучшими друзьями, настоящей семье друг для друга, повстречавшись еще детьми, сумели пронести свою чистую, искреннюю платоническую любовь друг к другу через все взросление, озаряя ею, словно светочем, тернистый путь через бесконечный океан боли, крови, страха и потерь. — Забери меня отсюда, Эрвин, или я сойду с ума, — внезапно дрогнувшим голосом произнесла Мари, заглядывая в глубокие, как два океана, вдумчивые и рассудительные глаза Смита, из раза в раз задавая себе мучительный вопрос, а знает ли она правда, о чем он думает? На счету Смита не было ни одного просчета, когда он, не предугадав ситуацию, не имел бы плана на тысячу шагов вперед. Эрвин сама-безупречность Смит, черт побери. Наверное, именно эти умные глаза, заключающие в себе самые коварные думы и самые изощренные планы, и убедили народ, что он, Эрвин Смит, и приведет человечество к сокрушительной победе над титанами. Мари верила этим глазам, верила Смиту беспрекословно и спустилась бы хоть в рай, пожелай он того, но не могла отрицать, что ровно так же боится и трепещет, как уважает. Боится, что за столько лет так и не смогла раскусить его и его глаза. — Есть у меня кое-что для тебя, — произнес Эрвин с дьявольской улыбкой, когда они наконец отправились на прогулку по заднему двору корпуса. Живописного мало, но им, огрубевшим и не обольщенным солдатам многого и не надо, главное, что они вместе, пусть и на короткий срок. Мари насторожилась: Эрвин каждый год манил ее раем, обещая ей все на свете, начиная славой, заканчивая долгожданной свободой, но всякий раз его предложения ограничивались очередной бюрократической работой, с которой не успевают разобраться в разведке. Но что-то подсказывало Мари в этот раз, что она действительно нужна Смиту, иначе бы он не прибежал к ней как миленький, — мне нужны кадеты, — прямо и без утайки выложил Смит, ограничиваясь, в своей любимой форме, короткой формулировкой. И так всякий раз, вытягивая из него подробности. — А я-то тут причем? — Мари приподняла брови, искренне недоумевая, как может катализировать процесс набора кадетов в ряды разведки после выпуска, что должен был произойти со дня на день. Она сама не лучший пример рекрута: в разведку она пошла от неимения выбора, а не от того, что сердце за родину пылало и так сильно погибнуть за стенами хотелось, — я давно не в курсе столичных дел, но неужели все правда настолько плохо, что ты пришел ко мне, — Мари усмехнулась от собственных слов, не узнавая в человеке, стоящим перед ней и представляющемся Смитом, настоящего рассудительного Эрвина, который ничто не ценит больше, чем человеческие ресурсы. — При том, Мари, что ты завтра с рассветом отправишься к Шадису в кадеский корпус и сделаешь все возможное, чтобы рекруты выбрали разведку, — мягкий голос Эрвина вновь обрел свое привычную стальную нотку, а умение убеждать вступило в игру с новой силой, не оставляя Мари шанса сопротивляться приказу, — дела правда плохи. После провала разведки в миссии по восстановлению стены Сина доверия народа к нам колоссально упала, даже юные сорвиголовы, мечтающие о героической жизни и признании, как спасителями человечества, шевелят мозгами и приходят к ожидаемому выводу, что разведка — равно неминуемая смерть. — Ты правда предлагаешь мне повести детей на смерть? — Мари притихла, выслушав Смита, поджала губы, рассуждая о том, какой грех возьмет на душу, исполнив приказ Эрвина и заманив детей в разведку, наобещав золотые горы и безоблачное будущее, которые им никогда и ни за что не светит. Видимо, все правда очень плохо, раз командор без утайки выложил Мари все, что думает. Он — сумасшедший. Она знала это всегда, что Эрвин одержим идеей и готов положить столько голов, сколько понадобиться, чтобы перейти пропасть и открыть волнующий его душу секрет — что за стеной. Она помнит, как Эрвин, еще юношей мечтая возглавить разведку, с особой чувственность репетировал «отдайте свои сердца», представляя, что поведет за собой тысячи солдат в бой. Мари смеялась тогда над его детским актерством, даже в самых страшных снах не представляя себе тогда, что Эрвин правда заставит солдат отдать свои сердца и выложить на плаху высшей цели. Нет, его руки не в крови, Эрвин плавает в этом море, сам того не осознавая. Теперь пришла очередь Мари набрать больше воздуха в легкие и нырнуть поглубже в пучину смерти и обмана, — да ты посмотри на меня, — Мари указала указательным пальцем на половину своего лица, украшенную глубоким шрамом, идущим от самого лба, минуя чудом глаз, рассекая веки на пополам, до подбородка, оставив на пухлых губах бороздки. Этот шрам, вечное напоминание о пережитом, она получила примерно в то же время, что судьба, будто извиняясь, свела ее со Смитом. Это далеко не единственный шрам на ее теле, но самый страшный из них всех, навсегда изуродовавший молодое миловидное личико девушки, — да я с этим шрамом последняя, кто может рассказывать кадетом о прекрасном будущем в разведке. Человек, который сначала под трибунал попал, а потом перенес пытки военной полиции и шрам заработал — не лучший кандидат для проведения пропаганды. — Запомни, отныне ты этот шрам получила в схватке с титаном, самоотверженно спасая товарища. Ребятам нужен герой, а мы его им дадим. Никто другой не подойдет на эту роль кроме тебя, — принялся восхвалять девушку Эрвин, снова ломая ее своим манипулятивными фокусами, чтобы заставить сделать то, что нужно ему. У него, должно быть, точно есть причины надеяться именно на Мари на этой роли, иначе она просто не видит смысла во всей это показухе. Лейтенант знала на подкорке, что все равно рано или поздно сделает, что Эрвин просит, просто не сможет по-другому, она обязана ему жизнью. А он, если она согласится, будет обязан ей сотней детских жизней, — Мари, я обещаю, — Эрвин положил увесистые ладони на плечи девушки, заглядывая ей прямо в глаза. Ниманд уже знает, вот-вот Смит выпустит свое жало и выдаст последний, неоспоримый, финальный аргумент, который заставит Мари усомниться в своей самостоятельности о Эрвина, ведь ей не останется ничего другого, кроме как выполнить чертов приказ, — выполни эту небольшую просьбу для меня, и мы найдем твой дом. — Я уже говорила, что ненавижу тебя, Эрвин Смит? — Мари испытующе прищурила глаза, глядя, как после ее слов, Эрвин, получив свое, как довольный кот, расплывается в улыбке, — мои грехи будешь отмаливать сам.***
Где это видано, чтобы Шадис прерывал тренировку, отвлекаясь на некого «инкогнито», что под маской абсолютной секретности заявился в кадетский корпус погостить. Что-то действительно серьезное стряслось у Шадиса, раз он, с самого появления гостей на территории корпуса, не вернулся ни на обед, ни на ужин, упустив добрых четыре часа тренировок своих подопечные. А последние, конечно, не упустили возможность на этих самых тренировках бессовестно схалтурить и предпочесть изматывающем кроссу обсуждение сплетен и выдвижение самых диких предположений, кто же прибыл в корпус и что прямо сейчас происходит в кабинете Шадиса, запертого на замок изнутри. — Кто-то знает точно, что произошло? — за обеденным столом в тысячный раз прозвучал вполне логичный вопрос, который, тем не менее, из раза в раз оставался не отвеченным. — Говорят, что кто-то из верхушки приехал, вот Шадис и отвлекся, — пересказала единственную разумную теорию Адэна. Ноги и руки все еще ужасно болели после утренней тренировки, а что случилось бы с мышцами, если бы Шадис довел свою пытку до конца и представить боязно было. До выпуска оставалось совсем немного, в следствие чего инструктор с особым остервенением принялся мучать ребят. Рыжая зевнула от накопившейся усталости и, не в силах больше держать голову на весу, положила ее на плечо Кирштайна, который акта внимания совсем не ожидал и от удивления брякнул ложкой о металлическую плошку с супом. — Хотелось бы узнать, кто про нас вспомнил, — Саша жадно откусила от ломтя хлеба кусок, задумчиво глядя в мутное окно. Любопытство и правда одолевало многих, не давая покоя возбужденной фантазии. — Не-а, больше хотелось бы, чтобы Шадис больше не появлялся, — ответил Эрен, который со скучающим лицом ковырял ложкой похлёбку. Но желанию Йегера, нарушив правило «не говори вслух», не суждено было сбыться. Через считанные мгновения, как на пакость, дверь распахнулась и в столовую зашли два человека: Шадис и рыжая незнакомая девушка, которая была ему всего-то по плечо. — Это новый кадет? — озадаченно поинтересовался Жан, разглядывая девушку с ног до головы, — телосложение шестнадцатилетнего подростка… но ведь не может быть набора перед самым выпуском, верно? — Черт! Она из разведки! — почти что прокричал от внутреннего трепета Эрен. Парнишка сумел разглядеть на темно-зеленом плаще прибывшей сине-белые скрещенные крылья, именно те, о которых мечтал Йегер всю сознательную жизнь. — Смотрите-ка, наш Эрен сейчас от счастья описается, — подколол Конни друга за его чрезмерную реакцию, — разведку увидел, самоубийца. — А я бы тоже пошла в разведку, — призналась мелахолично Адэна, разглядывая, прищурив глаза, девушку, стоящую подле Шадиса. Отчего-то она удивительно смахивала на Адэну. Рыжие вьющиеся волосы, веснушки, светлые глаза… — мне все равно идти некуда: я на улице росла. До тех пор, что Сина не рухнула. Кто знает, может быть, я найду свой дом именно за стенами…_ погружаясь в пространные грезы пробубнила мечтательно Адэна.***
Кадеты выстроились плотным рядом на полигоне, который сейчас выглядел скорее как лобное место. Жались друг к другу. То ли оттого, что дело шло к ночи и было уже достаточно прохладно, то ли оттого, что были напуганы, растеряны и не понимали чего ожидать. Напротив кадетов сто четвертого набора стояли Шадис и Лейтенант Ниманд в капюшоне, скрывающем лицо. Девушка, сложив руки за спину, внимательно изучала лица кадетов. Шадис же бубнил себе под нос числа, пересчитывая собравшихся. Внезапно Мари наткнулась взглядом на рыжую девочку, стоящую рядом с русым парнем. Лейтенант схмурила брови. Эта девчонка ей кого-то отдалённо и очень смутно напоминала. Что-то в сердце ёкнуло, а тело невольно вздрогнуло. В голове Мари, когда она прикрыла глаза, на долю секунды появился образ ее двух братьев, а девушку она эту точно будто видела раньше, хотя последние годы безвылазно провела в отрешении от цивилизации. — Тишина! — спокойствие ночи разорвалась на мелкие осколки, когда Шадис громогласно закричал, призывая к дисциплине. Хоть Мари и готовила представительную речь всю дорогу от стратегического корпуса до кадетского, все подготовленные слова моментально испарились из ее головы, стоило ей приоткрыть рот в попытке заговорить. Годы изоляции от общества дали свои плоды: она совсем разучилась выступать перед публикой. Хотя, возможно, этот навык она потеряла ещё в юности, когда ей пришлось выступать перед судом. Коллегия отказывалась слушать ее и, в общем-то, решение по ее делу было вынесено ещё до предоставления всех улик. — рад представить Вам нашу гостью! — Кис коротко кивнул Мари, передавая ей слово. — Доброй ночи, господа, — произнесла Мари намного тише, чем Шадис. Лейтенант лёгким движением руки скинула капюшон, дав кадетам, наконец-то, возможность разглядеть ее лицо. Мари для собственной уверенности приподняла подбородок, пытаясь казаться чуть менее взволнованной. Она пару лет назад посмеялась бы, если бы кто-то сказал ей, что старший лейтенант будет трепетать перед толпой подростков, одиночество точно отравило сознание, рада представиться — старший лейтенант разведки Ниманд. Здесь я по личному приказу Эрвина Смита. Думаю, объяснять, кто он такой, будет лишним. Разведка хотела бы зарекомендовать себя перед тем, как вам предстоит сделать выбор в пользу одного из корпусов… — Откуда шрам, лейтенант? — раздалось нетактичное из толпы. — Получила в схватке с титаном, — ответила вкрадчиво Мари, придерживаясь плана Эрвина, — остальные вопросы припасите на завтра, а их, я вижу, у вас достаточно, Мари резко развернулась на каблуках, снова натянув потуже на голову капюшон. Девушка что-то шепнула Шадису, в ответ тот указал в сторону казарм. Стыдливо прикрыв глаза, лейтенат скрылась в ночной темноте. Все прошло хуже, чем она могла ожидать, а вопрос, правда ли она готова вернуться в разведку, так и напрашивались сами по себе. — Спорим, что будет втирать нам, мол, в разведке все наилучшим образом, — хихикнула Адэна. Девушка поймала на себе взгляд лейтенанта, и это не сулило ничего хорошего. Когда на нее так пялиться Шадис, обычно это предвестник того, что он видел, как она халтурит на тренировках. — Это не титан, — пробурчала Саша самозабвенно. Девушка, кажется, не слышала и не видела события последней минуты, голову ее занимал лишь этот несчастный шрам, — у титанов ведь нет острых когтей, — объяснила Блаус, когда ее попросили пояснить свои слова. — Значит ей по лицу медведь лапой дал, что такого, — ответил Жан, которого меньше всего на свете волновал «загадочный шрам», — да и вообще, не суй нос туда, куда не надо. — Нет! Ни один зверь не мог оставить такой рубец! — Саша притопнула ножкой, подняв в воздух облачко пыли. Ей, как никому другому, покоя не давал этот злосчастный шрам. Травмы в разведке — дело обыденное. Да у кадетов их полным-полно. Но этот что-то уж больно тревожил Сашу, — такое мог сделать только человек, — пришла к такому умозаключению Блаус. — Думаешь, заговор? — улыбнулась мягко Криста, — брось, пошли спать. Завтра лейтенант сама все объяснит, откуда шрамы и прочее, прочее, прочее, — Криста нежно взяла подругу под локоть и повела в сторону казарм. — Что-что, а задница у лейтенантши что надо, — удовлетворенный голос Райнера внезапно прозвучал у самого уха Адэны. Девушка подскочила на месте от неожиданности, обругав Райнера сначала за то, что он подкрался к ней со спины, отчего Адэна чуть не умерла от сердечного приступа, а потом и за то, что пялится туда, за что и под трибунал можно угодить.***
Давно перевалило за полночь и Мари, жутко устав с дороги, уснула почти сразу же, надеясь, что ей удастся забыться сном без жутких кошмаров, но Темнота явно не хотела дать ей заслуженного покоя, преследуя ее всюду. • «Silhouette» — Pastel Ghost Снова горящий дом. Взрыв. Детский душераздирающий плач. Крик, вырывающийся из груди Мари, разрывает тишину. Горячие слезы обжигают ледяные щеки. Мари бежит куда-то что есть мочи, но внезапно падает, споткнувшись о торчащий из земли корень дерева. Девушка падает ничком, не в силах больше подняться на ноги, ее словно пригвоздила к земле неведомая сила. Тщетно она пыталась встать на ноги. В голове лишь одна мысль: «Он погиб. Брат мертв. Братоубийственная война.». Крутиться, не даёт покоя. На затворах разума сигнальными огнями горит: «бежать». Уносить ноги, ползти, если придется, но бежать, бежать, бежать. Иначе он нагонит ее. Мари скребёт руками землю, срывая ногти и стирая подушечки пальцев в кровь. Напрягает все тело, лишь бы продвинуться вперёд хоть на миллиметр. Вдруг девушка слышит шаги, топот. Он. Сердце замирает, дыхание спирает. Мари поднимает глаза и чудится ей, что вот перед ней уже стоит скелет, облаченный в чёрное, с длинной острой косой в костлявой руке. Смерть. — Ну что, сестрёнка, соскучилась? Я вернулся. * Ниманд (фамилия Мари) — с немецкого (Niemand) переводится, как «никто».