Дискотека в аду

Мы нарушаем запреты, Хоть психоаналитик не советовал это. Я совсем не уверен, что я нуждаюсь в советах. Н. Елисеев, Nikel «Все ваши страхи – внутри вас. Снаружи ничего нет», – сказала мне психотерапевт в крайний мой визит к ней. Задача психиатров – реабилитировать этот мир. И показать, что мир-то нормальный, а все больное, темное, жестокое – исключительно плод твоего воображения. Ты сам плохой, больной и жестокий. И сам делаешь себе хуже. И никому не докажешь, что тебе плохо ото всего этого. Плохо просто на физическом уровне. Кардиолог посылает тебя к неврологу, невролог пошлет к психотерапевту, психотерапевт пошлет к психологу, а психолог пошлет тебя к черту. По обе стороны от машины в окнах бежали леса. Их уже начало заволакивать серым вечерним сумраком. Изредка где-то сбоку выныривал белый дорожный указатель или красные глаза бензоколонки. Магнитола в Ауди не работала, плеер сдох, едва мы отъехали от Москвы, и все, что мне оставалось в дороге – попытаться немного поспать. Никогда не знаешь, когда разверзается эта пропасть между тобой и окружающим миром. В раннем детстве ты вроде бы ощущаешь себя его частью. По крайней мере так кажется, поскольку вообще себя слабо тогда осознаёшь. Странное различие растет из глупостей, мелочей. Ты почему-то не умеешь шнуровать ботинки и вечно путаешься, где право, где лево. Можешь заплутать по дороге домой даже в знакомом месте. И ты бы ни в жизнь не обратил на такую ерунду внимания. Но что-то помимо твоей воли растет, ширится, крепнет. И вот те плиты асфальта, стыки меж которыми ты так старательно обходил, окончательно разъехались. Ты остаешься на одном островке, а другие люди – по ту сторону. И, может, так тому и быть. Мы свернули куда-то, мотор заглох, и машина остановилась. Я неохотно приоткрыл глаза, все еще не поднимая головы со спинки сиденья. Видимо, мы заехали на заправку или куда-то еще. Меня медленно заполняло раздражение. Эта остановка тормозила мои мысли, не давала им течь так же свободно и непринужденно, как до этого. Водитель вышел и хлопнул дверцей. Таушканов спереди обернулся ко мне, напряженно вглядываясь в темноту салона. - Глеб, просыпайся. Мы уже приехали. - Это что, здесь? Небольшой клуб где-то на окраине города легко можно было пропустить, если не знать о его существовании. Мы вошли в гримерку. На столе – райдерные сигареты, вода и пакеты какого-то сока. Выглядело все слишком казенно. Сигареты лежали блоком, запакованные и нераспечатанные. Я достал свою початую пачку, закурил и зябко повел плечами. После теплого салона машины тут казалось прохладно. «Бон Аква» - значилось на каждой бутылке. Перед пресс-конференцией этикетки бы содрали. На творческий вечер можно было и так. За рядами минералки робко спряталось темное стекло бутылки «Джека Дэниелса». Я взял виски и начал молча открывать. - Тебе еще читать. - Мне не читать, а удавиться хочется. Я прикрыл глаза. Перед закрытыми веками почему-то продолжала бежать дорога. Деревья, дымка, серость, покосившиеся дома… И в этих домах наверняка живут люди… После стольких часов в машине слегка кружилась голова. Где-то за стеной находится зал. Туда тоже через полчаса придут какие-то люди. Перед ними нужно будет выступать. Я налил немного виски в толстый стеклянный стакан. Сделал несколько глотков, опершись спиной о стол. Над входом, почти под самым потолком, висел какой-то плакат. Я подошел к диванчику в углу комнаты и сел. Наклонившись, поднял прислоненную рядом гитару. И в задумчивости стал перебирать струны. Если играть на гитаре, то черный лак на указательном пальце скалывается. Это некрасиво, но можно сделать вид, что это просто такая фишка. Я почти успокоился. Тепло приятно струилось по телу, добралось до ступней ног, казалось, навеки заледеневших в ботинках. Когда паника перед выступлениями достигала пика и становилась невыносимой, я всегда говорил себе, что сейчас просто не буду выходить на сцену. Отменю выступление. Не стану петь. До концерта остается час, но это ничего не значит. Ведь я же не собираюсь его играть... Как ни странно, это иногда помогало. Таушканов подошел и легонько хлопнул меня по плечу. - Ну все, давай. Начинаем.

***

Вчерашнюю дорогу назад я помнил размыто. Было уже за полночь. Темнота объяла собою все несовершенство мира, и теперь его можно было переносить. На пустынной трассе водитель выжимал из машины все возможное. Мы неслись вперед. Но даже этого было мало. Хотелось только одного – двигаться дальше. Ехать так вечно. Я дремал, периодически проваливаясь в полусон. Потом снова открывал глаза и смотрел сквозь боковое стекло на пролетающие мимо светляки огней. Я странно чувствовал себя живым. Словно это движение, как бег крови по венам сообщало мне энергию.

***

- Ну, в общем как-то так, - Снейк закрыл ноутбук, в который смотрел последние два часа, легонько побарабанил по столу пальцами и ободряюще окинул нас взглядом. - После презентации поедем с вами в тур. Думаю, вы уже соскучились. Ах да, еще насчет конца мастеринга... - Кость… Ну ладно, Глебс у нас всю ночь стихи читал, но ты-то чего спишь?.. Бекрев вяло дремал на диванчике. Он сидел, почти не шевелясь, только грудь его еле заметно поднималась и опускалась. Казалось, я чувствую его дыхание. Справа от меня сонно прикорнул Аркадин. Меня тоже слегка клонило в сон. Сентябрь выдался совсем летним. В теплом воздухе студии было немудрено разомлеть. - Да, что там по мастерингу? – Костя неожиданно вздрогнул и слегка подался вперед, усаживаясь поудобнее и вытаскивая из-под себя ногу. Хакимов расплылся в лучезарной улыбке. - Все отлично. Могу вас порадовать. Работу заканчивают. К середине месяца, думаю, послушаем уже на носителе. - Да, Глеб. Мы выбили одно маленькое интервью для Rolling Stone. С фотосессией. Расскажешь там им про группу, про альбом… Все, что посчитаешь нужным, в общем. Мы, конечно, проект далеко не медийный… - Снейк криво улыбнулся в сторону, - но как-то контактировать с прессой надо. Хотя бы выборочно. С некоторой… - Ну, как говорится, «Всем спасибо, все свободны!» Эта фраза из анекдота про колонию несовершеннолетних поминалась у нас часто. Там ее произносил преподаватель. Улицу покрывали желтые опавшие кленовые листья. Во дворе я увидел Бекрева, который почему-то не спешил уходить. Он курил, прислонившись к железной ограде. Я безотчетно подошел к нему, остановился и тоже достал свои «Мальборо». Костя прищурился. Солнечные лучи светились в его волосах, и без того мелированных. Когда Костя стоял вот так где-нибудь со своими дурацкими женскими сигаретами, он напоминал мне мальчика-ботанчика, какие всегда есть в старших классах. «В нашей школе… За такое били, причем больно…» Такие мальчики вечно пытаются стать «плохими», надеясь, что их тогда будут меньше бить, и они сольются с компанией. Обычно, безрезультатно. Только их начинают бить еще и дома, родители. Притом что я точно знал, что Костя не такой. Он вовсе не паинька и не лапочка, у него к его тридцати годам уже очень много всего было, и в голове масса своих заморочек. Но у меня всегда срабатывал какой-то древний инстинкт, и мне хотелось его поддразнивать. - Как прошел вечер? Дима говорит, что что-то не получилось. - Да, скверно, - легко согласился я. Он вопросительно взглянул на меня. Я щелкнул зажигалкой. - Костя, я ведь не дурак, я понимаю, какой сейчас век на дворе. Ну, может, и дурак, но не настолько, - усмехнулся я. – Я понимаю, что сейчас все эти стихи никому нафиг не нужны. Люди приходят посмотреть на меня, послушать песни. Видят гитару – и радуются. «О, он петь будет, может, из «Агаты» что-то споет!» А как им объяснить, что я ничего из нее петь не хочу, и вообще ничего петь не хочу?! Я на концертах напелся. Мне бы хотелось, как в прошлом веке, когда собирались поэты и читали свои произведения… Вчера один парень-зритель пришел, сидел. И ты знаешь, чего он весь вечер делал? Копался в своем телефоне. Даже головы ни разу не поднял. А потом этот телефон у него еще и зазвонил. - Ну, может, его просто девушка с собой привела. Вот ему и было не интересно. - Да что ты знаешь о девушках, Костя! Молчи, - мне нравилось смотреть, как он смущенно смеется и краснеет. На этот раз повезло. Он заслонил рукой переносицу, подрагивая от смеха. На щеках его выступила краска, и даже уши немного порозовели. - Люди смеются, шепчутся, разговаривают. У всех мобильники звонят. Все пьяные, всем не до стихов. Ну как я в такой обстановке буду читать, скажи? У них ни к кому уважения нет, ни ко мне, ни к Вертинскому. Во мне снова стало подниматься раздражение. Бекрев был слишком отстранен, слишком благодушен. Он не мог меня понять. Я нарочно заговорил более резко и жестко. - Кончать надо, наверное, со всеми этими вечерами. Одни нервы от них. Потом еще Дима ругается, если я глотну чего немного перед началом. На кончике сигареты навис пепел. Я сшиб его и глубоко затянулся. - Вот ты волнуешься, когда выходишь на сцену? Костя пожал плечом. В нем снова проскользнуло что-то трогательно-наивное. - Немного. - А я – не немного. Я боюсь каждый раз дико. Страшно. Особенно вот так, когда никого из вас рядом нет. И все внимание людей – ко мне одному. Все смотрят только на меня. Мне тогда сгинуть куда-нибудь хочется. - Я бы мог выступать с тобой вместе, - неожиданно предложил Бекрев. - И что бы ты там делал? Ходил по рядам с шапкой? - Мог бы, например, аккомпанировать тебе. Играл бы на клавишах, когда ты поёшь. Это была бы уже такая мини-акустика. Да и тебе было бы поохотней. Костя затушил сигарету и оторвался от ограждения. - Ну, ты смотри. А то я уже поговорил со Снейком… Он вроде не против такого варианта. Пойте, говорит. Я недоверчиво качнул головой. Вот как. Отлично. Почему-то я узнавал обо многих вещах в группе в последнюю очередь.