Эгида

      Активист уверенно постучал в дверь. Левакова, накрепко перемотав плечо плотным слоем бинта, на ослабевших ногах дошла до порога и открыла. Кирилл тяжело дышал и лихорадочным взглядом бегал по бледному лицу девушки. Она спешно оглядела лестничную клетку, и мужчина поспешил успокоить:       – Все чисто.       – Входи. Эмма шагнула обратно на кухню, потянулась к верхним шкафчикам. Где-то там должно было быть обезболивающее. Но одна подстреленная рука не поднималась, вторая продолжала кровоточить и щипать, и Левакова разозлилась не на шутку – отдубасила ни в чем не повинные дверцы. Активист уверенно отстранил девушку и стремительно усадил ее на стул.       – Не психуй. Что достать? Эмму трясло, как при приступе эпилепсии, только вместо пены изо рта она, казалось, готова была плеваться желчью.       – Там аптечка где-то, обезбол посмотри. Головин откинул вверх дверцу, вытащил аптечку и отыскал почти початую пачку анальгина.       – Херня, не поможет, – констатировал он.       – Насрать, другого у меня нет. Наконец, спустя несколько минут Левакова чуть успокоилась и позволила Активисту обработать свою вспоротую ладонь. Она гипнотизировала взглядом движение его рук, но парню казалось, что она смотрит будто бы сквозь окружающие ее предметы. Он заматывал рану и параллельно следил за ее дыханием и глазами. Они стали влажными и красными, а биение пульса вырывалось наружу сквозь приоткрытые губы тихими, судорожными хрипами.       – С плечом что?       – Зацепило малясь.       – Теперь рассказывай, что произошло? Эмма глубоко вздохнула, словно перед прыжком в воду, и сухо поведала все факты произошедшего. Активист молча отошел к раковине, на автопилоте ополоснул руки и облокотился на одну из тумб.       – Ты веришь, что это мог сделать Пчёлкин? – наконец, спросил он. Левакова подняла на него измученный взгляд и только спустя некоторое время неопределенно качнула головой.       – А ты?       – Я никому не верю, – тут же отозвался Головин. – Но это уже в крови у меня и к делу не относится. Отвечай.       – Я думаю, что нужно к нему наведаться.       – Здравая мысль, если только ты не боишься.       – Все что могло со мной произойти – уже произошло, – незамедлительно парировала она. Активист хмыкнул, оттолкнулся от тумбы и медленно двинулся в коридор.       – Не зарекайся. Эмма окинула его отрешенным взглядом. Сейчас девушка напоминала побитую собаку, как будто разум и воля стремительно покинули ее тело. Моральная слабость разливалась по жилам, и на какое-то мгновение Левакова ощутила себя маленькой, беззащитной девчонкой, и где-то на загривках сознания ей хотелось остаться в этом состоянии навсегда. Надоело быть сильной. Надоело решать что-то. Надоело… всё.       – Если решила, то ехать надо сейчас. Активист уже накинул куртку, что означало, что решение им принято. А слова – не повод на раздумья, а прямой сигнал к действию.       – Одевайся. Словно в тумане Эмма спустилась следом за Кириллом, прошла к его машине, села на переднее пассажирское, ощущая, как автомобиль трогается с места. Мимо замелькали дома, магазины, ларьки, укутанные в снежные шапки деревья, смешиваясь в одну разноцветную массу, и лишь на полпути девушка дернулась и повернула голову к сосредоточенному Активисту.       – Только я не знаю, где он живет.       – Я знаю, – хмыкнул тот, а затем мельком глянул на Эмму. Ее разлаженный вид заставил напрячься. – Крепко тебя накрыло.       – Я тоже заметила. Левакова прикрыла глаза, ощущая неизгладимую боль в обеих руках. И эта боль, словно стайка паршивых щупалец, вьюнами растекалась по всему телу. Впервые за последние четыре года девушка понимала, что не справляется с собственными ощущениями и мыслями. Теперь, когда она едва ли смогла проникнуться к кому-то, ощутить себя полноценной, ее снова резали без ножа. Всю оставшуюся дорогу Левакова пыталась убедить себя, что не дрогнет, взглянув в глаза Пчёлкина, что их непрочная связь – пустое, ненужное месиво, что ей не составит труда собственноручно придушить его, если все окажется правдой. Но уже у порога Витиной квартиры Эмма поняла – она не сможет. Она по-человечески боится встретиться с ним хотя бы взглядом. Что весь ее напускной щит равнодушия, возводимый по пути сюда, ничего иное как мираж, завеса, наяву тоньше ногтевой пластины. Активист намеревался нажать на звонок, но обнаружил, что дверь была не заперта. Левакова ощутила, как спину окатило полчище мурашек и на негнущихся ногах шагнула следом за Кириллом. Всего пара шагов, и ее отрезвил возглас Головина:       – Витя! Она стремительно рванула следом за Активистом и застыла в дверях. Пчёлкин безвольной массой растекся около обеденного стола, а его ладонь еще продолжала сжимать шею. Грудь слабо поднималась и опускалась, но с каждым вздохом все реже и тише. Головин упал на колени рядом с бригадиром, похлопал его по щеке, пытаясь привести в чувства. Но он не реагировал. Голова только двигалась в такт движений. Кирилл ощупал пульс, и тут ему открылся вид на бордовую, внушительного размера точку около сонной артерии.       – Что?! – чуть ли не срываясь на крик, выпалила Эмма. Активист уже сталкивался с подобным – излишки работы на Гаго. Ростовский садист нередко избавлялся от неугодных ему людей с помощью подобных инъекций.       – Ему вкололи сильный яд... – парень склонил голову и вдруг обнаружил под столом, буквально на видном месте, использованный шприц с желтовато-прозрачными остатками. Он протянул руку и покрутил шприц в пальцах. – Повезло, что не всю дозу...       – Что-то можно сделать? – Эмма сама упала рядом с Пчёлой и обвила его бледно-синюшное лицо растерянным взглядом.       – В неотложку звони. Левакова утерла ладонями влажный разгоряченный лоб и схватилась за мобильник. Активист продолжал прощупывать пульс, параллельно соображая, были ли варианты противоядия, а затем пригляделся к серым губам Пчёлы. Приоткрыл рот и вынул из-под языка небольшой клочок бумаги.       «Привет от Эммы». Кирилл протянул Эмме обнаруженный листок.       – Я решительно ничего не понимаю.

***

      – Пройдемте, пожалуйста, в смотровую, – молоденькая медсестра легонько подхватила Эмму под локоть. – Я осмотрю ваши раны.       – Со мной все в порядке, – отчеканила Левакова. – Что с молодым человеком? Медсестра физически ощутила тяжесть от взгляда и каждого слова девушки.       – Врач сейчас подойдет. Активист расхаживал по длинному, отполированному до блеска коридору. Эмма привалилась к белой стене и прикрыла глаза. Окружающая обстановка невыносимо давила на психику. Ожидание врача казалось вечным, а в звенящей, гулкой тишине больничных коридоров отчетливо слышался стук секундной стрелки на часах, будто время отсчитывало последние минуты до чего-то страшного. Торопливые шаги заставили обернуться. Врач стянул с головы белый колпак и заговорил:       – Прогнозы неутешительные, молодые люди. Вы были правы – это яд, но в кровь попала не вся доза, поэтому пока есть небольшие шансы. Нужен «Баксил». Препарат очень дорогой, в нашей клиники его нет, но мы можем заказать его, и к утру противоядие доставят. Вопрос в цене.       – Сколько? – тут же выпалила Эмма. Врач протянул ей небольшой листок, где была выведена внушительная сумма с пятью нулями.       – В долларах, – пояснил он. – Счет идет на часы. Заказывать?       – Немедленно, – рыкнула Левакова, будто представитель медицины был виноват во всех грехах. Но его равнодушный тон добавил последнюю каплю в наполненный до предела сосуд ярости внутри девушки. Не взирая на горящую огнем руку, она схватила доктора за отвороты халата и слегка встряхнула. – Вы, наверное, не понимаете, какой человек сейчас лежит здесь?       – Эмма! – Активист стремительно оторвал руки девушки от опешившего мужичка. – Уважаемый, заказывайте. Деньги будут в течение часа. Обеспечьте все необходимое. Мы поняли друг друга? Врач поправил съехавшие очки на носу, сдержанно кивнул и направился к регистратуре. Эмма обхватила себя руками, будто это могло помочь сдержать накопившиеся злость и отчаяние. Кирилл протянул ей мобильник.       – Звони Белову. Срочно. Номер, который в последнее время не было желания даже видеть, все-таки был набран. И Эмма отчетливо понимала, что помочь Пчёлкину сможет только Белый. Так же, как и найти того, кто устроил покушение на них двоих.       Белый едва не выронил трубку спросонья. Несколько фраз Леваковой тяжелой наковальней накрыли голову. Душ он сначала пустил такой холодный, что даже сердце слегка перехватило. У Саши было странное состояние. Он знал за собой такое: перед самыми ответственными моментами в жизни его голова становилась ясной-ясной, фиксируя самые тонкие нюансы окружающего мира, при этом пропуская, отфильтровывая лишнюю, ненужную. Первый делом – лекарство для друга. Деньги не проблема, связи с лучшими клиниками тоже. Вторым делом – встряхнуть Эмму. Выбить из нее все, что она могла знать. Именно выбить. По-хорошему с человеком, к которому он сам же собственнолично растоптал недавно полноценное доверие, Белов говорить не мог. Но заметил Левакову с перемотанными руками и в какой-то прострации, Саша чуть поубивал клокочущую внутри ярость. Его обжигающий взгляд и уверенная походка в ее сторону заставили Активиста подскочить с железного кресла и буквально преградить дорогу бригадиру.       – Приветствую, – они крепко пожали руки, и Кирилл плавно развернул Белого на девяносто градусов и отвел его в сторону.       – Рассказывай. Активист сунул руки в карманы куртки, еще раз мельком оглянулся на Эмму, царапнул губы зубами.       – Короче, дела такие: к Леваковой кто-то пробрался посреди ночи. Подстрелил, но перед этим передал привет от Пчёлкина. Не понятно точно, либо она таким чудесным образом смогла увернуться, либо ее намеривались только ранить. Полная картина с Витей не ясна, но интересно вот что: на самом видном месте лежал шприц, с наполовину использованной инъекцией.       – И где этот шприц?       – Здесь, в лаборатории. А это, – Кирилл расстегнул замок куртки и вытащил из внутреннего кармана пакет с маленьким клочком бумаги, – нашел у Пчёлкина во рту. Саша принял пакет и прочитал три слова.       – Нихрена не пойму.       – Я всю голову изломал. Есть только одно предположение – начатое не довели до конца специально, чтобы стравить Эмму и Пчёлкина друг с другом. Вопрос – кто и с какой целью.       – Молодые люди! – окликнул их доктор. Мужчины повернулись почти синхронно. – Деньги привезли? Белов хлопнул Активиста по плечу и стремительно направился в сторону врача. Услышать, что говорил Саша за закрытой дверью, было нельзя, но увидеть сквозь приоткрытые жалюзи в окне, как он навис над мужичком и пару раз стукнул ладонью по крышке его стола, можно. Через пару минут Белый вышел, смачно хлопнув дверью, и головой кивнул в сторону реанимации. Активист и Эмма направились следом за ним, но Саша резко развернулся и полоснул по девушке взглядом.       – Пока я не разберусь, откуда растут ноги, ты к нему не зайдешь. Я понятно объясняю? Левакова никогда еще не чувствовала себя так гадко. Ни в тюрьме, ни за границей, ни в Ростове, когда Гаго исполосовал все ее тело. Она всегда была уверена, что физическая боль способна заглушить душевную, но сейчас эти муки – от уязвленного самолюбия и страха за другого человека – заполнили каждый атом ее тела.       – Пошел ты, Белов.       – Я-то пойду. А тебе не советую. Позже прокатишься со мной. Он снова кивнул, но куда-то за спину Эммы, и она затылком ощутила, как сзади нее остановилось двое. Активист не выразил ни одной эмоции, и было не ясно, за кого он. Но чуть позже Левакова осознала, что этот человек занимает только одну позицию – позицию справедливости. А чья сторона будет представлять эту справедливость на данный момент под огромным вопросом.       – Макса сюда. Срочно, – донесся до Леваковой стальной голос Белова, когда они с Активистом уже скрылись за дверью блока реанимации.

***

      Больше всего на свете Жанна любила деньги. Она выросла в многодетной бедной семье на окраине подмосковного Реутова. Если бы она родилась где-нибудь в глухой провинции, то, наверное, жизнь ее сложилась бы примитивно: работала бы училкой, нарожала по семейной традиции кучу детей, сажала бы, как вся страна, картошку. И, возможно, была бы счастлива. Но все сложилось так, как сложилось. Под самым боком была Москва, которая ее манила, как высокая сияющая вершина. Еще подростком она каждую свободную минуту пыталась вырваться туда, чтобы просто погулять по роскошным улицам и площадям и посмотреть на богатых и счастливых людей. На ее счастье или несчастье природа оделила Жанну довольно резвым умом и, что еще более редко встречается, фантастически эффектной внешностью. После окончания школы Жанна на удивление легко поступила в Московский государственный технический университет гражданской авиации. На втором курсе она выскочила замуж в первый раз за толстого сыночка проректора своего же института. Через год они развелись, но за Жанной после законного раздела жилплощади осталась однокомнатная квартира в Беляево на улице генерала Антонова. И это была совсем невысокая плата за год жизни с таким тюфяком, который не умел даже толком одеть красавицу-жену. Жанне пришлось выкручиваться самой. Не ходить же, в самом деле, голой? Холодновато, Россия все ж не Африка! Хорошо было богатеньким уродинам-студенткам, которым их папаши привозили из заграничных командировок потрясные тряпки. А что прикажете делать красавице из Реутова? Спать за «колготки» со студентами-иностранцами ей не хотелось. «Постельные вести» распространялись по их институту моментально, а репутацией девушка из бедной семьи рисковать не хотела. Свои первые законные денежки, вполне приличные, кстати, Жанна заработала на перепродаже джинсов. В родном Реутове местный делец даже и не заподозрил, что партию «Левайсов» ее однокурсник привез на самом деле из Польши, а не из Америки, как утверждала Жанна. За джинсами последовала «французская» парфюмерия, «итальянские» сапожки, и даже – удивительное дело – «португальские» парики! Польская легкая промышленность уже тогда работала без перебоев. Но однажды ее после лекций вызвали в отдел кадров. Там почему-то сидел не их отставник-кадровик, а поджарый человек с холодными глазами. Жанна сразу все поняла. Человек, представившийся как Владимир Алексеевич, не стал тянуть кота за хвост и обрисовал ей две реальные перспективы: или она с треском вылетает из комсомола и, соответственно, из института за фарцовку, или подписывается на весьма выгодное соглашение.       – Ничего особенного мы от вас не потребуем, – пообещал он. – Только нужную информацию и приятные бонусы. А мы закроем глаза на ваши маленькие шалости. Так Жанна плавно превратилась в любовницу Владимира Алексеевича Брынцалова. Однако стоит заметить, с ним она любила встречаться чрезвычайно. Он был всегда щедр, как Крез. Их роман длился долгие годы, несмотря на то, что сам бизнесмен был женат на молодой женщине, кстати, тоже тезке Жанны, а сама стюардесса заводила интрижки на стороне. Но обоих любовников это устраивало. В 93-м жена Владимира Алексеевича нашла доказательство его неверности, только устраивать сцены в ее положении было бы глупой затеей. Во-первых, Брынцалов обеспечивал ее полностью, а закати она скандал – незамедлительно оказалась бы на улице с прекрасной голой задницей. А во-вторых, жена действительно его любила. Поэтому лишь обзавелась компроматом на Жанну и через знакомых просила припугнуть строптивую и наглую стюардессу. После гибели бизнесмена ушло достаточно времени, чтобы доверенные люди смогли раскопать, откуда растут ноги. Денег жена Брынцалова не пожелала. И уже в конце декабря, как новогодний подарок, на столе перед ней лежала вся нужная информация на москвичей, с кем только мог иметь дела погибший супруг. Женщина знала, что Владимир был еще той приличной сволочью и наживать врагов в столице ему не составляло большого труда. Но тех, кто мог бы поквитаться с Брынцаловым, было катастрофически мало. Дело с поставкой фармацевтики было одно из последних в России. А там, как по цепочке, стали добавляться последние пазлы. Давно известно, что женская месть опаснее и изобретательнее. Женщины от природы более слабы по сравнению с мужчинами. А потому и мстят они по-разному. Убивать Левакову и Пчёлкина не было первостепенной задачей. Они сделают это сами, главное – правильно всё устроить. Шантаж стюардессы удался на славу, и Жанне ничего не оставалось, как согласиться на все условия. Аванс был перечислен на ее счет тем же роковым утром. Остальное обещалось при личной встрече следующим днем после полноценного отчета о проделанной «операции». Жанна вышла из дома в начале девятого утра – выгулять собачку и забрать оставшееся вознаграждение. Она задумчиво брела по центру проезжей части и время от времени улыбалась своим мыслям. Целых двести тысяч! Господи, что можно на этакие деньжищи, да еще упавшие с неба, сделать! Но потратить деньги, хотя бы и в воображении, стюардесса не успела. Тяжелый фургон на огромной скорости вывернул со стороны парка… Она не успела среагировать на опасность. Короткий удар, вскрик – и все было кончено. Уже через мгновение красавица Жанна лежала на мостовой с разбитой головой, вокруг тела медленно росла лужица крови. А ничего не понимающий такс бегал вокруг хозяйки, смешно перебирая короткими лапками и жалобно поскуливая.

***

      Смена подходила к концу. Медсестра, нанятая бригадой для ухода за Пчёлкиным, протяжно зевнула и потянулась. Спать хотелось просто ужасно, но она терпела – платили ей очень хорошо, девушка этим местом дорожила и никаких вольностей себе не позволяла. Чтоб отогнать одолевавшую ее сонливость, медсестра встала и подошла к окну. На улице начинало светать. Солнце еще не поднялось над крышами домов, но небо уже заголубело – день обещал быть ясным и солнечным. Вдруг за ее спиной тревожно запиликал кардиомонитор. Девушка кинулась к аппаратуре – на экране неровные, зубчатые импульсы стремительно выравнивались. Медсестра кинулась к Вите, подняла его веко – глаз закатился, реакции зрачка на свет не последовало. Девушка и вовсе растерялась, кинулась к шкафу, схватила шприц с ампулой, повернулась к больному и окаменела – на мониторе отобразилась ровная зеленая полоса.       – Господи!.. – ошеломленно прошептала она и опрометью бросилась из палаты.