Эгида

      Одно большое окно с двумя рамами, разъединенными стойкой, было наполовину заложено белым кирпичом. А сверху смотрела бездонная синяя пустота. Казалось, что квартирка, эта комната и Эмма с Витей – все висит на самом краю пустоты, и, если сделать резкое движение, все сорвется в темную, холодную дыру и полетит куда-то мимо звезд, в мертвой тишине, без шума, как тонет камень, брошенный в воду. Левакова щелкнула выключателем, но лампочка не зажглась. Она щелкнула еще несколько раз – толка не было. Пчёлкин, утирая уставшее лицо полотенцем, приблизился сзади.       – Не старайся, света нет. В нашем распоряжении вода и ма-а-асенькая электрическая плитка.       – Класс. Мы, значит, с тобой, как в подземном царстве.       – Типа того, – Витя закинул полотенце к себе на плечо и аккуратно опустил ладони на ее напряженные плечи. Эмма не могла успокоиться до сих пор, и Пчёла понимал, что на это уйдет еще немало времени. Но на его удивление, женские пальцы скользнули по костяшкам его руки, и были они холодные, как лед.       – И сколько нам тут торчать?       – Пока не придет прекрасный принц и не вытащит нас из заточения. Провиант у нас есть, не помрем. Света нет, зато есть свечи. Романтика.       – Умереть не встать, – хмыкнула девушка и медленно двинулась вглубь комнаты. Уютом, конечно, квартира не отличалась – наверняка весь дом давно подлежал сносу. Но Эмма давно привыкла к подобным неудобствам, да и какое значение это сейчас имело, когда самый лютый страх, сковавший в тот страшный день горло ледяной рукой, теперь позади. Вернее, только наполовину, раз они с Витей до сих пор здесь. Значит, главный вопрос еще не решен. Спальным местом служил огромный плотный матрас, на который Левакова и примостилась. Пчёлкин достал из тумбочки небольшую коробку, присел около Эммы на корточки и взял ее вспоротую ладонь в руки.       – Обработать надо.       – Я тебя умоляю, Вить, на мне все заживает, как на собаке.       – Можешь сопротивляться сколько угодно, я тебя слушать не буду. Сбежать не получится, так что смирись. Помнишь инструкцию женщин-полицейских? Левакова закатила глаза, но все же улыбнулась. Рана и в самом деле не хотела заживать, постоянно расходилась и кровоточила. Пчёлкин ловкими движениями пальцев обработал порез и прочно забинтовал его, виртуозно завязав бантик.       – Ну вот, а ты боялась, – подмигнул он девушке и накинул на ее плечи свое пальто, поправил одеяло, окутав ее ноги. Эта ласка мягко тронула Эмму своей простотой и, прикрыв глаза, она снова улыбнулась. – Есть хочешь? Левакова усмехнулась.       – Хочу.       – Пельмени будешь?       – Пельмени на ночь? – она нарочито ужаснулась, а через секунду с какой-то детской ноткой выдала: – Буду.       – Отдохни пока. Я сейчас. Чутко вслушиваясь в ленивые колебания тишины за окном, Эмма неподвижно лежала на матрасе, подобрав под себя ноги, а голова ее, как никогда, была пуста. Боль уже не так сильна, может быть, потому, что привычна, зато непривычна была возня на кухне. Витя наблюдал, как на слабенькой конфорке начинает постепенно закипать вода в старенькой кастрюльке, и улыбался одним уголком губ. Он понимал, что все, что Эмма наговорила после того, как он ей подробно все объяснил, было результатом нервного срыва и ответного желания сделать всем вокруг так же больно, как было больно ей самой. Но ему было все равно на ее злые слова – она ругалась не на него, она выплескивала весь гнев в атмосферу маленькой квартиры. И сейчас Пчёлкин впервые ощутил какое-то странное, но приятное чувство. Непередаваемое чувство уюта и покоя родной гавани. Он прекрасно осознавал, что выглядело это вовсе нездорово, но мужчине было опять же все равно. После гибели Марины Пчёла стал полым внутри. С виду это был тот же харизматичный и уверенный в себе человек, но с годами в глубине души мужчина любовно пестовал свое эго и подогревал те греховные желания, за которые, по традиции, черти после смерти жарят тебя на сковородке до золотистой корочки. А сейчас Витя понимал, как это было глупо. Нелогично и, как показало время, абсолютно зря. Именно сейчас, когда жизнь в очередной раз подставила нож к горлу, он начал переосмысливать систему ценностей, осознал, чего хотел на самом деле и был намерен это заполучить. И если раньше Пчёлкина мало заботили методы достижения желаемого, то теперь он провел для себя четкую границу приемлемого и допустимого. Сначала было тяжело самому себе признаться, но Левакова ему нравилась. Не так, как нравится вещь и ты готов купить ее за бешеные бабки, не так, как нравится чье-то милое личико, как у Жанны, и ты выстраиваешь определенные ходы с такими лицами и проводишь для них линию того, что для них разрешено. Тут было иначе. Наверное, это осозналось впервые в Ростове, когда она закрыла его своим телом. И вновь уязвленное самолюбие и злость, что это сделала она – женщина, не дали тогда расслышать тихий внутренний голос. А потом, когда увидел ее такую – изувеченную, слабую, ранимую – громкость голоса значительно прибавилась. Судьба сейчас играла в неспешную игру в «Дженгу»: кирпичик за кирпичиком планомерно разрушала основание, на котором держался небоскреб страхов, сомнений и дистанции. И сейчас он разрушился, кажется, до самого основания. Москва, ни в какую не желающая замедлять свой сумашедший темп жизни и засыпать, равнодушно игнорировала окутавшую ее глубокую ночь, но в этой промерзшей старой квартире было спокойно. Эмма открыла глаза – вспыхнул огонек свечи, задрожал и захватил небольшие области тьмы. Пчёлкин ногой пододвинул старую деревянную тумбочку ближе к матрасу и установил на нее дымящуюся алюминиевую кастрюлю с потертыми от времени цветочками.       – Мадам, ваш заказ. Они снова общались так легко и беззаботно, позабыв, видимо, что между ними были долгие годы вражды, ругани и изощренных взаимных пакостей. Пчёлкин притянул к себе Эмму, лучше кутая ее исхудавшее от нервов тело в свое темное пальто. Нет, он не потерял от нее голову по повиновению воображаемой волшебной палочки, его сердце не пыталось проломить грудную клетку при одном лишь касании, но пришла взрослая страсть, интерес, взаимопонимание и желание быть с ней ласковым. Обнимать ее. Хотелось позволить своему сердцу просто дышать. Сейчас, когда они вдвоем оказались отрезанными от внешнего мира, был дарован шанс уточнить то, что же между ними. Видел бог, Пчёлкин никогда бы сам не сделал этого, но сейчас, когда Левакова с вполне довольной, не наигранной улыбкой сидела по-турецки на этом матрасе, зачерпывала ложкой очередной пельмень, а ее волосы неряшливо распались по плечам, что-то приятно кольнуло в груди. И он спросил.       – Ты же знаешь, что я всегда рядом, и если что-то случится, то я обязательно тебя подхвачу. Но зачем тебе лишнее крыло, когда ты в состоянии летать самостоятельно?       – Люблю все необычное. Всегда хотел свою неповторимую изюминку. Эмма сама потянулась к нему. Страшная картина его «мертвого» тела, ужас, накрывший ее с головой, а главное – признание от чистого сердца перед «выстрелом» вдруг напрямую послали импульс по всему ее телу – он ей не безразличен. Пчёлкин мягко обвил ладонью ее лицо, вновь пробуя на вкус ее губы, вдыхая аромат смоляных волос, ощущая нежность ее кожи и узоры вен под пальцами, и ловил вздохи кончиком языка. Оба чувствовали, что входят в какую-то черную дыру в своей душе, в которой острая боль и страх смешались с полным наслаждением, выталкивая ее за все ранее известные пределы. Теперь, наверное, они понимали друг о друге все: мысли, надежды и страхи. Эмма не побоялась сама вложить оружие в руки Пчёлкина и добровольно сдаться.

***

      Ранним утром Белов толкнул дверь и медленно прошел к комнату. Пчёлкин, чуть жмурясь от бликов солнца и облокотившись на стену, прижимал к груди спящую Левакову, закутанную почти с головой в старое одеяло. Шаги заставили Витю первым распахнул глаза и выдать полуулыбку.       – Ну что, дети подземелья? – весело гаркнул Саша, и Эмма тут же подскочила на месте. – Амнистия. Прошу всех на выход.       – Наконец-то, – пробормотала девушка, высвобождаясь из кольца рук Пчёлы. – Мне необходим кофе.       – Много?       – Полведра. Белов привалился к стене, наблюдая, как Эмма натягивает на себя куртку, и улыбался. Совсем бесхитростно, вполне дружелюбно. Конечно, он предполагал, что может услышать от Леваковой, но где-то в глубине души была ехидная надежда, что больше половины своего словарного запаса она вылила за эти дни на Пчёлкина.       – Для покойников вы хорошо выглядите. Наконец, когда они столкнулись в дверях, Саша выставил руку, перекрывая проход в коридор. Эмма с шумом выпустила воздух из щек и полоснула по бригадиру раздраженным взглядом.       – Иди сюда, Лева! – мужчина вдруг засмеялся и сгреб Левакову в объятия. Ее кулаки усиленно забили ему в грудь. – Давай без рукоприкладства только, ладно?       – У меня есть разрешение на твой отстрел, Белов. Пчёлкин, застегивая пуговицы на пальто, бесшумно рассмеялся, чем заслужил презрительный взгляд друга.       – Может, договоримся? – продолжал он. – Есть варианты обойтись без кровопролития! Эмма высвободилась из его объятий и ткнула указательным пальцем в его подбородок.       – Если выпадет шанс когда-нибудь подвесить тебя вверх ногами и отдубасить моргенштерном – я клянусь – этим воспользуюсь! – и стремительно двинулась к выходу.       – А кто-то другой на эту роль тебя устроит? – продолжая держать невинное выражение лица, Саша двинулся за ней следом. – У меня есть отличная кандидатура! Пчёлкин поправил воротник и заинтересованно покосился на Белова. Тот, прочитав немой вопрос в его глазах, кивнул. В прочем, эта фраза и Эмму заставила сбавить обороты и повернуться к ним.       – Поехали. По пути расскажу.

***

      Активист никогда не бил женщин. Отец с ранних лет внушил ему, что женщины – это нежные, добрые создания, созданные для счастья и любви. Их необходимо холить и лелеять. Оберегать и защищать. Кирилл ему верил. Зря. Жизнь раз за разом показывала, что женщины – коварные и расчетливые, что в игре «кто кого» они дадут фору любому мужчине. Но до недавнего времени ударить девушку считал низким и подлым поступком. Притащить Жанну Брынцалову в назначенное место оказалось делом непростым. Но как итог – женщина схвачена, а у Активиста шрам на полспины от поцелуя с бетонными плитами. Уже в машине Макс наигранно приветливо улыбнулся Жанне, и когда она, зажатая между ним и Кириллом, огляделась – машина неслась на бешеной скорости по трассе, стремительно отдаляясь от водоканала, Карельский наглядно продемонстрировал ей наручники.       – Красивые, – попыталась съязвить Брынцалова, когда Макс со звонким хрустом защелкнул браслеты на ее запястьях:       – Ну так носи на здоровье. Активист грустно усмехнулся и поморщился – мышцы одеревенели, а свитер пропитался кровью. Макс кинул на него взгляд:       – Что?       – Да упал неудачно. Дамочка-то у нас с характером.       – Жаль не на штыри, – процедила обозленная Брынцалова, еще нашедшая смелость пихнуть обоих мужчин локтями – ей было жутко тесно. Нервы Активиста накалились до предела, а любое движение, отозвавшееся по его телу слабым эхом, только обострило их. Ток прошелся по всем жилам. В груди будто что-то зажужжало и разорвалось. И взрыв этот был каким-то необычным. Будто звук, который издает пудовый камень, падая с десятиметровой высоты в вязкую жижу болота. И было еще нечто липкое, мерзкое. Что-то дикое. Очень неприятное.       – Рот закрой! – тяжелая ладонь уверенно припечатала затылок женщины, и ее от неожиданности и под силой второго закона Ньютона кинуло вперед. Нос повстречался с подголовником переднего кресла. Водитель даже ухом не повел.       – Ты че, тварь? – Брынцалова дрожащими пальцами утерла хлынувшую кровь. – Сука, жаль Барсук тебя не успел грохнуть!..       – Грохнуть? Любимая забава твоя, что ли? Макс увидел дикие глаза Активиста. Он с полу-щелчка словно скинул маску спокойствия и равнодушия. Ноздри широко раздувались, нервно дернулась бровь. Он еле держал себя в руках и, казалось, был готов задушить Жанну в любую секунду. От прилива эмоций покраснели уши, желваки заходили. Кирилл размял кулак.       – Успокойся, – ровным ледяным тоном велел Карельский.       – Успокоюсь, когда увижу ее тело, обведенное мелом на асфальте. Макс понимал его состояние и то, что до конца прибытия на место лучше сохранять тишину, но не понимал, с чего произошла эта перемена во всегда холодном Активисте. В прочем, копаться в этом не было желания и возможности. Через полчаса они оказались в просторном подвале долгостроя. Повсюду на полу валялся строительный мусор. У ближней стены, в тени находилось углубление для промышленного компрессора. Квадратная, забетонированная яма, глубиною не меньше двух метров. Строительство затеяли под муниципальный распил. Денег хватило на что хватило, теперь всем народом искали инвестора. Но все указывало на то, что проект многоуровневой парковки превратится в долгострой. Белову сразу приглянулся этот уединенный, глухой подвал. В одном из закутков оказалось подобие кабинетика – усыпанный побелкой стол и пара стульев. Макс усадил на один из них Брынцалову и кивнул Головину:       – Пойду Сашу встречу. Покараулишь ее?       – Не, – Активист вскинул одну руку и снова поморщился – видимо, нехилый рубец был на всей лопатке. – Иначе я ее убью нахрен. Карельский обвел взглядом напарника и свистнул. Один из верных быков и водитель обернулись. Макс жестом кивнул в сторону коморки:       – Смотрите, чтоб не брыкалась. Без рукоприкладства, – и слегка хлопнул Активиста по плечу, подталкивая на выход. Тот шикнул. – Что, крепко приложился?       – Да хрен его знает.       – Приедем – осмотрим.       – Сам справлюсь, – сквозь зубы процедил Кирилл и чуть прибавил шаг. Машину Белова долго ждать не пришлось. Внедорожник вывернул к заброшенному въезду, и первым вышел Саша, наскоро пожал руки охране. Пчелкин помог Эмме выйти и, удерживая за плечи, повел ее к входу на заброшенную парковку. Он пропустил ее вперед и, как бы нечаянно, коснулся ее, провел по пояснице и еле убрал руку, чтобы не схватить ее за талию. Макс проследил за этими казавшимися для всех скрытыми движениями и посмотрел на Эмму, будто хотел поймать что-то в ее взгляде, но сейчас видел в ней дикую кошку: красивую и чужую. Будто специально насиловал свою нервную систему. Но и не смотреть на нее не мог, пусть украдкой, но это как магия, притяжение, магнит, уже сто раз себя одернул, переводил взгляд в другую сторону, рассматривал бетонные стены, но вшитый синий полюс где-то внутри Леваковой опять притягивал его красные от напряжения глаза. За стеной, где Белов спокойно разговаривал с Брынцаловой, стояла вся четверка, и каждый мысленно удивлялся тому, как женщина верила, что Саша ничего с ней не сделает. Отчасти, он не врал – марать руки в женской крови он и не собирался. И никто из присутствующих мужчин никогда это не практиковал и не стал бы этого делать. Наконец, Белый, закусив нижнюю губу, медленно вышел из комнаты, натянул перчатки и приблизился к Леваковой.       – Твой ход, Лёва. Эмма переглянулась с Пчёлкиным. Тот только кротко кивнул. Девушка ощутила, как в ее руку вкладывается рукоять «Глока». Саша подмигнул ей и, закурив, отошел в сторону. Левакова почувствовала, как сердце ее тяжелеет с каждой секундой, а рука, сжимающая пистолет, начинает неметь. Она не была убийцей, но обстоятельства за последние несколько лет вынуждали ее пускать людям пулю в лоб. Что же останавливает ее сейчас сделать этот шаг? Жанна, заслышав шаги, подняла голову, и в ее глазах застыл немой ужас и удивление. Девушка, которая была мертвее мертвых на фотографиях, разложенных перед ней на пыльном столе, сейчас стояла напротив.       – Живая…       – Как видишь, – стук каблуков Эммы в маленьком камерном пространстве эхом откликался от стен и давил на голову Брынцаловой.       – Что, убьешь меня? Левакова присела напротив, закинула больные руки на спинку стула, и Жанна заметила в ее ладони ничем неприкрытый пистолет. Вязкая слюна, как желе, застряла в горле.       – А ты догадливая. Да и вообще женщина сообразительная, в любой другой ситуации я бы восхитилась: продумала как изысканно – стравить двух людей друг с другом и заставить перегрызть друг другу глотки. Но стоит признать – план дерьмо. Неужели ты думала, что ни у кого из нас не хватит возможностей и сил все проверить?       – Вам просто повезло.       – Нам – да, тебе, увы, нет. Вот такая русская рулетка получается.       – Ты, видимо, ничего не знаешь о любви, – Жанна подалась чуть вперед, намереваясь поймать взглядом холодные, темные глаза Эммы, – а я любила своего мужа! Я носом землю рыла, чтобы отыскать тех, кто заказал его! Я обязана была отомстить.       – А то, что твой ублюдок муж подставил меня и моих людей, и нас чуть не убили – такую информацию не нарыла, нет?       – Да мне насрать! – рявкнула Брынцалова. – Моего мужа нет, а такая падаль, как ты, продолжает ходить по земле. Где справедливость?       – Справедливость, говоришь? Эмма удивлялась самой себе, что не чувствует ничего по отношению к этой женщине. Ненависти она точно не ощущала. Но Пчёлкин был прав – то, что сейчас предстояло сделать Леваковой, было необходимо. Ведь ей ничего не стоило заказать их двоих. Девушка обошла Брынцалову сзади и пнула ногой по ножке стула. Старое дерево опасно затрещало, и через секунду Жанна полетела на пол, успев повстречаться лицом с крышкой стола. Сиденье под ней перекрутилось, и женщина больно приложилась спиной о бетонную стену. Эмма присела рядом с ней на корточки. Дуло пистолета приподняло ее подбородок.       – Знаешь, я тоже за справедливость. И могу тебе ее устроить. – Она повернула голову к двери и громко пробасила: – Активист! Четверо мужчин, находящиеся все это время за стеной, переглянулись друг с другом, и Кирилл, размяв затекшую шею, быстрым шагом достиг кабинета. Левакова подняла на него глаза:       – Одолжи свой револьвер. Головин положил оружие на стол рядом с девушкой. Жанна напряглась. Парень молчал, переводя взгляд с одной на другую. Эмма демонстративно вытащила все патроны, кроме одного, и крутанула барабан.       – Спасибо, Кирилл. Он догадался, но останавливать не стал. Так же молча вышел обратно. Красноречивые взгляды начальства и Карельского он как будто бы не заметил.       – Ну что, милая, – Левакова рывком подняла Брынцалову на ноги. – Тогда давай прямо сейчас и решим, кому остаться жить, а кому – увы. По справедливости, как ты любишь. Жанна почувствовала, как во рту пересохло, и язык начал неприятно липнуть к нёбу. Эмма продолжала изображать непоколебимость и веселье. Однажды ей повезло. Но повезет ли сейчас?..       – Ладно, я начну первой. Не бойся, я чуть отойду, чтобы не забрызгать тебя кровью. Она приставила дуло к виску и нажала на курок. Звук щелчка заставил Брынцалову вздрогнуть. Левакова удивлённо посмотрела на ее перекошенное лицо. Разочарованно вздохнув, девушка улыбнулась и положила револьвер на ладонь.       – Да пошла ты, сука, – Жанна решительно взяла револьвер, крутанула барабан и с высокомерием посмотрела на Эмму. Было заметно, как дрожат ее скованные наручниками руки. Она с трудом заставила себя нажать на курок. Звук щелчка настолько ошеломил её, что она чуть не выронила револьвер. Левакова забрала оружие, быстро крутанула барабан, тут же приставила к голове и нажала на курок. Опять пусто. Она с ухмылкой протянула пистолет женщине. Та с ужасом уставилась на него. Второй раз решиться на такое безумие? Но эта тварь Левакова казалась безбашенной. Смелой. Что выиграть, что проиграть такой было страшно. И Жанна решилась. Выстрел колоколом разнесся по пустым помещениям долгостроя. Голова Брынцаловой дёрнулась, ноги её подкосились, и она рухнула на грязный бетонный пол. Эмме показалось, что за этот миг она постарела лет на десять. Она вдруг поняла, что с этим выстрелом в её душе образовалась такая брешь, такая пустота, такая чёрная дыра, что ей стало жутко. Она подошла к телу, подняла револьвер, вытерла капельки крови с него о белую дутую куртку Жанны и оглянулась – в дверях стояла вся четверка мужчин.       – Все по справедливости, господа. Пчёлкин, кажется, был единственным, кто заметил вместо спокойной улыбки Эммы пугающий до чертиков оскал.