Огромный кабинет, в котором еще полчаса назад бурлило веселье, приправленное громкой музыкой и литрами алкоголя, опустел буквально меньше чем за четверть часа. Напуганные гости и телефонистки спешно покидали территорию офиса на своих «бехах» и «мерсах», с круглыми от страха глазами обходя окруженный двумя братками труп Шмидта. Когда его подхватывали под руки, одна из девиц взвизгнула похлеще сирены, будто убитый мог покромсать ее на мелкие кусочки. Мог, но явно не ее и тем более не с тремя пулями в спине.
За накрытым столом остались только бригадиры, их дамы и самые приближенные. Космос, нервно потирая подбородок, заливал в себя уже пятую стопку подряд, игнорируя протянутый Людочкой крепкий чай. Эмма, сжавшись клубком в руках мужа, не произнесла ни слова. Макс застыл скульптурным изваянием около главных дверей, не мигая глядя в напряженную спину замершего около окна Саши – тот наблюдал, как последние машины спешно покидают двор.
Наконец, Активист в сопровождении Фила втащили тело Шмидта.
– Куда его?
– Ну не сюда же! Вы б его еще на диван в моем кабинете уложили! – рявкнул Белов, разворачиваясь. – Обыскали его?
Кирилл выложил на стол «Глок», пачку сигарет, зажигалку и мобильник. Саша медленно приблизился к нему, бросил отрешенный взгляд на убитого помощника и покрутил в руках его телефон.
– Антон, проверь.
Рыжий гуру-помощник ловко щелкнул зажигалкой, вглядываясь в начинку.
– Есть.
Саша рыкнул и саданул костяшками по ближайшей стене, а затем наконец встретился глазами с Карельским.
Так было нужно. Так было правильно. Но что-то подсказывало, что сколько раз не произнеси эти слова, они все равно не примутся как должные. Белый ждал объяснения немедленно.
– А теперь я внимательно слушаю.
Полоснул взглядом и по Пчёлкину. Тот, крепче прижав голову Эммы к своему плечу, еле заметно качнул головой.
– Он схватил Эмму и приставил к ней нож, – подал голос Макс.
– А я уловил его взгляд и…
– Охренеть объяснение! – рявкнул Саша.
Мысли были слишком тяжелыми для Карельского. Даже сердце билось тяжело. Рассказывать все было полным безумием, но и выхода у него не было вовсе. Можно было списать все на мертвого Шмидта, да и Эмма не слышала начала их своеобразного диалога…
Активист молча продемонстрировал Белому дисплей мобильника Шмидта. С неизвестного номера было прислано малосодержательное, но ясное сообщение:
«А.Б.».
– Очень круто, – усмехнулся Белов. – Пробейте номер, через десять минут мне нужно знать все.
– Саш, десять минут – это…
– Я сказал! Через. Десять. Минут!
– Я тебе и так скажу, чей это номер, – снова произнес Макс, и десять пар глаз ошарашенно уставились на него.
Рой мыслей, еще немного – и продавят в висках две глубокие дыры. Впору сойти с ума. Прямо сейчас. Собственно, что терять?
Белов качнул головой, и брови его вытянулись в одну напряженную полоску.
– Не понял?
– Надо поговорить. Наедине.
– Ну, пойдем.
Голос Белова раздражен. Депутат двинулся к своему кабинету, и Макс прикрыл глаза, чувствуя, как саднит в глотке. Сделал шаг назад и возобновил движение по коридору, торопливо сворачивая в нужную сторону.
Это было то прошлое, от которого он хотел избавиться. И плевать, что после откровенного разговора с Сашей он может составить компанию Шмидту. Потому что с тем, что творилось у него в голове сейчас, невозможно было существовать ни одного дня. Рваное «когда-то» и трясущееся «сейчас» смешивались в один жуткий коктейль.
Нельзя было сказать, что Карельский не понимал, что делает, но пришел в себя он уже на ходу, когда захлопнул за собой дверь в кабинет начальства.
Резкий выдох вырвался из груди Саши.
– Я слушаю. И потрудись мне объяснить все так, чтобы я не подумал не дай бог что-нибудь не то.
– Да все ты правильно подумаешь.
Макс тяжело опустился на стул напротив Саши, и единственный образ, застывший перед глазами, была Эмма. Единственный правильный образ. Бледное лицо и растрепанные волосы. Распахнутые испуганные глаза. Живые. Все это когда-то было сделано ради нее. Во имя нее.
Она здесь. Цела и невредима. Что еще нужно? Только облегчить свою душу, а там… будь, что будет.
– В 91-м году на меня хотели повесить убийство Гарика. Помнишь, того, с кем я пришел к тебе в первый день? Ты спросил, что мы не поделили с чеченцами, и я так и не смог тебе ответить. А вот сейчас скажу. По глупости убили сынка одной влиятельной шишки на их земле, а они через пару недель застрелили брата Эммы. У нас и так брак трещал по швам, а это стало точкой невозврата. Полгода на нас никто не мог выйти, пока эти ублюдки не решили подать заяву в ментуру. Дело было передано…
– Каверину? – глухо отозвался Белов.
– Ему, суке. Он нарыл инфу на Гарика, и его убили. Он писал мне и звонил весь вечер, а я… Я увидел все это только утром. Сразу к нему. А там меня менты и скрутили. Каверин дал понять сразу, что знает, что я сделал, шил убийство Гарика, но я понимал, что дело там совсем в другом. Ему нужен был я. Вернее, мой афганский опыт. Сказал, если я буду с ним сотрудничать, он не сдаст меня чеченам и не передаст дело в суд. Я послал его нахер. И за это поплатилась Эмма. Нашего общего друга Гурама убили буквально около ее порога, и ей подкинули орудие убийства. Менты, вся катавасия… Загребли ее.
– А Володенька своим методам не изменял, – хмуро усмехнулся бригадир, вспоминая свой ублюдский 89-й год. Но тут же лицо его снова превратилось в каменную маску, и он кивнул. – И… что дальше?
– А дальше ко мне снова пришел Каверин. Наглядно продемонстрировал дело Эммы и…
– Надавил на больное.
Макс сдержанно кивнул.
– Я сдался. Не было у меня выбора. Хрен с ним со мной, но ее-то!..
– Согласился с ним сотрудничать?
– Знаешь, как происходит вербовка, Саш? – контакт глаза в глаза. – Дай бог не знать. Я не помню ни черта дословно, но… Понял, что попал в задницу.
– Дай угадаю… Работать против меня?
– Я и вовсе не помнил того договора. Забылось. Это сложно объяснить, но то, что он твой заклятый враг, я вообще не был в курсе. Ни разу он не обращался ко мне, не искал со мной встреч. Ничего, Сань. А потом он пришел. Прямо перед началом предвыборной кампании.
– Жучок – твоя работа?
Макс откинул голову и закрыл глаза, тяжело вдыхая в себя воздух. Все, да? Это все. На уверенный голос не осталось сил.
– Моя. Для вида поставил, знал, что найдут. Он тем же вечером и приперся. Юльке угрожал. Тогда я все понял. И послал его снова. Окончательно.
– Устроил эту игру с Питером?
– Я знал, что он меня достанет. Нужно было обезопасить мать и дочь. Но еще было ясно, как белый день, что кто-то придет по его заказу к вам, к Ольге и Ваньке. Вот. Так, как-то…
Пальцами, которые наконец начали слушаться, Макс обхватил едва заметно дрогнувший подбородок. А Белов смотрел. Сжимал и разжимал челюсть. То ли в попытке что-то сказать, то ли в попытке сохранить самообладание.
– Почему к Ольге и сыну?
– Знаешь страшный, но справедливый закон один? Хотите убить человека – не убивайте его. Убейте его семью.
Гробовое молчание. Всего несколько секунд, а снова кажутся вечностью.
– Если решишь меня убить, Сань… Будешь прав.
Глаза светлые, как никогда. Белов всматривался в абсолютно потухший и смиренный взгляд Карельского, и готов был поклясться, что они никогда еще не были такими прозрачными.
Застывшие около двери Космос, Пчёлкин и Фил быстро переглянулись. Эмма, поддерживаемая Людочкой, нахмурилась:
– Что за бабское любопытство?! – и нервно сжала губы. – Что слышно?
И тут же грянул выстрел.
Бригадиры, глянув друг на друга страшными глазами, ввалились в кабинет и застыли. В распахнутую балконную дверь были видны два силуэта – Саши и Макса. Белов с утробным рыком разрядил в воздух всю обойму и обессиленно склонил голову. Карельский даже не дрогнул, хотя сглотнуть у него получилось только с шестой попытки.
– Белый?.. – окликнул его Витя.
Саша медленно развернулся через плечо к друзьям и безымоционально качнул головой.
– Все нормально, пацаны. Выйдите.
Судорожный вдох, перебивший его слова, заставил молча развернуться и покинуть кабинет. Белый снова посмотрел на Макса и крепко впился пальцами в его плечо.
– Как он сказал? Хочешь убить человека – убей семью? – Карельский утвердительно моргнул. – Мою семью ты спас, Макс. Езжай, тебя дочь ждет. Но с этого дня я не смогу с тобой работать. Мы оба это понимаем, думаю.
Чудовищный холод. Такого холода Саша не испытывал никогда. Такого, от которого бы отнимались руки, и он не мог больше сжимать ткань черной куртки.
Пальцы сорвались, и рука тяжело повисла вдоль тела.
– А я как раз ехал просить тебя об отставке, Саш, – губы Макса едва дрогнули в нервной усмешке. – Хватит с меня наших совместных радостей. Активист у тебя на подхвате, «Эгида» бойцами укреплена. Но… если помощь нужна будет – найти меня сможешь.
– По рукам.
Крепкое рукопожатие. Слишком крепкое. Отчаянное. Благодарное. Вымученное. Искреннее.
Они вышли друг за другом, сохраняя полное спокойствие на лицах. Спокойствие, которое вдруг напрягло каждого из друзей. Эмма, высвободившись из рук Пчёлкина, последовала прямиком за бывшим мужем и нагнала его уже на лестнице, перехватывая под локоть, заставляя повернуться.
– Макс…
– Не надо, ладно?
Взгляд Эммы медленно опустился, потому что глаза начали наполняться непрошеными слезами. Опять. Опять эти слезы. Мало, наверное, было их за все это время. Его руки, как крылья, накрыли ее спину. Губы на миг дрогнули в улыбке, несмотря на то, что в носу закололо.
– Эммка?
Посмотрела на него. Уверенный и собранный. Признаться, только он мог выглядеть так после того, что произошло всего час назад. И теперь… А что теперь?
Предстояло прощаться. Это… снова было тяжело. Несколько минут. Вот и все, что у бывших Карельских теперь осталось.
– Это все правда, да? Все из-за меня…
Ради тебя, Эмма.
– Не надо об этом. И не плачь, ладно? Тебе… нельзя сейчас. Ты пятнадцать лет убила на то, чтобы достичь того, чего я тебя лишил.
Все, что случилось… Они оба просто пытались осознать. Что Макс делал и для чего. Уедет сегодня навсегда. К матери и дочери. Потому что так нужно. Потому что он несет ответственность. Теперь – особенно. И где-то в глубине души он чувствовал отдаленную… радость?.. Нет. Скорее, удовлетворение.
Боже, да что ей сказать? Карельский не знал. Между ними было слишком много всего, целый океан всего. И вдруг стало так обидно. От того, что он никогда не увидит, как она станет… матерью. Обычной девчонкой, женщиной. Той, которую так хотел видеть пятнадцать лет подряд рядом с собой.
Он очень хотел видеть это. Наверняка это самое прекрасное, что может быть. Но...
– Обними меня.
– Что?..
Пчёлкина сама свела руки на его спине. А Макс протягинул руку и чуть приподнял ее за подбородок. Смотрел в глаза, и... все окружающее пространство прекращало существовать.
Просто хотелось запомнить. И не дай бог еще раз сказать то, что рвалось изнутри. Очевидное до чертиков.
Поцелуй в лоб, и… Макс просто отстранил ее от себя. Резко развернулся. И побежал вниз. Раз и все. Не оборачиваясь.
Стеклянным взглядом в стеклянное утро. Даже снег полупрозрачный. Немного легкий, немного гнетущий. И туман во дворе. В этот туман и стоит уйти.
– По доброй воли рискнуть всем, чтобы вызволить любимую женщину из тюрьмы... – Людочка до сих пор была в шоке. Как и все остальные, наверное.
Сегодня ночью взаимная подчеркнутая отчужденность Пчёлкина и Макса превратилась во взаимную помощь. Витя в конце концов проглотил этот факт, как и все, что было связано с Карельским. Сухо, давясь, но проглотил. Потому что… Потому что этот человек просто спас жизнь его Леваковой. И все их жизни, видимо, в том числе.
Космос, выделяющийся всегда умением слишком близко принимать все к сердцу, тоже от комментария удержаться не мог:
– Макс рискнул всем ради нее, будь мы на месте Эммы, мы бы сгнили в тюрьме.
Пчёлкин фыркнул:
– Говори за себя, брат, я бы сбежал!
– Бросив меня?
– Закон джунглей – каждый сам за себя.
Фил отшутился, хотя это была совсем не смешная шутка:
– Надо же, друзья познаются в гипотетической тюрьме...
Эмма замерла у порога, и сердце ее бешено лупило по ребрам. До боли. Но взгляд Вити – теплый, но измученный – заставил улыбнуться:
– Не бойся, муж, я бы тебя вытащила.
Белов был полным олицетворением своей фамилии. Наблюдал с каменным лицом, как Активист и Фил выносят труп, потом крутил его мобильник в руках, до рези в глазах вглядываясь в две буквы на зеленом дисплее. Наверняка Каверин ждал ответа. Очень ждал. Оставалось только дать ему то, что он хотел. Иллюзию того, что он хотел.
Когда Головин вернулся в главный зал к остальным и, наплевав все-таки на все уговоры с женой, в один приход осушил половину любезно дарованной Витей коньячной бутылки, Саша молча кивнул ему в сторону кабинета, и только уже оставшись наедине проговорил:
– Отзвонись ему. Скажи, что приказ выполнен.
– А дальше?
– Встретишься с ним. Что делать – сам знаешь.
Ольга даже не пыталась подходить к мужу, на звонки Елизаветы Андреевны ответила только ближе под утро. Все хорошо. Все нормально. Возможно. А Саша… Саша уверенно набрал номер и застыл в ожидании ответа.
На том конце прозвучал сонный голос. Еще бы, всего начало шестого.
–
Да?
– Здравствуй, это Саша Белый.
–
О, приветствую, Саш! Ну что, можно поздравить?..
Белов поморщился, но вопрос проигнорировал. Задал свой.
– Коля Большой рядом?
–
Нет, в отъезде. А что ты хотел?
– Я больше звонить не буду, ты тогда ему передай, что как приедет, мне нужно будет с ним срочно встретиться.
–
Да, Саш, без проблем. По поводу?
– По поводу – я полностью выхожу из дела, и хочу, чтобы все мои счета в нашей с вами структуре были аннулированы.
–
Саша, Саша! Ты подожди, – голос тут же протрезвел ото сна. –
Что так резко?
– Так надо.
–
А ребята? Они тоже хотят?
– А я думаю… Надеюсь, что они того же мнения.
Недолгое молчание, но достаточное, чтобы тон голоса сменился на твердую сталь.
–
Ну, Саша-Саша, из наших дел никто так просто не выходит, ты же знаешь!
– А я… способный, – выдержанно и уверено ответил Белов и перевел взгляд за окно. Светало.
Наступление следующей ночи тянулось невообразимо долго. До зубного скрежета. Саша не покидал свой офис, зато друзьям велел смыться подальше с его глаз. Он просто ждал.
Серо-стальные глаза Активиста просверлили округлые стены так и не достроенного комплекса, а затем превратились в две узкие смотровые щели. На фоне купола модуля связи, рядом с ржаво-белыми блоками, окружившими его кольцом, одинокая человеческая фигура смотрелась неуместной и ничтожной. Ночное густое небо, сырое и тяжелое, давило сверху.
Антенна на многосуставчатой опоре будто изогнулась от напряжения, удерживая небесную твердь, стремящуюся обрушиться вниз и вытеснить чужеродные элементы – россыпь заброшенных построек и маленького человека в черном пальто в самом конце. На месте встречи.
Внутри было темно, в воздухе висел застарелый запах гари. Активист отстраненно подумал, что глупо было строить здесь бетонную стену, относительно хрупкую, но потом разглядел в темноте поднятую переборку из броневого листа. Запирающий механизм должен был перекрыть проход в основную, более защищенную часть комплекса, но лист остался в поднятом положении – вероятно, электромагнитный катаклизм сжег электронные схемы.
Вообще переборка напоминала огромную гильотину. Узкий длинный коридор, ведущий к модулю связи, где стоял Каверин, оказался завален чем попало. Головину пришлось сбавить ход. Он осторожно ступал туда, где завал казался более-менее надежным, проверял, потолкав его ногой, и только потом переносил на ногу свой вес. Тусклого света фонарей было явно недостаточно, что играло только на руку.
– Как все прошло?
– К чему подробности, – глухо отозвался Кирилл. – Сработано чисто.
– Фото?
Активист занял теневую позицию, только его силуэт тускло подсвечивался синеватым ореолом. Фотографии упали на бетонный пыльный пол, и в фонарном свете глянец блеснул доказательствами. Греющими душу. Если она вообще когда-нибудь была у бывшего опера Каверина.
– Сегодня покажут по местным новостям.
Володя не преминул склониться за такими важными для него снимками. Налюбоваться вблизи, потрогать пальцами.
– Хорошая работа, Шмидт.
Активист шагнул вперед. Искривленные губы, презрение и отвращение прояснились одновременно со светом на его лице.
– Я знаю.
Таким тоном, что Каверина тряхануло. И он поднял глаза. Оглушение. Воспалившее каждую мысль в голове, заставившее рвануть сразу десять тысяч петард в ушах. И…
Выстрел гулким эхом отразился от высокого потолка, затих среди теряющихся в темноте стен.
***
Новое тысячелетие было решено встречать у Пчёлкиных. Дом, наконец, был полностью обставлен и отремонтирован, несколько похож на дворец, богато, с многочисленными комнатами для гостей, с обустроенной гостиной с долгожданным камином Эммы, а также бильярдной. Витя грезил ею уже давно, и общими усилиями к новому году, наконец, обзавелся.
Космос, как настоящий ценитель детства и прекрасного, настоял на настоящей елке, и даже самостоятельно притащил ее, балдея от хвойного аромата, и Активист на пару с Филом остаток вечера не упускали возможности подколоть его за старые грешки.
– Смейтесь-смейтесь, козлы! – фыркал Холмогоров, скрываясь за хрупкой спиной Людочки.
– А вот мне лично было не до смеха, Космодром, – покачал головой Головин. – Особенно, в последнюю терапию…
– Ему не до смеха! Я тогда чуть в штаны не наложил, придурок!
– От придурка слышу!
Пчёлкин и Белый с коньяком в руках расположились в креслах около камина, обсуждая абсолютно простые, житейские вещи. Ни слова про Думу, дела, фонд и то, что так хотелось забыть, наконец, и оставить в прошлом. Особенно Каверина. Эта тема теперь была под табу. Казалось, легко даже отделались. Слишком легко. И многих это напрягало. Хотя ни одного тревожного звоночка за все это время не последовало. Утешались одним – кто мог подумать на депутата Александра Белова? Никто. У него и резона устранять конкурента не было! Он же выиграл, какие еще дебаты? Тем более, смертельные.
Поэтому в атмосфере украшенного зала витали абсолютно спокойные диалоги. О погоде, о природе, о рыбалке по весне, о поездке на старую дачу Пчёлкиных – вспомнить молодость никогда не бывало лишним, тем более с их бешеным и неугомонным графиком. О лучшей клинике для Эммы, где квалифицированные специалисты смогут позаботиться о ней и ее будущем малыше.
Чисто мальчишеские баталии были пресечены Эммой, которая замерла на пороге с двумя салатницами и скривила губы.
– Ребят, ну мы же просили – подвиньте вы этот диван!
– Так, Лёва гневается, – хохотнул Белов, опрокинув в себя остатки коньяка, – давай, папашка, не расстраивай семейство. Ноги в руки и вперед.
– Раскомандывался, депутат! – фыркнул Витя и подтолкнул его в спину: – Помогай давай.
Пока Эмма и Тома расставляли на столе оставшиеся ингредиенты, Пчёлкин аккуратно обхватил жену под локоть и притянул к себе.
– Подойди на секундочку.
Женщина заинтересованно шагнула за мужчиной, когда он присел на корточки сзади спинки дивана и подмигнул:
– Наклониться можешь?
– Что за вопросы?.. У меня еще живот на нос не лезет.
Эмма опустилась рядом с мужем, до конца не понимая, пока Витя бережно не прижал ее к себе и не указал на что-то ярко поблескивающее в свете камина прямо около плинтуса. Монетка?
– Что это?
– Что отражается? – улыбнулся он.
Эмма слегка прищурилась, наклоняясь чуть ближе.
– Орел. А что?
Бывают такие моменты, когда все меняется. И в голове, и во всем, на что ты смотришь. Или что-то приобретает смысл, наполняется верой.
Он никогда не верил в это. Не верил в приметы. Только снисходительно улыбался. Никогда не верил в то, что другой человек может быть для него на первом месте. Даже перед самим собой.
Никогда раньше не думал, что сможет когда-то прижимать к себе Эмму, уперевшись спиной в мягкий подлокотник дивана в их собственном доме.
В груди разрасталась настоящая, огромная радость. Потому что один бок пригревал огонь из камина, а второй – его Левакова. И по спине ползли приятные мурашки.
– Когда ты была на операции, там, в Германии, мы сидели с Филом тут и молчали. Молчали о тебе. И он тогда подбросил монетку и сказал…
– Сказал, что все будет хорошо, – голова Валеры просунулась между их шеями, а руки обхватили за плечи обоих, – и что когда ты вернешься, Эммка, мы отодвинем диван и посмотрим вместе. Ну что, папа Фил оказался прав?
– Эй, папа Фил! – донесся голос Тамары. – Пойди проверь сына и давай уже созывай остальных, нужно старый год проводить.
Филатов встал по стойке «смирно» и отсалютовал жене.
– Есть, командир!
– Пацаны, пацаны! – воодушевленный Космос влетел в зал с огромной картонной коробкой и тряханул ею. – Пойдемте бахнем!
Алиса, протерев последний стакан, скривила губки:
– Мальчики, ну опять пальба!
– Никакого оружия, даже бутафорского! – успокоил всех Белов. – Новый век – новая жизнь! Мы же теперь полностью легальные люди! Там петарды, правда, Космосила?
– Обижаете, настоящие фейерверки!
Женщины сгрудились около витринных окон, наблюдая, как взрослые тридцатилетние мужики, перепрыгивая через сугробы, метая друг в друга снежную пыль, отвешивая пендели и щелбаны, кружили хороводом около сосредоточенного Космоса, единственного занятого «важным делом». И кто в них сейчас мог разглядеть депутата, банкира, специалиста по финансам, наемника и мастера спорта? Правду говорят, что первые сорок лет детства для мужчины самые тяжелые.
– Ой, дети! – не выдержала и рассмеялась Людочка. В прочем, остальные женщины от улыбок тоже не удержались.
Наконец, Пчёлкин, еле отбившись от крепких объятий Фила, а заодно вычистив из-за воротника снежные комки, махнул девушкам рукой, мол, приготовьтесь, и, когда мужчины отбежали на безопасное расстояние, в ночное безоблачное небо взвились залпы разноцветных огней, отражаясь бликами в начищенных до блеска окнах, в глазах девушек, блестели в россыпи снежных сугробов.
Настойчивый звонок в кармане заставил Белова отвлечься от созерцания фейерверков и ответить.
– Да?
Голос еще с пару секунд молчал, прислушиваясь к залпам.
–
На вас уже облава, Александр Николаевич?
Хмурая усмешка. И такая же ему в ответ.
– И вас с наступающим, Игорь Леонидович.
–
Что ж, поздравляю с успешными выборами.
– Никак вашими молитвами?
–
Увы, теперь я атеист.
– В новый век с новыми взглядами, одобряю.
Голос Введенского понизился, но был отчетливо слышен сквозь гогот друзей и взрывы разноцветных огней.
–
Ваше стремление брать вверх над людьми, потребность быть умнее ближнего… не будут давать вам покоя.
Саша вдруг улыбнулся. Сгинь, нечистая сила, в этом долбанном двадцатом веке.
– Значит, буду жить беспокойно. Оставаясь умнее ближнего.
–
Когда игра закончится, король и пешка окажутся в одной коробке.
Звонок оборвался, а вместе с ним в воздухе догорел последний яркий огонек, оставляя после себя дымку в черноте неба. Сука ты, Леонидыч. Последнее слово должно было остаться за Сашей!
– Пацаны, за стол! – скомандовал хозяин дома. – Что-то я проголодался, льва бы сожрал…
– Эмма тебе такое кощунственное отношение к сородичам не простит, – прогоготал Холмогоров, без зазрения совести вскочив на спину друга. – Вези меня, мой рыжий конь! – и затянул басом старую песню Боярского: -
Шоссе скоростного тугая полоска, и я по бетонной гудящей струне лечу на гремящей железной повозке, где прадед мой ездил на рыжем коне! Братва, подпеваем!
–
А по ночам мне снится конь! – подхватили поочередно бригадиры. –
Ко мне приходит рыжий конь! В лицо мне дышит рыжий конь, косит лиловым глазом!
Едва вся мужская толпа ввалилась в вестибюль, Эмма прибавила громкость на телевизоре и громко крикнула на весь дом:
– Мужчины, бегом! Куранты!
– Кос, не спи! Открывай!
– Бутылку! Бутылку давай!
– Раз!.. Два!.. – голосили женщины, пока Космос и Витя разливали шампанское по бокалам, писали желания на листочках. – Девять!.. Десять!.. – подпалили спичками, синхронно опуская тлеющие белые листики в бокалы. – Двенадца-а-ать!!!
– Белый, давай тост!
– А кто хозяин дома?
– А кто хозяин города? Вещай!
Саша, мягко обвив за талию Ольгу, откашлялся, подхватил свой фужер и улыбнулся:
– Дорогие соотечественники! В уходящем году было много всякой ху… – он покосился на выжидающего Ваньку, замершего с поднятым в ладошке стаканом сока. – В общем, спасибо каждому из вас. Что сказать? Люблю вас, засранцев, всех!
– Ура-а-а!
– А мне тоже есть, что сказать! – поднялся следом Космос, с абсолютно ясными и счастливыми глазами глядя в лицо улыбающейся Люды. – Девятого января в загс. Иду сдаваться… Но, конечно, пока только заявление! Еще могу передумать, время будет.
Он взял руку Людочки, поцеловал ладонь.
– Передумаешь – ее счастье. Мы ей жениха почище найдем, – отозвался Активист полушутя-полусерьезно и повернулся к подруге жены. – Такие, как он, лет в сорок успокаиваются. Так что учти, тебе еще десять лет мучиться.
– Помучаюсь, – отозвалась Людочка весело: как всякая женщина, она думала, что знает свое будущее лучше, чем посторонние наблюдатели. Она прижалась к плечу Холмогорова и чокнулась со всеми присутствующими фужерами.
Эммин телефон тоже ожил. И это были не ожидаемые родители. Звонил Макс.
–
Привет, с новым годом, Эммка.
– С новым годом, Макс. Как ты?
–
Жив, здоров. Мои две любимые женщины передают тебе большой привет.
– И им… И их с праздником.
–
Береги себя, ладно?
– Ты тоже.
И все. Так мало, но так нещадно много. Так легко. Так правильно. Так спокойно.
Весна 2000-го
Плохо – всего лишь слово. Поступки законны и не очень. Люди счастливые и грустные, богатые и бедные, живые и мертвые, а вот понятия «хорошо» или «плохо» – нет. Это просто жизнь, не более. Одно событие за другим.
Ольга, удобно разместившись на веранде их загородного коттеджа, наблюдала с улыбкой, как Ванька открыл чехол и выудил из него скрипку, помогла поставить напротив сына нотный стан и открыла первую страницу тетради. Ваня, прищурившись от мартовского солнца, задорно хихикнул и начал играть пронзительную симфонию.
Саша готовился перед выступлением на крупной пресс-конференции по делам власти. Он заучивал текст с бумаг и тер глаза от усталости.
Ваня продолжал играть на скрипке. Ольга перелистнула страницу.
Белов, вздохнув, словно перед прыжком в воду, поднялся по устланной красной дорожкой ступени и шагнул на сцену. Уже за стойкой, поправив микрофон, оглянул глазами наполненный зал. Он набрал воздуха в легкие и начал выступление. С задних рядов пересаживался на более близкие к стойке ряды журналист с лицом, мало похожим на лицо образованного профессионала. Белов продолжал вещать умные, ободряющие планы и разработки.
Оля переворачивала страницу, когда до ее тонкого музыкального слуха донесся приглушенный шелест шин. Оказалась права – через минуту к их загородному коттеджу медленно подъехал начищенный до блеска автомобиль. Через решетчатый забор открывался удачный обзор на семью Беловых.
Журналист явно не желал сидеть на месте – пробрался на передние ряды, около которых продолжал свою речь Александр Белов, перехватил репортерский микрофон. Довольный Белый, улыбаясь, рассказывал о перспективах городского строительства и важности заботы к своим родным местам и людям. Публика одобрительно кивала и переглядывалась. Журналист подался вперед к Саше с микрофоном.
Через минуту в просторном конференц-зале с эхом раздался выстрел.
