***
Кременское было городком небольшим, и объехать его получилось бы менее чем за два часа. Тем не менее жить здесь было вполне сносно, если речь, конечно, шла о центре, а не таком отшибе, где специально скрывался Макс. В центре городка стояло несколько каменных домов, в них располагались администрация, больница и магазины. Здесь людей было гораздо больше, они отправлялись в соседние города на работу и просто по делам – так показалось Карельскому. Сегодня он снова никуда не спешил и просто бродил по улочкам. Просто ждал. Что ему еще оставалось? Туман рассеялся неожиданно, и в лучах утреннего солнца гулять было… приятно. К обеду людей на улице прибавилось, и городок стал похож на небольшой улей. Именно сейчас, никуда не спеша, Максу было интересно наблюдать за этими простыми людьми, живущими каждый своей жизнью, сложенной из маленьких дел и забот. Когда он наблюдал за ними, ему казалось, что время для него остановилось. Вот он сидел здесь, на лавочке, никуда не шел и ничего не делал, даже не шевелился, – а вокруг кипела жизнь. Компания мальчишек с санками пронеслась мимо, подняв столб снежной пыли, женщина с коляской неспешно прошла мимо. На соседнюю лавочку присели две старушки с сумками, чтобы отдохнуть. По дороге ехали редкие машины, кто-то заходил и выходил из калиток перед домами, где-то слышался лай собак и шум бензопилы. Круговорот жизни, а Макс просто наблюдал. Ему спокойно. Удивительно, правда? И он мог бы просидеть здесь, наверное, целую вечность. Напротив приземлился еще один человек, ощущалось, что такой же одинокий, как и Карельский. Одет он был довольно странно: брюки заправлены в высокие ботинки, белая рубашка застегнута на все пуговицы, а сверху – тяжелый коричневый бушлат. Длинные волосы собраны в хвост. Да, этот мужчина определенно одет был не по погоде и к тому же никак не получалось понять, сколько ему лет. Человек без возраста, встречаются такие лица. Вокруг глаз небольшие морщинки, но глаза были ясные, как у парнишки лет двадцати. И цвет – черные, абсолютно черные, даже зрачков не было видно. Из-за этого глаза казались ненастоящими настолько, что Макс невольно нахмурился и отвел взгляд. Может, этот человек все же за ним? Слишком очевидно как-то. Просто. Карельский поднялся, прикурил сигарету и, сунув руки в карманы куртки, медленно побрел дальше по аллее. – Путешествуете? – голос незнакомца странно взорвал какофонию привычных звуков. Он говорил тихо, но Максу показалось, что он слышу его голос рядом со своим ухом. Отвечать не хотелось, но голова его кивнула в ответ, а ноги продолжали отступать в сторону города. – Хотите, я вам покажу кое-что? Карельский повернул голову и удивленно заломил бровь. Когда это произошло? Как он успел действительно оказаться плечом к его плечу, и Макс этого не заметил? – Посмотрите вон туда, – незнакомец вытянул руку вперед и указал куда-то за высокие ряды деревьев. – Где-то там, очень далеко, за пределами этой планеты и возможно за пределами всей солнечной системы, в холодном космическом пространстве есть свои миры. Мы никогда ничего про них не узнаем, но это не значит, что их нет. Кто-то предпочитает не думать об этом, потому что им страшно оказаться маленькими безликими существами, песчинками в этом гигантском мире. А мне нравится думать о том, как я мал и как бессмысленно все то, что занимает мой разум в обычное время. Я прихожу сюда часто, гораздо чаще, чем вы можете подумать. Возможно, всю свою жизнь я прихожу сюда. – Это ваш путь, – понимающе кивнул Макс, но диалог этот ему был абсолютно не нужен. – Да. Мой. А у вас – ваш путь. – Тем не менее, вы идете рядом со мной, – хмуро заметил Карельский. – Пока – да. Вы не подумайте, я не навязчивый или поехавший старик, – старик, значит, а так и не скажешь, – но иногда чувствуешь незнакомых людей, вам знакомо такое? – Нет. – Лукавите. Вот сейчас вы тоже чувствуете меня, но я бы сказал – негативно. Вы чего-то ожидаете и ожидаете не самого лучшего. Я прав? Брови Макса иронически взлетели, но он промолчал. – Знаете, не сочтите меня за сумасшедшего, но порой то, что я говорю людям, имеет способность сбываться. – С вами все нормально? – спокойно осведомился Карельский. Незнакомец вдруг мягко рассмеялся. – Будьте бдительны. Иногда то, чего мы не опасаемся, бьет нас наповал. – Его лицо оказалось почти вплотную к лицу Макса. – Бьют свои. Карельский осторожно отстранился, отклонившись в сторону. Взгляд старика по-прежнему был направлен туда, где находилось его лицо. Но через пару мгновений странный незнакомец пошел прямо по аллее спокойно, уверенно. И скрылся за ближайшим поворотом на главную дорогу. Голова Макса была пуста. Он продолжил свой неспешный путь прямо, уже не обращая внимания на кипящую будничную жизнь людей. Нахер всех. Вдруг что-то стремительно уткнулось в позвонки, а следом раздался немного расхлябанный голос: – Руки вверх! Карельский резко развернулся, прописывая одной рукой удар прямо под дых любителя шуток, второй вырывая у согнувшегося тела… обычную бутылку водки. Начавшееся было протестующее мычание прервалось кашлем. Нападавший предпочел смириться и сосредоточиться на общении с Максом. – Это ты так старых друзей встречаешь? Морщинка на лбу Карельского разгладилась, лицо чуть смягчилось, зато глаза остались такими же холодными. Он швырнул бутылку в руки старого приятеля, который тут же ловко поймал свой трофей. – Макс! Да ты че, не узнаешь? – в голосе мужика сквозили ничем не прикрытое удивление и даже толика обиды. – Ты вспомни, сколько мы ж с тобой… – Тебя приступ ностальгии замучил, что ли, Кузя? – перебил его Макс. – Да вроде того, уже лет десять как мучает, – хохотнул Кузьмин. Увидеть здесь своего однополчанина было… странно? Неожиданно – так точно. Мало ли куда разбросало за столько лет афганцев. Только… – Да стой, Макс! Погоди! – Кузя поспешил за Карельским, ловя его под руку на ходу, одновременно демонстрируя ему свой «урожай» в темном матерчатом мешке. – Смотри: у меня тут две бутылки водочки, закуска. Давай посидим, пообщаемся, как в старые добрые времена. Сколько ж лет мы с тобой не виделись! – Вот со всем старым я завязал, – указательный палец Макса остро пронзил сердцевину груди Кузьмина. – Макс, да ты что как… – Как кто? – Да подожди, подожди, ладно, пить не хочешь – давай хотя за компанию посидишь, а? Братка, да я ж тебя сто лет не видел! – Девять, – буркнул под нос Макс. – Чего? Карельский резко остановился, щурясь от слепящего солнца, обдумывая. Кузя, как побитый бродячий пес, смотрел на своего старого товарища с приоткрытым ртом. – Откуда ты только взялся, Кузя? – Да здрасти! – хохотнул тот откровенно и совершенно добродушно. – Я здесь уже лет пять как живу… Здесь же, в центре, недалеко от библиотеки, располагался один единственный ресторанчик, по Московским меркам – обычное бистро, здесь же самое центровое место застолий – и получку обмыть, и день граненного стакана, и свадьбы, и поминки, как говорится. Невзрачное место со слишком аляповатым интерьером. Но на удивление еще с самого утра оно было набито почти под завязку. Место мужчинам досталось не очень хорошее, как раз напротив двери в кухню, но здесь никто не стал бы обращать на них внимание. Тоже неплохо. Аромат с кухни доносился все-таки вполне приятный, поэтому Максу, перебивающемуся уже вторую неделю на сухом пайке, показалось, что тарелка чего-нибудь горячего явно будет не лишней. Кузя же заказал себе несколько закусок, два стакана пива, в один из которых принялся доливать горькую. – Что-то ты какой-то нервный… – констатировал со знанием дела Кузьмин, наблюдая, как Макс отламывает частичку от ломтика хлеба, – может, пивка? Карельский поднял на него измученный взгляд и посмотрел, как на умственно-недоразвитого. – Я не помню, за эти двадцать минут я говорил тебе, что я завязал? – И с пивком? – И с пивком, – Макс демонстративно отставил второй бокал ближе к приятелю. – Ну, и что там дальше было? – Да что… Перебрался сюда пять лет назад, можно сказать, жена меня с голой задницей оставила. Сначала нашла себе какого-то олигарха или как их там... – Он буквально в несколько глотков осушил первый стакан и страдальчески закачал головой. – Потом отсудила у меня квартиру, пришлось мне в эту дыру и переехать… Короче, сука она редкая… Как и твоя, в прочем, тоже. Короткий размах. Удар в лоб. Кузьмин перевернулся вместе со стулом, ударившись об пол. Будто сложился гармошкой, недоумевающе глядя на абсолютно спокойного внешне Карельского. – Ты че?! – Не смей, – тоном педагога отчеканил Макс. – Да все бабы!.. – Не смей так говорить о женщинах. Кузя, кряхтя, поднялся на ноги, вскинув руки вверх, тем самым будто успокаивая окружающих вокруг людей, которые недоуменно поглядывали на несостоявшуюся потасовку. Склонился над столом, потирая ушибленный затылок. – Ну в чем я не прав? Твоя малолетка тоже тебя вытурила же, вспомни, как ты скитался по хатам, как я тебя… Так и не початый второй стакан был опорожнен прямо на голову Кузьмину. Макс закусил щеки, стремительно поднимаясь со своего места, хлопком по плечу буквально прибил товарища к стулу. – Макс, да остынь, ну! Ну забыли, забыли… – Вот и забудь, что меня видел, – отозвался Карельский таким глухим и спокойным голосом, что неприятное чувство сковало затылок Кузьмина. Что-то парализующее от одной только интонации. Тихо. Почти ласково. Так, что у Кузи сердце пропустило несколько ударов. Лучше бы Макс его еще раз ударил. – Счастливо.***
«Вольво» остановилось около клиники, но Эмма не спешила выходить. Ее потряхивало, причем, знатно. Даже печка в салоне, работающая на полную мощность, не согревала. Нервы. Опять эти долбанные нервы. Удивительно, что они вообще еще остались в ее организме. Витя выкинул в окно недокуренную сигарету и покосился на жену. Знал прекрасно, что каждый плановый осмотр у Эммы вызывает полный шквал эмоций – вплоть до ужаса. Каждый раз дверь в кабинет врача – будто на эшафот. Страх, что болезнь может вернуться. И страх этот не покидал никогда. Его теплая ладонь накрыла ее сжатые в замок пальцы. Рядом с ним всегда становится тепло. Нежное поглаживание по ее рукам, по колену, и жар руки послал по коже сотни приятных иголочек сквозь тонкий капрон. – Все нормально будет, Эммка. – Боюсь я каждый раз. Ну, вот такая я трусиха стала!.. – Мой ты любимый Терминатор, – тихий баритон заставил ненадолго прикрыть глаза, когда его дыхание коснулось кожи и потонуло в ее каштановых волосах. – Давай, беги, а потом поедем смотреть помещение. Эмма улыбнулась, скользнула пальцами по его шее, перебирая звенья золотой цепочки. Пчёлкин запечатал поцелуй на виске и острой скуле. Обряд успокоения прошел удачно. – Ладно, пошла. – Так бы сразу, – подмигнул мужчина и облокотился подбородком на сложенные на руле руки, провожая девушку взглядом прямо до дверей клиники. Пережившие рак люди обречены не менее пяти лет тщательно наблюдаться у онколога, чтобы не пропустить начало рецидива опухоли или развития метастазов, если таковые возникнут, а также продолжать назначать поддерживающее лечение при появлении осложнений после химиотерапии. И каждый раз этот осмотр – как полет на американских горках. Не знаешь, чего ждать. – Никаких новых образований у вас не наблюдается, Эмма Альбертовна, – голос специалиста заставил выдохнуть. Сердце зашлось в бешенном вальсе, кажется, Пчёлкина только сейчас осознала, что все это время просто не дышала. – Это точно?.. Дурацкая привычка, но отделаться от нее девушка не могла. Врач только снисходительно улыбнулся, выписывая направление еще к двум врачам. – Можете расслабиться. Теперь вам нужно с вашей проблемой пройти в пятьсот второй кабинет. «502-й» кабинет – один из самых нелюбимых для любой женщины. Врач как раз ополаскивала руки, когда Эмма шагнула к ней, плотно захлопывая за собой дверь, и попыталась ей слегка улыбнуться в знак приветствия. Видимо, улыбка получилась вымученная, потому что гинеколог участливо улыбнулась в ответ, взглянула на направление, и предложила лечь на кушетку. – Ну, рассказывайте. Пока врач вооружалась трансдюсером, обильно поливая его гелем, Эмма опустила вниз юбку и приземлилась на кушетку, поглядывая на действия женщины. – Тянет иногда. Бывает периодически после лучевой терапии. А этих дел – вообще нет. Меня предупреждали, что могут смещаться или пропадать, но такого давно не было… Врач несильно надавила трансдюсером на низ живота Пчёлкиной, вглядываясь в черно-белый экран аппарата. – Второй месяц… – Третий уже – ничего нет, – поправила ее Эмма, отводя глаза к потолку. – Второй месяц, – с некоторым напором повторила врач, – ну… Конечно, ничего пока точно сказать не могу, – она поднялась, протягивая девушке кипу салфеток, – но я так думаю, что мальчик. – Где мальчик? – тупо уточнила Эмма. – Там мальчик, где же еще, – женщина отключила аппарат и даже невольно посмеялась, – или девочка. Но кто-то там точно есть. Нужно успокоиться, сосредоточиться, тогда Пчёлкина поймет, что с ней произошло. Сознание затихло, и она старалась понять себя. Она слышала в себе стук, довольный слабый, но в тоже время равномерный и настойчивый. Он такой гулкий, что разносился по всему телу. – Вставайте, одевайтесь. Эмма, словно в бреду, натянула юбочку, поправила воротник свитера, будто он препятствовал кислороду поступать в сжавшиеся легкие. Не может быть же!.. – Подождите, – она опустилась рядом со столом гинеколога, бегло осматривая то, что прописывает врач, – я не могу же?.. Мне врачи говорили, что не могу. Выкидыш, потом опухоль… Да невозможно. – Ну, значит, ошиблись. Это же настоящее чудо. Или вы… не рады? Не рада? Эмма прислушивалась к своим ощущениям, но ничего, кроме шока, ощутить пока не могла. Ей уже тридцать три, а мысли, как у несовершеннолетнего подростка. Ей страшно. Отчего только? – А то, что со мной было, плюс лечение сейчас… Оно не повредит ребенку? – С ним все в полном порядке, ребеночек развивается правильно, никаких отклонений… Только плацента расположена слишком низко. У вас тазовое предлежание. – Это плохо?.. – Вы, главное, не нервничайте, больше времени отдыхайте, и все будет хорошо. Только никакой гимнастики, ни плавания, ничего. Даже уборку лучше не делать. Берегите себя. Ну а беременность у переживших рак не так редка, как кажется. Я выпишу вам курс витаминов и поддерживающих лекарств. И давайте договоримся – хорошо питаться, больше гулять на свежем воздухе и никаких волнений. Никаких волнений? В голове снова 90-й год, черт знает, зачем Эмма снова вспомнила это. А как не вспомнить? Она потеряла малыша почти на таком же сроке. Мало кому приходят мысли о том, что ребенок может родиться больным или погибнуть до рождения. Дети умирают от различных заболеваний, их может настигнуть синдром внезапной детской смерти, они могут просто задохнуться в кроватке. А бывает, сердечко крошки перестает биться еще в утробе. Конечно, об этом никто не думает. Для большинства беременная девушка – это счастливица, у которой все будет хорошо. Беспокойные и страшные мысли крутятся в головах у тех, кто столкнулся с ужасным горем. Со смертью своего ребенка. Глупая. Она ведь даже ничего не подозревала! Они только что недавно с Витей вернулись с небольшого отпуска, где Эмма нещадно пила домашнее вино, а до поездки принимала антибиотики… С другой стороны, ребеночек то еще совсем крохотный… все обойдется… А ведь он родится в конце июля… эх, Рак? Или Лев? Как они вообще будут теперь жить? Что ж теперь, Эмма станет мамой? Закутав горло в воротник шубы, Пчёлкина медленно спустилась на негнущихся ногах по ступенькам клиники, где у ворот ее терпеливо ждал Витя. Почти час в машине утомил его, поэтому теперь он, как часовой, мерил шагами расстояние от одного крыла больницы до другого. – Аллилуйя! – он развел руками, в которые тут же попала Эмма. – Ну что, порядок? – Порядок, – эхом откликнулась жена, нервно закусив нижнюю губу. Сказать сейчас? Не та обстановка. – Эй, – он приподнял ее лицо за подбородок, словно делая взглядом рентгеновский снимок, – точно? Для пущей убедительности Эмма вдруг рассмеялась. Абсолютно облегченно, потому что вдруг до нее дошло все. Она, черт возьми, была рада! Оставалось только сказать обо всем Пчёлкину, но для этого явно нужно будет подобрать нужные слова и нужное время. – Точно. Поехали, арендодатель ждать не будет. – Подождет. Начальство не опаздывает, знаешь? Оно задерживается.***
Снегопад усилился с приходом ночи. Все жители Кременского давно спали, и лишь в одной окне старой двухэтажки на отшибе горел свет. В буржуйке потрескивал огонек, тепло наполняло комнату, в которой наконец-то наступил покой, правда, ненадолго. Макс привалился к кухонному окну, в тонкую щелочку наблюдая скитание темной фигуры в нескольких метрах от постройки. Черные зубья деревьев не могли ее скрыть, хотя человек явно пытался. Карельский сцепил зубы, сверля взглядом обтянутые черной курткой плечи. В ушах можно разобрать легкий гул, если бы не шум и пульсация яростно бегущей по венам крови. Ладно, о каком братстве может идти речь сейчас, в наше время? Кузя барабанил костяшками пальцев по губам, нервно сжимая в кармане куртки «Макарова». Все легко. Постучать, он откроет, ты извинишься и выстрелишь. Это просто. Он не ощутит подвоха, он не ощутит ничего, кроме жалости и праведной злости на тебя за дневной бред. Так ведь? И внезапно какая-то гудящая нитка, проходящая сквозь судорожно сокращающееся сердце, разорвалась. Лопнула, и лопнул вместе с ней стержень, держащий плечи ровными, потому что рука вывернулась так, что лопатку свело судорогой. Еще поворот на один градус – и стальная хватка вырвет ее с хрустом. – Тс-с-с… Голос Макса был приглушен, а этот подъезд в помещении – наполнен спертым воздухом, который почти собирался в клубы под потолком. И сейчас сердце сильно билось в груди от томительного ожидания. Наконец, когда «Макаров» оказался в руках Карельского, он ослабил хватку, и Кузя, хватаясь за нестерпимо ноющее плечо, привалился к грязной обшарпанной стене. – Так я и предполагал, – Макс, казалось, оставался абсолютно невозмутимым, даже тон его не изменился ни на йоту, – своих отстреливаем. Не стыдно? – Да пошел ты!.. – только и нашелся Кузьмин, упираясь трясущимися губами в воротник куртки. – Какая разница – свои, чужие?.. Все деньги одинаковые. Макс слегка наклонился к нему, будто в попытке рассмотреть получше. Вспомнились те дни, когда этот человек напротив был единственной опорой для него. Человек, который сейчас пришел лишать его жизни. Карельский поморщился, как от зубной боли, пожевывая губы. – Сколько за меня заплатили? – Нисколько, – тихо произнес он, почти против воли, кажется, опуская взгляд. Но затем возвращая его к лицу Макса. – Сказали, потом рассчитаются. Несколько секунд они молчали. Затем Карельский раздраженно вздохнул, потирая висок пальцами. – Без аванса работать непрофессионально. В ответ только смешок. Насмешек, скорее. Но такой обреченный, что ничего, кроме отвращения, вызвать не мог. Макс, удерживая пистолет за рукоятку, отвел защелку магазина назад до отказа, и извлек его из основания. – Что должен представить, как доказательство? Ботинок с моей левой ноги? – Фотку. – Это хорошо. Время внезапно поделилось на болезненные секунды. И это было почти смешно. От быстрого взгляда Макса стало не по себе. Какое-то глухое обвинение засело в глубине его головы. Обвинение и… то ли угроза, то ли сочувствие. Карельский сунул руку во внутренний карман куртки и протянул ему небольшой конверт. Кузьмин дрожащими руками вытащил две фотографии. – Красиво. – Главное – убедительно. Советую тебе иметь такие же. Кузя почувствовал, как леденеет рот. И онемение это медленно разносилось по шее вниз, пока не достигло живота и ног. – И советую – без глупостей, – добавил Макс. – А то мне придется сделать твою фотографию. С натуры. Подлинную. Ты меня знаешь.***
День выборов
В доме Беловых на Рублевке было чисто женское собрание. В просторной гостиной за маленьким кофейным столиком около огромного телевизора. Под прочным стеклом отмеряли время до финальной точки часы. Три изящных бокала, несколько бутылок вина, хрустальная вазочка с печеньем, открытая коробка конфет. Едва ли все это было тронуто. Ольга, не в состоянии дозвониться до мужа, нервно сжимала ножку бокала, потом осушила содержимое в один глоток, даже Эмма удивилась. Она, в прочем, к своему бокалу не притронулась. – Оля! – раздался за спинами осуждающий голос Елизаветы Андреевны. Как всегда уличила внучку не вовремя. Белова откашлялась. – Дети спят? – Спят-спят, Женечку еле успокоила, ни в какую не хотел… – Сурикова-старшая закуталась в свой неизменный пуховый платок и покачала головой, наблюдая за всеми женщинами. – Девочки, ну нельзя же так, хотя бы тоже прилегли. Ну если победит – тогда уж точно оповестят. Что ж себя изводить-то так… – Ба, иди к себе, отдохни, – монотонно пробормотала Оля. Елизавета Андреева поймала взгляд Пчёлкиной – как показалось, несколько виноватый – но все-таки воздержалась от комментариев и зашагала наверх, в спальню к мальчишкам. Тома обхватила себя руками, раскачиваясь рядом с Ольгой бок о бок на диване. – Давайте хотя бы фильм какой-нибудь включим, – предложила она. Единственная, кто переживал больше за чувства друзей, чем за выборы. – Подожди, сейчас наберу еще раз в приемную, может, Люда что скажет… – Ольга снова потянулась к сотовому. Девушки замерли. Белову понять было можно. А вот у Эммы… Черт знает, как объяснить то, что она испытывала. Волнение? Слишком слабо. Страх перед неизвестностью? Немного мало. Будто ее погрузили в темноту. И она боялась того, что в ней скрывалось. Потому что ни один из последних дней не давал расслабиться не на секунду. Особенно сейчас, когда до финиша – один шаг. Чей он? Пчёлкина даже неосознанно скрестила пальцы. Она хотела, чтобы Саша проиграл. Никому не призналась бы, это было бы глупо. Даже ей бы кто год назад сказал об этом, она бы посмеялась. Как можно желать такое другу, который приложил столько усилий. А сейчас Эмма считала Белова глупцом. Его много о чем предупреждали. Все. Только все проходило мимо. Пролетало мимо ушей, мозгов, сознания. – Ну слава богу… – голос Ольги заставил сконцентрироваться. – Отключил?.. Ладно. Ничего пока?.. Хорошо-хорошо… Отключилась и покачала головой. – Вы все слышали. Эм, ты чего? Видимо, что-то все-таки отпечаталось на ее лице, раз даже девушки напряженно посмотрели на нее. – Переживаю, – она передернула плечами. – Как и вы все… – Давайте выпьем, – предложила Тамара, улыбаясь, – а то Эммка так ни разу и не притронулась. Пчёлкина лишь успела отрицательно качнуть головой, когда горло перекрыл тошнотворный ком, точно она наелась гальки. Под ребрами словно что-то ватное потеплело. Эмма едва ли успела прикрыть рот рукой и тут же сорвалась в уборную. Жены бригадиров переглянулись. Вернулась Эмма слегка бледная, по лбу и подбородку стекал бисер воды. – Ты как? – Прикиньте, токсикоз начался, – выдохнула она полуулыбку. – Мать, ты что… беременна? – почти синхронно выдали Ольга с Томой, на что получили утвердительный кивок. Подскочили, притягивая за руки Пчёлкину и усаживая на диван. – И молчала!.. Какой месяц? Витя знает?.. Эмма вдруг расхохоталась и подняла руки вверх в усмирительном жесте. – Тише-тише, я сама только три дня назад узнала. Вите еще не говорила, подходящего момента не было. Сегодня… – она опять ощутила этот комок, но причина его возникновения была совсем иная. – Сегодня, когда будут результаты, я ему расскажу… – Так, за это определенно нужно выпить! – Ольга, кажется, очень воодушевилась и поднялась с насиженного места. – По такому случаю у меня есть полный ассортимент сока. Эм, какой предпочитаешь? – Березовый есть? Белова вдруг рассмеялась, склонилась к маленькому холодильнику и продемонстрировала небольшую бутылочку с прозрачной жидкостью. – Не поверишь! Беседа о будущем материнстве набирала обороты. Оля и Тома делились своими первыми ощущениями, трудностями вынашивания, своеобразными заскоками, переменой настроения и вкусов, а Эмма лишь с улыбкой качала головой. Кажется, эти рассказы ее нисколько не пугали, она просто была счастлива. Вот только где и когда на ее улице перевернулся грузовик с удачей? Может, кто-то заключил сделку с демоном, на худой конец? Потому что после стольких лет отчаянной борьбы в ее жизни – и так повезло? Муж, будущий ребенок… Не укладывалось в голове, что рано или поздно после всех страданий судьба вдруг решила повернуться к ней лицом. Как там говорят в розово-сопливых романах? После проливных дождей всегда наступает радуга? Едва ли это по Эмминой части. Телефоны всех троих зазвонили почти по команде. Сердце замерло у каждой. А потом… Только у двоих отлегло, и они радостно воскликнули, а Эмма ощутила, как голос Вити будто зачитывает приговор. – Солнце! Мы – победили! Если Белов выиграет – он потеряет все, потому что Каверин не оставит это просто так. Он никогда не оставлял. Да твою ж!.. – Алло, Эммка? – Пчёлкин зажал пальцем второе ухо, пробираясь сквозь весело скандирующую толпу помощников, а сзади него плелся радостный Космос: «Пчёла, я женюсь!». – Эмма! Голос будто сквозь вату: – Да, я слышу… – За вами заедет Шмидт, можете потихоньку собираться. В офисе уже вовсю гремела музыка, братва из охраны отплясывала с возбужденными, хохочущими девушками-телефонистками. Кое-кто - из тех, кто послабее, - уже успел поднабраться. Черный Гудвин мирно спал, обняв ксерокс и положив на него свою лобастую голову. Рыжий же, опрокинув в себя несколько стопок подряд, увидел того, кто смог бы с ним потягаться в армрестлинге – только что прибывшего Шмидта. Эмма, посмеиваясь, наблюдала за их тягами на руках, когда Пчёлкин встал за ее спиной, нежно обвив ее обеими руками за талию, опуская подбородок на ее плечо. – В свое время я бы тоже сыграла. – С кем? С Гудвином или со Шмидтом? – хохотнул муж и тут же скосил глаза на сервированный стол. – Давай, леди Пчёлкина, – поддержим семейную традицию – по коньячку или тебе игристое? – Мне сок, – Эмма повернулась к нему через плечо, – а какой – выбери сам. – Не понял, – чуть нахмурил брови Витя, хотя улыбнулся, пусть еще недоумевающе, – за победу выпить – святое дело. – Мне теперь нельзя. Голубые глаза Пчёлкина напряглись и судорожно забегали по лицу Эммы. Пальцы чуть сильнее сжали хрупкие плечи, и Витя, оглядевшись, склонился к жене. – Ты что-то не сказала мне, да? Что сказали врачи? Есть ухудшение? Надо начинать повторное лечение? – Я беременна. Собраться. Перевести дух. Качнуть головой, потому что эта фраза резанула слух даже сквозь пелену громко басящей музыки из колонок. Нет, не режет. Звенит. Колокольчиком. И взгляд Эммы… слишком огромный. Счастливый. – Ты… Мы… – он вдруг усмехнулся, скрывая смеющийся рот за кулаком. – У нас… – Да, ребенок будет. Знаешь, такой… вечно орущий и страшно красивый. – Эммка! Слишком радостно. Слишком громко. Близстоящие пацаны обернулись, а Витя вдруг притянул к себе жену, без стеснений перед всеми покрывая каждый сантиметр ее лица поцелуями, а затем вытянул Эмму на середину огромного кабинета. – Пацаны, я батей буду! И разом грянул дикий, восторженный вопль. К Пчёлкиным бросились сразу все друзья, повисли на нем, бесцеремонно отпихивая друг друга. Сверху прыгнул что-то орущий, чересчур перевозбужденный Космос, всей тяжести куча-мала не выдержала, и они все вместе рухнули на пол. Саша последним стиснул в объятиях друга, от души хлопая Витю по плечу: – Ну что, теперь я батя города, а ты – целой души, а, Пчеловод? – Целой Вселенной, Белый! – Эй, батьки, – Космос, едва сумевший отпустить из своих объятий Людочку, которая примкнула к группке остальных девушек, покрутил телефоном, – там гости приезжают, надо встретить. Макс медленно повернул с Петровского бульвара на Цветной. Напряжение в груди нарастало снежной лавиной, и с каждым метром ближе к офису Белого иголки втыкались в затылок со страшной силой. Непонятно, что напрягало его больше. Но страх в ледяных глазах обозначен очень четко. Он видел это, когда периодически поглядывал в зеркало заднего вида. Вдруг обойдется? Дурак. Какое там!.. Шмидт в компании Активиста спустились на крыльцо офиса, приветливо кивая и пожимая руки вновь прибывающим гостям. Двор был залит огнями праздничного фейерверка. А машины – одна за другой – продолжали въезжать друг за другом. Из них выходили веселые, нарядные люди с цветами, с шампанским, с подарками. – Где виновник торжества?.. Депутат-то на месте?.. – Все наверху, проходите, – Активист, наконец, достал заветную сигарету, поделился со своим лысым собратом и хлопнул его по спине: – выдыхай, Шмидт. – Сейчас всех этих личностей встретим – и я точно нажрусь, до поросячьего визга. Ты со мной? – Не, я обещал жене быть с утра, как стеклышко, – хмыкнул Головин, выпуская вверх клубы сизого пара. Морозец приятно пощипывал щеки. – Завтра едем к ее матери в гости. Не пришибить бы ее, не дай Господи… Шмидт только сдержанно посмеялся, швырнув окурок в сторону и сунув руки в карманы пальто. Активист кивнул в сторону офиса: – Дубак. Пойду куртку натяну и спущусь. В коридоре он тут же попал в руки Космоса, который выпорхнул из подсобного помещения с еще несколькими бутылками коньяка. – Брат! Давай к столу!.. – Ты уже надрался что ли, чудище? – хмыкнул Кирилл. – Мне еще вниз нужно… – Не нужно, – тоном, не терпящим возражения отрезал Холмогоров, – Шмидт сам справится. Эмма, ну скажи ему! Им завтра с Лисой к ее Валькирии-матери в гости ехать, да перед таким апокалипсисом нужно знаешь, как подкрепиться!.. Активист только страдальчески закатил глаза. – Чтобы не встать и никуда не ехать? – А это вариант! – Идите уже, – Пчёлкина подтолкнула мужчин ко входу в кабинет, – а я, так и быть, составлю компанию нашему лысому другу. Заодно воздухом подышу. – Оденься, алё! – Витя нагнал ее уже в дверях и накинул на ее плечи шубу. – Еще не хватало вас обоих застудить… – Все-е-е, – заржал Космос, откупоривая уже на ходу бутылку, – держись, Эммка, теперь батя Пчёлка изведет тебя своей заботой. – Помучаюсь, – весело отозвалась девушка, выскользнув из теплых рук мужа. – Скоро вернусь. На самом деле Эмме до зубного скрежета хотелось курить. Прекрасно понимала, что в ее положении это ни к черту не годится. Но бог не выдаст, ее личный Минздрав в лице Пчёлкина не съест. Шмидт скульптурным изваянием по-прежнему стоял на крыльце, гипнотизируя взглядом скопившиеся во дворе машины. В кулаке он до хруста сжимал свой мобильник, а около его ног были хаотично разбросано с десяток окурков. Эмма побарабанила пальцами его гранитное, напряженное плечо. – Угости сигареткой. Шмидт даже не обернулся, молча протянул пачку, и Пчёлкина, выгнув брови, достала одну папиросу и откашлялась. – Все в порядке? – В полном. Шлагбаум снова открылся, и во двор въехал еще один автомобиль. Эмма, слегка прищурившись, вглядывалась в его темное очертание. – Это еще кто? – хмыкнула она, машинально оглядываясь на офис. – Уже все внутри, кажется… Шмидт будто проигнорировал и шагнул ближе к подъехавшему «Шевроле». Сердце будто споткнулось и еле-еле вздохнуло. И Шмидт на мгновение врастает в запорошенный снегом асфальт. Он не был уверен, что сумеет сделать хотя бы один шаг, но не сейчас. Время будто в замедленной съемке, а на деле – всего секунда. Секунда, которую он не контролирует. – Живой, что ли? Эта фраза. Фраза непростительного, летящего в его сторону. Гудящая, словно что-то невообразимо огромное взревело в воздухе, уже обдавая тело ледяной крошкой искр. Контакт глаза в глаза. Секунда. Секунда, мать его! – Макс! – Эмма сбежала с порога и поравнялась со Шмидтом. А холод в животе разросся до гигантских масштабов. И все это херово, очень херово. Эмма в опасности именно в эту секунду. Хватило всего четырех сраных секунд! Потому что в отблеске горящих фейерверков хищно блеснул нож, и его острие уткнулось прямо в ее живот. Немая сцена. Занавес. Было бы слишком просто. Макс едва смог посмотреть в глаза своей Леваковой. А в них… мольба? Страх? Крик? Без слов. Крик из сердца, из глаз, а он слышит будто, что она кричит. И сердце замирает. И тело запоздало ощущает саднящее чувство между лопаток. Словно от толчка в спину. В голове Карельского промелькнула страшная сцена дня, тогда, в захолустной больнице далеко от Москвы. Когда люди Луки швырнули на колени Лену и приставили к ее виску автомат. Это потом выяснилось, что она – Лена. Но в ту долбанную минуту он думал – в заложниках бывшая жена. И тогда он сказал… Сказал, что «она знает, на что шла». И сам внутри ощущал конвульсии своего сердца, боль, раздирающую в клочья все. Был слишком… самоуверенным? А сейчас? Когда он видит ее лицо? И лицо того, кому отдан приказ убить… Всех? Что ты замер, сукин сын? Сдаешься, да? Урод, сдаешься? Где твой хваленный зверь внутри? Да, верно, ты же понимаешь, что если шевельнешься – этот нож проткнет насквозь ее. – Ты не помешаешь. – голос Шмидта прорезался сквозь туман сознания. Кажется, прошла вечность? Хрена с два, меньше полминуты! – Убери пушку. Иначе первая загнется она вместе со своим выродком. Что? Глаза Эммы. В них… Черт, в них дрожащая пелена слез. И смирение? Будто она знала, будто все это чувствовала. Какого хера ты вышла, Левакова! – Не смей, Макс. Лицо Карельского исказилось в страдальческой гримасе, и он, черт возьми, впервые не пытался ничего скрыть. Все маски рухнули прямо под ноги, превращаясь в пепел. Сука, там, наверху! Там сраная толпа народа! Там Белый, там… все! И никто ни черта не знает, ни черта не видит, что происходит здесь, во дворе этого офиса. Что за ирония их ублюдской судьбы?! Приоткрытая массивная дверь офиса позволяла дрожащему свету падать на крыльцо широкой полосой, перебиваемой иногда движением людей в коридоре. Кто-то спускался. Суки, не дай бог одно слово! И тогда… Тень одна. Пчёлкин?.. Макс поднял вверх обе руки в сдающемся жесте, в правой сжимая пистолет. Слишком медленно и одновременно так быстро возводя его над своей головой. Так, чтобы было видно. Видно эту идиотскую и ужасную сцену! Витя медленно спустился на последнюю ступень и замер. Отсутствие жены подвигло оставить шумное застолье. И только раскрывшаяся непонятная сцена прямо в десяти метрах от него не дала вымолвить ни слова. На него, меж слишком прижатых друг к другу плеч Эммы и Шмидта, смотрел ледяной взгляд Макса. А затем глаза зацепились за еще одну непонятную хрень – его поднятые руки. Пойми! Пойми, Пчёлкин, твою мать! Если твой мозг еще не утонул полностью в любимом коньяке. И... Залп слышится где-то в районе груди Шмидта, медленно исчезая в ледяном воздухе. Макс видел, как разжимаются пальцы Шмидта, и нож падает вниз, в то время как огромное тело кренится вперед. Какой-то невразумительный звук сквозь гремящую в ушах кровь. Второй выстрел… Третий. Взгляд Карельского отрывается от холодного лезвия, которое отлетает в его сторону. Он видел только Эмму. И схватил трясущейся рукой в тот же момент, как Шмидт тяжело рухнул на колени, глядя сквозь Макса раскрытыми глазами, зрачки которых медленно расползались, будто кто-то ослабил на них ремешок. Тело одного из лучших, верных охранников Белова тяжело ударилось о снег. Просто лицом вниз. А Макс сжимает пальцы на спине Пчёлкиной, несколько бесконечно долгих мгновений глядя на мертвого Шмидта. – Макс… Этот рваный выдох заставил поднять голову, отчего летящий на них Пчёлкин вращался перед глазами. Карельский только ощущал, как тряслась в его руках бывшая жена, прижимая руки ко рту. Бледное лицо заливали слезы. А губы, наверное, ходили ходуном, судя по нечленораздельным фразам, прорывающимся сквозь ладони. – Только скажите мне, что я понял все правильно… – только и смог выдохнуть резко протрезвевший Витя. – Эмма… Она тут же перекочевала в его заботливые руки, еще пахнущие порохом. Но именно этот запах привел в чувства и ее. Смерть пролетела только что на быстрых крыльях около нее. Такая… глупая. Будто ты тысячу лет сражался с опасными монстрами и надирал им задницу, а тут едва ли на умер от ржавого гвоздя, который почти проткнул твою пятку. Сколько прошло? Вечность? Всего пара минут. Пара минут! И на порог офиса высыпала огромная толпа во главе с окосевшими и ошарашенными бригадирами. Белый, заслоняя собой Ольгу, страшными глазами гипнотизирующую распластанное тело Шмидта, качнул головой: – Мне же кто-то потрудится объяснить, да?..