Me and Mine

Дин продолжал придерживаться их запланированных встреч, приходя каждый вечер и помогая священнику готовить еду. Они работали, смотря диски с сериалом «Доктор Секси», и Кастиэль был абсолютно уверен, что это худшая пытка, которой он когда-либо подвергался, о чем он и заявил Дину непоколебимо. — У тебя нет вкуса. — Дин щелчком пальцев отправил в него картофельную чипсу и продолжил защищать шоу до конца. Каким бы плохим ни был сериал, Кастиэль наслаждался знанием Дина сюжетных линий и персонажей. И хотя он яростно протестовал против того, чтобы его называли «фанатом», или даже против любых предположений того, что он любил шоу за что-нибудь, кроме масштабных авиакатастроф и крушений кораблей, которые, казалось, происходили в нем еженедельно. Они ничего не говорили об обещании Дина доказать, что ни один из них не собирался поддаться желанию в ближайшее время. Он был этому рад, он не думал, что справится с таким напряженным разговором. И хотя Дин снова просыпался с ним, они распределили остальные свои повседневные дела так, чтобы включить в них лежание в постели, перенеся чтение или просто любые разговоры наверх, в теплую и удобную постель, все же оставаясь под одеялом в одежде. Было так много того, что Кастиэль хотел знать о жизни Дина. Ведь она только-только начиналась, и у юноши было так много планов на нее, так много возможностей, которые только и ждали того, чтобы быть исполненными. Все же Кастиэль не мог перестать думать о том, что, возможно, когда Дин будет в его возрасте, он будет жить с женой и иметь детей. Становилось все более очевидным, что, хотя их настоящее было минимально благоустроенным, они не могли иметь никакого будущего. Кастиэль никогда не будет способен жить с настолько молодым человеком, даже когда Дин станет совершеннолетним, их совместная жизнь будет рассматриваться как нарушение закона. Он никогда не сможет стать для Дина кем-то, кроме его священника на публике. — Не думай об этом, — сказал ему Дин, когда Кастиэль высказал свои мысли по этому поводу. — Мы решим эту проблему, когда она произойдет. — Ты поступишь в колледж меньше, чем через год, — заметил Кастиэль. — А я все еще буду здесь. — Я смогу писать, навещать тебя. — Дин был разочарован этим внезапным препятствием. — Мы справимся с этим. — Но что насчет детей? Даже возможность просыпаться с кем-то рядом по утрам, разделять дом... — Кастиэль вздохнул. — Дин, мы не можем завести даже домашнее животное, и мы никогда не сможем разделить жилье, потому что люди посмотрят на это с неодобрением... да даже если и не посмотрят. — Отчаяние мужчины прокралось в его тон. — Можешь ли ты представить, что разделяешь с кем-то комнату, но... переодеваешься в другой? Носишь ночную одежду даже в разгар лета, потому что... — Он горько покачал головой. — Потому что мне нельзя видеть тебя обнаженным? — он почти прошептал это, а вся его поза выражала стыд. Дин передвинулся на кровати к нему и дотронулся до лица мужчины. — Но почему нет? Глаза Кастиэля встретились с его глазами в тот же миг. — Я видел тебя, помнишь? — Дин отказывался уступать даже под пристальным взглядом мужчины. — Я вытащил тебя из ванной, и мне в голову не пришло дотрагиваться до тебя так. А ты намного лучше в этом, чем я. — Если бы ты был без сознания и страдал, тогда да, разумеется, я был бы занят другим, — раздраженно пробормотал Кастиэль. — Но лежать рядом с тобой обнаженным не будет... Это заведет нас слишком далеко. И я буду беспокоиться о тебе. О нас обоих. Дин сидел неподвижно с минуту, с натянутым на колени одеялом, а затем он потянулся к краям своей футболки, стянув ее через голову, и нервно сжал ткань, держа ее одной рукой. Если Кастиэль и считал его соблазнительным раньше, находил вид мальчика определенно красивым, когда он был одет, то это было ничем по сравнению с его обнаженной кожей. Грудь Дина была слегка загорелой еще с прошлого лета, и хотя загар уже начал сходить, но он все еще был хорошо заметен. Каждая его мышца была подтянутой и слегка округлой под юной, мягкой, как бархат, и ровной кожей. При виде Дина он почувствовал легкое головокружение, как будто опьянел, и укол вины, когда пальцы Дина неуверенно дотронулись до пояса пижамных штанов, единственной вещи, которая все еще была на нем. — Дин. Не делай этого, — сказал Кастиэль, но он не мог собраться с силами, чтобы прислушаться к своему дурному предчувствию, потому что Дин привлекал все его внимание в таком виде, наполовину обнаженный и так, так близко. Кастиэль не мог найти способ отрицать свое побуждение, лишь больше поддаваясь ему. И поэтому, когда тонкие хлопковые штаны Дина скользнули по его бедрам и коленям, когда парень наклонился, чтобы опустить их до икр и снять с себя... Кастиэль не смог сказать ему остановиться. Слова застряли у него в горле. Дин. Обнаженный... Зрелище, которое свело бы его с ума, не будь он уже явно не в себе, о чем свидетельствовала его готовность выбрать этот путь, позволить этому произойти. Вся его кожа была равномерно покрыта загаром, и золотисто-коричневый цвет переходил в белый только на тех участках тела, которые всегда были защищены от солнца. Волоски на груди, руках и ногах были почти незаметны, лишь отсвечивали выцветшим темным цветом, его руки и ноги едва заметно дрожали от ударов пульса. Тонкая полоска, ведущая от пупка до низа живота, и волосы в паху были темнее, хотя, как заметил он как-то отстранено, не такие темные, как у него, на единственном теле, которое он когда-либо видел так близко. Его запястья и лодыжки были странно тонкие, плечи широкие, грудь четко обозначена, а губы слегка приоткрылись, когда его глаза сосредоточились на лице Кастиэля, наблюдая, как он его рассматривает. Глаза мужчины скользнули назад к паху Дина, внимательно следя за тем, как член медленно начинает набухать и краснеть под пристальным взглядом, который Дин обычно видел сфокусированным на склоненных головах прихожан или на словах псалма, и который жаждал увидеть так долго. Это был момент почти невыносимого напряжения. Дин наклонился и обхватил руками ткань футболки священника, медленно потянув ее наверх, к голове мужчины. Кастиэль поднял руки, позволяя ткани скользнуть по телу, с трудом сглотнул. Теперь он был обнажен под пристальным взором мальчика, чувствуя, как его взгляд проходит по коже, будто бы прикасаясь. Но он не дотрагивался до него, за исключением того момента, когда снимал его майку. Они еще не касались друг друга, но все же член Дина продолжал твердеть, и Кастиэль почувствовал ответный жар внизу живота. Кастиэль откинулся на подушки, отодвигаясь на некоторое расстояние, пытаясь сделать что-нибудь, что угодно, чтобы избежать неминуемого соприкосновения его обнаженной плоти и тела Дина. — Кастиэль... Я... — И он увидел беспокойство, вспыхнувшее в выражении лица мальчика, нервозность и неловкость, застывшие в его позе, когда он подтянул колени к груди, пряча возбуждение, которое внезапно смутило его. — Прости меня... если хочешь... я могу... могу уйти. Он решительно потянулся к мальчику, слегка повернув его и крепко прижав к своему обнаженному боку так, чтобы удерживать его свернувшееся калачиком тело ближе к своему. Кастиэль запустил пальцы в волосы мальчика, держа вторую руку подальше от голой кожи Дина. — Я никогда не заставлю тебя уйти, — пробормотал он, чувствуя напряжение и огорчение, исходящее от обнаженного тела Дина, такого уязвимого и слегка покрасневшего, такого податливого, что ему даже было больно. Прежде чем отодвинуться, он натянул простынь на Дина, наблюдая, как она стелется по нему, давая ему некоторую защиту. Дин, оказалось, следил за его действиями и продолжил наблюдать, когда увидел, как Кастиэль медленно тянет пояс своих пижамных штанов вниз по бедрам. Когда мальчик не издал ни звука и не выказал ни малейшего признака того, что он встревожен, Кастиэль продолжил делать это, обнажаясь перед Дином. Дин никогда бы не смог точно и красноречиво описать, что он чувствовал в этот момент. Потому что одно дело, когда Кастиэль смотрит на его обнаженное тело и находит его красивым, и совсем другое, когда мальчик смотрит на тело старшего мужчины и чувствует... желание, зарождающееся внутри, но с каждым мгновением становящееся все более очевидным. Он видел суживающиеся ближе к бедрам тазовые косточки, дорожки темных волосков, равномерное биение пульса на бледной коже его шеи, наполовину затвердевшую плоть между его ног, багровеющую на конце, и длинные, изящные ноги, так часто скрытые под мантией или сутаной. Он видел его полностью, и хотел, хотел больше, чем мог вынести, больше, чем его надежда не поддаться искушению. Простыня отлетела в сторону прежде, чем у него в голове возникла хоть одна здравая мысль, и он упал на Кастиэля, прижавшись к нему, отчего волосы на его горячей коже стали дыбом, и она покрылась испариной. Тело Кастиэля дернулось от первого прикосновения, когда его грудь прижалась к груди Дина, их ноги переплелись. Золотисто-коричневый чередовался с белым, когда Дин сдвинулся на нем, принимая более удобную позу. Мужчина застонал, когда рот мальчика нашел его, слепо прижимаясь с первым поцелуем, который они разделяли еще с тех пор, как Дин умолял его хоть о какой-то интимной близости. А теперь случилось это. Все это. Руки Дина не могли прекратить трогать кожу Кастиэля, пробегаясь по его телу, потирая его, сжимая и поглаживая одновременно с действиями мужчины, который касался его с благоговением и трепетом. Задыхаясь каждый раз, когда их губы встречались, они судорожно глотали воздух, прежде чем снова прижаться друг к другу. Кастиэль даже подумал, что никогда не избавится от вкуса Дина во рту, так сильно он чувствовал его сейчас. Этого было слишком много и в то же время так недостаточно, и слишком скоро Кастиэль ощутил, как Дин уперся ему между ног, разочарованно двигаясь, издавая едва слышные звуки недовольства и желания, застревавшие у него в горле. Обвив ногами талию Дина, он хотел — с большей силой, чем когда-либо думал, что он обладает — хотел этого. — Можем мы?.. — Дин часто и тяжело дышал, покрасневший и покрытый потом, его губы припухли, а глаза были полуприкрыты и затуманены желанием. — Могу я?.. Кастиэль смог только кивнуть, снова спешно целуя его искусанными губами, сталкиваясь зубами, обмениваясь вязкой слюной, ощущая во рту сырой привкус Дина. — Мне нужно что-то... что-то, чтобы... — Еще один кивок, руки мужчины скользнули по спине мальчика, обвивая его талию. Дин захныкал и нехотя отодвинулся. Они больше не касались друг друга, и Кастиэль почувствовал всплеск страха из-за того, что он больше не контролировал это, не контролировал себя. Обнаженный, Дин выбрался из кровати, быстро, но неслышно прошел по полу, вышел на лестничную площадку и направился в ванную. Кастиэль, оставшийся один, завернулся в простыни, разочарованный и обеспокоенный, напуганный, с тяжестью в душе, потерянный от мыслей о том, к чему они идут. В то же время, он точно знал, что произойдет. И это пугало его еще больше. Дин вернулся, медленно открыв дверь, и неуверенно остановился на пороге, держа в руке бутылочку лосьона, его твердая прямая эрекция покачивалась перед животом. Кастиэль отчетливо почувствовал, как дернулся его член, как сжалось горло, когда он кивнул и протянул руку к Дину, когда тот подошел к кровати. Кастиэль обвил руками мальчика и притянул его ближе, выцеловывая его лоб, губы, шею. Он был так близко, такой теплый и идеально гладкий, даже прозрачные волоски, покрывающие его живот, были мягкими. Кастиэль льнул к нему и в то же время пытался мужественно бороться с собой. Они не останавливались, чтобы подумать над тем, как все это будет происходить. Кастиэль лег на спину, его глаза изучали тело мальчика, подтянутое, гладкое и прекрасное. Когда Дин погрузил дрожащие пальцы в прозрачный лосьон, Кастиэль почувствовал ответную дрожь в позвоночнике. Их глаза встретились, и Дин медленно развел его ноги шире, услышав за своим прерывистым дыханием, как Кастиэль задыхается. Его палец надавил на невинное сморщенное розовое колечко мышц, так аккуратно, как он только мог. Он едва мог думать о слове «проникнуть», и вряд ли смог бы решиться войти в него. — Кастиэль. — Он посмотрел прямо в голубые глаза, взгляд которых был устремлен на него. – Не надо меня ненавидеть. Это было единственное, что он мог сказать. Юноша не хотел, чтобы мужчина презирал его за желание этого, за то, что привел их обоих к этому. А ведь он знал, что это сломает их, все еще может разрушить их, и все равно хотел этого с прежней силой. Он не вынес бы ответа, поэтому продолжил погружать палец, все глубже и глубже. «О-о-о» — негромко простонал Кастиэль, когда мягкая подушечка пальца Дина вошла в него, а затем — «А-ах...» — когда она стала продвигаться внутри. Дин заскулил и положил вторую ладонь на изнывающий без внимания член мужчины. Он не мог отвести взгляд от колечка упругой розовой крайней плоти, которая быстро двигалась в его пальцах, слегка приоткрываясь, когда он двигал рукой, натягиваясь и снова сжимаясь, когда сокращались мышцы. — О-ох, Кастиэль... — рука Дина снова коснулась его члена, неумело водя по нему, пока он растягивал его, и Кастиэль чувствовал, как поддается напору, раскрывается, дает себя подготовить. Он всегда рассматривал секс - в уязвимые моменты своей снисходительности — с какой-то животной точки зрения. Плотские, противоестественные действия одного мужчины, унижающегося перед другим мужчиной. Становясь на колени и опираясь на ладони, развращая себя, подобно безбожному созданию, без какой-либо веской причины, без присутствия хотя бы проблеска морали, руководствуясь одним лишь желанием. И его пугало, пугало до ужаса, что он когда-нибудь станет таким же. Эта неправильность внутри него, при определенных обстоятельствах, вырвалась бы наружу, сметая все на своем пути. Она оставила бы его, умоляющего Господа на коленях о том, чтобы это возбуждение перешло кому-то другому, неважно кому. Или, что еще хуже, вбивающегося в чье-то податливое тело, использующего его для чего-то отвратительного, не заслуживающего даже названия. В по-настоящему праведном мире этому не понадобилось бы название совсем. Если бы все люди были хорошими и правоверными, то не было бы нужды в термине «содомия». Но секс был вовсе не такой. Было неприятно, разумеется, была боль, как он и ожидал. Даже когда он с ужасом осознал, что происходит анатомически, он все еще чувствовал, как твердые суставы пальца мальчика вжимаются в стенки его заднего прохода. Мог чувствовать слегка округлый конец прямого пальца и жесткий край ногтя. Он чувствовал его, знал, как он вторгается в него, и чувствовал дрожь стыда и отвращения. Он не ожидал только, что ему будет так хорошо, когда Дин, наконец, оказался внутри. Он чувствовал наполненность и жар, и все это сводилось к простому желанию Дина быть еще ближе к нему, ощутить его еще больше. Когда Дин толкнулся внутри него, он услышал, как мальчик застонал, протяжно и низко, а затем Дин забормотал сквозь зубы, склонив голову и дрожа от напряжения. — Я не... ох, черт, я не знал, что это будет вот так... — Он прижался лбом ко лбу Кастиэля, и священник слышал, как он бормочет, ощущая его горячее дыхание на лице. — Так... узко... Кастиэль... — Он немного толкнулся и снова низко застонал. — Так узко... Я не могу... — мальчик издал звук, больше похожий на всхлип, и начал двигаться по-настоящему. И Кастиэль припомнил каждую отвратительную вещь, которую он когда-либо думал, когда-либо произносил об этом... занятии. Но он в жизни не смог бы назвать ощущение тела Дина, толкающегося в него, толстого члена мальчика, наполняющего его, рвано двигающегося внутри, неправильным. Не смог бы назвать это отвратительным или животным. Не тогда, когда он почувствовал, как его тело начинает двигаться с телом Дина, когда единственными звуками, которые он мог издавать, были стоны, совпадающие с движениями молодого тела, лежащего на нем. Толчки становились все более размашистыми, проникновение — глубже, и с губ Дина срывались все более соблазнительные звуки, тогда как он сам мог только скулить и постанывать с каждым скольжением внутри. Дин начал двигаться короткими рваными толчками, резкие выдохи «А-ах... а-а-а... ах» обжигали внутреннюю часть плеча Кастиэля. Священник приподнял бедра, толкаясь в мягкий живот мальчика, потираясь о него чувствительной эрекцией, которая болела даже больше, чем раньше, оставляя влажный, липкий след на теплой, молодой коже, которая касалось его. — Да... — Дин толкнулся в него и застонал ему в грудь, затем опять издал мучительное «Д-да...» Он двигался рывками, и Кастиэль чувствовал, как он двигается внутри него, потираясь, надавливая членом на какой-то бугорок внутри него, из-за чего ему казалось, что что-то забралось ему под кожу и тянуло каждый нерв. «О да-а...» Дин снова толкнулся, цепляясь за него руками, одну запустив в волосы священника, притягивая его и впиваясь в его губы. Стояк Кастиэля все так же продолжал упираться мальчику в живот, гладкий член подергивался и терся об него. Кастиэль издал невнятный звук, потому что не было таких слов, которые смогли бы описать его ощущения. Его рука скользнула между его дрожащим животом и напряженными мышцами живота Дина, обхватив свой член. Его пальцы стали липкими, влажными и испачканными в смазке, пока он водил рукой вверх-вниз. — Ооо... — резко выдохнул Дин и поменял угол, пытаясь вбиваться еще глубже, так, что даже Кастиэль выгнулся дугой от нового напора, новых ощущений, когда твердый член, гладкий и скользкий от смазки, вбивался в заветный комок нервов. Его рука сильнее сжала член, и он издал отчаянный стон, чувствуя приближающуюся развязку. — Да... — темп Дина увеличился, перестал быть равномерным, когда он не выдержал, забылся, постанывая и бормоча бессвязные слова мужчине в шею. — Да... да... О да-а! И он издал протяжный стон, толкнувшись еще раз, так глубоко, как мог. Его колени уперлись в пружинистый матрас, а бедра вскинулись, когда он излился внутрь священника. Кастиэль почувствовал первый толчок горячей вязкой жидкости внутри себя и задвигал рукой сильнее, и ощутил, как сжимаются стенки вокруг опадающего члена Дина, когда он кончил себе на живот. Он попытался унять дрожь в пальцах, уронив голову на кровать, когда тело Дина содрогнулось и обмякло на нем, смешивая пот и семя между их трясущимися телами. Он мягко поглаживал затылок Дина, чувствуя, как юноша тяжело дышит, лежа у него на груди. Сам Кастиэль лежал на спине, тоже пытаясь отдышаться. Его рука обхватила потную спину мальчика, прижимая его ближе, пока они оба пытались отойти. Другой рукой он нежно и успокаивающе перебирал его влажные волосы. Он мог бы сказать, что будет сожалеть об этом следующим утром. Или что как только он восстановит контроль над своим дрожащим телом, он отодвинется от Дина, оденется и будет искать отпущение грехов, и не важно, каким суровым будет наказание, он все равно сделает это. Но чтобы быть прощенным, надо сначала почувствовать вину. А Кастиэль ее не чувствовал. Он не мог проклинать себя за поступок, который так сблизил его с мальчиком, которого он любил. Он не мог теперь уже верить, как делал это всю жизнь, что Бог будет ненавидеть его за это, и вообще за этот акт в целом. Если бы он взял случайного человека, анонимно, в переулке или в своей собственной кровати. Если бы он не любил Дина, но почувствовал во время акта удовольствие от самого акта, почувствовал себя ближе к Дину, чем к любому другому человеку во вселенной во время секса, но перестал бы чувствовать это после секса. Именно вот это он мог бы назвать грехом. Совершать грех, делая неверно по законам Господа. После всего своего обучения, всей боли, наказаний и молитв, он просто не мог рассматривать тот факт, что Дин взял его, как поступок против Бога. Из-за этого, и только из-за этого, он должен был найти в себе, за что извиняться.