Glorious evolution

Самое смешное, ей-Богу, начинается тогда, когда Кавех сталкивается с чувством собственной неполноценности, и все летит к черту, как случайно задетый карточный домик. В Зауне очень легко оставаться лучшим — достаточно быть немного хитрее, чуть-чуть умнее и в свои восемнадцать быть полностью целым и не убитым жизнью и грязным трущобным воздухом. И пока Кавех перешагивает порог девятнадцати, судьба в стремлении сделать его гениальным инженером заносит парня в Пилтовер, он все еще продолжает чувствовать если не легкое превосходство, то точно гордость — едва ли кому-то из родных трущоб удается проделать то же самое. Он занимает свою нишу в Академии и трудится на благо всей Рунтерры, хотя на самом деле продолжает лишь укреплять свою позицию непризнанного гения и внимательно изучать хекстек, потому что чувствует — это то направление, которое в скором поможет ему воздвигать целые города. Кавех трудится не покладая рук, спит по пять часов в сутки и вечно сражается не только с собственной усталостью, но и с болезнью, которая течет по его венам, ядом отравляет кости и убивает медленно — день за днем. Кавеху не просто оставаться лучшим, одним из лучших, по крайней мере не посредственным — но он старается, пытается тянуться к солнцу до того момента, пока не окажется слишком поздно, до того момента, пока заунитское загрязнение не возьмет над ним верх. Кавех хочет оставить о себе в память хоть что-то… И это что-то рассыпается в щепки тогда, когда Аль-Хайтам навязчивой горящей звездой начинает маячить на горизонте, делая то, что не подвластно ни самому Кавеху, ни прочим студентам Академии. Аль-Хайтам сияет, и это сияние ослепляет окружающих. На фоне его открытия работа Кавеха кажется совсем незначительной, на фоне его аристократического лоска бледный и слабый инженер из Зауна практически теряется, раздосадовано хмыкая каждый раз, когда по длинным улицам Пилтовера рокотом, словно морскими волнами, бежит имя Аль-Хайтама. — Не переживайте так сильно, мальчик мой, — ободряюще треплет его по руке Хеймердингер, за невозможностью достать до светлой макушки, — Думаю, вам нужно попробовать поработать с ним вместе. У вас хороший потенциал. Профессор, несомненно, прав, он вообще крайне редко ошибается, и Кавех почти ненавидит его за это — и за то, как однажды предрассветным утром в его мастерскую заявляется Аль-Хайтам собственной персоной и предлагает то самое сотрудничество. Кавех вроде не дурак, чтобы отказываться, но он совершенно точно не может упустить повода вылить немного внутренней обиды: — Чем ты можешь доказать, что действительно пригодишься мне в исследованиях? Аль-Хайтам выразительно выгибает бровь, Кавех нервно хлебает шестую кружку кофе. Воцаряется молчание, прерываемое лишь тихим треском кристаллов аркейна. Далее самый гениальный из гениальных разворачивается и уходит, инженер не может понять — рад он тому или опечален, потому что возможность срывается и испаряется за дверью вслед за плащом Аль-Хайтама. В окне видны тени проплывающих в небе дирижаблей, если сощурить глаза и особо не приглядываться, можно представить, что это — огромные киты, которые бороздят заоблачные пространства и разгоняют дождливые тучи своими широкими хвостами. Фантазии о китах прерывает громкий стук чего-то тяжелого о стол, и когда Кавех вздрагивает от испуга и разворачивается, чтобы посмотреть на виновника, он видит лишь по-настоящему большой ящик, сверху донизу наполненный чужими изобретениями и научными образцами. — Чтобы я смог доказать свою полезность, тебе придется прекратить смотреть пустыми глазами в окно и выспаться. И, наверное, с этого момента воцаряется полнейший ужас. Кавеха заставляют ложиться спать, кормят, порой насильно, а после поражают своей гениальностью, ведь кто, как не Аль-Хайтам, умеет это делать. Они и правда достаточно быстро срабатываются, но инженер не поспевает за остротой ума партнера по работе, он отстает почти в самом начале и в дальнейшем то, что удается делать хорошо — это слушать чужие команды и исполнять их как можно четче и быстрее. Хочется взвыть от отчаяния. Раньше он просто плыл где-то по орбите своей ученой вселенной, делал маленькие, но самостоятельные шаги к чему-то великому, сейчас от былой самостоятельности не осталось и следа. Кавех думает о том, что все это было дурной идеей, что не нужно было соглашаться, не нужно было начинать общую работу. Болезнь даже перестает маячить на периферии, вклинивается в один момент между инженером, хекстеком, и несуществующим будущим, заставляя того выронить из рук инструмент и согнуться пополам, отхаркивая кровь из легких в ладони. Та течет сквозь пальцы, пачкает рубашку и пол, пока сам Кавех захлебывается в попытке выжить, поймать губами свободный глоток воздуха. Приступ усиливается и с этим ничего нельзя поделать, потому что Кавех обречен и заранее готовит себя к этому, будто покупает похоронный венок. Как ни кстати в мастерскую заваливается Аль-Хайтам и, видя осевшего товарища, переступает жалкие два метра между ними, чтобы после упасть на колени рядом и попытаться поддержать за плечи, расспросить о том, что происходит. А не происходит на самом деле ничего, просто Кавех как обычно не успел поспать, поесть и пожить. Надо же, какая запамятованная мелочь. Естественно, дальше ни о какой совместной работе речи и не идет — инженера из Зауна кладут в больницу, кормят лекарствами, как полноценными завтраками, ужинами и обедами, и палят ему все вены капельницами. Так что к началу холодов Кавех становится похож на самую бледную тень себя. Выглядит хуже мертвеца, отказывается смотреть в зеркало. Потому что страшно видеть себя на пороге гибели, страшно узнавать то, во что он, в конце концов, превратился. Страшно думать о судьбе, которая теперь вызывает только жалость прочих людей. И, что не самое удивительное — не вызывает жалости Аль-Хайтама. Потому что тот просиживает у его кровати день за днем, бросив все свои дела, проекты и мечты на самое дно мировой свалки. Кавеха это печалит. Кавеха это злит. По тем же причинам в один из таких дней, что он проводит в лежачем обездвиженном состоянии, а Аль-Хайтам сидит рядом и читает очередной научный трактат, инженер не выдерживает, поворачиваясь к пилтоверцу лицом, чтобы высказать все, что терзает душу. — Прекращай постоянно тут сидеть, раздражаешь. Вернись наконец к работе и перестань мозолить мне глаза. — … Я не собираюсь этого делать. Мы вместе начали сотрудничать, вместе и закончим, когда ты поправишься. — Ты идиот, скажи мне на милость? — Кавеху смешно и горько, легкие щекочет ощущение скорой смерти, — Я не поправлюсь, не прекращу свои органы с кровью выхаркивать, понимаешь ты или нет? Я доживаю тут последние дни, и боже, не отбирай ту мечту, которую хотел воплотить я — не будь чертовым эгоистом. Аль-Хайтам аккуратно берет его тонкую полупрозрачную кисть руки и проходится по ней губами, зацеловывая дорожки синих вен. В сердце что-то болезненно сжимается, и взгляд начинает плыть от непролитых слез, потому что все это — самая большая несправедливость в мире, это словно падение в пропасть, все ближе к червоточине, на другом конце которой последний удар сердца. Аль-Хайтам подсаживается ближе, гладит безжизненную кожу между катетерами, зацеловывает все открытые участки так, будто не может оторваться, будто ему нужно чувствовать Кавеха так же, как дышать. Будто он — обесточенный город, а Кавех — последняя горящая свеча. Будто тут, по тонким нитям вен он находит путь домой. Остаются сидеть также, как и замирали до этого, Кавеха берет усталость, глаза начинают слипаться, сильно клонит в сон, такой глубокий, что кажется, из него не выбраться совсем. — Пообещай, что назовешь новый проект в мою честь, а? Извини, что не вышло помочь, в любом случае я всегда затмевал тебя своей гениальностью, — отшучивается Кавех напоследок, прежде чем сомкнуть глаза, оставляя Аль-Хайтама совершенно одного в пустой палате. *** Ноябрь греет огнем кленовых листьев и украшенными к празднику улицами, Пилтовер празднует День Прогресса, люди шумят и бушуют — действительно грандиозное событие. Аль-Хайтам поправляет черную ткань на плечах, хмуро глядит на собственное детище и скорбно поджимает губы. Он знает, что карманные часы подсказывают передышку в десять минут до следующей презентации, но не может удержаться от того, чтобы не поймать краем уха обсуждения его нового изобретения — хекс-усилителя, аббревиатура названия которого складывается в знакомое и вдохновляющее «К.А.В.Е.Х». — Я же говорил, что тебе максимально подойдет этот костюм, — раздается чужой голос над ухом, после чего открытую шею, а за ней и щеку обжигает поцелуями. — Ты много чего говоришь, из этого правда — хорошо если половина. Аль-Хайтам оборачивается и ловит за талию стоящего напротив парня, притягивая того ближе, чтобы слизать языком горьковатый привкус лекарств с нижней губы и углубить поцелуй, на вполне себе законных правах обнимая собственного жениха. — Как твое здоровье? Кажется, в последнее время тебе немного полегчало? — Д-да, — с придыханием отвечает ему Кавех, раскрасневшийся и забавно-взъерошенный, — Алхимики Зауна поистине творят чудеса… Инженер все еще ходит, опираясь на костыли, и выглядит болезненным, но держится намного крепче, чем раньше, сила чувствуется даже в его ладонях, которые оттягивают от себя родное лицо, когда он велит ученому приготовиться к выходу на сцену. — Мне назвать две фамилии, или обойдемся одной моей? — за долю секунды до начала спрашивает Аль-Хайтам. Кавех краснеет еще больше и со всей силы отдавливает ему ногу костылем.