Glorious evolution

В Зауне под небом круглый год стоит непроглядный черный смог, сквозь который не видно ни солнца, ни звезд, от которого легкие наполняются сизым дымом и слезятся глаза. Кэйа выходит ранним утром на покореженное крыльцо, и, пока никто не видит, сбегает по ступеням, проносясь вдоль узких улиц. Черный рынок открыт практически все время, но именно по груженым средам там напоказ выставляют животных в клетках, плотно прижатых железными решетками друг к другу. Кэйа ходит к ним в течение нескольких месяцев каждую неделю, стоит в стороне и смотрит, смотрит, смотрит. Те глядят печальными глазами в ответ. Иногда клетки пинают, бьют, роняют – животные забиваются в углы от испуга, дрожат, а Кэйа не может сделать совершенно ничего, разве что сочувственно всхлипнуть. Он чувствует с животными странное родство, те существуют с ним под одним непроглядным небом, дышат с ним общим отравленным воздухом и живут также загнанно. Пару раз мальчика даже поколачивают с уверенностью в том, что он очередной мелкий воришка. Кэйа этого не отрицает, были бы силы - утащил бы хоть одну из клеток, но пока он слаб и жалок, ему остается лишь существовать наравне с животными и глотать слезы обиды, в то время, как клетки растаскивают и уносят в сторону очередной забегаловки или, не стесняясь, измываются над зверьками сразу после покупки. Кэйа закрывает глаза, чтобы этого не видеть. А открывает лишь один оставшийся целым, когда революция гремит и сносит все, что мешает на пути к полному краху. Революция за тех, кого оставили без неба, за тех, кто остался один под небом, за само небо. Он почти что видит кровавые дожди и почти что слышит предсмертные хрипы, но чья-то тяжелая ладонь накрывает левый видящий глаз, чтобы кошмар перед взором растворился в темноте. Чьи-то сильные руки подхватывают Кэйю, уносят все дальше и дальше от Зауна, мертвого воздуха и трущобной жизни. Только вот чувствовать себя зверем в клетке Кэйа не перестает, потому что Пилтовер пугает своим светом, белизной облаков и золотом башен. Мальчик ненавидит его с первого взгляда, когда Крепус ставит шаткое тело на мощеные дорожки около огромного поместья и тихо спрашивает, страшно ли ему. Конечно, ему страшно – чувствует Кэйа. Позавчера была среда. Позавчера началось сражение между двумя практически разными мирами, а сегодня он оказался за гранью своего собственного. Все кажется таким ужасным, пока на него не начинает смотреть красное солнце. Красное солнце выглядывает из окна, привставая на носочки, а потом прячется, замечая то ли окровавленные бинты на лице, то ли пристальный взгляд на свою алеющую макушку. - Это мой сын, - говорит миротворец, - Его зовут Дилюк. Кажется, вы погодки. Не знаю, в праве ли я говорить тебе это, но чувствуй себя как дома. Кэйа послушно кивает головой и переступает широкий деревянный порог, чтобы спустя годы вновь войти в тот же дом, с размаху падая на Дилюка и прижимая того к себе ближе. - Как прошел день на учебе? - Совершенно никак, сегодня вели практику об открытии хекстека, профессор с меня не слезал всю пару, закидывая вопросами. А под конец заставил писать тест, – мямлит уткнувшийся в плечо Кэйа, не прекращая ворчать на академию. Дилюк гладит его щеку ладонью, аккуратно обходя пальцами глазной хек-имплантат, и проводит по гладким, собранным в хвост волосам. - А как твои дела на работе? – спрашивает изобретатель. - Пока ничего нового, но среди миротворцев расходится слух, что в скором времени случится нечто крупное. Может быть очередная проделка Джинкс, кто знает, - устало выдыхает Рангвиндр, не переставая при том сжимать Кэйю в объятиях. Со временем лавку с животными окончательно прикрывают – ученый узнает это, в один из дней тайно спускаясь в Заун. Клетки валяются пустующими где-то в стороне, и вместе с тем Кэйа сам перестает чувствовать, что он заперт за решеткой, потому что его, как бы забавно это не звучало, берут в хорошие руки, холят, лелеют, гладят и любят просто так, за то, что он есть. Небо над головой в Пилтовере особенно ясное. Жизнь вокруг кипит, с задором крутятся шестерни в правом глазу, будущее видится не тоскливо мертвым, а счастливым. Особенно сильно хочется жить.