***
сидеть за столом, пить почти остывший чай и думать о несправедливости жизни, пока его друзья собирались трахнуться через стенку. в его комнате, на его постели и помимо всего этого в ненужное время. он конечно не был против их соития, это приятное дело (у него ведь хороший опыт, всё благодаря брату), но поебаться тогда, когда он только пришёл домой, уставший и грязный как свинья, даже хуже. тапок никого не винил. он скорее винил себя, потому что пришёл так рано и помешал. надо было всё же зайти в ту дешёвую кофейню около остановки. он сделал глоток чая, со стуком поставил кружку на стол и с озадаченным видом смотрит в стену напротив. надо было бы, сходить в душ. холодный. и подрочить было бы не плохим занятием сегодня, а то давно он этого не делал, пора бы исправить.***
— думаю нам стоит извиниться, — гитлер уверенно встал с кровати после минутной неловкой тишины, пока ромашка который раз прокручивает в голове ситуацию, произошедшую буквально 20 минут назад. или 15. никто из них не считал. — мне стыдно выходить... — ромашка отчаянно опускает голову и смотрит на свои ноги, на которых можно было увидеть несколько багровых пятен. она ведёт по ним пальцами, аккуратно выводя круги по пострадавшей светлой коже и со смущением вспоминает о том, какая страсть происходила между ей и гитлером. а потом всю идиллию разрушил тапок, неожиданно ворвавшийся в комнату, где витала жаркая атмосфера любви. (хахахахаха смеюс) — мне тоже стыдно, — гитлер обходит большую кровать, подходит к ромашке с другой стороны и в утешительной форме поглаживает ту по спине, в попытках успокоить. вроде получается. он понял это по расслабленно опустившийся плечам, и тихому вздоху. — но мы обязаны это сделать. — ты наверное, прав, — она сидит так же лениво, без всяких движений практически не двигаясь. а потом резко и решительно поднимает голову, смотрит гитлеру в глаза и после несколько-секундной тишины, продолжает. — сейчас же пойдём и извинимся! — сейчас? — недоуменно вопрошает немецкая псина, пока ромашка тянет его к выходу. та хмыкает, открывает дверь и первым делом толкает гитлера вперёд, а сама выходит следом. с каждым шагом они были все ближе к кухне, и былая уверенность спадает на нет. сердце стучит и к щекам приливает кровь со стыда, но они стараются быть оптимистичнее. тапку ведь обычно на всё поебать. но не на чуваков которые ебались в его постели.***
— леонардо? — гитлер проходит первым. тапок сидел за столом и прожигал взглядом точку, но после ебучего леонардо вздрогнул и поднял голову не вошедших. — я не леонардо, — он окидывает взглядом ромашку и немецкую псину, и по доброму улыбается. — давайте забудем об этой ситуации, — тапок встал и подошёл к двоим.. друзьям-родителям? и взял их за руки, встав между ними. — мы ведь семья, должны понимать друг друга. — ты прав, — у ромашки на лице растекается позитивная улыбка, а глаза в один миг стали светлее. — мы семья! — согласен, — гитлер крепче берётся за руку тапка и тоже тепло улыбается, счастливо смотрит на свою фемели и издаёт тихий смешок, — семья. — я надеюсь ты этой рукой не трогал ничего такого недавно? — "леонардо" настороженно смотрит вниз на руку гитлера. — трогал, — признается псина и немного наклоняется вперёд, к уху тапка. — трогал грудь. тапок лишь сжимает его руку крепче в своей ладони.***
грубый поцелуй в губы сопровождался коротким и глухим стоном немецкой псиной, что зарылся длинными пальцами в волосы ромашки. дыхание гитлера потяжелело, вдыхать воздух было не так легко, как было до этого момента. после ромашка переходит на шею, осторожно ведëт по коже языком, после которого остаëтся мокрая дорожка. и кусается, пока гитлер сдавленно стонет, закидывая голову назад с прикрытыми глазами в удовольствии. ромашка прикусывает ключицу и ведëт рукой по ляшке псины, на что тот прикусывает нижнюю губу. после разговора с тапком, ромашка захотела быть доминирующей сегодня. — это тебе как наказание за то, что перепутал комнату, — сказала тогда ромашка, прежде чем плотно прижать гитлера к стене. сердце бешено стучит, голова идëт кругом, а ещё с каждым поцелуем ромашки становится жарко. кожа, куда касались её губы после прикосновения горела, словно обожгли огонëм. от это было до жути приятно, хотелось ещë, ещë и ещë больше. грудная клетка рвано вздымалась и опускалась, к щекам прилила кровь от чего казалось что они буквально горели. гитлер тихо стонет, оттого что изящные руки устроились на ягодицах и теперь время от времени сжимают их и разжимают. это оказывается приятным, поэтому гитлер чуть ëрзает бëдрами, тем самым ещё сильнее возбуждая ромашку. псина выдыхает через нос и снова мычит в чужие губы. ромашка с губ гитлера вновь впивается в шею, и тут гитлеру всё же немного сносит крышу от приятной неги, развившейся по телу и особенно в районе шеи. от прикосновений губ ромашки кожа снова горела, словно её обожгли раскалëнным металом, и гитлер ловит от этого кайф. чувствовать чужие тёплые ладони на округлых ягодицах было очень хорошо и казалось ужасно правильным. гитлер лишь постанывает, шумно вдыхает носом воздух и выдыхает через рот. облизывает губы и обнимает ромашку за шею. ромашка одну руку укладывает на талию гитлера, а другую так же оставляет на одной округлой половинке. он не понял в какой момент оказался прижатым ромашкой к постели, что находилась уже в другой комнате. не понял, когда оказался полностью раздетым, слишком смущённым и до ужаса возбуждённым. он видел перед собой лишь одну ромашку, что нависала сверху. ладонями она проводит почти по всему возбужденному телу гитлера, местами надавливая пальцами, кусала и оставляла багровые засосы, что словно цветы распускались на бледной коже. гитлер хотел поскорее ощутить эти длинные пальцы в себе. но ничего. после всех прелюдий он получит своё.