It's such a gorgeous sight
To see you in the middle of the night
Эрвин пытался понять: что привело его глубоким вечером в пустой школьный коридор, подальше от гула музыки да весело щебечущих голосов, доносящихся из спортзала и не затихающих ни на миг? Добавить ко всему прочему самое главное: как он попал в крохотную тёмную комнатушку, до зубов вооружённую уборочным инвентарём? Не особо получалось. Трезвость размылась, словно хронологические рамки эпохи раннего средневековья. Ах, нет, постойте-ка… Что-то начинало проклёвываться в памяти. Быть может, частица здравомыслия? Ещё с середины прошлого месяца стала известна дата осеннего бала. С тех пор новость, вмиг разлетевшаяся резвой птицей по всем классам (кабинет истории не стал исключением) сулила нетерпеливое ожидание ребятами заветного события. Сопровождаемое долгими причитаниями, которые смешивались с подростковыми грёзами о танцах, время пролетело незаметно. Желанный для всех учеников праздник настал в разгар октябрьского уикенда. Ребятне, что помладше, непременно хотелось ввалиться в украшенное место шумной гурьбой, врассыпную разбежаться по залу и натанцеваться от души. Старшеклассникам – позажиматься во время медляка или пригубить в самых злачных углах зала «незаметно» пронесённую выпивку. И только преподавательскому составу, облачённому в парадные аутфиты, не до веселья – нужно ведь следить, как бы чего не приключилось с их одурманенными гормонами вкупе с юношеским максимализмом подопечными. Именно этим Эрвин занимался, коротая время в костяке своих «боевых товарищей». Нанаба сетовала, что будущие выпускники совершенно не заинтересованы философией, проглядывающейся в произведениях английских классиков, и добавила, мол, «у детей один ветер в голове». Остальные сыпали словами старой-доброй учительской поддержки: «Да и у нас они ведут себя не лучше», «Мы и сами такими были», «Не волнуйся, вот как прослывут невеждами, так поймут, насколько ценны были твои занятия». А Майк, сменивший сегодня привычный спортивный костюм на элегантный наряд, только крепко приобнял жену за плечи, ободряюще шепнув своим грохочущим, низким басом: «Не хотят литературу учить – будут у меня круги по стадиону наворачивать». Та тотчас заулыбалась с тихим хихиканьем. — Скоро бал закончится, детки свалят по домам, — с задором, как-то заговорщически улыбнулась Ханджи. Слова пылали такой же страстью, с какой она рассказывала тему урока, будь то реакции, типичные для органических соединений, или строение химических ядер. Но сегодня её вид не навевал ассоциации с безумными учёными из старых фильмов, а волосы не были стянуты в растрёпанный хвост с то и дело попадающимися колтунами. — А потом нам наконец-то можно будет развеяться! Полы широких изумрудных брюк всколыхнуло, когда она с хохотом схватила стоящего рядом Моблита, крутанулась изящным – совершенно несвойственным её привычному небрежно-шустрому поведению – движением и, ловко перебирая ногами с ритмичным постукиванием каблуками, исполнила очо. — Полегче, мисс Зое, — тот усмехнулся. И тем не менее податливо подыграл. — Со своей грацией можешь позировать нам в классе. Уверен, ученики будут в восторге. — Вот когда стану миссис Бёрнер, тогда и поговорим и о «полегче», и о «позировать», — лукавый прищур сменился бликом стёкол очков. Ханджи отстранилась под улюлюканье других учителей, но так и не выпустила из своей руки сухую от постоянного взаимодействия с красками и пастелью ладонь. Едва мелкотне настало время расходиться по домам, зал стал хоть и не стремительно, но пустеть. Пока не остались одни взрослые: учителя вместе с другими сотрудниками. Все во главе с директором Закклаем – он не выступил против продолжения торжества. Что ж, настало их время! Эрвин пытался откреститься и смотаться домой, чтобы в полном одиночестве собрать материал для проведения следующего урока истории или просто упасть в объятья кровати. Но не вышло. Коллеги – по совместительству друзья – ни в какую не захотели его отпускать. Музыка вновь зазвучала переливами битов, разгоняя все стереотипы о работниках школы. Никакого занудства, никаких поучений. Пока на горизонте нет учеников, можно побыть обычными людьми, явно нуждающимися в отдыхе. И стопке текилы. Мгновение, когда алкоголь полился рекой ещё удалось застать, а вот как он успел обжечь своей крепостью язык пробежало как-то мимо. Вроде бы это было как раз после какого-то слишком уж настойчивого возгласа Ханджи: «Не будь занудой, Смит! Давай до дна!». А потом он вошёл во вкус. Выпивка стремительно застилала хмельной пеленой. Ещё, ещё и ещё. Теперь мимо стало проноситься всё подряд. И обращённый в его сторону пытливый, внимательный взор, и неумелая сторонняя попытка поддержать диалог, на который он напоролся сам, когда занесло к кучкующимся группкам обслуживающего персонала. Потом остался лишь провал памяти, пропасть, за которой последовало решительное: «Тупые у тебя вопросы, дурень, конечно у меня есть ключи от кладовой». — Чего застыл? — из воспоминаний о событиях неизвестной по часам давности вывел нагловатый, почти требовательный голос. — Сопляки успеют выучить всю Столетнюю войну, пока ты тут раздуплишься. Эрвин теперь смог обнаружить себя замершим посреди тесного помещения – чуть потрёпанного, с горящими от градуса и пылкости щеками, распухшими губами, измятой одеждой, со своими пальцами, прихватывающими пуговицы на своей же полурасстёгнутой жилетке и… с Леви?! Леви был их школьным уборщиком. Устроился в прошлом году, и с того самого момента прочно обосновался здесь. Низкий, по-нездоровому бледный, дерзкий, с угрожающе-хмурым, однако симпатичным лицом, он пугал не только учеников, но и всех остальных обитателей здания впридачу. Но не Эрвина – у него это скорее вызывало лёгкий интерес. Да, что-то во взгляде Леви, остром, пронзительном, вправду заставляло кровь стыть в жилах. Но и привлекало. Как и в угрюмых упрёках в спину, которые несколько раз долетали до Смита: «Куда прёшься? Не видишь, что помыто?». Его вообще всегда притягивало к себе всё неоднозначное. Куда уж тут неоднозначнее: нелюдимый, нецеремонный, а по слухам ещё и с криминалом раньше водился. Несмотря на это, мысли пообщаться с Леви, узнать его, закрадывались давно. Но чтобы оказаться в такой ситуации… — Так и будешь столбом стоять? Сам же захотел прям здесь, — странно, но от хриплого нашёптывания исходил вовсе не привычный холод, а почти осязаемый жар. Да и подёрнутые дымкой глаза больше не сверлили своей суровостью, нетерпеливо поблёскивая. «Сам захотел?» — Эрвина вновь точно бы пригвоздило к полу. И правда. Ведь именно он на редкость бодрой, степенной походкой подошёл к мирно беседующей компашке, где прибывал его нынешний полуночный компаньон. Сам смерил оценивающим взглядом угольные, цвета его волос брюки в комплекте с идеально сидящим пиджаком, из-под которого виднелся воротник столь же идеально выглаженной, почти сияющей белизной рубашки. Сам, шумно сглотнув, пришёл к смутному – сколько алкоголя он успел в себя влить? – выводу, что в таком амплуа Леви стал куда привлекательнее внешне, чем в серо-голубой униформе (хотя – Эрвин даже сам себе в этом не признавался – он и в униформе выглядел что надо). Сам подцепил себя на крючок. Потом… Что было потом? — Тц, тормоз, — серые, как острия античного клинка, радужки потемнели от предвкушения. Их обладатель почти до жалобного треска ткани потянул Эрвина за жилетку, каждым своим действием вторя: «Хватит уже мяться». Тот только ойкнул от неожиданности, когда Леви толкнул тележку в самый угол комнаты и под грохот падающих пластиковых флаконов с чистящими средствами впечатал его спиной в стеллаж с прочим инвентарём. В пах вжалось приподнятое колено. Под таким натиском Эрвин попытался то ли возразить, то ли сдавленно выдохнуть – видимо, сам ещё не решил. — И как тебя понимать? — Леви говорил весьма доходчиво, а действия были и того красноречивее: вскоре колено сменила ладонь, с не меньшим нажимом разглаживающая успевшую вздыбиться ткань брюк. — У-у, да у тебя проблемы, — Смит таки протяжно мыкнул в ответ на настойчивые ласки, но не двинулся с места. — Слушай, если продолжения не намечается, то я сваливаю. Не будь размазнёй. Реши уже: хочешь или нет? Пламя, что охватило разум, оплавило его ясность. И разгорелось стремительно, будто из фитильной зажигалки. Если отголоски приличия до сего момента ещё подавали слабенький голосок, то теперь умолкли совсем. Пучина взволнованного моря в глазах изрядно сузилась – её теперь затмевала чернота зрачка. Насколько позволял расфокус зрения, Эрвин вновь оглядел Леви изучающе, как совсем недавно в зале, посреди толпы. В полумраке он казался ещё загадочнее – демон ночи, спустившийся, чтобы искусить заплутавшего в мирских забавах смертного. Слышалось его сбивчивое дыхание, чувствовалось повисшее напряжение, точно бы зародившийся потаённый страх, что всё действительно закончится, так и не начавшись. Хочешь или нет? Вместо пресловутого «хочу», принятого твёрдым (насколько состояние позволяло) решением в своих мыслях, Эрвин стремительно перехватил Леви за запястье и подтянул к себе, раскрыв губы навстречу поцелую. Наплевать на любые «против»! Прямо сейчас они оба оказались тут. А значит смысла упираться нет. Да и, признаться честно, поведение Леви сводило с ума. Оно выделялось своей хищностью – выжидает, подкрадывается, потом хватает, пока никто не успел опомниться. А эта напористость с ноткой властности… Он явно знал как добиваться своего. Тёмные ресницы дрогнули, когда лицо пробрало секундное, но искреннее удивление. Уж чего-чего, а таких резких перемен в Эрвине Леви не предвидел: то, как в рот ворвался язык, то, как губу разгорячённо подцепили зубами, то, с какой скоростью пиджак по чужой прихоти сорвался с плеч и отлетел в угол комнаты, заставило возбуждение достигнуть почти запредельной отметки. К тому же, всё происходящее совершенно не стыковалось с образом всего из себя правильного историка – того и гляди, крылышки прорежутся. Но сейчас дела обстояли куда интереснее. Всё лихо перевернулось с ног на голову. Грохот. Теперь уже Леви ощутил лопатками ребристую часть металлической полки. Внутри сладко заныло, когда одно бедро обхватили, отчего пришлось принять чуть неудобное, даже кособокое положение. В крепких тисках рук, обвивших талию и шею, он натянулся, как тетива лука. Пульс бил в уши в такт разрывавшему грудь сердцу. На лбу засеребрилась испарина. Задавать себе тот же вопрос: «хочешь или нет?» казалось абсолютной глупостью. Не просто хотелось – к этому стремилась каждая горящая клеточка тела, желалось запредельно, всем существом. Он чересчур долго этого ждал. Эрвин второпях поблуждал ладонями по всей спине, огладил округлость ягодицы под брюками, а после отстранился от единения губ и прошёлся россыпью невесомых поцелуев вверх по линии челюсти, пока не достиг кромки уха. На Леви посыпалась какая-то несвязная, но очень приятная чушь. Удалось различить только ту часть, где говорилось, насколько он превосходен. Сбивчивые бормотания урывками обжигали ушную раковину, пока не сменились влагой – Смит подцепил зубами мочку и тотчас втянул её в рот. Под рёбрами застыл судорожный вдох. «Как же, чтоб меня, хорошо!» В одной из исторических книг о Цицероне, помнилось ясно, встречалась фраза: «Страсть есть чрезмерно быстрое движение души». И, быть может, в том контексте под страстью подразумевалось рвение к развитию, Эрвином это чувство сейчас завладело в самом первобытном его проявлении. Он не без усилий расстегнул пуговицы на той самой вызвавшей восхищение кристальной белоснежностью рубашке. Один рывок, и она сползла с плеча, обнажая точно бы прозрачную кожу. «Опьянение – начало всех пороков» – это уже одно из далёких наставлений отца. Если и так, то прямо сейчас готовность броситься в пропасть пороков не просто появилась – возросла стократно. Эрвин бесцеремонно оттянул тёмные пряди вбок, вынуждая Леви запрокинуть голову. Оставшаяся беззащитной шея взывала приникнуть к ней, облюбовать каждый дюйм, расчертить губами путь от кадыка до яремной вены, а затем оставить след от зубов. Ну как тут отказаться. Жарко. Стояло так крепко, что каждый из слоёв плотных тканей невыносимо давил. Следы на коже стали гореть – казалось, осталось немного, прежде чем они станут выжженным печатями. Леви вдруг застонал. Продолжительно и чересчур громко, чтобы не вызвать стороннего удивления. Пятерня ворвалась в светлость уложенных волос – «грёбаные идеально уложенные волосы!» – превращая их в вихрастое подобие прежней причёски. Короткие ногти прошлись по затылку, впиваясь в кожу. Он притянул Эрвина вплотную, буквально приказывая продолжать – вновь вдохнуть запах парфюма, почувствовать каждую пульсацию на прожилках вен, воспламенить укусы с новой силой. В жесте ясно читалось: «Ещё. Мне мало». Негласное требования сию секундно приняли к сведению – нужно опуститься ниже, прямо к рвано вздымающейся груди. Внезапно обретшие ловкость руки прошлись по ней, затем по поджарому животу, скользнули обратно к ключицам, огладили взмокшую кожу, вслед добираясь к соскам, как к самому лакомому украшению десерта. Вишенке на торте. Двум. Эрвин наклонился – не самое удобное положение, при их-то разнице в росте, но разве это вообще важно? – чтобы потереть чувствительные бугорки подушечками большого и указательного, играючи сжать, натянуть кожу. И зачарованно следить, как стремительно они твердеют. Придвигаясь ещё, он без раздумий приник к одному из них, задержал расслабленными губами для того, чтобы создать контакт с их влажной гладкой поверхностью. С быстрым, но нежным всасыванием сосок стал двигаться толчками взад и вперед. — Твою ма-а-ать… — блаженно протянул Леви, вздёргивая подбородок к потолку. От того, как Эрвин действовал: проводил кончиком языка вокруг через самую пуговку соска, и ритмично заставлял скользить его между чуть сжатыми зубами, а другой дразнил мимолётными прикосновениями, внутри всё переворачивало, заставляя льнуть и ластиться. Раньше россказни о том, что иногда можно кончить лишь от одной их стимуляции, Леви слушал с нескрываемым скептицизмом, дескать, «не вставили – не было». А теперь сам был готов взорваться от распирающего наслаждения, если так будет продолжаться. Только бы продолжалось. До самого начала конца. Однако терпение Эрвина, ровно как и самоконтроль, таяли порцией мороженого под палящими лучами солнца. Не в силах больше ходить вокруг да около, он решил отказаться от своей увлекательной игры и резко развернул Леви спиной к себе, впечатывая в стеллаж всем своим весом. Наскоро рванул чужие брюки вместе с бельём, обнажая всё до середины бедра аккурат после того, как расправился с ремнём. И вжался эрекцией между манящими упругостью ягодицами так сильно, что не спасала и мешающая, уже сырая в области паха ткань своей до сих пор находящейся на месте – к сожалению – одежды. Нетерпеливое ёрзанье последовало сразу же: ближе, ещё ближе! Одна рука наскоро оказалась сомкнутой вокруг истекающего предсеменем члена. Большой палец взмылся выше, чтобы невесомо огладить розовую головку. А потом лёгким жестом оттянуть крайнюю плоть. Вверх, потом вниз. Нужно держать темп. Вздрогнувший Леви заскулил и стал лихорадочно хвататься за перекладину. По венам у Эрвина растеклось всепоглощающее ликование. Внутри сгустился фантомный образ чистейшей похоти. Расшалившееся воображение уже вовсю дорисовывало дальнейшее развитие событий. Как он – образцовый учитель мистер Смит – возьмёт Леви прямо в тёмной школьной кладовке, как войдёт: глубоко, до упора, превозмогая жар и тесноту. Как распластает податливое тело под собой поступательными движениями. Как заставит всхлипывать, просить, умолять о большем. Как посыплются протяжные восторженные вскрики, а некогда сжатые в тонкую полоску губы будут через этот редкий скулёж чувственно выстанывать его имя: «Эрвин. Эрвин…» — Эрвин!.. Стой-стой. Слышишь, нет? Притормози… — с трудом прохрипел Леви. Его ум тоже несло по реке безрассудства, а на грудные мышцы неприятно давило ребро полки. — Если у тебя случайно не завалялось всего арсенала, то я не… Ох, ч-чёрт!.. — казалось, воздух испарился, стоило лишь вновь почувствовать давление на свою задницу и член одновременно. — Короче, это хреновая идея. Немного отрезвило. Эрвин будто бы ненадолго очнулся. Желание не стихло ни на йоту, но по крайней мере разбавилось разумными мыслями. Действительно, спонтанные зажимания в подсобке без душа после продолжительных танцев и хотя бы презервативов под рукой к полноценному сексу вряд ли располагали. Мгновенно обуял стыд, что он – педагог, который рассказывал своим ученикам о важности обдумывания каждого следующего шага – сам повёл себя подстать опрометчивому школьнику в пубертате. — Да, конечно, я понимаю, поэтому… — Поэтому, — внезапно прервал его Леви, ловко крутанувшись, чтобы вновь оказаться лицом к лицу, — у меня есть идея получше. — Что ты..? — ошеломление заплескалось на дне зрачков. И стало лишь множиться, когда Эрвина на грубоватый манер толкнули в грудь к противоположной стене – подальше от многострадального стеллажа. Он почувствовал, как стремительно пуговицы разъединились с петельками, а по больше не скрытому ничем торсу хаотичными жестами заметались вспотевшие ладони. Теперь напирал уже Леви: следом захватил за основание шеи, заставив пригнуться к себе, и с завидной быстротой вовлёк в новый поцелуй – влажный, до безумия жадный. Его природная строптивость вдохновляла своей безукоризненностью. Взбудораженный, всклокоченный, с почти алчным пламенем в глазах, он цеплялся и впивался так, будто присваивал себе несметные сокровища. Оторвавшись от вконец истерзанных губ, Леви разгорячённо, с хитрецой прошептал: — Стой смирно. А потом столь спешно подался ниже, что Эрвин обомлел. Донёсся глухой звук соприкосновения коленей с полом, но их владельца, казалось, это совершенно не волновало: он ухватился зубами, чтобы потянуть за ширинку, одновременно силясь расстегнуть ремень. Смотрелось с высоты чересчур впечатляюще, просто глаз не отвести. Под шумные вздохи Эрвина (происходящее возымело соответствующий эффект) пряжка кратко брякнула. Брюки оказались спущены к коленям. Осталось только одно препятствие. Не сбавляя оборотов, Леви поцеловал мышцы внизу живота, прикоснулся губами под пупком и скользнул от края трусов к влажному пятну – прямо туда, где под тёмной материей скрывался требующий внимания член. Горячее дыхание обожгло даже сквозь преграду и подарило новую порцию истомы, стоило искусителю приласкаться, начать всасывать сырую ткань. Внутри у Эрвина завязало пуще прежнего, когда добавились неспешно перебирающие по выпуклости пальцы. Его явно дразнили. — Леви… — лихорадочно зашептал было он, но оказался не прав. Не дразнили – разогревали. И похоже, что довольно успешно. Потому что резинка в мгновение ока оказалась оттянута – терпения не хватало ни у кого. Последний рубеж можно было считать пройденным, когда бельё отправилось вслед за брюками. — Ничего себе, — зачарованно перебил присвистнувший Леви. — Да тут размерчик для настоящих ценителей. Эрвину ужасно, запредельно хотелось прикосновений, точно томившемуся в темнице несчастному хочется ломтя хлеба. И едва изнывающий член бесцеремонно сжали у самого основания, по помещению разнёсся сдавленный, выразительный стон. А ведь это, скорее всего, только начало сладострастной пытки. Хоть бы это было так. Дыхание затаилось, когда плашмя лизнули головку, затем накрыли её губами, смешивая собравшуюся во рту слюну с предэякулятом. По ногам до самых пят прокатился ток. Новые стоны застыли за сжатыми зубами. В намерении подарить незабываемые ощущения Леви был настроен серьёзно. Настолько, что нежил самую чувствительную зону мокрым скольжением губ и ласкающим уздечку языком. С чувством, с толком кружил проворно и до соблазнительности грациозно. По наитию или благодаря мастерству, от него источалась аура непременного знания того, что именно нужно сделать. Немного погодя, он двинулся чуть вперёд, обхватил губами плотнее, создавая вакуум. Эрвин вёл себя слишком несдержанно: дышал шумно и почти мелодично постанывал. Надо же, ещё недавно фантазировал, как заставит умолять о собственном снисхождении во время самой тесной близости, а теперь стоит, с прилипшей к щекам краснотой, с силой зажимающий себе рот ладонью, и готов уже сам бессвязно лепетать просьбы о продолжении столь великолепного действа. Леви тоже сорвался на стон – глухой, утробный из-за занятого рта. Блаженно прикрытые веки вместе с становящимися чаще движениями головой говорили сами за себя – ему и самому, похоже, крайне сильно нравилось происходящее, нравилось пробовать Эрвина на вкус. Ладони тоже не находились без дела: одна, обнявшая ствол, неспешно проходилась по нему, другая – ухватилась за бедро, непреднамеренно оцарапывая кожу. Изводил он искусно: давил твёрдым кончиком языка под головку, выписывал восьмёрки (может и не их, но ощущения были просто потрясающие), изредка выпускал член из «плена» полностью – разность температур моментально доводила Эрвина до головокружения. Тогда же наступали мгновения едва уловимых касаний вдоль, напрямик к не оставшимся обделёнными отяжелевшим яйцам. Он то массировал их, то втягивал в рот томяще медленно и целиком, смаковал тщательно, после как ни в чём не бывало возвращаясь к прежнему занятию. А губы? Точно раскалённое железо – горячие, мокрые от поблёскивающей слюны, они сдавливали крепко, но не слишком, скользили плавно, но дерзко. Казалось, весь процесс соткан из незримых противоречий. От того бушующая кровь прилила к паху сильнее, вынуждая выдыхать уже бесконтрольное: — Да… Да-да, вот так! — мутная, потемневшая до морской синевы пара глаз устремились вниз, внезапно встретившись с другой, прекрасно-сизой. Её обладатель издавал громкие причмокивания, будто бы лакомился чем-то запредельно изысканным, и глядел исподлобья так нахально, что можно было поклясться, – не предавайся он сейчас делу, всю картину дополняла бы довольная ухмылка. — Леви, пожалуйста, не… Не останавливайся… Леви, впрочем, останавливаться и не планировал. Внезапно, как по велению высших сил (или всё же по велению Эрвина?) взял глубже. Член чуть больше, чем наполовину скрылся в манящем тепле. Вперёд. Обратно. Под бессвязный лепет того прежде недосягаемого учителя, ныне льющийся негой в уши. Как же упоительно! Настолько, что рука сама потянулась ублажать себя, представляя на месте своей подрагивающей, погрязшей в вязкости ладони другую, куда больше, с проворными длинными пальцами. Одна мысль об этой хватке заставила забыться и сменить ленивые поглаживания на более резкие, прерывистые, быстрые. Всё как в тумане. Всепоглощающем, густом, непроглядном. Таком, что сердце беспрестанно рвётся прочь из груди, ближе к чужой, широкой и крепкой. Таком, что хочется кутаться в нём. И никогда не выбираться наружу, туда, где они друг другу никто. Неприступный историк и смурной уборщик. Две линии судьбы, которые никогда не пересекались. Так было прежде. Но теперь-то всё будет иначе, верно? На следующий раз Леви расслабил глотку максимально в рьяной попытке вобрать до конца. Моральный голод утолился лишь на крупицу, уткнуться носом в лобок так и не вышло – эту громадину он не смог бы поглотить полностью чисто физически. Сверху разразился низкий хрип. Видимо, Эрвин окончательно потерял способность мыслить. Вся кровь напрочь покинула мозг, потому что он моментально схватил за затылок, взъерошивая тёмные волосы, надавил, удерживая на месте, а сам двинулся навстречу. На доли секунд его не остановили ни широко распахнутые от неожиданности блеклые глаза с непрошено скопившейся слезинкой в уголке, ни гортанный всхлип – явный признак того, что Леви подавился. Пока не почувствовались сначала упирающиеся в бёдра руки с последующей парой увесистых хлопков. А затем вцепившиеся мёртвой хваткой в запястья пальцы. Смитовский разум в который раз высвободился из забвения. Он почти испуганно убрал руки. Леви тотчас отринул, заходясь кашлем и тяжело хватая ртом воздух, будто тот всё никак не мог прорваться в лёгкие. — Ты… Чё творишь, придурок? Я ж чуть не откинулся, — сквозь одышку просипел он. — Ещё раз… Так сделаешь без предупреждения, и я… Оттяпаю зубами тебе всё, что ниже пояса, понял? Накатившая злость тут же схлынула, едва окатило невразумительным бормотанием с извинениями. Большая ладонь Эрвина аккуратным жестом провела по виску, убирая прилипшую ко лбу чёлку. Леви не дёрнулся, только озадаченно зыркнул вверх. Смит вновь склонился над ним, смотрел из-под полуопущенных ресниц так, что внутреннее «я» готово было кричать от любования в ответ. А в параллель перебирал неровно подстриженную смоль волос, успокаивающе гладил по щеке самыми кончиками пальцев, вынуждая душу тлеть огнями костра, дотрагивался столь нежно, что любое «не лезь ко мне» превратилось в «пусть делает всё, что на ум взбредёт». Долго метаться или раздумывать не пришлось. Рука сама собой примкнула обратно, чтобы совсем скоро довести себя до пика под пристальным наблюдением со стороны, когда Леви нарушил тишину, а с ней и трепетность момента: — Считай, твоя выходка и была предупреждением. Сделай это так, как хочешь. Надо же, любому другому он бы и дотронуться до себя больше не позволил. Но после этого ласкового соприкосновения с кожей, после света этих чёртовых безбрежных глаз, после такого давления, страсти, после того разговора в коридоре… Это казалось самым правильным. Жаждалось разрядки, своей и чужой. Пусть Эрвин берёт за волосы, хватает, тянет, пусть оттрахает в рот так, чтобы искры из глаз сыпались. Ему дозволено. — Давай, — повторил нарочито медленно облизнувший губы Леви. И разомкнул челюсти пошире, охотно выставляя напоказ язык. От столь прелестной картины завёлся бы и неисправный будильник. Что уж говорить об Эрвине: окончательно ставшие пунцовыми щёки с полными ненасытности глазами и объятое страстью тело. Он стремглав сжал волосы у корней в кулаке, чтобы размеренно скользнуть в так любезно открытый рот. Поразительно, но на сей раз Леви почти не поперхнулся – с готовностью принял до своего упора, невзирая на то, что дышать получалось через раз, если получалось вовсе. Вскоре кладовую заполонило хлюпанье. Границы стёрлись, ведь каждый раз удавалось упереться в заднюю стенку рефлекторно сжимающегося горла. Было так волшебно, что Эрвин на секунду подумал, что мог бы отключиться от удовольствия. Не возникло и мысли перестать засматриваться на того, кто сейчас возносил его высоко над землёй: слюна тянулась нитями, стекала по подбородку, капала на блестящую от пота грудь; глаза закатились, а тонкие брови нахмурились, когда Леви мелко затрясло. Всё тело будто накрыло волной, оркестр человеческих эмоций достиг апогея. По конечностям прошла рябь, показалось, до хруста суставов. Последовало громкое – услада для ушей – мычание. В голове закрутилось: «Эрвин, Эрвин, Эрвин». Его собственный опьяняющий катализатор, его предмет тихих воздыханий издалека. Такой близкий сейчас, сексуальный, донельзя вкусный. Рука выжимала скорость на максимум, и, немного погодя, он излился, пачкая в вязкости пальцы, а вслед окропляя семенем живот. — Ха-а-а! Я тоже скоро… — прерывисто прорычал с силой закусывающий губу Смит. Подвергнувшись предоргазменной дрожи, он задвигал бёдрами энергичнее. Разгулявшаяся по венам похоть заискрила, как от контакта оголённого провода с водой. — Леви, я на пределе, я сейчас… Тот, ещё объятый последствием полученного экстаза, – отключённый мозг и сводящее судорогой тело – до боли впился пальцами в крепко сжатые от напряжения ягодицы Эрвина, не желая отстраняться даже в момент кульминации. Поддался ритму, растворяя чужой рассудок в океане приятных ощущений. Шея затекла, колени болели, а челюсть начала неметь, но Леви не останавливали такие мелочи. Не останавливало ничего. Грезилось распробовать его всего, полностью, без остатка. — Ты хочешь, чтобы я..? — в таком отчаянном старании притесниться распознался намёк. Голос при незаконченном вопросе хрипел, ломался, дрожал подобно тонкому стеклу. Зрение расфокусировалось. Но удалось различить, как Леви согласно моргнул, почувствовав пульсацию на языке. Всего лишь миг. Эрвин в последний раз толкнулся поглубже и замер. Душу словно мотнуло в параллельную реальность. По помещению прокатился вскрик. Померещилось, что ноги вот-вот перестанут держать. Перед глазами взорвались искры, распадаясь на тысячи осколков, когда он феерично кончил под долетевший до ушей чавкающий звук снизу. Пляшущие цветные пятна стали складываться в чёткие образы не сразу. Но как только сложились, можно было обозреть Леви во всей красе: наполовину обнажённого, распалённого, покрасневшего от нехватки кислорода, пытающегося отдышаться да торопливо облизывающего уголки влажных губ, чтобы не проронить ни капли. Наверное, именно так выглядит первообраз прекрасного? Определённо да. Оргазм окончательно сделал подкошенный алкоголем мозг пустым. Но зато привёл в действие руки, расхлябанными движениями натягивающие нещадно испачканное бельё с брюками обратно. А вот ноги-таки подогнулись сами-собой, ведь идея опуститься на корточки, дабы приникнуть к липким губам показалась невероятно манящей. Так Эрвин и поступил, приподнимая острый подбородок. — Ну чего так смотришь? Ждёшь, что я скажу «спасибо за ужин»? — вымотанно хмыкнул Леви, стоило вкушающему солоноватый привкус поцелуя Смиту отстраниться, с пьяным азартом начиная игру в гляделки. — Почему же? Это мне нужно тебя благодарить. Ты был неподражаем. Леви от повисшей неловкости замолчал. Только кашлянул ещё раз – нервно. Пытаясь найти себе хоть какое-то занятие, чтобы отвлечься, он проследил за лунным светом, пробивающимся из узкого оконца под потолком, после него глянул на рассыпанные склянки с чистящими средствами, опрокинутую тележку, разбросанные элементы одежды. — Ну и бардак мы тут устроили, — брякнуло в тишине. Леви, наверное, хотел разбавить обстановку. — Повезло тебе, что… Слова начали затухать, разносясь слабым эхом, но не настигая восприятия Эрвина. Вконец развезло. — Эй!.. После сумасшедшего микса горечи алкоголя и сладости недавнего секса вновь захлестнуло болотной мутью. Пришло расслабление. Вместе с щелчком воображаемого рубильника память отключилась.***
And Sunday always comes too late
Воскресное утро встретило распростёртыми объятиями, сотканными из жажды выпить как минимум целый бассейн воды и с трудом разлепившихся к полудню глаз. Угораздило же напиться! Эрвин не сразу осознал кто он и где находится – самая неприятная часть алкогольных похождений. Взгляд полоснул по привычному виду из окна, а вместе с тем и по узнаваемому убранству комнаты. Ну хотя бы проснулся в своей кровати, уже хорошо. Стоп. Что вчера случилось? Финальным ударом для трещащей головы стал разрывающийся от звонка телефон. Его удалось нащупать на полу под брошенной перед кроватью сворой вещей. На слепящем глаза экране высветилось: «Майк». — Алло? — вымученно протянул Смит, когда еле попал на кнопку приёма вызова. — Ты там живой? — из динамика смартфона зазвучал низкий смех. Майку, похоже, было куда лучше, чем ему. — А то до тебя не дозвониться. Куда вчера свалил? — Живой. Вроде бы, — сказанное доходило с натягом. — В смысле? Разве я добирался не с вами? — Нет, старина, — опроверг догадки друга недоумевающий Майк. — Мы-то с Нанабой, как и планировали, позвонили Гергеру, он нас забрал. А вот тебя посреди гулянки неплохо так шарахнуло. Ты такой воодушевлённый был, сказал про какое-то важное дело и ушёл. О-о-о, не помнишь, что ли? — Не особо, — пробухтел Эрвин. Под коркой мозга затрепыхались множество возникших вопросов, ударяющих по макушке, как отбойный молоток. Чтоб он ещё хоть раз согласился потакать подначиваниям Ханджи! — Мы выпивали, а потом… Глаза внезапно разверзлись, как только обрывочно замелькали вчерашние события. — Я перезвоню, — накатившее смятение заставило положить трубку прежде, чем Майк начнёт о чём-либо расспрашивать. Музыка. Украшенный спортивный зал. Полумрак подсобки. Расстегнутая одежда. Жар. Подгибающиеся ноги… Леви. — Нет-нет-нет, — Эрвин неслабо хлопнул себя по лбу, не обращая внимания на вмиг усилившуюся ломоту в висках. — Вот чёрт! Что я натворил?..