— Проснись ты уже в реальности, курица. В этом мире никогда ничего не может идти по плану. Чем дольше живёшь, тем больше понимаешь, что в этой реальности существует только боль, страдание и тщетность.
— Думаешь, по этой причине люди формируют собственные иллюзии? Чтобы не чувствовать боль?
—Ну, скорее всего. Хорошо жить, когда чёрное и белое не перемешиваются — чёткие определения всегда облегчают жизни, исключая размытость границ в отношениях с другими людьми. Люди… Люди — странные существа.
— Ой, тебе ли судить об этом? Ты — мудак в моей голове, ты даже не существуешь в реальности.
— Хах, детка… о чём мы только что говорили? Реальность — штука сложная и неоднозначная.
С усталостью от утреннего срыва я заваливаюсь на кровать, а потом и вовсе вырубаюсь. Просыпаюсь лишь к трём часам дня, потому что телефон нещадно так разрывался — отец, Фукуи-старший, Окамура, Фукуи-младший. И всем от меня что-то надо в воскресенье! Первый и единственный, кому я звоню, это отец. — Я надеюсь, что случилось что-то действительно серьёзное, раз ты меня разбудил. По ту сторону слышится тяжкий вздох: — На улице такая хорошая погода, а ты спишь. — Стоп, а ты где? Ты разве не?.. — Я ушел по магазинам. А почему я тебе звоню? Ну, я нашёл очень красивое платье, которое сядет на тебя идеально. Мы можем его купить, чтобы ты на приёме выглядела сногсшибательно. — Мне б твой энтузиазм. Кстати, когда мы едем к твоему компаньону там?.. Отвертеться точно не получится. Отец дал мне это понять ещё позавчера, когда мы вновь подняли эту тему. — О, ну… В следующую субботу. Но я предлагаю тебе в пятницу после занятий сесть в машину, чтобы отдохнуть и погулять по Токио. А в воскресенье вечером вернёмся. — Два дня? В Токио? Тогда не забудь купить мне два килограмма успокоительных и полкило валидола, а? — саркастически бухчу я. — Очень смешно. Так что давай одевайся и спускайся, я сейчас вернусь за тобой. Нехотя натянув на себя худи и джинсы, а также убрав волосы в слабую косу, я выпиваю чашку недопитого утреннего кофе и запираю квартиру на ключ. Гуляя в японском торговом центре, я жмусь к отцу и стараюсь не подымать глаз, чтобы не сталкиваться со всем тем, что меня окружает. В Японии около ста двадцати пяти миллионов населения, к тому же, мы живём в не самом маленьком городе. Воскресный торговый центр уступает только станции Синдзюку, которая имеет шестьдесят выходов и ежедневно пропускает три с половиной миллиона пассажиров. Япона мать, бочка с сельдью. — Говоришь, в Токио поедем? — начинаю я, рассматривая платья в каком-то бутике. И этот разговор завязывается для того, чтобы отец не поднял определённую тему. Чёртов садист, знает же, что именно у меня болит. — Да, думаю, это хороший вариант, чтобы развеяться. — Я однажды развеялась. И еле как нашлась. — Ха-ха, ты про то, как ты умудрилась потеряться на станции, а потом и вовсе укатилась в какой-то отдалённый райончик? Мы с отцом уже не в первый раз в Японии. Скажем так, мы летали сюда каждый год –в основном, конечно, летом, — потому что тут лучший друг отца, а по совместительству его главный компаньон, и в одну из таких поездок я даже смогла потерять своего двухметрового отца в толпе японцев, уехать в жопу Токио, когда мне было девять. Это фиаско! Если бы не какой-то добрый дядечка, нашедший меня, я бы так и осталась жить где-то в… в… уж лучше я культурно промолчу где… Правда в прошлом году он летал один, да и то, мне пришлось его пинками гнать сюда. Он боялся оставить меня одну дома, потому что прошлым летом я была ещё куда более нестабильна в своём психическом состоянии, нежели сейчас. Но те два месяца одиночества меня совсем не напугали. — Как тебе это платье? Папа протягивает мне чёрное приталенное платье с поясом и юбкой-солнцем чуть выше колена. —Давай по старинке: я найду себе мрачный готический брючный костюм, сворую у тебя чёрный галстук и пойду так? Круто же? — Ты не на похороны идёшь. — Ну это смотря как посмотреть… — Что? — А, нет-нет, ничего, — я вздыхаю и возвращаюсь к стенду с манекенами. — Будь оптимистичней, иначе я тебя наряжу в розовое платьишко и заплету тебе две косички. Лучше уж застрели меня сразу, папа. Мы бродим по центру ещё несколько часов. Изрядно проголодавшись, усаживаемся на фудкорт, чтобы поесть. Любимая отцом фунчоза, мой любимый суп-тофу. К удивлению, здесь, в самом дальнем уголке, тихо и практически нет людей. — Кстати, там Масаоми будет, — невпопад говорит отец. Пару минут назад мы обсуждали возможность покупки косметического протеза на правую руку. Неэффективно, но выглядит по-человечески. — Что? — переспрашиваю я. — И его сын тоже, — добавляет он. — Ох?.. Сейджуро? Мы последний раз виделись перед девятым классом… Два года прошло. Лучший друг моего отца — Акаши Масаоми. Они познакомились около двадцати лет назад во время одного из экспо, посвященного новейшим разработкам в области медицины. Тогда Акаши-старший только начинал вести дела, как и мой отец. Из-за схожести направлений бизнеса, они и стали дружить. — Да, Хеля, прошло два года. Скучаешь по Сейджуро? — Пф, — я равнодушно фыркаю и жму плечами, — не особо. Мы никогда не были близкими людьми. — А как же ваши переписки по ночам? Ты ж ночами не спала, пока вы обсуждали баскетбол и шахматы. Он поигрывает бровями. — Нихрена подобного. Это было единожды, не перегибай, — буркаю я. — Вот и будет о чём поболтать. Ну а что мне остаётся делать? Не плакать же мне тут. В понедельник после уроков меня ловит в коридоре Окамура. — О-о-о, Хельга-сан! Мы тебе звонили вчера, а ты не отвечала. Всё хорошо? — Yeah, I’m fine, — отвечаю я на английском не подумав. Просто песня, играющая в наушниках, несёт в себе этот смысл. — Прости, просто задумалась. Часто люблю разговаривать у себя в голове на английском. Что случилось? — Мы хотели позвать тебя погулять и поиграть в баскетбол. Мой вздох настолько тяжёлый, что он спокойно может проломить пол. — Когда у тебя день рождения? — спрашиваю я. — Что? Первого сентября. Зачем тебе это? — Да так, есть одна идея для подарка. Ушные палочки, мать твою, чтоб он услышал, что я ненавижу баскетбол и всё, что с ним связано. — Вообще, спасибо за предложение, но я пас. — Кенъичи, ты идё… О, Хельга-сан, давно не виделись. А я уже начала переживать, где же верная блондинка этого японского Дуэйна Джонсона. Вспомнишь солнышко, вот и лучик. — Кстати, ты не видела Химуро? Он же с тобой в классе, да? — Именно, — соглашаюсь я с Фукуи. — Что такое? Он, вроде бы, отошёл куда-то с парнем, лица которого я не вижу из-за того, что он превышает мою видимость. Высокий, ещё с такими лиловыми волосами. — О, так даже лучше. Они с Мурасакибарой однозначно в буфет пошли. Ты идёшь? Пожрать — это святое. Особенно для того Лунтика. Как вспомню, сколько вокруг него стояло чашек из-под десертов в кафе… — Я хотела пойти почитать… — моё мнение, впрочем, вертели на одном месте, потому что меня уже под белы рученьки ведут в сторону кафетерия. Мы находим их достаточно быстро. Только вот полчища первоклассниц вокруг столика напрягает. Усевшись, я краем глаза замечаю кучу ревнивых, скрытых взглядов в свою сторону, но не обращаю внимания. Тц, было бы за кем тут бегать. Печально красивые парни, как правило, типичные Казановы — Химуро не производит впечатления бабника и ловеласа, но моё чутьё меня редко когда подводит. Всё-таки, жопа — не только лучший навигатор в этой жизни, но и магнит на приключения, анализатор обстановки, воплощение чутья, что ещё? Муравей опять съедает столько, сколько не съедает школьник за неделю. Ну и аппетит. Химуро с невозмутимым лицом рассматривает окружающую обстановку. Ох уж этот холодный циничный взгляд. — Скоро межшкольные. — А? — переспрашиваю я. — Это один из трех основных турниров по баскетболу. Проводится каждый год в летнее время с целью определения наиболее сильных баскетбольных команд среди Старших Школ. Каждая из команд должна сначала оказаться в тройке лучших своего региона, прежде чем пройти в основной этап Межшкольных, где она встретится с лучшими командами из других регионов. Б-а-с-к-е-т-б-о-л. Он меня преследует! Это страшнее шарнирной куклы, которая что и делает, как появляется на каждой скамейке на ночном кладбище! Это проклятие хуже, чем постоянная головная боль! — Ты придёшь поболеть за нас, Хельга? И взгляд серо-зелёных глаз Химуро впивается в меня. — Ох, вынуждена вас огорчить, но нет.Ичи появляется буквально из воздуха — как и всегда. Усаживается на плечи Тацуи, а я шарахаюсь от неожиданности.
— Ёпт! Ты меня напугал! — восклицаю я мысленно.
— Ох, детка, я тебя не пугаю, я же не зеркало. Короче, сходи уже ты на этот долбанный баскетбол.
— И не подумаю.
— Может, он перестанет тебя преследовать? А то каждый раз, когда ты так реагируешь, мой внутренний мир рушится. Камнепад из твоих грёз…
— Ну ты и кретин, Ичи.
— На себя посмотри. Чтоб ты свадьбу в Макдаке отмечала, курица неблагодарная! — он надувает пухлые вишнёвые губы и складывает руки на груди.
— Ой! Да чтоб… чтоб… да чтоб тебе в бане чайной ложкой можно было прикрыться!
— Хельга-сан? Меня вновь одёргивает Фукуи. Что за привычка? Япония — страна для интровертов, а не для таких тактильных людей, как Кенске. Дружище, японские корни в тебе идут рецессивным геном, нежели доминантным. Фи, фи, фи, не трогайте меня лишний раз. Я мизофоб, отвалите! — Что? — Ты минут пять смотрела в одну точку, кажется, даже не моргала.— Ты глянь-ка, а! Какой внимательный юноша! Делаю ставочку, что ты ему приглянулась.
— Свали нахер, по-братски.
— Включай всё своё женское обаяние, дама-киборг! Он явно запал на тебя.
— Ага, разбежался, хорёк ты пошлый! Пошёл вон.
— И вот опять… Хм, как бы ему объяснить, что я всё время разговариваю с каким-то Итачи Учихой на минималках, которого почему-то вижу только я? Интересно, тут есть локальные шутки, про зелёных человечков и шапочки из фольги? У меня у дядюшки Арво была такая шутка — любил подойти, натянуть на тебя шапку из фольги, а потом изображать шок и ужас, рассказывая о том, что всякие грейсы прилетают из космоса… Ах, если старость, то только такая. После уроков меня силком притащили в клуб. Я уже и не помню, что я записывалась в литературный кружок. Немолода я, чтобы помнить все мелочи! Итог: мне нужно готовить сценку для какой-то постановки! Более того, мне нужно выбрать самой роль и всё подготовить. Япония — та страна, где школьники подготавливаются к фестивалям, праздникам и конкурсам практически без помощи учителя. Вспоминаю своё школьное время — сборище тупых болванов, которые не могут распределить, кто какой билет готовит. Моим напарником, по велению судьбы, становится мой «семпай» — Фукуи. Я бы удивилась, если бы это был не он. Чувствую себя стеснительной японочкой в дешёвой дораме. Или как там Ичи говорил? Я превращаюсь в шонинскую школьницу из сопливой романтик-истории? Как бы это всё в типичный ситком не переросло, иначе я смогу назвать свою жизнь тотальным провалом. Мы выходим из клуба, когда уже достаточно стемнело. Я натягиваю на голову капюшон, на лицо маску, вздыхаю и смотрю на Кенске. Просто он внимательно изучал меня, пока я собиралась. — Что такое? — с недовольством и усталостью спрашиваю я. — Ты уверена, что хочешь разыгрывать именно эту сцену? Я про неё впервые слышу… Да и не слишком ли это жестоко? — Ну… западные авторы отмечали жестокость русских дуэлей и называли «узаконенным убийством». В Европе стрелялись на расстоянии примерно двадцати пяти — тридцати пяти шагов, в России — на пятнадцати — двадцати. И если в Европе обычно обоюдный промах завершал дуэль, а честь противников считалась восстановленной, то в России часто принимались условия «до решительного результата» — то есть до смерти. — Дуэль? Из-за чего? Это было что-то серьёзное? Я вздыхаю: — Ох, Фукуи-сан, ты ещё многого не знаешь в этой жизни… Любовь с давних пор воспевают поэты и писатели, художники изображают на картинах, актёры играют на сцене театра. Любовь заставляет людей порхать, как бабочки, превозносит их до небес, дарит ощущение счастья, радости. Но из-за любви иногда происходят трагические события, даже развязывались войны между странами. — Звучит так, будто бы у тебя уже был опыт большой любви… — тихо шепчет он. — Не буду скрывать — был. Но я зареклась самой себе, что больше не буду любить. Знаешь, когда люди уходят — это так дерьмово, что в петлю лезть хочется. Ладно, давай мы не будем это обсуждать, лады? Поговорим о дуэли. Тебе нужна предыстория всего этого конфликта или просто эмоции сыграем? Хотя, чтобы прочувствовать, нужно знать. — Согласен, — Фукуи ведёт плечом. — Ну, конфликт между вспыльчивым Пушкиным и офицером Кавалергардского полка Жоржем Дантесом имел под собой серьёзную основу. За три месяца до смертельной дуэли писатель из анонимного пасквиля узнал, что его жена Наталья тайно встречается с бароном Дантесом, и поэтому Александр Сергеевич торжественно объявлялся членом «ордена рогоносцев». Да, представляешь, даже в тридцатые годы девятнадцатого века гуляли такие термины, фух. Стерпеть подобное честолюбивый Пушкин не смог и вызвал Дантеса на дуэль. Впрочем, этой схватки у барьера хитроумный француз избежал, поскольку по подсказке приёмного отца голландского посла барона Луи Геккерена спешно сделал предложение свояченице Пушкина — Екатерине Гончаровой, что привело к временному примирению. Женившись, Дантес продолжил распространять «казарменные каламбуры» про семейство Пушкиных. После этого его отчим получил оскорбительное письмо от Александра Сергеевича, знавшего, что данное послание обязательно повлечёт за собой новую дуэль. — Хельга-сан, ты такая умная. — Просиди полтора года безвылазно в квартире, я посмотрю, каким ты оттуда выйдешь. Я рассказываю обстоятельства той дуэли до тех пор, пока мы не заходим в небольшой сквер, расположенный в квартале от школы. Здесь немноголюдно, а асфальтированные дорожки освещаются декоративными гирляндами и фонарями. Красиво, что ещё сказать. — Почему ты сидела дома полтора года? Тебе не надоело? — нотка участия в его голосе заставляет меня поднять глаза и остановиться. Интересно, слушал ли он меня до этого? Я зря пятнадцать минут распиналась про дуэль Пушкина? Усевшись на ближайшую скамейку, я снимаю перчатку и вытягиваю правую руку вперёд. Бледно-белый свет падает на протез, и на миг мне кажется, что я ощущаю тепло. Благо, именитые «фантомные боли», вроде бы, меня обошли стороной. Они встречаются не так уж и часто, так что… хотя бы в этом мне повезло. — Я хочу жить, как нормальный человек, — признаюсь я, — но я боюсь. Я чувствую себя уродом и неполноценным членом общества, чувствую себя как прокаженная, на которую все косятся, которую все обходят за километр, которую выбросили из спорта, как ненужную куклу: сломалась, несите новую. У меня жизнь в один день рухнула. У меня было всё: друзья, мечты, цели, амбиции. А теперь что? Посмотри на меня, я даже в социум выйти без паники не могу. Если бы не ты с Окамурой, я бы не знала, что и делать. Фукуи подсаживается ближе. — Что случилось с твоей жизнью? — Я потеряла руку и саму себя, — утаивать всю историю того года, как выясняется, очень тяжело. Мне нужно ещё пару минут, чтобы перевести дух и успокоиться. Хоть я и говорила это всё невозмутимым тоном, внутри меня подымается лавина из боли и отчаяния. — Тот, кто говорил, что мечты вечны, просто лживый ублюдок. Он просто плавал в своих грёзах, но никогда не мечтал по-настоящему. И в один день я поняла, что мечты, сука, слишком хорошо горят. Разлетаются серым пеплом, словно снег, прямо на небо… Мы оба молчим. Я сетую на себя за то, что излила душу, а он, обескураженный таким рассказом, просто не знает, что сказать. Неудивительно. Спустя семь минут тягучего молчания я подымаюсь и отряхиваюсь — по привычке, так сказать. — Фукуи-сан, наверное, я слишком много на тебя вылила, прости. Просто иногда капля выплёскивается из стальной чаши терпения. Извини, если причинила тебе неудобства. Уже стемнело, стоит возвращаться домой, а то тебя могут потерять, — я делаю небольшой поклон. — Всё в порядке. Кажется, мы живём с тобой в квартале друг от друга. Пойдём до перекрёстка вместе? Я соглашаюсь, а по пути понимаю, что этому парню слегка неуютно в моей компании. Может, дело в том, что я иностранка. У эстонцев и русских, коих в моей родне предостаточно, методика воспитания, как и у всего мира, категорически разнится с японскими семейными устоями. Мы по-другому смотрим на мир, мы не чтим традиции так, как делают это на Востоке, мы не отдаём такую часть нашей жизни правилам, работе, религии. Европа так проста, что жизнь в Японии кажется таким камнем на шее. — И ещё, — прошу я, когда мы останавливаемся около светофора, где мы обычно расходимся. Сегодня с нами нет Окамуры, ведь он не записан в литературный комитет. — Фукуи-сан, не упоминай при мне баскетбол: не зови меня поиграть в него, не зови меня на турниры и соревнования, не спрашивай у меня про то, что я думаю о последних играх. Пожалуйста, не делай этого. — Ты так не любишь баскетбол? — с придыханием спрашивает Фукуи. — Тут всё сложнее, чем может показаться. Я не хочу об этом говорить. По крайней мере, сейчас-таки точно. Мы расходимся. Коротко кивнув головой, я скрываюсь за поворотом, втыкаю второй наушник и делаю громче музыку: «С чистого листа! Просто став одним из тех, Кто робеть не стал, начиная свой разбег. Вверх, расправив крылья, и веря в свой успех, Смел сон сделать былью обычный человек. Шансы выжить — ноль из ста, против смерти шел один на один. Кровь дразнила высота, и жёг Солнца нервы адреналин. Без сожаления, вновь за спиной слыша смех. Выжав сцепление, взял направление вверх.» Кто-кто, а вот Лу точно фигни не скажет. И иногда мне так хочется отречься от прошлого, которое висит тяжелыми оковами и не даёт мне шагнуть в светлое будущее с чистой душой и свободным разумом. Но, как мне кажется, боль впилась в меня, стала единым целым. И как ты не старайся — не справишься. Я не хочу сгнить в осколках своей веры к восемнадцати годам. И думаю, что можно попытаться увидеть в этом мире что-то, что светлее чёрного. В любом случае, я ничего не теряю, потому что самое ценное, что я так восторженно любила, я уже потеряла. С этими мыслями я захожу домой. На пороге меня встречает отец. — Кажется, у нас с тобой проблемы, Хельга Илвес, — начинает он, нахмурив брови. Парам-пам-пам. Если он складывает руки на груди, это значит лишь одно — мне крышка.