псевдолог
20 сентября 2022 г. в 16:04
В Санкт-Петербурге, черной страшной непроглядной зимой, в кабинетах одного из известных всякому университетов, молодой лаборант Марий Петрович Лучинин разговаривал со своим товарищем — Емельяном Васильевичем Бедоковым, прибывшим на рабочее место чуть погодя десять минут, и удачно устроившись под рукой, вещая, мол: «Марий, Вы слышали что говорят?».
— Где говорят, Мелёша? В троллейбусе, на который Вы опоздали утром? — на это ничего не последовало, Бедоков лишь поправил свою светлую почти-рыжую кудрю, и забавно схмурил брови, продолжая начатый рассказ.
— Вы слышали, что призрак завелся в университете? — Марий, конечно, улыбнулся, протирая тряпкой колбу, пытаясь понять откуда же идет этил. От нелепого слуха, услышанного Емельяном, или от белых стен лабораторных? Они были так хорошо намыты, так хорошо сверкали, что в них можно было увидеть запросто свое отражение и самому себе улыбнуться, обнажая щербинку.
— Слышал, но я не уверен, что именно про сего конкретного. Из года в год люди придумывают какие-то байки, особенно если заведение старинное, — Марий сам будучи студентом когда-то, смел услышать от вахтерши и усатого неясного патолога, непонятные байки, которые потом ходили по всем корпусам и общежитиям. То призрак какой-то Ломоносовской любовницы, то повесившегося в том году доцента.
— Вас уверю, Марий, это истинная правда. Неделю назад мне надо было в ботаническом саду задержаться. Ничего увлекательного, в самом то деле, было бы. Растения тоже болеют. Было бы! Тут слушайте, — на часах было ровно восемь сорок, как оценил Лучинин, и у него еще были рабочие обязанности, которые должны были отвлечь от «лясоточения», но, сам не зная от чего, заинтересовался, дергая черной пышной бровью.
— Я значит уже собирался уходить, со всеми распрощавшись и получив это дозволение. Темень была кошмарная, а шел по мангровой оранжереи. И в тени пальм, среди влаги этой, я увидал силуэт мужчины. Разумеется, я бы мог по-человечески спросить. Даже возмущенно топнуть ногой, или узнать о том, что то коллега какой-нибудь. Но! Вы просто представьте — черная тьма, разбавленная неясным искусственным светом, и по ней, спиной к Вам, идет неясный человек, в старомодном халате (такие ныне лишь хирурги носят). От него исходило странноватое свечение — бело-желтое, тошнотворное. Он был весь бледный, подобно смерти, он шел криво, как ходят мертвецы. И от него несло формалином — я когда еще диплом писал, помню, по моргам шнырял, вот точно так!
— Да Вам померещилось, Емельян.
— А вот и нет! Я еще до этого общался с молоденькой аспиранткой, которая говорила мне об этом «призраке». И скажу Вам так, мне кажется этот господин намерен изничтожить сад. Он так коварно смотрел на пальмы. Только вот... — Два лаборанта испуганно переглянулись. — Только вот он на меня потом, в самом конце, обернулся. И у него лицо было, как дыня.
Лучинин готов был бы посмеяться, но он так давно знает Бедакова, знает, что его фамилия абсолютно ему подходит, и если нечисть существует — она бы бегала только за этим несчастным. До чего лицо чужое белое, напуганное, потерявшиеся.
— Извините. — Он ощупывает чужой лоб. — Емельян, Вы температуру бы померили. Мне кажется, Вы заболеваете. Сейчас как раз эпидемия гриппа. При нем бывают галлюцинации… Я Вас у заведующей отпрошу.
— Да-да, может Вы правы.
Вряд ли кто-то захочет поверить в таинственную сущность, истребляющую всю суть долгих трудов исследователей и собирателей. Вряд ли кто-то захочет верить, что эта нечистая сила заметила «кого-то». Не лист зеленый, а зеленое от тошноты лицо. И правда — пахнет гнилостной сладостью, пестрит в каждом оттенке. Помещения заполняются гулом, трещат в учебном процессе, и Марий забывает о рассказанном, полностью увлеченный делом.
Заведующая же, у кое обещано отпрошено, была женщиной пылкой и больше бы ей подошло заведовать в клиниках, а не ботанических лабораториях, да студенческих головах. Низкая полная женщина — медовой тюльпан. Волосы крутились, как у овцы, нелепо переплетая золото и серебро, как делали это средневековые алхимики. Пальцы, но цепкие — сильные. Порою схватит за руку, начнет причитать и раздавать указания, что-то спрашивать, поди вырваться. В ней не было никакой мягкости и нежности, с каждым годом становилась она злораднее и насмешливее. И Лучинин ее безмерно уважал. Доктор Витас того определенно заслуживала, и спорить с этим мог только заведующий научным отделом — ее бывший муж, Агафон Маршалов. Тот появлялся редко, по крайней мере, простому маленькому лаборанту редко удавалось с ним встречаться лично и судить «что это за человек», если не брать годы бакалавра, где на параллели он был педагог, и от того имел о себе самый разный портрет средь языков.
И сим днем почему-то напомнили о себе не только грипп, но и понятие «бывшие супруги». Те активно о чем-то спорили в кабинете, мимо коего пришлось пройти, вжимая в грудь папку с учетностью.
— Я все понимаю, Василия Петровна! Нужно что-то делать с пальмами. Мы первый ботанический сад в стране, а у нас умирают пальмы… И кактусы, кактусы мрут. И все по разным причинам, и все уж какую неделю. — Голос у Доктора Маршалова был красивейший баритон, и непривычно слышать в нем высокую ноту гнева.
— Вот что стало с Роландом от лишней гордыни, Агафон Агафьевич? Если так и продолжится, придется кричать в трубы. Мы, знаете ли, не работаем по принципу «если Агафон Агафьевич не может ничего сделать сейчас, нужно ждать когда у него получится». Так рветесь выше, будто мы милицаи.
— Мы, Василия Петровна, ботаники, и я попрошу помнить нашу цель. Мы должны пытаться, а не уповать на чужую руку. — Марий неловко оправляет халат, ему слышно чирканье о спичечный коробок. Уши чуть краснеют от стыда, нужно поскорее уходить, ему нужно место здесь, он хочет продолжать свое обучение дальше, стать когда-нибудь доктором наук и прочие-прочие, а не глупо обнаружиться «стенным ухом» прямо у порога двери.
— ….Доктор Пурис.
Доносится совсем перед странной загадочной тишиной. Марий Петрович еще не знает, что ровно в это время, через пару недель, он узнает о том, что его товарищ — Емельян Васильевич — пропал без вести. Просто взял и растворился посреди улицы. Вышел из районной больницы, «гриппа нет, перетрудился», и пропал. Уж и невеста его обзвонила, и приехал Марий ее успокаивать. И хотелось верить, через пару дней, что он и вовсе загулял, что скурился и скололся непонятно где, что хоть что-то. Но ничего. Ни трупа, ни следа.
— Да не мог бы он, Серафима. Как бы не хотелось, он ведь мужчина порядочный, ответственный. Бедоватый, но сердце у него большое. Не смог бы он…
— О, Господи, значит убили? — зарыдала бедная девушка, утирая темную дешевую тушь с щеки. Волосы цвета вороного, халат темно-синий, чайник пищащий. Марий чувствует себя излишне неловко; одетый в китайскую куртку, обзвонивший и оббегавший все морги, полицейские участки и палисадники.
— Обокрали может. Полиция ищет. Ты не плачь, Серафимушка, не плачь. Найдется, я сделаю все что могу, правда. Мне жаль, — шептал он ей под руку, как под руку зачитывал свой пугающий монолог Емельян. Может и правда то была? Пришел тот злостный светящийся дух из глубин биологических садов по душу?
— Ты знаешь что-то, Марий?
— Не знаю, Серафима, — почти соврал, и лишь на следующие траурное утро посмел о своей лжи пожалеть. Он помнит тот день досконально. Помнит облупленную штукатурку, белую лестницу помнит, и господина в старомодном халате на ней (такие ныне носят только хирурги). В нос ударял резкий запах формалина, оконный свет мерк по сравнению со странным свечением исходившим от неизвестного.
И он, этот странный некто, смотрел прямо в серые глазенки Мария, держащегося за перила, как держатся старые женщины за сердце.
— Лицо точно дыня, — сорвалось с обкусанных губ.
— Доктор Пурис, — раздалось за углом, и странный субъект, с огромными страшными глазами, странными пятнами и белой слизью в уголках своих губ, отвернулся, исчез где-то вдали, оставив Лучинина недоумевать. Доктор Пурис. Он ли это? Тот ли это доктор, коего упомянул Профессор Маршалов в ссоре с Профессором Витас?
— Вроде одолели. — А это и она, сама с собой говорит, держась за карман и с подозрением глядя на силуэт лаборанта — Не нашелся Емельян?
— Не нашелся. — Быть может надо было бежать за человеком-дыней. Там ведь и был где-то Милеша, то верно.
— Займитесь работой, ее теперь будет много. Вы со своей стороны думаю сделали все что могли, — может Емеля просто перед свадьбой где-то утопился? Зимой. Под лед камнем. Может у Мария тоже грипп, тоже скоро «камнем». Он себя на этом обрывает, чувствуя неловкость от этого разговора, спешит удалиться и сознает необходимость узнать больше о Докторе Пурисе. Он наведается в архивы, в университетскую библиотеку, перероет всю документацию последних лет и даже снова будет посдслушивать.
Только вот, заведующая с ее бывшим супругом видимо что-то знают. Знают, и потому сегодня оба до боли нервозны, притворно расслабленно улыбаясь маленькой победе в оранжереях — странная напасть улеглась. Марий тоже хотел бы присоединиться к всеобщему ликованию, но смеет ли он? В голове только «pus, puris — с латинского, гной».