To Breathe

Чонсон не знает, как они дошли до такого, что начинают они с пиццы, а в следующий момент Хисын уже кричит на него, Джей перебивает его тем же криком, и теперь это переросло в ту же ссору, как и всегда. — Ты вечно должен быть прав, всегда ты прав, а я, блять, тупой. — Я так не думаю, я никогда так не думал, может, хватит говорить мне, что я думаю?! — Ну, а блять, хули нет, ты же сам не будешь мне говорить. — Я говорю с тобой все время! Я говорю тебе все, я говорю тебе больше, чем когда–либо. — Ты все еще, блять, не доверяешь мне! — Конечно, я доверяю тебе! Я люблю тебя! — Ты не доверяешь никому, даже тем, кого любишь, и ты это знаешь! — И вот ты снова говоришь мне, что я думаю и что я знаю. — Ты хочешь, чтобы я заткнулся, так заставь меня. На этот раз Чонсон даже не успевает подумать, что не должен… он просто хватает его за рубашку и дергает вперед, прижимая свой рот ко рту старшего. Хисын запускает руки в волосы Пака и начинает целовать его в ответ, покусывая его губы между поцелуями, и Чонсон чувствует, как что–то внутри него сжимается, отчаянно желая освободиться. Он хватает Хисына за оба запястья и отдергивает его. — Да? — Хисын задыхается от ярости, пальцы хватаются за воздух, цепляясь за ничто. — Да?! — Прекрати. — грубо говорит Чонсон, отталкивая Ли назад и отпуская его руки, отчего тот врезается в противоположную кухонную стойку. Но Хисын не понимает намеков, так что он снова набрасывается на Пака и, схватив его за футболку, прижимает к столешнице. Чонсон тянется к нему и рвет рубашку старшего, в результате чего все пуговицы разлетаются и рассыпаются по полу. Хисын вздрагивает, но через мгновение начинает вытаскивать футболку Чонсона из его джинсов. — Прямо здесь… — выплевывает он. — Прямо здесь, прямо тут… Но Чонсон не может сделать это, не сейчас, не так. Он хватает Хисына за— …намеревался схватить его за волосы, но старший неожиданно дергается назад, и рука Джея прижимается к его горлу. Хисын смотрит и подается вперед, и его горло в пальцах Чонсона, его горло в пальцах Чонсона. — Давай. — шепчет Хисын, и Чонсон сжимает. Нежно. Очень нежно, но этого достаточно, чтобы Хисын задохнулся и вцепился в него, а затем стал совершенно неподвижным, впервые на памяти Чонсона. — Хисын, — шепчет Пак, и он немного ломается, когда говорит это, но… он не может… он просто не может остановиться теперь, не может отстраниться, и только когда Хисын кладет свою ладонь на его руку и начинает медленно отступать в гостиную, Чонсон начинает наконец дышать. Хисын держит его руку на своем горле до самого дивана, но это предел расстояния, которое они могут преодолеть. Чонсон грубо пихает Ли, нагибая его на спинку дивана, тот пытается расстегнуть свои джинсы, но Чонсон не желает его помощи. Не сегодня. — Не шевелись. — приказывает он, и Хисын вцепляется в подушки дивана, широко раздвигая ноги… потом еще шире, и, о Боже, Чонсон так сильно хочет его, что у него дрожат руки, — Стой тут. — голос грубый. Хисын кивает и только крепче сжимает подушки, так, что костяшки пальцев белеют. Чонсону требуется всего несколько секунд, чтобы сходить в спальню за презервативами и смазкой, а когда он возвращается, Хисын все стоит неподвижно, так же, как он его оставил, и ждет. Ждет того, что Джей хочет с ним сделать. А это… он не прав, они оба не правы, это не то, чего хочет Чонсон. Он хочет цветы, парки и романтические ужины… — Давай же… — рычит Хисын. — Не смей оставлять меня в ебаном ожидании. Чонсон на мгновение закрывает глаза, а когда открывает их снова остается только Хисын, только они вдвоем и отчаянный, яростный гнев между ними. Он обходит Хисына и расстегивает его джинсы, затем хватает их и стягивает вместе с боксерами до самых лодыжек. Это ограничивает возможности Хисына раздвинуть ноги, но это почти неважно, если не считать то, как развратно и непристойно выглядит второй, когда это делает. Но сейчас Ли тоже смотрится вполне развратно и непристойно — рубашка разорвана и висит распахнутой, руки напряжены, штаны спущены, задница оголена, он нагнут, а Чонсон наспех достает смазку, наспех подготавливает его. Даже это короткое прикосновение заставляет Хисына зарычать от нетерпения, но теперь это уже в порядке вещей: Чонсону тоже не терпится. Он кладет руку на бедро Хисына и думает о том, чтобы просто сделать это. Просто выебать его, вот так, голым, без презерватива между ними. Он хочет этого так сильно, что на мгновение перед глазами все плывет; он хочет заполнить его, хочет пометить его изнутри. — Хисын… — Быстрее, твою мать. — Можно я без… можно я… Хисын резко поворачивает голову, глаза широко распахнуты: — Что, без чего, без— Ты совсем охренел, что ли?! И это значит «нет». Опять. Несмотря на то, что у Чонсона никого нет и что у Чонсона больше никогда никого и не будет. Несмотря на то, что у Хисына никого не было с той самой первой ночи, когда Чонсон вжал его в постель и прошептал… он хотел сказать «Я люблю тебя» в тот первый раз, но потом, вспоминая это, понял, что на самом деле сказал «Мое». Ох, там было и «Я люблю тебя» тоже, но это было позже, это было уже после — когда Хисын дрожал в его объятиях и крепко сжимал его; во время — он говорил: «Мое, мое, Хисын, Господи, мое». Не то, чтобы Ли возражал. Но ладно, ладно… нет — значит, нет, и вот Чонсон разрывает упаковку презервативов, натягивает латексную оболочку на свой член, хватается за рубашку старшего и грубо толкается в него, заставляя того взвыть. — Вот, — рычит Чонсон, вбиваясь в него. — Ты этого хотел? — Я–ах, Боже–да–жестче, — задыхается Хисын. — Господи, пожалуйста, да… И Чонсон дает ему это. Он отдает ему всего себя и успевает сделать всего пару карательных толчков, прежде чем ему приходится остановиться и сделать вид, что он делает это для Ли. Хисын вытягивает руку за спину, тянется к ладони Чонсона, и сначала младший думает, что тот хочет взять его за руку, что ему нужна поддержка, но… но потом Хисын дергает руку Чонсона вперед и заставляет обхватить пальцами свое горло. Чонсон сжимает сильно, так сильно, так плотно горло Хисына… он не может не, он должен за что–то зацепиться, иначе он кончит прямо сейчас. Но когда Хисын начинает бороться, делать прерывистые вдохи под его хваткой, он отпускает его. Только вот Хисын не позволяет ему. Он вжимает ладонь Чонсона на прежнее место. На этот раз младший использует эту возможность для изучения. Он проводит пальцами вверх и вниз по чужому горлу, обводя ее длинную горячую поверхность. Он аккуратно размещает свои пальцы, избегая артерий, обхватывает трахею Хисына и снова надавливает на нее, одновременно делая несколько неглубоких толчков. Хисын дергается под ним, и Чонсон не может понять, борется ли он за воздух, за более жесткий секс, что он вообще может хотеть… но он все равно позволяет Хисыну сделать вдох, всего один резкий глоток воздуха. И как только тот это делает, Чонсон снова прижимает свои пальцы к его шее крепко–крепко, и он ебет Хисына так жестко, как только может, так жестко, как ему нужно, пока он сам не стонет надрывно, отчаянно над спиной старшего и не кончает глубоко внутри него. Наконец, он отпускает чужое горло, и Хисын задыхается так же сильно, как и Чонсон. Пак тянется к члену парня, но обнаруживает, что в этом нет необходимости… Хисын кончил на спинку дивана — довольно существенное месиво. Чонсон медленно отстраняется, и когда Хисын оборачивается, его шея пылает красным цветом, на коже виден отпечаток пальцев. Чонсон наблюдает за тем, как красный след постепенно исчезает, и Хисын закрывает лицо руками. — Постель? — хрипит тот. — Да, — говорит ему Джей, и они вдвоем сбрасывают с себя остатки одежды, оставляя их на полу в гостиной, и, спотыкаясь, идут в спальню. Чонсон тратит пару секунд на то, чтобы избавиться от презерватива и вытереться полотенцем, и даже это заставляет Хисына бросить на него хмурый взгляд, когда он возвращается к кровати… но взгляд, слава Богу, исчезает, как только Чонсон устраивается рядом с ним, и старший позволяет ему придвинуться к нему сзади и обнять. — Ты же знаешь, да…? — шепчет Хисын, спустя долгие минуты молчания. — Что я… — Я знаю, — говорит Чонсон, прижимаясь лицом к шее Хисына и нежно касаясь губами, — Я тоже тебя люблю. Хисын шумно выдыхает через нос, но в конце концов кивает, прилагая столько усилий на расслабление, что, кажется, будто он принуждает себя расслабиться: — Да, — говорит он, наконец. — Да, я люблю тебя. Это должно ощущаться правильно. Это должно сделать остаток ночи нормальным для них обоих. Вместо этого Чонсон долго не спит, глаза широко распахнуты, и он не уверен, что Хисын тоже может заснуть.