Говорят, что может.
Флору и фауну практически всю вытеснили полуразваленные низкие дома, в большинстве из которых нельзя было что-то говорить про отопление и целостность окон. Поэтому у населения был выбор между соседством с плесенью и тараканами в пятиэтажных многоподъездных общежитиях и маленькими частными одноэтажными домиками без должного отопления. Странно, что чаще выбирали первое. В работе, как уже упоминалось, тоже не было особого выбора: ты либо шахтер, либо работаешь в сфере обслуживания в государственных пабах или барах. Про безопасность в угольных шахтах не стоит и заикаться: ее попросту не было. Шахты были слишком старые, а обязательные проверки безопасности не доезжали до таких краёв, считая их слишком опасными и грязными. А в пабах чаще всего сидели милые пожилые женщины, попивающие какую-то высокоградусную дрянь с молоком, или агрессивные пожилые мужчины, для которых пьяное состояние стало чем-то необъяснимо нормальным и дефолтным. Эти пьяные старики создавали самое настоящее шоу, обсуждая и осуждая власть, с пеной у рта доказывая друг другу, что его оппонент в споре неправ. Нередко подобные дискуссии переходили грань словесного поливания дерьмом и оскорблениями один одного и заканчивались настоящими драками и потасовками. Старики — век, не знающий надежд. Что касается учебы, то здесь редко обращали внимание на глубокие познания. Если человек умел читать хотя бы по слогам и писать, то этого более чем хватало. Нет, иногда какому-то особо способному к наукам ученику могло повезти с учителями, которые смогли достать глаза из ануса и рассмотреть в нем потенциал, чтобы в будущем помочь поиметь достаточно знаний в нужной ребёнку степи, позволяющих уехать куда-то подальше из края. Но это было больше похоже на самообман в месте, где запрещена ложь. Ведь нужных несколько слов ему дали, а место для шага вперед оказывалось ямой с дерьмом.***
Грязные и продрогшие голуби распушили свои мокрые перья, сидели на тощей ветке больной берёзы, прижавшись друг к другу, пытаясь согреться октябрьским днём. За такой птичьей парочкой Дотторе наблюдал, забив или забыв, что он находится в школе. В школе самое важное — это не терять внимание, внимать и поглощать каждое слово, брошенное учителем, выполнять устав, где обязанностей в разы больше, чем прав. Так, по крайней мере, пытались доказать те, кому было хоть немного не похуй на учеников, кто пытался хоть как-то уберечь их от наказаний хотя бы в период обучения. А учитель химии — вредный низкий мужчина с вечно засаленными волосами и стоячим ароматом пота, который можно было услышать с другого конца класса — имел привычки отходить от темы урока. И возвращать его в химический поток никто не собирался, ведь послушать в миллионный раз историю о том, как какая-то женщина в автобусе залезла в карман его старого, вонючего и продроченного пальто, было куда интереснее, чем слушать о каких-то степенях окисления кислорода. Кислород нужен, чтобы дышать, — этого хватало доброй части класса. Почему никто не хотел послушать взрослого, что мог бы дать надежду на спасение от участи шахтёра? Потому что если он не говорит о своем, то объясняет предмет, а затем требует столько, словно каждый в своей жизни должен уметь читать, писать и понимать химию. Парень с ярким и выделяющимся на общем фоне класса цветом волос возвращается в чтение своей книги. Увлекали его такие книжки, что как только он их дочитывал до конца, так сразу думал: хорошо бы иметь такого писателя в лучших друзьях, чтоб в любой момент он смог своей мыслью и фантазией помочь уйти из реальности, забыться в проблемах несуществующих героев. Игнорировать проблему — это иметь небольшой шанс на её исчезновение. И от этого возникало такое теплое и приятное удовлетворение, что его легко можно спутать со счастьем. Но просто потому, что у Дотторе есть возможность принять это, не означает, что он этого заслуживает. В талантливых людей очень просто влюбиться и Иль Дотторе сам над собой шутит, что влюбляется он без проникновения в них. Стоит ему проникнуть — он обязательно очаруется. Где-то за дверью слышится стук каблуков по плитке школьного коридора. Ещё секунда, и звук исчезает, а из-за двери показывается женская блондинистая голова, очень странно улыбающаяся учителю химии. — Это 11 «В»? — Необычайно высокий, можно даже сказать, писклявый женский голос задает вопрос, обращаясь явно к учителю. — Да-да, он самый. — Совершенно незаинтересованно в происходящем кидает химик. Из-за спины и без того невысокой женщины появляется тощий и низкий силуэт парня. Одежда выдавала его неместное происхождение, а во взгляде Иль Дотторе нашёл маленькую искру дикости и чего-то запретного, о чём здесь говорить не принято. И если парню с алыми глазами удастся поиметь дружбу с ним, то седьмое чувство кричит, что из привычного спокойного существования не останется ничего хорошего, что кроме учебы, подработки и редких прогулок, появится риск. А кто рискует, тот сутками лежит на земле с окровавленной спиной. Следующий вопрос, возникающий при виде этого тельца с чуть синей кожей: всё ли в порядке у него со здоровьем? Потому что выглядит он как человек, настоящий, живой, но кажется, что дотронешься, и ощутишь холод, присущий трупам. Удивительная игра контрастов сложилась в этом маленьком теле, притягивающем взгляд только к себе. И вот так, стоячи перед двадцатью с лишним пар глаз, как себя чувствует этот парень? Почему его лицо так спокойно, а на губах замерла тень ухмылки? — Представьтесь классу, пожалуйста. — Женщина с пышным бюстом подталкивает низкого парня ближе к центру класса. — Меня зовут Скарамучча, я перевожусь к вам из Центра. — Класс зашевелился. В этой части страны было принято негласное правило ненавидеть Центр и всё, что с ним может быть связано. — Теперь я буду учиться и жить с вами. — Парень с темно-фиолетовым каре делает несколько шагов и подмигивает. Иль клянется, что он подмигнул только ему.