Скарамучча пришел в его жизнь не так, как приходят в гости…
День первый. Принятие.
Скарамучча спит уже сутки. Если Дотторе не ошибается, то это называется кома, но он не хочет этого принимать, потому что временами этот низкий парень на его кровати стонет во сне и морщится, сводит свои тонкие темные брови к носу. Илю несказанно повезло: школьной медсестре было максимально похую на него и она сразу выдала ему больничный на неделю. Может, проблемы с ним и возникнут, однако его теперешняя проблема лежала на его кровати на животе. И этой проблеме нужно было протирать спину, следить, чтобы ни одна из ран не загноилась, и постоянно менять влажные и прохладные лоскуты ткани. «Если что-то в жизни пошло не так — не стоит расстраиваться. Может быть, сегодня просто не тот день. И завтра.День второй. Страх.
Руки дрожат, пока Торе судорожно набирает в шприц какую-то жижу, что должна была сбить жар, внезапно появившийся у Скарамуччи к полуночи. Иль никогда не имел привычки ложиться спать рано, но в сложившемся пиздеце про сон и вовсе пришлось забыть. Именно эта привычка, резко переросшая в необходимость, может спасти парня с темными и взмокшими от пота волосами от потенциальной смерти. Не сегодня. Не сейчас. Дотторе не готов потерять своего друга глупым способом. Дотторе не готов потерять своего друга из-за своего бездействия. Игла входит в чужое тело, которое резко напрягается. Скарамучча болезненно стонет, пытается подняться, опирается на ослабшие руки, хотя еще толком не отошел от сна. Мотает головой, что-то мямлит неразборчиво. Одно понять можно из его мурлыканья: ему не нравится. — Ложись, Скар, просто ложись обратно. — Шепчет Дотторе, кладя свою широкую и теплую руку ему между лопаток, где кожа не тронута плетью. Кожа Скарамуччи — мокрая и неприятно холодная. Неестественно даже. — Пожалуйста, скоро должно стать легче… Доверяя и отдавая себя всего полностью в чужие руки парень сдается, падая обратно на жесткий матрас. Самая ужасная и больная часть — введение лекарства. Стоит Дотторе нажать на поршень шприца, как Скар недовольно шипит, цепляясь за подушку руками, пряча в нее же свое лицо. Чувствуя вселенскую вину за причиняемую боль, но вынужденную из-за температуры, Иль шепчет, повторяет, что так нужно, что вся боль временна, даже если сейчас кажется — ей нет конца и края. Возможно, он шепчет это больше для себя, нежели Скарамуччи. — Все закончилось. — На выдохе произносит Дотторе, показывая Скару пустой шприц. И в этих темных и немного мокрых глазах напротив скопилось столько грусти, что глядя в них, Иль сам ощущает физическую боль. Сердце неприятно сжалось, расцветая чем-то алым в его грудной клетке. — Ты справился, Скар. Заместо ответа Скарамучча смотрит в Дотторе, заглядывает в самую его душу, касается невидимой рукой каждой струнки его внутреннего мира. Глаз не сводит, словно выискивает что-то в Дотторе или ждет чего-то от всего того же Дотторе. Он словно говорил с Дотторе, и не его вина, что Иль его не слышал. Коснись меня, пожалуйста. Это единственное, о чем я мечтаю сейчас. Иль поднимается с пола, и Скарамучча отрывает голову от подушки, испуганно смотря на высокую фигуру. Снова мычит, снова ставит руки в качестве опоры, всеми действиями крича: останься, не уходи, не оставляй меня в моей агонии. — Я только выкину шприц и поменяю тебе тряпки. Я быстро, Скар. — Пытается успокоить парня Дотторе, на что тот только машет головой. — Пожалуйста. Не будь вредным хотя бы сейчас. Парень всем видом показывает свое недовольство, падая на подушку и отворачивая голову к стенке. Спасибо ему большое, что на спину не перевернулся. Нет, Дотторе ничуть не жаль, если таким образом Скар испачкает своей кровью ему простынь. Будет очень печально, если таким образом тот усугубит ситуацию на своей спине. И если жар не спадет за ночь и продержится несколько дней, то ни про какое заживление и куры не шепчут. Не проходит и минуты, как Иль возвращается к телу на кровати. Невероятно сильному душой телу, но истощенного физически. Дотторе меняет окровавленные ткани на свежие — влажные и чуть прохладные — и Скарамучча вновь поворачивает голову к нему. И, кажется, Торе нужно снова покинуть парня одного, отнести грязные тряпки в ванную и постирать, но не может. Сдерживающий механизм, что есть, к великому сожалению, не у всех — совесть не позволяла это сделать. Тряпки пришлось закинуть на рабочий стол, а самому разместиться у кровати. — Пожалуйста, Скарамучча, тебе нужно поспать. — Он тянет руку, чтобы убрать прилипшую ко лбу челку, но чужая рука протягивается к его лицу. Дотторе не в силах двигаться, пока ручонка Скара проводит по его щеке. Почти неощутимо, очень осторожно и плавно, пока она сама не спадает, что чужие пальцы едва касаются пола. — Пожалуйста. — Заместо убранной челки, Иль поднимает и кладет обессиленную руку рядом с подушкой. И Скарамучче немного времени нужно, чтобы веки сами закрылись. Он и так был слишком активным, на что в его состоянии нужно немало, можно даже сказать, значительное количество сил, что сейчас сам проваливается в сон. И только теперь Дотторе может убрать его челку. Прикосновение холодной руки еще долго будет обжигать кожу на щеке Дотторе.День третий. Вера.
«Я не могу уснуть полноценно уже которые сутки, все происходящее слилось одним огромным пиздецом, который, кажется, и не думает заканчиваться. Жар Скарамуччи — лишь еще одна капля в этом океане. Лежу, как дурак на животе на холодном полу, посматриваю на него. Слежу, чтобы он дышал. Не прекращал дышать. Я никогда не был в церкви, я никогда не верил в бога, любовь, надежду и людей, но именно сейчас я пытаюсь и хочу верить во все это. Глупо? Даже мудрейшие из мудрейших совершают ошибки и творят глупости, и я не стану исключением. Прошлой ночью я плакал. Хуже прошлой ночи в моей жизни ничего не было. Всегда, когда мне было больно — я убегал от этого. Всю жизнь бегал и думал, что так будет всегда, потому что до этого не приходилось спотыкаться. А сейчас споткнулся и с головой — в себя. Я плакал. Я плакал! Но я не могу точно сказать, если мне стало легче. Из-за внезапно появившегося свободного времени я много думаю. Я уже знаю, что закончу в одиночестве. Я знаю, что Скарамучча — иллюзия. Так сложились обстоятельства. Он согласился стать моим другом из-за жалости, не смог отказать. Я знаю, что и он уйдет. Почему? Это не удивительно вовсе: никто не останется со мной рядом. Я отталкиваю людей одним своим внешним миром, а внутреннего себя и не создал вовсе. Со мной обращались, как с пустым местом, и я перенял это поведение. Да, я не хочу принимать последнего. Мне нужен кто-то. Как и любое другое существо, я нуждаюсь во мне подобных. Общество. Даже кого-то одного. Друг. Что вообще значит это слово? Что дает мне право называть Скарамуччу своим другом? Дружба не про слова и логику. Она намного выше всего. Я хочу ее понять. Я хочу стать тем, о ком с гордостью скажут: «О да, он мой друг». Говорят, что сны — это наши тайные желания, которые мы еще не осознаем. Тогда мое тайное желание — позорное и недостойное существовать. Мне удалось поспать не более нескольких часов, но за это время мозг подкинул приятную и неприятную одновременно вещь. Я бы сказал, уродливую своей красотой. Это было поле. Летнее поле с подсолнухами. Я не знаю, почему подсолнухи, я абсолютно равнодушен ко всем цветам. Скарамучча затащил меня туда. Небо было слишком голубым, слишком чистым и неправильным, каких не бывает здесь, так что я смело сделал вывод, что нам удалось уехать. Это был Центр? Он сразу же отпускает мою руку, убегая куда-то вперед. Подсолнухи были на голову выше его, так что идти за ним пришлось по колыханию цветов. Он все время звал меня, окликал и временами останавливался, проверить — иду ли я. Скарамучча вел меня куда-то, я послушно шел за ним. Что-то внутри меня подсказывало, кричало и вопило остановиться, развернуться и уйти, будто предупреждая об опасности. А я шел. Слепо шел за ним, игнорируя внутренний голос. И тут внезапно Скар замолкает, подсолнухи больше не шатаются и не трясутся от его беготни. Да и уже нечему было трястись — поле закончилось также резко, как и началось. Я увидел горизонт. Четкую линию между землей и небом, которая обычно загружена серыми и скучными зданиями. И одинокий деревянный домишка впереди. Он снова берет меня за руку, тащит вперед. Это было мгновение, когда мою грудь охватило такое ликование, что все вдруг становится таким настоящим, что вдруг становится так удобно жить в своем теле. Предзакатное солнце слепило глаза, а чужая рука тянула еще сильнее, мол, запрещала мне стоять на месте. Тропинка к домишке — идеально ровная, что даже при большом желании невозможно было оступиться или споткнуться. Скарамучча толкает меня, чтобы я самостоятельно открыл эту дверь. Она, как и весь домик, выглядела достаточно новой и нетронутой временем. Но звук, с которым она открывалась, был похож на болезненный стон. Его издал Скар. Жар не думал спадать.Иль Дотторе. 28.12.20ХХ»
День четвертый. Надежда.
Скарамучча лежит и смотрит на то, как Дотторе незаинтересованно жует пресную гречку. Ему запретили вставать, сидеть, переворачиваться на спину и, что самое страшное для него, расчесывать спину. Температура опустилась до нормальной, что придало сил парню на нытье. И Дотторе даже успел соскучиться по этому вою. — Сможешь поесть? Хотя бы немного. — Не хочу. — Бросает Скарамучча на предложение Дотторе. — Тебе нужно. — Нужно. Один Скарамучча знает, сколько он уже не ел. Чтобы жить — нужно есть, эту простую истину объясняет каждый родитель своему ребенку. Чтобы помочь организму залечить его раны тоже, оказывается, нужно есть. — Я. Не. Хочу. Что тут тебе не понятно? — Откровенно огрызается Скарамучча, отворачиваясь к стенке носом. Спина только-только начала покрываться корочками, которые так чесались Скару. А та часть кожи, которую не повредила плеть приобрела оттенок грязной смеси из фиолетовых, желтых и зеленых оттенков. На это все еще невозможно нельзя было взглянуть без ужаса. — Я тебя, блять, с ложечки покормлю. Но ты поешь. Две ложки съешь — я от тебя отъебусь. — Терпение Дотторе велико, но отсутствие сна уводит этот показатель в ноль. Иль тоже умеет злиться и огрызаться не хуже Скара, над которым он прыгал и ворковал все эти дни. И если ад существует — Иль Дотторе его уже прошел. Он, сука, уверен в этом. С новой порцией каши и ложкой парень с алыми глазами присаживается на край кровати. Смотрит на Скарамуччу, давит своим взглядом, который тот явно ощущает на себе. Потому что как минимум выворачивает голову так, чтобы не коснуться простыни спиной, но и видеть этого человека с тарелкой. — Я не люблю кашу. — Снова фыркает Скарамучча. — Ты долго еще будешь придуриваться? — Вновь рычит Дотторе, но тут же себя останавливает. Нельзя. Срываться. На. Людей. Которым. На. Тебя. Не. Все. Равно. Так друзей он точно никогда не найдет, а единственного, кто принял его, и вовсе потеряет. Поэтому тот выдыхает, мысленно считает до трех и продолжает: — Я не хочу на тебя давить, пойми. Но поесть нужно. Я не каждого первого встречного-поперечного кормлю с ложки. Скарамучча поднимается, садится и скрещивает ноги. Дотторе считал его спину ужасной. Теперь он ужасается от вида Скарамуччи. Щеки впали настолько, что скулы буквально режут его лицо. Синяки под глазами почернели. А чтобы почувствовать ребра не нужно даже касаться — они сами выпирают, кожа прекрасно их обтягивает. Да, у Скара и раньше не было подростковой припухлости, розовых очаровательных щечек, какой-то мышечной массы и мягкого живота. Сейчас он — скелет, на которого натянули серую кожу, куда более темного и печального оттенка, чем тот, с каким впервые Иль его увидел. Дотторе уводит взгляд в тарелку и прикусывает язык. Снова то ощущение физической боли. — Рот открывай. — Практически приказывает Дотторе, набрав полную ложку с горкой гречки. — А че черпак сразу не принес? — Хмурится Скарамучча, переводя злобные глаза, внезапно ставшие огромными на его лице, с ложки на Дотторе. — Будешь выебываться — его принесу. Всю крупу в доме, что я найду, сожрешь. — Пустая угроза, на которую не стоит обращать должного внимания. С этим сильным истощением организм Скара еще долго будет привыкать к нормальной еде. Скарамучча громко цокает языком, но берет ложку в рот. Очень, очень долго жует, слишком тщательно для переваренной и развалившейся гречки, которую сварганил Иль. Глотает невесть какую массу и показательно кривится. — Я не люблю есть еду. — Заявляет Скарамучча. — Не выебывайся, будь так добр. Я тебе жизнь спасаю, поимей хоть капельку уважения ко мне. — Причитая на свою судьбу, Дотторе набирает вторую ложку каши. И снова подносит ее к чужим губам синего цвета. И снова история повторяется. Истощенный парень будто нарочно оттягивает время, хотя в его ситуации это уже не поможет. Он понимает, что Дотторе не станет его привязывать к стулу ремнями, чтобы затолкнуть хотя бы одну ложку в рот. Скарамучча съел что-то по своему желанию, с полным осознанием, что ему это сейчас нужно. — Еще сможешь съесть? — Заботливо спрашивает Дотторе. Он обещал отъебаться после двух ложек. Но вдруг получится еще? Скар долго метается, оценивая свои возможности касательно еды. После каждой большой потери веса всегда наступает большой его набор. И последнее — худшие страхи и ужасы Скарамуччи. — Только одну. И без горки! Илю нравится это заявление. Язвительное, но правильное. Если он согласен есть — он согласен жить. Может, сейчас Дотторе похож на последнего безумца, который давно ебанулся умом, а голова уехала настолько далеко, что проще найти новую, но это действительно повод для его маленькой радости. Скарамучча проглатывает последнюю ложку каши, все также кривясь. — Как давно ты спал? — Резонно спрашивает Скарамучча. Видимо, посчитал, что раз поухаживали за ним — теперь его черед. — Я не помню… — честно признается Иль, ставя тарелку с остатками гречки на тумбочку у кровати. — Ты сказал, что мне нужно поесть, — начинает с личных жалоб Скарамучча, — и я поел. Я скажу, что тебе нужно поспать, — продолжает ругательством на Дотторе все тот же Скарамучча, — и ты поспишь. Падай рядом. — Заканчивает приказом Скарамучча. Двоим парням на кровати тесно. Иль слишком переживает, что заденет Скарамуччу во сне, но голова, коснувшись подушки, отказывалась дальше работать адекватно. Вроде бы Скар что-то прошептал ему, по типу пожелания доброй ночи, но Дотторе уже не смог воспринять этого.…а как приходят в царство, где все реки ждали его отражения, все дороги — его шагов.