Престарелые инвалиды

Если Хашираме говорили что-то, он почти мгновенно забывал, выбив мысли ветром из несмышлёной головы, что с таким успехом ему бы нужно было всё записывать. Слова отца он не запомнил, бездумно бросаясь в лань глубоких лесов и рек, болтыхаясь волнами у камней или жужжа насекомым на ухо читающему брату. Будто и не было войны вовсе, и не умирал никто. Несерьёзный и туповатенький, такой быстрый и стремящийся, что захватывает дух сильно-пресильно, сбрасываясь с ним с высокой скалы куда-то в озеро млечного пути, расплывающегося смущённой полу-улыбкой своих тысяч звёзд. Он обмажет палец или тросточку сажей, выкраденной с кухни, и снова безвкусно разукрасит досточку, что из тех на костёр берегут. Это звёзды. Это брат. Это друзья. И клан. Это камни. Это река. Это лес. Это Мадара. Беги. Всё чаще на досточках появлялись другие люди, из другого теста, сухого такого и горячего, пылающего огнём. Мадара, Учиха, война, братья или всё, что он стал скрывать, сумеречно прятать, убегая за полупрозрачную ложь, он ложился в мохнатые поля, нюхал цветы и сено, собирал одеждой траву, а в глаза небо, и сидел, пока не замёрзнет, чтобы, пробежав ледяную реку босыми стопами, умчаться снова в леса греться от выдуманной погоней азартом. Он представлял, что под пнями ищет братьев и они снова играют, или что бежит то он и не просто так, а от Мадары, рассерженно кричащего что-то позади. Сказали бежать - беги! Не останавливайся, прячь всё под руки, тёплые бока, и вырывайся через листву, кусты, кроны, корни, пни, ветки, мхи. И он торопился, нелепо и уставше, всё вперёд и вперёд.