Больно ли любить сатира?

      Рыжий. Это всё, что Кэйя различает в затуманенном алкоголем сознании. Рыжее пятно перед глазами. Впрочем, как всегда — это хорошо. Это значит, что они всё ещё держат своё слово и не трахаются с кем попало, изрядно поддатые каким-то дешёвым алкоголем, на который они закатывали глаза — оба ведь не бедные, но пить какую-то дрянь на студенческой тусовке, вроде, какая-то традиция, корнями уходящая ещё в первый курс их обучения. А сейчас, стремительно и безответственно, шёл пятый — столько лет прошло, а привычки всё остались теми же.       Смех от одной этой мысли разносится по комнате на втором этаже какого-то дешёвого особняка, который студенты снимали на Новый год. Тепло отливает от низа живота и рыжая макушка под ладонями дёргается наверх. Член, влажный от слюны, тут же обдаёт холодным воздухом из настежь открытого окна — прихоть Аякса, в силу своего происхождения слишком уж любившего холод в любом его проявлении. Может, поэтому его и интересовал синеволосый, смуглый парень с леденящим взглядом.       Кэйя смотрит на покрасневшее от возбуждения, заплывшее чистым желанием лицо, без сомнений, лучшего друга и ещё сильнее заливается смехом от недовольного взгляда голубых глаз — как у него, но на один больше — и почти катается по кровати от своей же шутки. — Чего ржёшь?! — его резко перехватывают за бёдра бледные, широкие ладони, прижимая, возможно даже оставляя синяки — подумать только, прошлые даже не прошли ещё, вот негодник. — Да просто ты пидор, получается. — выразительно подбирает слюну с подбородка рыжего парня ребром указательного пальца и искренне восхищается шуткой, которую шутит уже четыре с половиной года. — Тц. Блять, как же ты заебал. Вечно одно и то же. — секунду держит серьёзное лицо, вглядываясь в абсолютно иронично-выжидающую гримасу смуглого парня. Кэйя начинает считать. Три… Два… Один… Чайлд, не в силах больше сопротивляться, издаёт сдержанный смешок, после которого они уже оба утыкаются лицами в одеяло и смеются так громко, что скулы болят. — Ладно, чёрт, признаю — каждый раз смешно, как в первый. — и тонкими пальцами смахивает выступившие слёзы. — Давай, я уже готов, в этот раз мне повезёт. — дышит спиртозно на свой кулак, после чего выставляет его вверх, удобно расположившись между накачанных бёдер. Альберих повторяет его жест в пугающей точности и лишь ухмыляется. — Камень, ножницы, бумага… Да ёбаный ты стыд! Ты какие-то психологические техники применяешь? Это уже пятый раз подряд, когда ты будешь сверху! Не надоело ещё? — обиженно дует губы, приподнимаясь на локтях и наскакивая на живот Кэйи, опираясь ладонями о его выпирающую мышцами грудь.       А у самого в глазах огонь. Смешно искрится в синем океане радужек, так и норовя осушить его и выжечь землю под ними — оставить тлеть простынь где-то на полу и покрыть ожогами оба тела. — Нечего было прогуливать военную психологию. — Альберих лишь тихо посмеивается, перекладывая свои руки на их законное место — бледную кожу, укрывающую спортивные косые мышцы. И смотрит. Восхищённо, будто впервые. Смотрит на поглощающий его огонь, сидящий на его животе. — Ты прекрасен, Тарталья. — искренне. До невозможности глубоко и сексуально, что у рыжеволосого член подрагивает от одной фразы.       Прекрасен. Энергичен и разрушителен. Как и он сам. Два студента военного ВУЗа, на которых, кажется, уже не то, что девушки и парни, а преподаватели засматриваются. Два Аполлона выпускного курса, не иначе. Оба до неприличия хорошо сложены — точно не пропускали ни одного дня в зале. Высокие, одарённые внешностью и интеллектом аристократов. И всегда вместе — рыжий бледнокожий нарцисс из Снежной с очаровательной сверкающей улыбкой и загадочный приёмный сын винных магнатов Мондштадта с холодным взглядом лишь одного не прикрытого повязкой глаза и мазохистическими наклонностями. И было в них всегда что-то общее — алкоголь, всегда делящийся на двоих, большая квартира рядом с ВУЗом, явные проблемы с коммуникацией с окружающим миром… и нимфомания. Сладкая, приторно-сладкая, тягучая и не дающая насытиться ничем и никем, сколько бы не пытался.       Но только не для них двоих, целующихся до крови, сжимающих тела друг друга до гематом, — синяками это называть слишком мягко — трахающихся так, что остальные бы уже давно валялись в отключке. Принимающих друг друга такими, какие они есть.       И сегодняшний день — не исключение. — Ты же сам знаешь, что я больше люблю быть снизу, но победа — есть победа. — хлопает по анемичным бёдрам, переваливая Аякса на спину, пока тот вцепляется в плечи ногтями. Больно. Что аж голову кружит. Из горла вырывается несдержанный стон. — Не торопись, снежинка. У меня для тебя подарок. — не меняя положения лезет рукой в карман брошенной рядом толстовки, доставая неприметную голубоватую бутылочку и подбрасывая прямо на грудь, покрытую редкими рыжими волосками. — Подумал о твоей любви к холоду немного с другой стороны. — смеётся, ждёт, пока сверкающие синие глаза пройдутся в темноте по буквам на этикетке. — С мятой и анестетиком?.. — зрачки сужаются, а улыбка растекается в каком-то экстазе и восторге. — Кэйя, ты лучший! Ты знаешь, что я тебя обожаю? Знаешь? — обхватывает ногами торс и притягивает, расцеловывая и прикусывая плечи, шею, щёки. — Отличный подарок на Новый год, мы почти как парочка! — кусает сильнее выпирающий кадык и не пускает отодвинуться, закатывая голову.       Головки обоих членов сочатся смазкой, оставляя густые разводы на животе Чайлда. Им не нужны слова. Совершенно точно не нужны.       Слово «подготовка» им неизвестно — они готовы всегда и, в общем-то, везде, где поинтереснее. В университете на перерыве между парами? Легко. В спортивном зале, случайно встретившись глазами в зеркале? Запросто. В туалете бара, когда, в затухании музыки, абсолютно все слышат их голоса? Замечательно. Лишь бы хоть чем-то насытиться. Хоть ненадолго.       Зубами срывает крышку и сам разливает по своему члену, спускаясь руками ниже. А Кэйя лишь смотрит, — завороженно, жадно — знает, что Аяксу нравится, когда смотрят, когда прислуживают, когда наслаждаются одним только его присутствием в постели. Нарцисс — ровно что ребёнок. «Смотри на меня, восхищайся и восхваляй» и всё тут. И Альберих восхищается — грубостью и грацией, энергичностью и болезненной медлительностью, когда касаться его запрещено, будто он дорогущий экспонат на выставке, не меньше. До тяжести в яйцах медлительно.       Облизывает свои пальцы, смакуя на языке мяту. Чертовски сексуально. Ведёт по животу с полоской чёрных волос. Улыбается. Смотрит. Не позволяет. Отодвигается, будто подбирая ракурс для удачной фотографии, и раздвигает ноги так, будто он — центр этого мира. Кэйя согласен. Он глотает собственную слюну, руки дрожат от желания, а глаза снова заплывают алкоголем и возбуждением. Не двигается, будто замер, потому что ещё не разрешили.       И Тарталья удовлетворён такой послушностью, такой тягой у него в ногах ползать, лишь бы снова прикусил во время минета, лишь бы сжал горло до удушья, настоящего и уж точно ни капли не нежного.       На нижнем этаже слышатся крики, звоны бокалов. Полночь. А по их горящим телам расходится сладкий мягкий холодок. Первый толчок созвучен с поздравлениями, доходящими из-под пола. Аякс сжимает. Больно. Приятно. Один зрячий глаз закатывается от удовольствия. Да. Это правильно — этот рыжий ухмыляющийся дьявол полностью контролирует его ощущения и управляет им самим. Идеально, как и должно быть. — Ну вот, мы снова проебали студенческий Новый год, поёбываясь за спинами однокурсников. — бледная рука тянется к тумбочке, подхватывая сначала один, а после и второй стакан дешёвого виски, предварительно поставленные в комнате — конечно, они знали, что так и будет. Каждый год одно и то же. — Я купил тебе машину. Стоит под окнами нашей квартиры. Без бантика, правда, а то совсем кринж. — протягивает один из стаканов и улыбается так, будто не насажен сейчас на чужой член по самое основание. — Долбоёб? У меня прав нет. — прыскает и аккуратно принимает напиток из его руки, слегка звеня остатками льда. — Точно… Завтра куплю и их, заберём через неделю, хорошо? — Мне говорить «да», если спросят, насосал ли? — Определённо! — оба смеются искренне, ярко. Это — их идиллия. Их место и их единственная возможность выжить, не загнувшись от недотраха. — Рыбка, что хочешь на следующий Новый год? Хочу, чтобы ты забыл о том, что говорил это, а потом удивился, как я так угадал. — приподнимается на одном локте, протягивая руку со стаканом в явном жесте. Ну, целоваться так целоваться.       Кэйя задумывается. Этот лёгкий вопрос… Чего же он хочет?.. Помириться с семьёй? Найти настоящего отца? Избавиться от лёгкого алкоголизма? Перестать врать всем, включая себя?.. Ну что за глупости? Он точно знает правильный ответ на этот вопрос. Смеётся тихо, обвивая рукой предплечье Аякса, поднося свой виски прямо к лицу, вдыхая мерзкий аромат. — Дорогой алкоголь, — смотрит в абсолютно согласные глаза. В следующем году студенческих традиций уже не будет. — и я буду снизу. — слегка наклоняет стакан, чтобы услышать звон от столкновения стекла, отдающий вибрацией в ледяной комнате. — А то не одному же тебе встречать праздничную полночь с членом в заднице. — оба пьют воодушевлённо, склоняясь друг к другу из-за скрещенных рук.       Алкоголь неприятно сжигает нёбо. Никто не спрашивает «залпом?». Оба знают.       Залпом.       Весь стакан разом, до боли в желудке, до невыносимого жжения в груди, ведь секс под алкоголем всегда лучше — они-то точно понимают. А неприятный вкус можно сгладить. Не просто так ведь пьют на брудершафт.       Целуются. Смазанно, пошло, обмениваясь слюной со вкусом дешёвого виски и мяты от облизанных Тартальей собственных пальцев.       Толчок       И всё забывается. Один из стаканов падает на подушку, разливая оставшиеся капли на светлую ткань, второй же отброшен на пол, разбиваясь на крупные осколки. Куски льда прокатываются по твёрдой поверхности, но никто даже внимания на это не обращает.       Они оба — лишь тела, отдающиеся друг другу в эту ночь. Лишь тела и больше ничто.       Руки Аякса бешено носятся по всему смуглому накачанному телу. Кэйе тоже хочется коснуться — сжать, поцеловать, укусить, сделать хоть что-нибудь. Но одними глазами рыжий паренёк с очаровательной улыбкой заставляет его лишиться любого намёка на собственную волю, скрещивая руки за собственной спиной, заламывая их до боли даже несмотря на то, что их никто и ничто не держит. Лишь взгляд глубоких, властных океанов в самую душу. Чайлд почти сам насаживается на его член, хватая за торс по бокам, оставляя кровавые раны поверх старых шрамов.       Так проходит очередной совместный Новый год. Кэйя получает свою порцию боли и унижения, кусая губы от возбуждения, от которого нет разрядки ни после первого раза, ни после второго, несмотря на анестетик, от которого морозит, жжёт и оттягивает момент долгожданного оргазма.       А Чайлд получает восхищение. В его глазах безумие, собственничество. Этот одноглазый пьянчуга и плейбой принадлежит только ему этой ночью, как и, впрочем, любой другой, и подчиняется ему беспрекословно, выражая лишь упоение.       И их это устраивает. Уже четыре с половиной года устраивает. Кто может знать о них столько же? Кто может заполнить их пустоту? В каждом — чёрная и белая дыра в разных сферах. Одна — пожирает, но не может насытиться, вторая — отдаёт, но не находит, куда. И настолько хорошо эти сферы друг друга дополнили, подошли, словно те два последних кусочка паззла, так идеально встающие друг в друга, что они всерьёз думали, — хотелось в это верить — что созданы, чтобы вот так целоваться после стакана виски, жить в одной квартире и трахаться, трахаться, трахаться. Созданы друг для друга.       На полу лежит всё — толстовка, два армейских ремня, глазная повязка, которой уже давно нет места в их отношениях, осколки стекла…       и их гордость.