Последнее грехопадение. Книга I. К чему приводят грезы

Вечерело; улицы за окном дремали в морозных объятиях тумана. Вязкая белесая дымка курилась вокруг фонарных столбов, чей свет блеклыми лучами растекался по ее промозглому непроницаемому полотну, обволакивала фигуры редких прохожих, клюющих онемевшими носами колючую ткань своих шарфов, стелилась над речным каналом, бесшумно, подобно вставшей на цыпочки акробатке скользя над мирной водной гладью, как по натянутому канату. Погода в последние недели выдалась капризная: апрель сильно опаздывал, из-за чего марту пришлось скрепя сердце задержаться на посту. День и ночь он, негодуя, барабанил градом людям в окна и затапливал ледяными дождями улицы центрального региона Эсмонда. Тобиас стоял напротив зеркала в полный рост, щурясь от вида собственного отражения, словно от солнца, и с отвращением разглядывал в нем свое исхудалое тело — сплошь усеянное ранами, оно походило на маковое поле в цвету. Светло-карие глаза метнулись к кистям рук и сразу же скользнули выше, к запястьям, что едва ли были толще отопительной трубы у него за спиной, в которой весь сегодняшний день беспрестанно гремела вода. Взгляд продолжил карабкаться вверх, пока наконец не зацепился за проступающие под тонкой, почти прозрачной кожей кости его ссутуленных плеч. Разгулявшийся в спальне сквозняк заставил поежиться. Тобиас провел ладонью по впалому животу, подперев большим пальцем кажущиеся чересчур ломкими ребра. Легонько, подушечками пальцев, коснулся внушительного темно-сине-фиолетового синяка на левом боку — и вдруг зашелся безудержным кашлем. Жидкая медь стремительно поползла вверх по стенкам его горла, вскоре окрасив язык и губы алым. Приступ кашля вынудил Тобиаса согнуться пополам, из-за чего в боку разгорелась нестерпимая боль. Смешанная с кровью слюна брызнула на безупречно чистую поверхность зеркала. Колени подкосились, мышцы и кости отозвались жуткой ломотой. Пришлось ухватиться за край комода, чтобы не упасть. В коридоре скрипнула половица. Чьи-то скорые шаги неумолимо приближались к его комнате. — Тобиас? — позвала Катрина. — Что с тобой? — Все в порядке! — борясь с удушьем, проскрежетал он в ответ; окончание фразы утонуло во влажном чавканье во рту. — Только не входи! — Я слышала кашель. Ты заболел? — Голос Катрины зазвучал громче, уже совсем рядом. Превозмогая сковавшую его боль, Тобиас двинулся в сторону двери в надежде добраться до нее раньше мачехи и успеть повернуть в замке ключ. Не успел. Катрина замерла в дверном проеме. Тобиас замер напротив. Ему было нечем прикрыться, кроме собственных рук, тощих, словно две ивовые ветви. Неуклюже обняв себя за плечи, он поспешно отвернулся, избегая встречаться с мачехой взглядом. Слишком поздно. Перед глазами застыло ее лицо: бескровное, белее раскаленного полуденного солнца. Она все видела. Кровь, блестящую у него на губах; бессчетное множество иссекающих тело порезов; едва затянувшийся, багровеющий на груди крестовидный шрам; пеструю россыпь синяков: старых, давно уже пожелтевших, и совсем еще свежих, цвета васильков да фиалок и напоминающих гнилые пятна на испорченном фрукте. — Тобиас… — Пожалуйста, уйди, — почти неслышно произнес он, с трудом сдерживая разрывающий легкие кашель. Катрина сделала робкий шаг ему навстречу и вдруг вновь окаменела. На мгновение Тобиас решил, что она и вправду сейчас развернется и покинет комнату, а затем притворится, будто ничего на самом деле не видела. По крайней мере, именно об этом он сейчас мысленно ее молил — молил о безразличии, которое прежде лишь долгие годы терзало ему душу. Но, вопреки его мольбам, Катрина сделала второй шаг, значительно тверже и увереннее первого, — и снова в направлении Тобиаса. Она осторожно дотронулась до его плеча, и он содрогнулся. Опустилась перед ним на корточки — и он весь сжался под ее до смерти напуганным взглядом, что теперь ломаными линиями исполосовывал его тело, мечась меж увечьями на нем, словно те были звездами, принадлежащими одному созвездию. Прошла минута, другая, и Катрина окончательно утратила самообладание. Ее пропитанный отчаянием голос надтреснул, глаза остекленели от слез. Она встряхнула Тобиаса, требуя его сказать хоть что-нибудь, хоть одно-единственное слово, которое бы помогло ей понять, что все это значит. Но Тобиас не реагировал, лишь стоял, крепко зажмурившись от стыда, и все ждал, когда мачеха наконец сдастся и уйдет. Ему нужно было время, чтобы придумать, как можно объяснить свои травмы, не упоминая имен тех, кто их ему нанес. Внизу хлопнула входная дверь, после чего коридор огласили тяжелые размашистые шаги и на пороге комнаты Тобиаса появился отец. — Да что у вас здесь такое творится? — спросил он, переводя дыхание. — Рина, твои крики аж на улице слышно! Однако стоило ему подойти ближе и самому все увидеть, как он тоже сорвался на крик. Катрина кричала на Гарольда. Гарольд кричал на Катрину. И только Тобиас продолжал стойко хранить молчание. Но и оно продлилось недолго: в конечном счете из его груди вырвался очередной приступ кашля — натужный, раздирающий глотку на части, — заставивший отца с мачехой наконец прекратить друг на друга орать и обратить свое внимание на сына. А затем по подбородку Тобиаса побежала кровь, и он рухнул без сознания на пол. Пришел в себя он уже только в больнице. Очнувшись под обеспокоенное перешептывание родителей, еще некоторое время пролежал с закрытыми глазами, стараясь не выдавать своего пробуждения. — Взгляни на него, Гарри! Да на нем ведь места живого нет! — услышал Тобиас осипший голос мачехи. Самую малость приоткрыв глаза, он увидел, что та стоит к нему боком, прижимая ко рту побелевшие костяшки крепко стиснутого кулака, — и снова зажмурился. — Я… вижу, — потерянно выдавил Гарольд в ответ. — Как мы могли это допустить? — Холодный белый свет перед веками задрожал: должно быть, Катрина покачала головой, на мгновение заслонив ею лампу. — Мы ничего и не допускали, Рина. Тобиас всегда был замкнутым, ты же знаешь… — И это наша вина! Мы даже никогда не пытались поговорить с ним. И что теперь? Видят Боги, он бы умер, не окажись я тогда рядом и не услышь его кашель. — Не говори глупостей. Врачи сказали, травма не такая уж и серьезная. — Не такая уж и серьезная?! — взорвалась Катрина. — У него повреждено ребро и почти литр крови скопился в плевральной полости! С каких пор это для тебя несерьезно?! Гарольд поник. — Прости… Я не знаю, что несу. Мой сын попал в реанимацию, а я… я… Прости, — повторил он, и свет вновь заколебался: Катрина подалась вперед, чтобы обнять мужа. — Он совсем ничего не ел в последние дни, — сказала она так тихо, что Тобиас едва различил ее слова за собственным хриплым дыханием. — И подумать только: я узнала это от нашей домработницы. Слепая дура, вот кто я, — слепая дура, у которой надо отобрать родительские права! Она шмыгнула носом, но что-то — плечо Гарольда? — почти полностью заглушило звук. Тобиас сглотнул вставший поперек горла ком. Он никогда прежде не видел, чтобы Катрина плакала, и ему сделалось тошно от осознания, что это он довел ее до слез, — причем уже дважды. — Мы все исправим, — решительно заявил Гарольд. — Да, обязательно исправим, вот увидишь. Станем для него лучшими родителями, и не придется отнимать у нас никакие права, хорошо? Осталось только узнать, что с ним произошло. — И кто с ним это сделал. — Ты думаешь, это был кто-то?.. — О чем ты? — Я просто подумал… Не бери в голову. — Нет уж, говори. На несколько долгих мучительных секунд воцарилось молчание, и Тобиас было решил, что проваливается в сон. Но затем Гарольд заговорил: — Ты помнишь, как Лив была несчастна? — Плотно закрытые веки Тобиаса непроизвольно дрогнули, стоило ему услышать имя родной матери. — За год до смерти. Мы тогда только снова сошлись, и я помню, как однажды зашел к ней и случайно застал за переодеванием. Шестеро, она вся была в синяках и ожогах… Прямо как Тобиас. Я до сих пор не знаю, что заставило ее сотворить с собой такое. — Она была подавлена, — констатировала Катрина. — Папа говорил, депрессия меняет людей до неузнаваемости. Я и сама это видела: еще днем моя милая сестра улыбалась, а ночью боль становилась до того невыносимой, что она пыталась выжечь ее из-под кожи зажигалкой. — Тобиас и не заметил, как перестал хрипеть, невольно задержав дыхание. Да что они такое говорят?.. — Но неужели ты хочешь сказать, — продолжила Катрина, — что то же самое коснулось и Тобиаса? Что он сам нанес себе все эти… — И замолчала, так и не сумев подобрать верных слов. — С чем Вселенная не шутит, — мрачно хмыкнул Гарольд. — Такие вещи запросто передаются по наследству. — Знаю, и я могу понять порезы, но трещина в ребре и все эти синяки… Разве же можно самому так себя искалечить? — У Лив тоже были синяки, — незамедлительно напомнил Гарольд. Тобиас почувствовал, как матрас в изножье кровати промялся под весом Катрины. — Боги… — еле слышно промолвила она, и постель под Тобиасом слабо завибрировала, когда тело мачехи сотряслось от рыданий. — Ну же, милая, все будет хорошо, — попытался утешить ее Гарольд. — Нам нельзя сейчас расклеиваться. Мы должны быть сильными, когда он проснется. Тобиас осторожно подцепил пальцами и смял край укрывавшего его одеяла. Все складывалось для него как нельзя удачно. Родители сами за него все придумали, решив, будто он пошел в мать и точно как она страдал в одиночестве, предпочитая разговорам с близкими молчаливое самоповреждение. Ему больше не нужно было тревожиться о том, что им сказать, когда они снова накинутся на него с вопросами о происхождении его многочисленных шрамов и травм, — достаточно будет лишь подтвердить их догадки. Кто знает, возможно, им хватит и простого кивка, и Тобиасу даже не придется лгать. И тогда разъяренный Платон не вонзит нож в мишень над его сердцем, которую сам же любовно там вырезал, за то, что он все-таки посмел проболтаться. Но слышать судорожные всхлипы Катрины, слышать горечь в голосе отца и знать, какую боль он причинил им обоим и еще не раз причинит своим молчанием, — все это было выше его сил. Тобиас представил, как Платон поворачивает нож в его груди, как голыми руками вырывает сердце… И резко распахнул глаза. Затем окликнул родителей — и все им рассказал.

* * *

Утром четверга Тобиас выскользнул из постели неслыханно рано — аж на целых сорок минут раньше привычного! Когда накануне вечером Квинни назвала ему время, к которому подойдет к их с Феликсом комнате, Тобиас как в безумие впал: принялся сыпать в переписке с подругой ругательствами до того непристойными, что та в конечном счете была вынуждена его заблокировать. Пришлось взять себя в руки и научиться выражать свое негодование в более мягкой форме. Поэтому позже он написал Квинни в другой соцсети, где назвал ее просьбу встать пораньше уже всего-навсего «балансирующей на грани бесчеловечности подлостью, которую он никак не ожидал с ее стороны». В ответ Квинни мало того, что с этим заявлением согласилась, так еще и перефразировала свои слова в точности ему под стать — и вот простая просьба превратилась в беспрекословное требование. Тобиас опустил ноги на пол и взглянул на безмятежно сопящего напротив него Феликса, по чьей вине ему теперь весь день предстоит клевать носом. «На какие только жертвы не пойдешь ради дружбы», — подумал он с затаившейся в уголках губ ленивой улыбкой, после чего — лохматый, с одним открытым глазом вместо двух — потащился в сторону двери. — Чего так долго?! — набросилась на него Квинни, едва он высунулся наружу. — Договаривались же на семь двадцать! — Какой ужас! И как только посмел я, жалкий крестьянин, опоздать на аудиенцию к самой принцессе Квинтессе? — Тобиас театрально упал на колени и схватился за голову. — Прошу, смилуйтесь, у меня пятеро детей и больная жена! Квинни выпятила губы и грозно свела брови на переносице так, что те практически сложились в одну тонкую изогнутую линию. — Скажи спасибо, что у меня заняты руки, — вполголоса процедила она и кивнула на украшенный листиками мяты лимонный чизкейк, что держала перед собой. — А то я бы так тебе сейчас треснула, что все твои остроты сразу бы искрами из ушей посыпались! — Любопытно… — Тобиас поднялся с колен. Мельком отметил мурашки на руках подруги и с большим трудом подавил желание тут же отчитать ее, такую глупую, за то, что вздумала высунуться на улицу, даже не накинув на голые плечи халат. — А почему именно из ушей? — Потому что я так сказала! Тобиас проморгался, прогоняя сонную пелену перед глазами. Ухмыльнулся. — А мы оба встали сегодня не с той ноги, да? Квинни пожала плечами. Хмурость наконец перестала обезображивать ее прелестное розовощекое лицо. — Похоже на то. Я почти не спала, если честно: полночи на кухне провела, возясь с этим чудом. — Она подняла чизкейк на уровень глаз и пробежалась внимательным взглядом по его гладкой поверхности, выискивая недостатки, которых там и быть не могло, — это ведь Квинни. — Чуть не попалась охраннику, которому вдруг приспичило у нас водички попить. Ух и несладко мне бы пришлось тогда за нарушение комендантского часа, конечно… — Напомни-ка, а что мешало нам просто заказать торт в кондитерской, как это делают все нормальные люди? — жмурясь от яркого света, поддел подругу Тобиас. — Потому что самые вкусные торты пекутся с любовью! А так смогла бы только я. И не смей об этом… — Спорить? — закончил за нее Тобиас, удивленно вскинув брови. — Я бы с радостью, Квинс, но довод и правда железный. Выглядит аппетитно. — Это ты его еще не пробовал! — Квинни мотнула головой, откидывая с лица выбившуюся из-за уха прядь, заслонившую ей правый глаз; нескрываемое самодовольство широкой улыбкой плясало на ее бледно-лиловых губах. — Слово даю, пальчики оближешь! Но давай-ка сначала на нем свечки расставим. Она повернулась к Тобиасу боком, позволяя забрать зажатую у нее под мышкой упаковку с восемнадцатью разноцветными свечами, которые тот быстро разместил на чизкейке по кругу, с легкостью воткнув их в податливое желтое желе. После этого они вдвоем на цыпочках прокрались в комнату, где спал именинник. Пока Тобиас рылся у себя в столе в поисках зажигалки, Квинни тихонько приблизилась к кровати Феликса и опустилась рядом с ней на корточки. Несколько секунд она молча наблюдала за спящим возлюбленным, затем протянула руку и накрутила на палец прядь его светлых волос, разметавшихся по подушке. — Солнышко мое, пора просыпаться. — Квинни подалась вперед и поцеловала Феликса в щеку. — Ты хоть знаешь, какой замечательный день наступил? Тобиас возмущенно фыркнул, да причем с такой громкостью, что ему бы лошадь позавидовала. — А когда у меня был день рождения, ты сначала до самого вечера меня игнорировала, а потом прислала скриншот с напоминанием о нем и спросила, что еще за Тобиас. Квинни с шумом втянула носом воздух. — Да, пока топталась под дверью твоей квартиры и ждала, когда доставят гребаные шарики, — прощебетала она, растянув губы в обаятельной улыбке, призванной отвлечь внимание от звенящего в ее голосе раздражения. — А вообще, тебе не кажется, что ты немного опоздал с обидами? На целых полгода, если точнее. — И что с того? Может, мои обиды имеют накопительный эффект. — В таком случае прими мои сожаления. Или ты ждал извинений? — Квинни насмешливо выгнула бровь. Не ждал. Потому что, на самом деле, ни капли на нее не обижался. За последние три года они с Квинни столько раз друг друга подкалывали, что оба уже давным-давно выработали к обидам иммунитет. — О нет, что ты, — с сарказмом отозвался Тобиас. — Честно признаться, я наоборот твоих извинений жутко боюсь: иногда мне кажется, что если я хоть раз их от тебя услышу, то сама Вселенная возьмет и схлопнется от шока. Поэтому давай лучше не будем рисковать. — Ха-ха, как смешно и остроумно! — передразнила его Квинни. — Но ты ведь знаешь, что это неправда? — Про Вселенную?.. — Нет! Про то, что я якобы никогда перед тобой не извиняюсь. — Она бросила на Тобиаса короткий взгляд через плечо, в котором он успел уловить слабый проблеск тревоги. Впервые ему показалось, что его слова могли всерьез задеть подругу за живое. — Это была всего лишь шутка, Квинс, — немедля заверил Тобиас, посерьезнев; язвительная улыбка покинула его губы — но ненадолго. — Для человека с такой-то гордостью ты, пожалуй, извиняешься даже слишком часто. Впрочем, это мало что говорит о твоей совести. Ученые до сих пор ведут споры о ее наличии. — Зато знаешь, о чем им спорить точно не придется? О моей злопамятности. — Тобиас не видел лица Квинни, но блуждающая на нем недобрая усмешка без труда угадывалась и по голосу. — Так что с этого момента, наравне с моими извинениями, советую тебе начать бояться и ее. Квинни весело хихикнула, и только дурак не догадался бы, что она что-то задумала. Тобиас мысленно приказал себе в ближайшие дни быть начеку и постараться особо ей не доверять. А лучше и всю следующую неделю тоже, так, на всякий случай. Закончив поджигать свечи, он кинул зажигалку обратно на дно ящика в столе. Квинни между тем не оставляла упорных попыток растолкать именинника. — Фе-е-ли-и-икс, — пропела она, мягко, но настойчиво тормоша того за плечо. — Ну же, золотце, просыпайся, пора загадывать желание. — Однако Феликс лишь потерся носом о подушку и как ни в чем не бывало перевернулся на другой бок. Тобиас покачал головой: он прожил с Феликсом в одной комнате три с половиной года и потому как никто другой знал, что всякими там нежностями друга точно не разбудишь. Да что уж там: его порой и собственный будильник-то не мог разбудить, без устали трезвоня добрую половину утра, чем только сводил с ума их ближайших соседей. — Что-то это жалкое зрелище начинает меня утомлять. — Широко зевнув, Тобиас согнал Квинни на другой конец кровати и занял ее место сам. — Предоставь это профессионалу. Левый уголок его рта тронула озорная ухмылка. Он склонился над Феликсом — и как со всей силы хлопнул у него над ухом в ладоши! Звук вышел таким громким, что Квинни аж на месте подпрыгнула. Феликс вздрогнул и, резко сев на кровати, вцепился в руку Тобиаса, выворачивая ее чуть ли не до хруста. — Да ты совсем придурок, что ли?! — заорал тот, кривясь от боли и вырываясь. Прошло еще несколько секунд прежде чем Феликс окончательно отошел ото сна и осознал, что делает Тобиасу больно. Он отпустил его руку и перевел ошарашенный взгляд на Квинни, расположившуюся в изножье его кровати и давящуюся злорадным хохотом. — Лягни меня кентавр в пах! — выругался Феликс и запустил пятерню в растрепанные волосы. — Что, мать вашу, вы оба в такую рань здесь забыли? — Это и есть твое сегодняшнее желание, я надеюсь? — огрызнулся Тобиас, который тем временем, напустив на себя вид несчастного мученика, вовсю тер и разминал ноющее запястье. — А сам-то как думаешь? Поздравлять тебя пришли, что ж еще! — А, да?.. — Феликс виновато потупился и почесал за ухом. — Ты прости за руку… Знаешь же, что меня нельзя так будить: я спросонья сам не свой. И не такое учудить ведь могу. Еще бы Тобиас этого не знал! Пару лет назад, когда он только впервые решился опробовать на Феликсе свой «чудо-метод» мгновенного пробуждения с хлопком, тот так перепугался, что чуть глаз ему не выбил. Урок Тобиас усвоил сполна, однако же это все равно никак не помешало ему потом еще в течение долгого времени, что сходил синяк, кормить окружающих сказками о его загадочном происхождении. Поначалу он придерживался версии о самой что ни на есть обыкновенной драке — скучнее не придумаешь, — но чем больше ушей его слушало, тем сильнее распалялось его воображение. И так, потихоньку обрастая все новыми деталями, история вскоре заиграла уже совсем другими красками: а драка-то, оказывается, была не просто нечестной — Тобиас отбивался в ней сразу аж от троих! Нет, даже от пятерых, — и все в одиночку! Масла в огонь подливал еще и Феликс, который, вместо того чтобы во всеуслышанье разоблачить наглого врунишку, в итоге взял и насочинял на пару с ним таких небылиц, что о личности Тобиаса до сих пор легенды по школе гуляют, причем одна другой нелепее. Но, как ни крути, все лучше унизительной правды. — Боюсь, ты не оставил нам выбора, — объяснил Тобиас и, по обыкновению, пожал всего одним плечом вместо двух, что со стороны походило скорее на нервное подергивание, чем на полноценный жест, — забавная привычка, увязавшаяся за ним еще с детства. — Квинни тебя вон и так и эдак по щекам лупила, а ты все ни в какую. — Вот ведь нахал! — охнула от возмущения та, картинно схватившись за сердце. — От имени короны приказываю подвергнуть Тобиаса Голдфрея жестокому истязанию за эту гнусную клевету! — И, ринувшись к нему, принялась безжалостно щипать за бока, пока он неуклюже защищался и сквозь смех молил о пощаде. Наконец успокоившись, Квинни протиснулась мимо согнувшегося в три погибели Тобиаса к столу, чтобы взять с него уставленный зажженными свечами чизкейк. — С днем рождения! — воскликнула она, поднеся тот к лицу Феликса, моментально озарившемуся широкой счастливой улыбкой. На мгновение призадумавшись, Феликс набрал в легкие побольше воздуха и с первой же попытки задул все свечи до единой; дым лениво взвился к потолку восемнадцатью тонкими сизыми ленточками. Небрежно сунув свой расхваленный чизкейк Тобиасу в руки, Квинни бросилась осыпать Феликса поцелуями: первыми «под удар» попали щеки, потом лоб, кончик носа и, наконец, губы. Бедняге только и оставалось что краснеть и стойко терпеть эти изощренные, несомненно ничуть не завидные пытки любовью и нежностью. Хотя что Тобиас мог об этом знать? Он даже не помнил, когда сам в последний раз целовался. (Потому что был тогда безнадежно пьян, да и вообще, тот поцелуй — к слову, приключившийся с кем-то из подружек Квинни, — можно было запросто приравнять к обыкновенному новогоднему чуду, учитывая, в какую ночь он случился.) А сладостное чувство взаимной влюбленности ему и вовсе было незнакомо. В отличие от хорошо знакомого ему чувства безответности, прицепившемуся к нему, точно репей к складкам кофты. При виде целующихся друзей нечто внутри Тобиаса заурчало, оскалилось. Он отвернулся, ощутив, как то болезненно закопошилось у него под сердцем, извиваясь между органами. Имя этому чудовищу было Зависть, и если бы Тобиас хоть на миг замешкался, не отвел вовремя глаза, оно того и гляди сорвалось бы с цепи, чего он ни в коем случае не мог допустить. В любой другой день — пожалуйста, но сегодняшний он ему очернить не позволит. Избавиться от ревности было на удивление просто: Тобиас сумел выкорчевать ее из своей души еще в первый же год, раз и навсегда стряхнув с плеч ее непомерную тяжесть. Но вот ее сестрица зависть, к несчастью, оказалась далеко не так сговорчива: если сумасбродство ревности всегда при должных стараниях выходило усмирить, то упрямство зависти — воинственное, непоколебимое — едва ли поддавалось и малейшей дрессировке. И потому как бы яростно Тобиас ни силился потопить это чувство, оно не менее яростно его воле противилось. Змеей обвивалось у него вокруг шеи, громоздким якорем ложилось на грудь и утягивало его, задыхающегося и обездвиженного, за собою на дно. Долгие месяцы потребовались Тобиасу, чтобы научиться со всем этим уживаться. Однако и сейчас он порой нет-нет да попадался на хитрые уловки зависти, точно глупый мышонок в щемящие объятия мышеловки. В такие моменты ему начинало казаться, что ревность на деле была не так уж и плоха. Злоба, которую она в себе таила, разрушала; но, возможно, лучше было злиться, чем без конца завидовать чужому счастью и презирать свое ничтожное, недостойное взаимной любви существо. Наблюдая за Квинни и Феликсом, Тобиас завидовал мягкости, скользящей в каждом их взгляде друг на друга — даже брошенном украдкой, почти неуловимом; теплоте прикосновений, заставляющей сердце наливаться тоской в тот же миг, когда приходила пора расставаться; волнению, неизменно разбухающему в животе перед каждым новым свиданием, будто сотое из них могло вдруг снова обернуться первым... Тобиас надеялся, что однажды испытать все это доведется и ему; что однажды он встретит душу, которую неожиданно сам для себя полюбит сильнее, чем Квиннину, — но верилось в это с трудом. Он часто грезил о том, насколько проще была бы его жизнь, если бы он только сумел ее разлюбить. Грезил, но в действительности жутко этого боялся. Ведь любить Квинни было просто. Почти так же просто, как бессонной ночью считать звезды на небе или рисовать пальцем узоры на запотевшем стекле. Еще это было естественно — как улыбаться. А Тобиас каждый день улыбался, порой сам того не замечая и страшась мысли о том, что однажды может раз и навсегда перестать. И точно так же каждый день он любил Квинни. Ни за что не желая отказываться от единственной на всем белом свете боли, каким-то извращенным, непостижимым уму образом приносящей ему столько счастья. — С днем рождения, — повторил он за подругой и вручил Феликсу футляр с подарком. — Что это? — спросил тот с легким недоверием. — Не очередной галстук, надеюсь? А то дома и так от них уже ящик ломится. Тобиас проглотил смешок. — Тепло. Давай еще попытку. Феликс сморщил лицо, словно размышления на сонную голову причиняли ему физический дискомфорт. Спустя пару секунд молчания обреченно и неуверенно выдал: — Галстук-бабочка?.. Тобиас хлопнул себя ладонью по лбу. — Ты безнадежен! Открывай уже! Феликс повиновался, раскрыл футляр — и неожиданно расхохотался: — Да ну тебя! — Квинни раздвинула шторы, и зажим для галстука весь засверкал, словно от смущения, когда солнце расцеловало его золото своими лучами. — Красотища-то какая! Зайчонок, ты только погляди. — Феликс повернул подарок так, чтобы Квинни могла рассмотреть; глаза его блестели от восторга, напоминая два искусно ограненных хризолита. — Я видела, — улыбнулась она и вернула на место спавшую с плеча лямку от пурпурной шелковой сорочки. — Как-никак сама помогала его выбирать. И хорошо: у нашего Тобиаса совсем беда со вкусом. — Тоже мне, госпожа Отменный Вкус, — оскорбленно парировал тот. — А не ты ли на прошлой неделе умудрилась нацепить черные сапоги с голубыми джинсами, хотя сама говорила, что сочетание — хуже не придумаешь? — Умолкни! Не то укушу! — пригрозила Квинни. Феликс не обращал на перепалку друзей никакого внимания, отрешенно вертя в руках зажим для галстука и любуясь игрой света в гранях множества крохотных, ластящихся к ониксу бриллиантов. — Волшебно… Спасибо огромное, правда. — Он подставил кулак, а когда Тобиас по нему стукнул, внезапно схватил его за руку и потянул на себя, душа в крепких медвежьих объятиях. Тот попытался вырваться, но силы Феликсу было не занимать: если он в порыве чувств надумал обниматься, сопротивляться было без толку — лучше притвориться мертвым и смиренно ждать, пока сам не отпустит. Тобиас беспомощно уткнулся носом в чужую подушку и набрал полные легкие травяного чая с лимоном, в чьем аромате безошибочно опознал любимые духи подруги. Когда полгода назад Феликс признался Квинни, что готов наслаждаться этим ароматом даже во сне, та в шутку подарила ему целый флакон и сказала, что теперь он может ими хоть каждый день всю постель орошать. А потом еще долго смеялась и крутила пальцем у виска, узнав, с какой серьезностью он это на самом деле воспринял. — Ладно, теперь моя очередь. — Квинни сбросила на пол пушистые тапочки с кроличьими ушками и опустилась на кровать рядом с парнями, подобрав под себя ноги. После сложила на коленях руки лодочкой и прикрыла глаза, сосредотачиваясь. Мгновение спустя ее соприкасающиеся ладони опутала белоснежная лоза, и воздух над ними задрожал, заискрился. Тобиасу редко случалось видеть, как Квинни прибегает к этой способности, ведь она не раз упоминала, что считает ее почти бесполезной. Причем отнюдь не потому, что материализация предметов требовала от нее предельной собранности и занимала какое-то время. Дело в том, что феи не могли переносить к себе предметы, которые прежде никогда не держали в руках, а еще, конечно, не стоит забывать о необходимости знать их точное местоположение. И это все не говоря об ограничении по весу и размеру: максимум, что Квинни удавалось к себе перенести, — это рюкзак да горшок с ее любимым фикусом. Впрочем, некоторые другие, особенно бессовестные феи с Квинни бы не согласились, ведь эта замечательная способность раньше позволяла им воровать и не попадаться. Хвала Великим Шестерым! Какова, однако, печаль, что черные ведьмовские кристаллы обладали на редкость удивительной силой подавлять любую магию. Поэтому вскоре все вещи в магазинах попросту стали оснащать антикражными датчиками с вставкой из зачарованного гематита, и проблемы как не бывало. Феликс отвлекся — он обожал смотреть, как Квинни колдует, — и Тобиас, воспользовавшись случаем, высвободился из его объятий. А когда повернулся к подруге, та уже держала в руках круглую белую коробочку, увенчанную золотым бантом; свет мерк в ее ладонях, тусклыми нитями просачиваясь под бледную кожу. Удовлетворенно улыбнувшись, Квинни протянула свой подарок Феликсу. — Надеюсь, понравится. Феликс поднес коробочку к уху и слегка ее потряс. — А что там? — Может, хорош уже в угадайку играть? — нетерпеливо встрял Тобиас, не успела Квинни и рта для ответа открыть. — Ну правда, что за ребячество? Сбитый с толку резким тоном друга, Феликс обиженно насупился, но стоило ему догадаться, в чем дело, как лицо его вмиг прояснилось. — Значит, — хмыкнул он, переводя глаза на Квинни, — не сказала ему, что собираешься мне подарить? — Конечно, нет! Не хватало еще, чтобы он проболтался и испортил сюрприз, — ответила она и наградила Тобиаса красноречивым взглядом. И ведь не то чтобы Квинни была не права: бережно относясь к чужим тайнам, Тобиас хранил их, как свои собственные, но когда дело касалось сюрпризов, он становился так взволнован, что попросту не мог удержать язык за зубами. — Подумаешь, — уязвленно буркнул Тобиас, хоть в глубине души и понимал, что Квинни верно поступила, ничего ему не сказав. — Не очень-то и хотелось знать. — Раз не очень хотелось, чего же тогда всю прошлую неделю за мною таскался, донимая расспросами? Тобиас не нашелся с ответом и гордо поджал губы. — Знаешь что, я требую адвоката. Совершенно бессовестно с твоей стороны вот так вот на меня нападать! А еще, — добавил он секундой позже, уже тише, — я требую немедленно показать мне, что скрывается в этой коробочке. Феликс принялся послушно развязывать бант. Усевшись задом наперед в своем кресле на колесиках, Тобиас подъехал на нем к кровати друга и так сильно навалился на его спинку, что чуть не грохнулся на пол. Повезло, что Квинни успела сделать пасс рукой и вернуть кресло в горизонтальное положение. — Не может быть… — завороженно выронил Феликс, приоткрыв коробочку; вырвавшийся наружу свет отразился в его глазах радужным калейдоскопом. Внутри лежали две соединенные друг с другом серебряные подвески, выполненные в форме половины сердечка. Верхнюю часть каждой из них украшал небольшой круглый камень, пульсирующий тусклым разноцветным свечением. Тобиас потер кулаками глаза. — Ух ты, молодчина, Квинс, — вяло прокомментировал он сквозь зевоту. — Не сомневаюсь, что путевка в Скамандр — это именно то, о чем Феликс мечтал на свой день рождения. — Дурень! — Квинни легонько хлестанула его по плечу тыльной стороной ладони. — Прекрасно понимаешь ведь, что это онфрит! — Ах да, единственный вид ведьмовских кристаллов, которым разрешено пользоваться людям и другим созданиям. Но с чего вдруг такая уверенность, что тебя не облапошили? — Не веришь — прислушайся. Онфриты, в отличие от других зачарованных кристаллов, единственные не издают ни звука, в то время как все остальные обычно еле слышно гудят, стрекочут, жужжат или даже поют. Еще они не окутаны дымкой — зато их свечение ярче, чем у обычных кристаллов. А поскольку они никак не влияют на своего владельца, то даже не нуждаются ни в какой подзарядке… Тобиас усиленно замахал на подругу рукой: как Квинни не могла терпеть его занудства, так и он не выносил, когда она ни с того ни с сего начинала вдруг умничать. Квинни терпеливо вздохнула. — Вообще, изначально это спектролит, разновидность лабрадорита, — пояснила она, заметив, с каким любопытством Феликс разглядывает камни, наклоняя коробочку из стороны в сторону и наблюдая, как блестит и переливается их гладкая поверхность. — А сзади, кстати, — осторожно подцепив обе подвески, Квинни перевернула их у себя на ладони, — есть такая вот очаровательная гравировка. Феликс взял Квинни за руку, в которой она держала подвески, и провел большим пальцем по изображенным на серебре солнцу и луне. Он разъединил подвески, забрав себе ту, что была с полумесяцем, затем вновь перевернул ее другой стороной и вдруг испуганно ойкнул: камень поменял цвет, став полностью розовым. — Прошу, только не говорите мне, что я все сломал… — Все в порядке, не переживай, — успокоила его Квинни. — Гляди. — От удивления брови Тобиаса взметнулись так высоко, будто норовили убежать со лба: камень на подвеске Квинни был желтым. — Эти онфриты — две части одного зачарованного спектролита. Стоит любому из них соприкоснуться с твоей кожей, и он сменит цвет под стать твоему настроению. Но если подвески находятся у двух разных людей, то их настроение они будут отражать уже друг на друге. — Значит, мое настроение — желтое? — догадался Феликс. Квинни кивнула. — То есть счастливое. — А твое, розовое?.. — А сам как считаешь? — Квинни притянула Феликса к себе за футболку и поцеловала, совсем не размыкая губ, — робко и невинно, словно в первый раз. Отстранившись, она улыбнулась, и у Тобиаса перехватило дыхание. Он ненавидел эту Квиннину улыбку, что была мягче солнечного света и ласковее ветра, разносящего по округе запах липового цвета в июне. И в это короткое мгновение слабости, что Тобиас позволил себе задержать на ее губах взгляд, он молил лишь об одном: пусть она перестанет с ним это делать. Нет — пусть она только посмеет однажды перестать. Он ей этого ни за что не простит. Тобиас отвел глаза, мысленно себя одернув. — Тоже мне, телячьи нежности, — проворчал он, припустив в голос как можно больше отвращения. — Мы чизкейк-то будем есть или как? Он, кстати, без сахара — Квинс позаботилась. — Моя ж ты золотая! — воскликнул Феликс и, стиснув щеки Квинни в ладонях, звонко чмокнул ее в лоб. Та вся зарделась и отвернулась, но Тобиас видел, как крылья подруги предательски затрепетали от переполняющих ее теплых чувств. Феликс достал из шкафа пятилитровую бутылку с водой и наполнил чайник, Тобиас тем временем отправился мыть кружки. Несколько минут спустя друзья уже сидели на заправленной кровати Феликса и вовсю чаевничали, обсуждая школьные дела и завтрашнюю вечеринку, давясь смехом и чизкейком. Последний, к слову, оказался таким вкусным, что Тобиас чуть не пошел на предательство, но все же сумел перебороть себя и оставить большой кусок Феликсу — как-никак у него день рождения. Стрелка часов незаметно подкралась к восьмерке, и Квинни вернулась к себе. Пришла пора собираться на учебу. — Может, не пойдем на завтрак? — предложил Тобиас. Он стоял напротив зеркала у двери и завязывал галстук. — И так ведь уже торта объелись. — А дело правда только в торте? — проницательно справился Феликс и, спрятав фен в нижний ящик стола, в последний раз прошелся по волосам расческой, прежде чем завязать хвост. — Ну, нет, просто… — Тобиас сглотнул: разговоры о чувствах всегда давались ему нелегко. — Я уже устал терпеть все эти взгляды и вопросы. Устал доказывать, что ни при чем, когда меня все время пытаются поймать на лжи и не слушают. — Поленившись заправлять рубашку в брюки, он подвернул рукава, добавляя образу еще больше развязности. — Завтра еще и это долбаное собрание будет. Нам обязательно туда идти? — он с мольбой оглянулся на Феликса. — Нет, но если не придем, будет только хуже. Сам посуди, как остальные это расценят. Знаю, у нас с Логаном были натянутые отношения, но многие его все же любили — школьного клоуна, который всех веселил. Даже о самом ужасном человеке всегда найдется чего сказать хорошего. В конце концов, нас ведь выступать никто не заставляет. Тобиас замер, до боли закусив еще не зажившую щеку. — Ты прав, — отрешенно произнес он. — Скорее бы пришли результаты вскрытия и все это закончилось. — А вообще, знаешь, — неожиданно добавил Феликс, — я тоже не голоден, давай пропустим завтрак. Как насчет вместо этого пройтись до нашего места? Напишу Квинни, что нас не будет. На лице Тобиаса вспыхнуло облегчение. — Спасибо. Феликс застегнул рубашку и накинул на шею галстук. Затем подошел к Тобиасу и пихнул его плечом, намекая, чтобы тот подвинулся. — Да погоди ты! Не видишь, я еще не причесался. Тогда Феликс пихнул его снова, но уже с большей силой, и Тобиас пошатнулся. — Ах так, значит! Он принял вызов и толкнул Феликса в ответ. И так, дурачась, они с полминуты выясняли, кто же все-таки сильнее, стараясь вытеснить один другого за пределы зеркала. Тобиас в очередной раз навалился на Феликса, но тот резко ушел вправо, заставив его потерять равновесие, а затем как внезапно на него обрушился — Тобиас аж в стенку влетел. Гитара Феликса издала пронзительное «брынь!», когда ее струны задели ногой. — Ну и ладно! — То-то же, — Феликс сверкнул самодовольной улыбкой. Тобиас просунул ноги в кеды и принялся завязывать шнурки. Поправив воротник рубашки, Феликс зафиксировал галстук новеньким зажимом и повернулся к нему. — Ну, красотища ведь! — Рад, что тебе нравится, — смущенно откликнулся Тобиас. Солнце неспешно карабкалось вверх по небосводу, затапливая золотом комнаты на восточной стороне общежития. Снаружи уже вовсю кипела жизнь: хлопали двери, носились между этажами подростки. Тут и там звучали смех и ругань, имена окрикивающих друг друга соседей бумажными самолетиками пересекали внутренний двор. Пока друзья спускались вниз, чуть ли не каждый встречный тормозил перед ними, чтобы пожать Феликсу руку и поздравить его с днем рождения. У входа в общую гостиную они наткнулись на Квинни, стоящую в окружении подруг, и Тобиас ей помахал, а Феликс послал воздушный поцелуй. Обогнув здание общежития, они огляделись по сторонам — вроде никого, — после чего перебросили рюкзаки через забор и перелезли сами. Ноги втаптывали смятую траву в рыхлую землю, пока наконец не зарылись подошвой в песок. Феликс скинул рюкзак и уселся на длинное полое бревно, что лежало всего в десяти шагах от воды. Он оперся о него руками и вытянул ноги. Его глаза скрывали темные очки, и лишь в приподнятых уголках губ угадывалось блаженство. Тобиас устроился рядом и достал из кармана брюк электронную сигарету. — Погода что-то разгулялась в последние дни, — поделился наблюдением Феликс. — Похоже, сегодня будет жарко. Тобиас сверился с прогнозом погоды на своем «Грамме»: ясно, пятнадцать градусов тепла. — Так только на солнце кажется, — изрек он и затянулся. Думать ни о чем не хотелось, только сидеть на этом бревне, курить и наблюдать, как зеленые стены деревьев на другом берегу наступают на воду, съедая этот сказочный мираж перед глазами. Яростная синева неба казалась обжигающей, озерная гладь переливалась нестерпимо яркими бликами света. Цвета вокруг — до того неестественно насыщенные, словно смотришь сон наяву. Тобиас прикрыл веки и задержал в легких дым. — Тобиас, слушай… — осторожно начал Феликс, и Тобиас едва заметно поморщился, как от слабой зубной боли: он знал, к чему друг клонит. — Может, все-таки поговорим о том, что случилось в понедельник? Пожалуйста. Мне больно видеть, как с каждым днем ты все больше в себе замыкаешься. Думаешь, я не заметил, каким ты стал молчаливым? Тобиас сделал еще одну затяжку. Он действительно стал молчаливее: сложно активно поддерживать разговор и шутить, когда чужие презрительные взгляды ржавыми иглами врезаются тебе под кожу. — Ладно, — только и сказал он. — Давай поговорим. И между друзьями вновь повисла тишина. Феликс не торопил Тобиаса, пока он собирался с мыслями. И не перебивал, пока он пылким бессвязным потоком вываливал на него все, что скопилось на душе. Лишь замолчав, Тобиас заметил, что воображаемое грозовое облако над его головой посветлело, и сквозь призрачно-серую пелену наконец снова стало пробиваться солнце. — …В общем, если после всей этой истории ты захочешь вернуть зажим для галстука обратно в магазин, я не обижусь. У меня вроде как еще чек сохранился. — Шутишь? — усмехнулся Феликс. — Да я его теперь даже на пять Квинниных чизкейков не променяю с такой-то историей! Тобиас облегченно выдохнул: на самом деле он выбросил чек, едва покинув ювелирный. Улыбка Феликса внезапно померкла. — Возможно, я просто тычу пальцем в небо, но мне все равно кажется, что ты что-то мне недоговариваешь. Что-то очень важное. — Тобиас уткнулся взглядом в носки своих кед. Как Феликс это понял? — Видишь ли, в понедельник, когда ты рассказывал, как Мэттью тогда на тебя посмотрел, у тебя самую малость покраснели уши. И эта твоя странная пауза, прежде чем ты ответил… Ты сказал: «Он бы наверняка на части меня разорвал, если бы не…» — если бы не что, Тобиас? Прости, если напираю, но, по-моему, когда человек становится свидетелем чужой смерти, это не проходит для него бесследно. Такие вещи сильно влияют на психику и могут отразиться, ну, не знаю, например, в панической атаке… Последнюю фразу Феликс произнес с явным намеком, и внутри у Тобиаса что-то надломилось. Феликс слишком хорошо его знал. — Могут, ты прав. — Признание далось тяжело — слова пришлось практически насильно выталкивать из горла. — И отразились. Феликс поднял очки на лоб и сочувственно всмотрелся в лицо друга. — Спустя столько времени… Боги, мне так жаль. Насколько все было плохо? — Достаточно, — сухо описал Тобиас. — Это произошло дважды. В первый раз, когда я понял, что Логан мертв, и во второй, когда я возвращался из участка и нужно было подняться по лестнице, на которой все и случилось. Я просто не смог… Взялся за перила и снова увидел его там, насмехающегося надо мной даже после смерти. — Но почему ты не позвонил? Почему не попросил встретить тебя, когда только подъехал? — Думал, что справлюсь сам, что смерть Логана на самом деле на мне никак не сказалась. Как самонадеянно. — С его губ сорвался грустный смешок. — И знаешь, что самое забавное? Я начинаю верить, что Мэттью был прав, и остальные тоже: это я его убил. — Эй, не смей так говорить. — Феликс придвинулся ближе к Тобиасу и приобнял его за плечи. — Ты сказал, что вас разделял чуть ли не целый пролет, так как же, по-твоему, ты тогда мог его убить? Силой мысли, что ли? Уж поправь, если я ошибаюсь, но телекинезом, как Квинни, ты вроде бы не владеешь. — Ну точно нет, — фыркнул Тобиас. — Квиннин телекинез ведь на живых существ не влияет. — Тем более. А других вариантов и нет. Не мог ты никак убить его, Тобиас. И не позволяй всем этим мудакам, считающим иначе, залезть к тебе в голову. Договорились? — Договорились, — ответил Тобиас, и его лицо озарила пусть слабая, но все-таки улыбка. Вдруг экран смарт-часов на его руке вспыхнул, уведомляя о входящем звонке. Тобиас потянулся за рюкзаком, чтобы достать телефон, и нахмурился. — Незнакомый номер… — Он поднес телефон к уху. — Алло? — Привет, Тобиас, это Амели Легран. — Услышав имя адвоката, Тобиас поспешил включить громкую связь, чтобы Феликс тоже мог ее слышать. — Феликс мне твой номер еще в понедельник дал, надеюсь, я не помешала? — Э-э, да, здравствуйте, — растерянно протянул Тобиас и сразу выпрямился. — Нет, нет, вы очень даже вовремя. — Привет, Мэл! — подал голос Феликс. — О, и ты здесь. Чу́дно! Я хотела еще вчера позвонить, но было уже поздно, поэтому решила отложить до утра… — Есть какие-то новости? — спросил с надеждой Тобиас. — Есть, и очень хорошие. Вы, ребят, знали, что Логан был диабетиком? Друзья переглянулись. — Да, конечно, он этого совсем не стеснялся, — подтвердил Феликс. — Постоянно перед тренировкой сахар измерял, уколы часто прямо при нас в раздевалке делал. Тренер тоже за его здоровьем следил и чуть что сразу отдыхать отправлял. А ты это к чему вообще? — Так вот, в его крови нашли алкоголь, — сообщила Амели. — А при его типе диабета он противопоказан. Тобиас скорбно прищелкнул языком и вздохнул. Картинка в его голове наконец-то начинала складываться. — Когда я зашел в общую гостиную, он пил водку с соком. Даже мне предлагал. — Надеюсь, ты отказался. В общем, принятие алкоголя сильно понизило в крови Логана уровень сахара. Добавь сюда внезапную физическую нагрузку — вашу с ним драку, — хорошенько взболтай и на выходе получишь коктейль из головокружения, слабости и даже потери сознания. Судмедэксперт предположил, что на лестнице Логан упал в обморок, вызванный гипогликемией, а уж затем скатился по ступенькам и свернул себе шею. Увы. — То есть… я не виноват? — неверяще уточнил Тобиас. Объяснение Амели звучало просто и логично — слишком просто, чтобы быть правдой. И все же… — Ни в коем случае! Полиция закрыла дело. Можешь расслабиться. — Да чтоб меня! — Тобиас повернулся к Феликсу: тот сидел с широко раскрытым от радости ртом. — Спасибо, спасибо вам огромное, что позвонили! И что вообще помогли. — Была рада выручить. Постарайся больше не попадать в такие передряги, но если что — сразу звони. И Феликс, — позвала Амели, когда Тобиас уже собрался отключиться. — Да? — С днем рождения! В субботу приеду с подарками, так что будь дома. — Спасибо, Мэл, жду не дождусь. Завершив звонок, Тобиас тупо уставился на воду. Неужели все осталось позади? — Ну, что я тебе говорил? — Бодрый голос Феликса вывел его из оцепенения. Он похлопал Тобиас по плечу. — Взял бы ты уже за правило верить мне на слово. За все время нашей дружбы я еще ни разу тебе не соврал и, чтоб ты понимал, начинать не планирую. Лес по-прежнему наступал со всех сторон на воду, а скачущие по поверхности озера солнечные блики все так же резали глаза. Ничего вокруг не изменилось. Однако если Тобиас и правда все это время лишь видел сон наяву, то он не желал от него просыпаться. Он был до того счастлив, что едва сдерживался, чтобы не броситься в озеро прямо в одежде, и плевать, что вода в нем наверняка ледяная. — Я невиновен, — повторял он снова и снова, пока смысл этих слов не начал от него ускользать. — Я, блин, невиновен!