* * *
На следующий день вместо первого урока состоялось общешкольное собрание, посвященное памяти Логана. Феликс намеренно предложил прийти пораньше, чтобы успеть занять места на последнем ряду, — думал, это поможет им избежать лишнего внимания. Однако же не помогло: все слишком хорошо знали, где и рядом с кем стоит искать Тобиаса. Наверное, следовало попросить друзей сесть отдельно, но он понимал, что в одиночку это собрание точно не вытерпит. Несмотря на то, что его посещение считалось добровольным, в актовый зал, казалось, набилась вся школа: с высоты последнего ряда Тобиас не видел ни одного свободного места. И отчего-то твердо знал, что большинство присутствующих пришло сюда совсем не ради Логана. Мэттью на другом конце зала тоже не сводил с него глаз. Тобиас накинул на голову капюшон толстовки и неуютно поежился. Осталось потерпеть еще совсем немного, и весь этот кошмар закончится. Первым на сцену вышел директор. За пару минут до начала собрания Тобиас видел, как он за кулисами беседует с двумя полицейскими — теми самыми, что приезжали в понедельник на вызов. При виде сержанта Калхано Тобиас брезгливо оскалился. Господин Д'Обинье не стал ходить вокруг да около и сразу поведал всем правду о загадочной смерти одного из своих учеников — видимо, знал, что Тобиасу из-за нее прохода в школе не дают. Когда несколько сотен голов в последний раз на него обернулись, Тобиас заставил себя отлепить глаза от пола и выпрямиться. Осуждение на лицах окружающих сменилось изумлением, и он понадеялся, что им всем стало перед ним хоть чуточку стыдно. Даже отсюда было видно, как Мэттью нахмурился, словно не веря ни единому слову директора, и тем не менее сухо кивнул Тобиасу и больше в его сторону до самого конца собрания даже не смотрел. Как только все начали расходиться, однако, дождался, когда троица пройдет мимо него к выходу, и пробубнил: — Голдфрей, можно тебя на пару слов? Тобиас застыл на месте, каждая мышца в его теле напряглась, одеревенела. Феликс и Квинни тоже остановились, мигом стерев с лиц беспечные улыбки и замолчав. Оба, будто сговорившись, одновременно прожгли Мэттью предупреждающим взглядом. Тобиас усилием воли разлепил искусанные от переживаний губы, на которых, как и на внутренней стороне его щек, за последнюю неделю не осталось и живого места. — Идите, я вас догоню, — сказал он и с трудом различил собственный голос за звуком грохочущего под ребрами сердца. — Ты уверен? — тихо спросил Феликс. — Все нормально. Идите, — повторил Тобиас уже тверже. Друзья замешкались, очевидно не желая оставлять его один на один с Мэттью — и не без причины, — но все же подчинились и с неохотой, подозрительно оглядываясь на каждом шагу, побрели к двери. Та бесшумно за ними закрылась, заглушая доносящиеся из коридора голоса. Актовый зал погрузился в тишину, что тонкой стальной леской натянулась между Мэттью и Тобиасом; казалось, сдвинься хоть немного в сторону — и непременно о нее порежешься. Мэттью отошел к сцене и медленно провел ладонью по ее гладкому деревянному настилу. Повернулся к Тобиасу — но так ничего и не сказал. — Ты помолчать меня пригласил или что? — решился спросить Тобиас, спрятав в карманы брюк дрожащие руки. Он заметил, что Мэттью избегает смотреть ему в глаза. Неужели тоже нервничает? — Нет, я... — шмыгнув носом, откликнулся тот и снова затих. Мотнул головой, на мгновение зажмурившись. Тобиас начал догадываться, что Мэттью пытается ему сказать, пускай и верилось в это с трудом. Однако борьба на его лице читалась так ясно, что не оставляла места для сомнений. — Я просто хотел извиниться перед тобой, ладно? Знаю, что повел себя вчера как полный урод и мне не следовало так на тебя набрасываться. Но я потерял хорошего друга, Голдфрей, — Мэттью беспомощно свесил руки вдоль тела и сжал кулаки, — все как ты и сказал. Надеюсь, ты никогда не узнаешь, каково это. — Он прошил дверь в коридор долгим многозначительным взглядом и снова шмыгнул носом, растягивая паузу. — Но вместе с тем также надеюсь, что ты все же сможешь понять и не будешь держать на меня зла. Особенно учитывая, что мы в одной команде и на следующей неделе нам предстоит надрать зад другой школе. Ну, что скажешь, мир? Недолго подумав, Тобиас кивнул: — Мир. — И на этом разговор был исчерпан. Так жизнь и вернулась в норму.* * *
Вечером Феликс развез друзей по домам, не забыв напоследок в сотый раз напомнить, что ужин у него начинается в шесть, и настоятельно попросив не опаздывать: его родители этого не любят. И хотя просьба по большей части относилась к Квинни, Тобиас тоже подошел к ней предельно серьезно и заказал такси заранее. В прихожей его встретил Блинчик, как всегда убедительно играющий роль коврика под дверью. Наученный опытом, Тобиас сперва нашарил рукой выключатель на стене и лишь затем смело шагнул внутрь. Опустившись на корточки, почесал кота за ухом и забавы ради пожал ему переднюю лапу. Тот последнего жеста не оценил и гордо, не проронив даже ни единого возмущенного «мяу», перевернулся на бок и поплелся в сторону дивана, раздраженно дергая хвостом по пути. Тобиас честно постарался на него не обижаться. Дома было тихо; Гарольд и Катрина еще не вернулись с работы, и лишь из-за прикрытой двери спальни Мелании доносилось неразборчивое бормотание телевизора. «Наверняка снова смотрит новости и решает какой-нибудь идиотский кроссворд», — пренебрежительно хмыкнул про себя Тобиас и проскользнул мимо старухиной комнаты к лестнице. Здороваться с ней у него не было никакого желания. Уж точно не после той пощечины, фантомный след от которой до сих пор жег его щеку. Извиняться за нее, конечно же, Мелания не собиралась — с какой это стати? Вместо нее это, как обычно, попытался сделать Гарольд, позвонив Тобиасу в понедельник после уроков. Однако тот ему не ответил: был слишком занят тем, что сидел в полицейском участке и паниковал. Отец, должно быть, вскоре решил, что он нарочно не берет трубку, и потому сдался уже после третьего неудачного звонка. А когда на следующий день они все же созвонились, вдруг начал вести себя так, словно ничего и не произошло. Раньше Тобиаса бы это расстроило, но не сейчас: на фоне всего случившегося семейные разборки были последним, что его волновало. Поднявшись к себе, он откопал в недрах шкафа старый смокинг, который купил еще пять лет назад на похороны деда Эмиля, мужа Мелании, и с тех пор надевал в лучшем случае раз в год, на весенний школьный бал. Внимательно осмотрел его со всех сторон, понюхал — вроде ничего, совсем с прошлого мая не помялся да и пылью не пахнет. Впрочем, Тобиас догадывался, что в этом заслуга Диодоры: когда ей становилось скучно, она вечно бралась приводить в порядок даже те вещи, которые давно уже никто не носил. Иначе как еще объяснить этот исходящий от костюма едва уловимый цветочный аромат? Стягивая с себя школьную форму, Тобиас только молился, чтобы тот при очередной тайной стирке не сел. Когда он заказывал его в тринадцать лет по интернету, то ошибся на пару размеров, и брюки болтались на нем, как две подпоясанные шторы, а пиджак смотрелся так, словно он одолжил его у того самого покойного деда, что при жизни был с два дверных проема в плечах. Зато сейчас костюм сидел как надо — спасибо Феликсу, который регулярно заставлял Тобиаса ходить с ним в спортзал, не принимая никаких отговорок. Переодевшись, Тобиас еще немного покрутился перед зеркалом в попытках примять руками торчащие во все стороны кудри, но в итоге сдался и оставил волосы в покое. А что, Квинни однажды сказала, что легкая небрежность ему даже к лицу. До приезда такси оставалось порядка десяти минут, и Тобиас спустился на кухню, чтобы от нечего делать быстро чем-нибудь перекусить. Безусловно, Феликс друзей не в шахматы играть пригласил и голодными бы их ни за что не оставил, но все-таки заявляться к людям в гости с громко урчащим животом вряд ли считалось признаком хорошего тона. Поэтому минутой позже Тобиас уже стоял напротив раскрытого холодильника и задумчиво чесал затылок. И пока он долго-долго водил нерешительным взглядом по забитым до отказа полкам, заботливо пополняемым каждый день Диодорой, аппетит его куда-то улетучился. Холодильник возмущенно запищал, требуя немедленно закрыть его и перестать впустую тратить электричество, так что Тобиас просто схватился за первое, что попалось под руку, и захлопнул дверцу. — Господин Тобиас? Бутылка газировки выскользнула из ладони и разбилась о паркет. Тобиас отпрянул в сторону, пока растекающаяся под ногами сладкая лужа еще не успела пропитать его носки, и громко выругался. — Вот любишь же ты тихо подкрадываться, — беззлобно усмехнулся он, качая головой, и намотал на кулак бумажное полотенце. — И вообще, почему ты до сих пор здесь? Сегодня ведь пятница, ты уже час как должна быть дома. — Простите... — Диодора поставила таз с бельем на пол и бросилась к шкафчику под раковиной, не переставая тараторить: — Просто столько дел накопилось, я совсем про время забыла. Сначала Блинчика пыталась искупать, потом вот постель вашим родителям меняла... — Отыскав, наконец, сухую тряпку, она опустилась напротив Тобиаса на колени; тот к этому времени уже вытер добрую половину лужи и принялся теперь собирать осколки. — Дальше я сама. Не хватало еще, чтобы вы поранились. — Да ладно, я справлюсь, — неуклюже улыбнувшись, заверил ее Тобиас и крепче стиснул в кулаке полотенце, на котором тотчас расползлась алая клякса. — Ну вот, что я вам говорила! — Диодора пробуравила его строгим взглядом из-под широких черных бровей. Быстро оглянулась на дверь спальни Мелании, из-за которой по-прежнему долетали голоса телеведущих, и прошептала: — Давайте сюда вашу руку, я помогу. Тобиас сделал круглые глаза. И чем это, спрашивается, она ему поможет? Разве что подует на порез, как маленькому, или в лучшем случае обмотает тот грязной тряпкой. Однако любопытство взяло верх над подозрением, и он подчинился. Тогда Диодора зажала его ладонь между своими, и сквозь ее пальцы засочилось молоко; вспышка мягкого белого света вырвалась из-под ее коричневой кожи, на мгновение подсветив паутину блуждающих под ней сосудов. Тобиас ощутил, как место пореза объяло знакомым теплом, вскоре сменившимся легким покалыванием. Витающий в воздухе запах крови стал гуще, острее, и его дополнил характерный для магии запах горелых проводов. Из-за того, насколько часто Квинни при них колдовала, Тобиас привык не замечать эту странную вонь, но сейчас она ударила в нос с неожиданной силой. Вероятно, дело было в том, что на сей раз она исходила от магии другого человека — человека, в ком магии он даже не подозревал. Наконец Диодора отпустила его руку: по всей длине среднего пальца была размазана кровь, но под ней — ни царапины. Тобиас неверяще уставился на свою раскрытую ладонь и пораженно фыркнул. — Как так вышло, что ты работаешь у нас уже больше трех лет, а я только сейчас узнаю, что ты, ко всему прочему, наполовину фея? — Ну, не то чтобы нам с вами доводилось много говорить по душам, — смутилась Диодора. Парой быстрых выверенных движений она собрала тряпкой с пола разбитое стекло и поднялась, чтобы вымыть руки. Тобиас последовал ее примеру и встал рядом с ней плечом к плечу у раковины. Засучил повыше рукава пиджака и рубашки, чтобы не намочить, и выдавил из дозатора немного моющего средства. — Но почему ты не пользуешься магией, когда убираешься или готовишь? Уверен, телекинез и телепортация предметов бы во многом облегчили задачу. — Вы о чем? Ваша бабушка ненавидит, когда я крыльями-то пользуюсь, как, думаете, в таком случае понравилась бы ей моя магия? Тобиас вдруг страшно на себя разозлился: и как только ему пришло в голову задать такой глупый вопрос? Мог бы и сам догадаться. — К тому же, — сказала Диодора, — будем честны, вы бы вряд ли наняли меня, зная о моих способностях. Из прошлого дома меня так и выгнали: спустя год честной работы хозяева внезапно испугались, что я стану использовать магию, чтобы у них подворовывать. — А было что воровать? — В том-то и дело, что нет, — призналась она с лукавой ухмылкой, отжала тряпку и подвинулась, чтобы им с Тобиасом не пришлось толкаться локтями. — Я думаю, они нарочно это выдумали, потому что больше не могли позволить себе мои услуги. Но о своем происхождении с тех пор я предпочитаю лишний раз все же не заикаться. Тобиас понимающе кивнул и сунул руки под кран, наблюдая, как пенится у слива розоватая от крови мыльная вода. Диодора права: им и вправду мало доводилось говорить по душам. А если точнее, то не доводилось вообще никогда. И Тобиаса это не устраивало. Диодора не была его подругой: она ему готовила, стирала его вещи, убиралась в комнате — и тем не менее знала о нем практически все. В то время как он едва ли знал о ней хоть что-то, помимо возраста и пары увлечений, о которых она как-то раз случайно обмолвилась (современные танцы и видеоигры). Это казалось неправильным. И когда, если не сейчас, ему еще выпадет идеальный момент, чтобы это исправить? И только он стал перебирать в уме подходящие вопросы, чтобы разбить повисшую между ними тишину, как Диодора нарушила молчание первой. — Магия мне от отца досталась, — произнесла она тихо-тихо, словно делилась чем-то постыдным. Хорошо, что Тобиас стоял совсем рядом, иначе из-за шума льющейся воды точно не разобрал бы ни слова. — Он был феем... Ну, и сейчас им остается, конечно, если еще жив — не знаю, мы давно не общались. Впрочем, как и с мамой. — Когда она упомянула отца, голос ее звучал отстраненно, почти безразлично, но стоило ей заговорить о матери — и он сразу приобрел печальные оттенки. — Во всем, кроме магии, я пошла в нее. Мы не виделись с тех пор, как мне исполнилось четырнадцать, и уже больше пяти лет не созванивались. После переезда мне пришлось сменить номер, а у самой ее номера никогда даже не было: она всегда должна была звонить мне сама. Все из-за условий ее дурацкого договора. — Диодора со злостью сдернула с ручки духовки полотенце и протянула его Тобиасу. — Что еще за договор такой, из-за которого мать целых десять лет не может увидеться с дочерью? — хмуро спросил он, вытирая руки. — Мне не привыкать, — ее плечи опустились с досадливым вздохом. — Но точно помню, что его срок истекает уже следующей весной. Надеюсь, в этот раз мама не станет его продлевать и вернется домой. А потом найдет меня и мы вместе засудим отца за то, как он с нами обошелся. О, она будет в ярости, как только услышит об этом... — Диодора привалилась спиной к кухонной тумбе и так сильно ухватилась руками за ее край, что у нее побелели костяшки. Задумчиво пожевала губами, вперив отрешенный взгляд в подставку для ножей. — Наверное, вы хотите спросить, кем моя мама работает? Не поверите, но мне и самой об этом мало известно. Знаю только, что это какая-то суперважная и суперсекретная должность у самого... Внезапно она замолчала — словно радио, вдруг потерявшее сигнал. Замерла посреди кухни испуганным зайчонком, почуявшим угрозу, и едва заметно шевельнула ушами, прислушиваясь. А затем — Тобиас аж на полметра отскочил от неожиданности — резким движением схватила со дна раковины тряпку и упала с ней на пол, чтобы продолжить лихорадочно оттирать тот от липких следов газировки. Благодаря особенностям строения среднего уха слух пикси отличался необычайной остротой. Говорили, они даже способны различить чужой шепот за стеной, как если бы там шла ссора на повышенных тонах. Тобиасу никогда не предоставлялось шанса выяснить, правда ли это, но теперь сомнения бесследно развеялись: дверь спальни в конце коридора открылась, и из нее, шаркая тапками, выползла на свет Мелания. Ее длинные седые волосы сливались с накинутым поверх плеч серым пледом, который она крепко придерживала обеими руками, из-под широких штанин шелковой пижамы выглядывали тощие, обвитые венами щиколотки. — Тоби, это ты там стоишь? — неуверенно позвала она, старательно вглядываясь сквозь толстые стекла очков в происходящее на кухне. — Что это был только что за шум? — Тобиас сделал шаг вперед, чтобы заслонить собой сгорбившуюся на полу Диодору. С тех пор, как он разбил бутылку, прошло уже несколько минут, но его ничуть не удивляло, что заторможенный мозг Мелании сумел обработать это только сейчас. — Клянусь, если это жирное лысое недоразумение опять что-то свалило, я за себя не руча... А это здесь какого хрена забыло?! — Она пнула стоящий у подножия лестницы таз с грязным бельем, и тот проехался на пару метров вперед по паркету. — Твоих рук дело, Дора? Хочешь, чтобы я споткнулась? Ну конечно, мечтаешь небось, чтобы я упала и кости все переломала, нелюдь ты проклятая! Уголок рта Тобиаса дернулся в недоброй усмешке. Интересно, что бы подумала Мелания, узнав, что он и сам однажды долгое время об этом мечтал? В отличие от Диодоры, которая была слишком мягкосердечна, чтобы допустить и мысль о чем-то подобном. По правде говоря, ее способность к сопереживанию обескураживала и восхищала одновременно. Тобиас не понимал, почему она продолжает работать у них. Не понимал, как можно каждый день приходить в дом, где оскорблений услышишь больше, чем благодарностей, и добровольно заботиться о человеке, который считает твое существование ошибкой. Его нередко подмывало спросить ее об этом напрямую, да все не выпадало случая. Вернее, так он себя убеждал, хотя в действительности просто боялся, что своим вопросом заставит ее всерьез об этом задуматься — и тогда она правда уйдет. А Тобиас этого очень не хотел. Да и его родители тоже: слишком уж они трое прикипели к Диодоре за эти годы, чтобы теперь расставаться. Конечно, с ее уходом дом не зарастет грязью и не развалится — справлялись же как-то раньше без домработницы, — однако возвращаться сюда по вечерам однозначно станет тоскливее. Диодора, сама о том не догадываясь, наполняла эти стены жизнью. Казалось, даже цветы на балконе распускаются, едва заслышав ее голос, а само солнце, встреченное по утрам ее улыбкой, в их окна светит ярче, чем в соседские. Все, кроме Мелании, давно относились к ней как к члену семьи. Гарольд на прошлый день рождения оплатил ей отдых в Альпах, а Катрина регулярно баловала модными новинками. В том году Диодора даже вдохновила ее создать коллекцию одежды, полностью посвященную пикси: на маленький рост и с заранее заготовленными вырезами под крылья на спине, что у крупных брендов встречалось нечасто. И хотя Тобиас допускал, что все эти широкие жесты могут быть всего-навсего попыткой сгладить углы и извиниться перед Диодорой за то, как с ней обращается Мелания, верить в это ему не хотелось. — А ну успокойся, — бросил он резко, как собаке команду отдал. — Блинчик здесь ни при чем — это я разбил бутылку, но мы уже почти все убрали. — Мы — это кто? — Мелания оперлась о перила и сощурилась. — Ты и мерзавка эта, что ли? — Сколько раз я уже говорил тебе перестать ее оскорблять? — Тобиас старался не терять самообладания, но ничего не мог с собой поделать: раздражение встало поперек горла обоюдоострым лезвием — терпи и плюйся теперь ядом. — Возвращайся к себе, мы тут и без тебя разберемся. — Разберутся они, как же! Она мне вон какие пакости строит, — сморщенные пальцы Мелании отцепились от пледа и протянулись в сторону таза с бельем, — а ты еще защищать ее будешь?! — А кто виноват, что ты не смотришь под ноги? Оставь Диодору в покое, в последний раз тебе повторяю. — Все в порядке, вам не нужно за меня заступаться, — робко пропищали у него за спиной. Обернувшись, Тобиас наткнулся на затравленный взгляд Диодоры, и внутри у него все сжалось от плескавшихся в ее круглых карих глазах стыда и мольбы. Она ошибалась: ему еще как нужно было за нее заступаться. Ведь если не он, то кто? Диодора же не могла сама за себя постоять — слишком боялась ответной реакции. Ей казалось, что проще опустить голову и промолчать, сделав вид, что слова Мелании ничуть ее не ранят, чем тратить силы на бессмысленную оборону. И в чем-то Тобиас был с ней определенно согласен: подобные его бабушке люди не терпят пререканий, они с легкостью пересекают чужие личные границы, а малейшую попытку защитить их расценивают как покушение на собственные. Более того, они нарочно ищут повод для ссоры и сразу с готовностью трактуют любой хмурый взгляд как камень в свой огород — была бы только муха, а слон уж из нее раздуется. К чему же тогда изматывать себя пустыми спорами с такими вот Меланиями, когда можно просто уйти? Не поддаваться на провокации, не подливать масла в огонь и самое главное — ни за что не показывать, что тебя задели за живое. И после этого, возможно, они потеряют интерес и больше не станут тебя донимать. Но жизнь преподала Тобиасу достаточно уроков, чтобы он усвоил: если не научишься давать отпор, с каждым разом будет только хуже. Недаром говорят, что лучшая защита — это нападение. Несмотря на то, что надежного способа поставить Меланию на место не существовало, хотя бы попытаться ее приструнить все равно было лучше, чем смиряться с бесконечным унижением, пускай даже чужим. Особенно когда дело касалось беспочвенных нападок на ни в чем не повинных людей. Впрочем, то была лишь часть правды — благородная и закономерная; другая же часть, неприглядная, заключалась в том, что в Тобиасе попросту взыграли его детские обиды. Слишком много дерьма он натерпелся от Мелании в прошлом, слишком глубокий след оставила в душе ее жестокость, чтобы «просто уйти», — и поэтому он каждый раз срывался. Злоба, копившаяся в нем практически с пеленок, искала выхода наружу. Гарольд обращался с матерью бережно и терпеливо, считая, что она, больная и старая женщина, заслуживает с их стороны хоть каплю сочувствия. Но Тобиас не мог предложить ей даже жалости — только отточенное годами ледяное презрение. В том числе и сейчас. Он знал, что не должен лезть не в свое дело и навязывать Диодоре помощь, о которой она не просила, но позволять Мелании и дальше так себя с ней вести казалось просто немыслимым. — Нет, Диодора, ничего не в порядке. Меня уже достало, что она относится к тебе, как ко второму сорту! — Тобиас горячо взмахнул рукой и ненароком задел вазу для фруктов; лежавший сверху апельсин шлепнулся на светлую столешницу и уверенно покатился к краю. — Ты для нее столько делаешь, а она в тебя скорее плюнет, чем хоть раз «спасибо» скажет. Так больше не может продолжаться, — закончил он, вернув цитрус на место, и на всякий случай отошел подальше. Мелания сдавленно охнула, словно ей со всей силы ударили под дых. Она выглядела до того потрясенной, что наверняка бы поседела от подобных обвинений, если б только не была и так уже давно седой. — Ни за что не подумала бы, что собственный внук пойдет против меня! — Тобиас порадовался, что их с бабушкой разделял целый кухонный остров, и слюна, которой она от негодования брызгала, до него не долетала. А вот фрукты, похоже, придется все же снова помыть... — Я тебя растила, на двух работах пахала, чтобы тебя, скотину, прокормить, — и этим ты решил мне отплатить?! — Она дернула головой, отбрасывая с лица волосы, и Тобиас заметил, что от бешенства у нее даже вена на шее набухла. — Прокормить? — едко усмехнулся он. — Это ты о том, как морила меня голодом в наказание за принесенные со школы тройки, или я о чем-то забыл? Но Мелания будто и не слышала. — Я заботилась о тебе, лечила, одевала... Я — и больше никто! — Она прервалась, удушаемая внезапным приступом кашля. Следующие слова вылетели из ее горла вместе с мерзким влажным хлюпаньем: — Ведь семье твоей мертвой мамаши ты на хрен не сдался! — Следи за языком, когда говоришь о моей матери! — Тобиас с силой зарядил кулаком по столешнице, заставив Диодору вздрогнуть. С самого начала перепалки та стояла ссутулившись, втянув голову в плечи, словно стремилась сжаться до размера снежинки и растаять в воздухе. — Да дедушка с бабушкой мечтали, чтобы я жил с ними, но нет, ты не позволила, нужно же было на ком-то злость вымещать, правда? — Говорила я Гарольду, ни к чему нам этот очередной переезд, — прохрипела Мелания, размазывая по пледу мокроту. — В Эсмонде ты был таким послушным, по струнке у меня ходил... А сейчас что? Стал таким дерзким и несносным, совсем от рук отбился. Эсмонд. Одно лишь упоминание этой земли вызывало у Тобиаса нервную дрожь. Вдруг совершенно некстати он вспомнил, что срок Платона в исправительной колонии в этом году подходит к концу. — Все, хватит с меня твоих бредней, — устало отмахнулся он, отгоняя непрошеные мысли. Телефон в кармане завибрировал: у дома его уже ждало такси. — Я ухожу. Он проскользнул мимо Мелании к выходу, но та одернула его, мертвой хваткой вцепившись в рукав. — Куда собрался? Я с тобой еще не закончила! Тобиас с отвращением уставился на ее трясущиеся пальцы с посиневшими ногтями, сминающими ткань пиджака. — К Феликсу. Отпусти сейчас же! — О, Феликс, — внезапно взгляд Мелании смягчился, хватка ослабла, и Тобиас, вырвавшись, брезгливо отряхнул рукав. — Славный мальчик, вежливый, покладистый... Давно он к нам не заходил. Что, небось до сих пор встречается с той крылатой девкой, да? Шаги Тобиаса резко стихли у самого порога. Он медленно сжал кулаки и процедил, не оборачиваясь: — Что ты сейчас сказала? — Такой умный и красивый, а в девушки себе такую тварь выбрал. Неужто других не нашлось? Позорище просто, это ж надо так себя не уважать! — Извинись. — Ярость в венах закипала стремительнее, чем в чайнике — вода. — Быстро. — И что он только в ней нашел? Тощая, как палка, да к тому же бледная, ну точно покойница, про морду ее плоскую я вообще молчу... Резко развернувшись, Тобиас в два счета преодолел расстояние до Мелании и угрожающе навис над ней, встав почти вплотную. Но вопреки ожиданиям та не стушевалась, а наоборот показательно выпрямилась, с вызовом уставившись на него снизу вверх. — Не смей так говорить о ней, слышишь?! — прорычал Тобиас прямо ей в лицо, несмотря на омерзение: в уголках рта у Мелании пузырилась пена, над верхней губой выступили капли пота. — Она моя подруга! — А ты попробуй запретить мне, щенок! В своем доме я буду говорить что захочу и о ком захочу, нравится тебе или нет… — Мелания согнулась пополам и снова зашлась в жутком кашле, сотрясаясь всем телом. Тобиас поспешно отпрянул, прежде чем она успела заплевать его чистенький костюм. — Прекратите! — криком напомнила о себе Диодора, кинувшись к Мелании. Тобиас с запозданием осознал, что она обращается к нему. — Разве не видите, что ей совсем плохо? Мэм, вам нужно присесть, вот, обопритесь на меня… — Не прикасайся ко мне, дрянь! — Мелания отшатнулась, звонко шлепнув Диодору по руке, и плед соскользнул с ее плеч на пол. — Тоби, немедленно убери ее от меня! Тот лишь пожал плечами и достал с обувной полочки кеды. — Говорил же: скорее плюнет, чем хоть раз «спасибо» скажет. Но Диодора, как всегда, проглотила обиду и продолжила делать то, что получается у нее лучше всего — помогать. — Мэм, прошу вас, вы должны успокоиться. Когда вы в последний раз принимали лекарства? — Да насрать мне на твои лекарства! Не трогай меня, я сказала! — Тобиас, что мне делать? — дрожащим голосом взмолилась Диодора. — Мне кажется, у нее инфаркт... — Что, опять? — искренне удивился Тобиас. — Ну, значит звони в больницу, а лучше заодно и в дом престарелых — чтобы ее сразу туда забрали, как только выпишут. — И закрыл за собой дверь, прежде чем Мелания успела в него чем-нибудь швырнуть.* * *
Феликс встретил Тобиаса у ворот особняка. Неодобрительно покачал головой, пока тот вылезал из такси, затем вытянул руку и без лишних слов постучал пальцем по циферблату наручных часов. — А я-то думал, что опаздывать — это прерогатива Квинни, — упрекнул он, когда друг подошел ближе. — С каких пор вы поменялись местами? — Прости, — с раскаянием выдохнул Тобиас. — Мелании как назло приспичило перед самым выходом сцену устроить, никак не мог от нее отделаться. Феликс издал короткий смешок, что тут же развеялся по ветру вместе с былым недовольством. — И что же на этот раз ей не угодило? — Ты ведь знаешь, чтобы учинить скандал, ей многого не надо. — Тобиас небрежно рассек рукой воздух, как бы подчеркивая несущественность выдуманного Меланией повода. — Сначала на Диодору набросилась, потом и на меня за компанию переключилась, ничего нового. А кончилось все тем, что ей ни с того ни с сего стало плохо и Диодоре пришлось вызывать скорую. — Шестеро, что-то серьезное? — Пока не знаю, но Диодора предположила еще один инфаркт. Второй за последние полтора года, выходит. — Значит, серьезное... — заключил Феликс. — Будем надеяться, что все образуется, да? Тобиас повел плечом, стыдливо опустил глаза. — Ты чего? — Феликс, скажи... — несмело начал Тобиас и вдруг запнулся. Сглотнул вязкий ком в горле. — Скажи, я плохой человек, если мне все равно, умрет она или нет? Знаю, желать людям смерти ненормально, — поспешно добавил он, словно оправдываясь, — и не уверен, что желаю ее ей, мне просто... плевать, понимаешь? Я не буду радоваться, если Мелании не станет, но и горевать по ней тоже не буду. Закончив, он отвернул голову в сторону и опасливо сощурился, будто приготовился к удару. И в тот же момент ощутил, как уши и щеки опалило стыдом: и кто только тянул его за язык? Конечно, он плохой человек, раз ему нет дела до смерти собственной бабушки, можно подумать, он этого сам не знает. А теперь это знает и Феликс. — Какой же я дурак, — выпалил он шепотом. — Можешь не отвечать, все ведь и так очевидно. Пойдем лучше в дом, нас уже наверняка заждались. Однако оба не сделали ни шагу. Вечернюю тишину разрезал далекий рев мотоцикла, но вскоре встревоженные улицы вновь убаюкал размеренный стрекот сверчков. Тобиас не мог заставить себя поднять на Феликса взгляд: слишком боялся того, что может прочесть в его выражении лица. И по затянувшемуся молчанию друга понял, что боялся не зря. Ему не привыкать разочаровывать других: долгие годы эта черта в нем оставалась так же неизменна, как привычка кусать щеки или закатывать глаза. Да и окружающие, вероятно, тоже к этому привыкли, а потому заведомо не возлагали на Тобиаса особых надежд и не удивлялись, когда он их подводил. А он всегда их подводил и давно с этим смирился — что толку гневаться на зиму, если ее приход все равно неизбежен? Так и разочарование в чужих глазах стало для него неизбежным, закономерным результатом любых его слов и поступков. Но ни разу за последние три года он не встретил того в глазах Феликса. И сама мысль о том, что вот он, настал тот самый момент, когда это случится впервые, была невыносима. Но когда Феликс наконец заговорил, это оказалось вовсе не тем, на что рассчитывал Тобиас; не тем, чего он больше всего на свете страшился. — Те, кто считают, что желать людям смерти ненормально, просто не встречали по-настоящему ужасных людей. — По тому, как медленно Феликс произнес эту фразу, было очевидно: он подбирает слова с большой осторожностью. — И если после того, как Мелания к тебе относилась, ты не рвешься называть ее любимой бабулей, то вряд ли становишься от этого монстром. Он подался чуть влево, стремясь во что бы то ни стало встретиться с Тобиасом взглядом, как бы упорно тот его ни отводил, — безуспешно. — Уж не знаю, каких там глупостей ты о себе надумал, но если мое мнение для тебя правда важно, то будь добр его сейчас внимательно выслушать, ладно? Тобиас стиснул зубы и ничего не ответил, лишь сухо кивнул. Тогда Феликс взял его за плечи и хорошенько встряхнул, от чего тот аж качнулся на месте. — Тобиас, посмотри на меня. Когда стало ясно, что сопротивляться вечно у него не получится, он повиновался: перестал полировать глазами и без того идеально начищенные дерби Феликса и заскользил ими выше. Пыльно-розовый пиджак прямого кроя, надетый на белоснежную сорочку жилет и слегка зауженные брюки сидели точно по фигуре. В нагрудном кармане — аккуратно сложенный платок, на шее — стильный галстук-бабочка. Феликс словно сошел с обложки престижного журнала, по чьей версии был недавно признан человеком года. Наконец Тобиас добрался и до его лица — такого не по годам серьезного, безупречного, как сочетание красок в закате, и бесконечно родного, — и от строгости, с которой Феликс на него смотрел, почувствовал себя проказливым ребенком, которого вот-вот отчитает за очередную шалость суровый родитель. — Ты не плохой человек, — руки Феликса по-прежнему крепко обхватывали его сгорбленные плечи, — ты — мой лучший друг. И, может быть, ты сам в это не веришь, но у тебя большое сердце. Да, неоднократно обманутое и разбитое, да, отравленное чужой жестокостью и равнодушием — но все еще живое. И я ни за что не забуду тот день, когда ты меня в него впустил. Не представляешь, как долго я еще потом трясся, как ворочался ночами без сна, гадая, что мог сказать или сделать не так, раз сегодня ты держался со мной холоднее обычного. И в чем бы ни крылась настоящая причина, я все равно винил себя, ведь даже если дело было в очередном кошмаре, значит, это я облажался, раз не успел разбудить тебя и вовремя его прогнать. Откровение Феликса стало для Тобиаса сюрпризом, к которому он оказался совсем не готов. Его ноющие от напряжения челюсти непроизвольно расслабились, прежде нахмуренные брови печально изогнулись. — Я и не подозревал, что доставлял тебе столько хлопот... — пробормотал он растерянно. — Прости. Если бы я знал, что тебе приходилось так со мной нянчиться, то... — Снова бы замкнулся в себе и не позволил мне больше о тебе заботиться, — продолжил вместо него Феликс. — Да, Тобиас, заботиться, — с нажимом повторил он, предугадывая возмущение друга, — вот как это на самом деле называется, нравится тебе оно или нет. — Допустим, — через силу согласился Тобиас, смущенно разглядывая петлицу на лацкане Феликса. — Но, как бы то ни было, я не понимаю, к чему ты вдруг вообще сейчас об этом вспомнил. — А к тому, что для меня не было и нет в жизни ничего страшнее, чем предать твое доверие. Знаю, иногда может показаться, что я нарочно лукавлю и говорю людям вещи, которые они хотят услышать, лишь бы успокоить их, но это неправда. Только не с тобой и Квинни. Я мог бы ответить на твой вопрос простым «нет», мог бы подыграть и сделать вид, что ты ничего и не спрашивал, но каким бы я был после этого другом? Послушай, — он снова встряхнул его, но на этот раз совсем легонько и бережно, словно укачивал младенца, — я ведь знаю тебя, как никто другой, знаю, что мысли об этом сожрут тебя живьем — но в моих силах этого не допустить. Ты не обязан прощать тех, кто сделал тебе больно. И если бы ты сказал мне, что смерть Мелании принесет тебе облегчение, поверь, я бы это понял. Нет ничего жестокого и неправильного в том, чтобы мечтать о покое. Особенно когда человек, который изводил тебя с самого детства, до сих пор живет с тобой под одной крышей. Признаться, я и сам каждый раз, когда прихожу к вам в гости, еле сдерживаюсь, чтобы ее не придушить. — Ну конечно! — возразил со смехом Тобиас. — Да ты и мухи в жизни не обидел! Губы Феликса тронула улыбка, глаза — поля свежей летней зелени — внезапно затопило нежностью. Он слабо сжал плечи Тобиаса, прежде чем наконец отпустить, и твердо обозначил: — Ради тебя бы обидел. И Тобиас не смог сдержать ответной улыбки — слабой, кривой, но такой по-глупому счастливой. Все еще скованный неловкостью, он попытался стряхнуть ее, пнув валяющийся под ногами камень, чем лишь привлек внимание Феликса к своим кедам. — А что, туфли для тебя — это какая-то шутка? — пожурил его тот. — Ты же слышал, что сказала вчера Квинни: у меня беда со вкусом, — бесхитростно ответил Тобиас и подавил зевок — надо же, и когда он только успел утомиться? — Ну что, идем? А то из-за твоей душещипательной речи я еще на пять минут опоздал. — Погоди-ка. — Феликс заботливо поправил ему пиджак, проверил, не болтается ли галстук. После отошел на шаг, чтобы оценить проделанную работу, и довольно кивнул. — Ну вот, совсем другое дело. Идем. Он толкнул ворота и посторонился, пропуская Тобиаса вперед. Бетонные ступеньки быстро привели их к громоздкой парадной двери, выполненной из стекла, как и значительная часть особняка: огромные окна высотой в несколько метров здесь заменяли большинству комнат четвертую стену. Первым, на что обратил внимание Тобиас — вернее, его голодный желудок, — когда они вошли, стал густой запах специй и запекающихся овощей. Он украдкой похлопал себя по животу, словно предупреждая, чтобы тот не смел позорить его своим утробным завыванием, и прошел мимо кухни в гостиную. Отец Феликса сидел в мягком низком кресле, спиной к ним, и внимательно изучал в ноутбуке данные каких-то таблиц. Феликс коротко его окликнул, и Леон тут же поднялся, захлопнув крышку ноутбука и оставив тот на журнальном столике рядом. — Тобиас! — бодро поприветствовал он и протянул руку. — До чего парадоксально: опоздал, но при этом пришел как раз вовремя — ужин почти готов. — Что тут скажешь? Умею подгадать момент, — отшутился Тобиас, с любопытством оглядываясь по сторонам. С тех пор, как они в последний раз здесь собирались, прошло чуть больше недели, но даже за это короткое время интерьер особняка успел преобразиться. Диван, что прежде был повернут к окну, теперь смотрел на кухню, кожаное кресло с подставкой для ног переместилось к камину, что уж говорить о торшере — его и вовсе убрали. Тобиас, впрочем, ни капли этому не удивился: он давно знал, что мама Феликса обожает устраивать перестановки, и уже привык к тому, что каждый его визит к Де ла Крузам начинается с игры в «найди десять отличий». Обведя взглядом гостиную, он перемахнул им через стеклянную ограду, отделявшую их от столовой, и уставился на картину над обеденным столом. Низко висящая хрустальная люстра не позволяла рассмотреть полотно целиком, и Тобиас слегка склонил голову, чтобы получше изучить натюрморт. Три спелых граната на темно-сером фоне — и ничего кроме. Один из плодов был разделен пополам и застыл на самом краю некой плоской поверхности, и лишь одно небрежное движение отделяло его от падения. Тусклый свет, льющийся откуда-то сбоку, причудливо отражался от его крупных зерен, делая их насыщенно-красными, как кровь, и похожими на рыбью икру. Если бы не крохотная подпись автора в правом нижнем углу, Тобиас решил бы, что это фотография. — Удивительно, не правда ли? — раздался рядом восторженный шепот Леона. — Работы в стиле гиперреализм всегда меня поражали: разве же можно написать маслом нечто настолько близкое к жизни? В каждом мазке — невероятная любовь и внимание к деталям. — Он немного помолчал, любуясь картиной, задумчиво потер подбородок. — У меня в кабинете, — кивок на дверь слева от выхода, — висит еще одна работа в этом стиле, только уже авторства другого художника, но, на мой взгляд, она ни в какое сравнение не идет с этой. «Магия гранатовых тонов» вызывает у меня такие странные, будоражащие даже, чувства, которые, мне кажется, я не испытывал прежде ни от одной другой картины. Феликс наклонился к Тобиасу, чтобы отец не услышал, и с доброй усмешкой отметил: — Не слушай его, он говорит это о каждой картине, которую они с мамой покупают. Но, судя по шумному вздоху Леона, сказал это недостаточно тихо. — Ты прав, — виновато потирая руки, улыбнулся мужчина. — Но эта — особенная. Помяни мое слово. А ты что о ней думаешь, Тобиас? Тобиас снова повернулся к полотну, окинул то пристальным изучающим взглядом, словно ждал, что рама с затейливой золоченой резьбой вдруг качнется в сторону, являя за собой тайник, — и пожал плечами. — Думаю, что мне не понять, — протянул он после короткой заминки. — Да, безусловно, работа впечатляющая, только вот какой в ней смысл? Она не отражает реальность, не искажает ее на свой лад — она полностью ее имитирует. Здесь нет места для фантазии или дискуссии. Может, я тот еще невежда, но для меня не представляет ценности искусство, которое невозможно никак интерпретировать. Вот что хотел сказать художник этими своими гранатами? Неужели ничего? Неужели ему просто хотелось запечатлеть на холсте случайные фрукты? Получилось красиво, не спорю, но ведь гораздо проще было взять фотокамеру, чем десятки часов горбиться над мольбертом с кистью в руках, пока эти самые фрукты на фоне гниют. Тобиас хотел сказать что-то еще, но вовремя себя остановил. Только сейчас он заметил, какая вокруг воцарилась тишина: звуки классической музыки, что разливались ранее по дому, смолки еще в самом начале его речи — композиция закончилась, и никто не спешил ее переключить. Стих даже стук ножа повара о разделочную доску; и хотя мужчина сейчас следил за плитой, он наверняка прислушивался к их разговору. Тобиас оторвал глаза от картины и перевел их на Леона — но тут же опустил, растерявшись от его проницательно-обескураженного взгляда. — Простите, — кашлянул он. Рука непроизвольно потянулась к лицу, огладила горячую от стыда щеку. — Чепуху какую-то несу. Не хотел вас обидеть. На что Леон лишь глухо рассмеялся. — Брось! Если твое мнение не совпадает с моим — это еще не повод за него извиняться. Мне в любом случае было интересно его выслушать, иначе бы не спрашивал. И отчасти я с тобой даже согласен: вряд ли в этих гранатах кроется тайный смысл. Но для меня, в отличие от тебя, смысл — не единственное мерило искусства, когда речь заходит о его ценности. Впрочем, — дополнил Леон, едва Тобиас успел вежливо кивнуть, — почему бы смыслу этой картины не заключаться в ее красоте? Или для него обязательно нужна политическая подоплека, и если автор ни в одном своем мазке не намекает, скажем, что осуждает сегрегацию кентавров в Южной Америке, то все, его творение отныне недостойно жизни? Тобиас застыл с раскрытым ртом, не уверенный, что на это можно ответить, да и стоит ли что-то вообще отвечать. Озадаченно провел по шее ладонью. — Ладно, кажется, меня только что переубедили, — признал он наконец. — А у вас хорошо подвешен язык, господин Де ла Круз. По губам Леона тонкой змейкой скользнула польщенная улыбка. — Как и у любого уважающего себя бизнесмена и человека культуры, полагаю. Тобиас оглянулся на Феликса. Тот устроился на спинке дивана, скрестив вытянутые ноги в лодыжках, и как-то странно ухмылялся. — Что смешного? — Вопрос прозвучал почти раздраженно, но Феликс не обратил на это никакого внимания и равнодушно сложил на груди руки. — Да вот думаю, стал ли бы ты отзываться об этой картине столь категорично, если бы знал, чья она. — Тобиас безразлично дернул плечом, мол, какая разница? — Ее написала... — Моя бабушка Виктория. — Резкость слов ударила по ушам не хуже скрежета ногтей по доске. — Поэтому, дорогой знаток, выбирал бы ты выражения. Квинни стояла в дверях гостевой спальни рядом со входом. Ее правая рука, затянутая в атлас, неодобрительно упиралась в талию, левая же прижимала к подолу короткого белоснежного платья бледно-розовый клатч — точь-в-точь под цвет костюма Феликса. Длинные перчатки у локтя переходили в усеянные блестками пышные рукава-фонарики. Заправленные за уши волосы серебристой волной струились за спиной, и лишь две отдельные закрученные прядки касались оголенной кожи на острых ключицах. Гордо вздернув подбородок, Квинни смотрела на Тобиаса с вызовом в подведенных серебром глазах и с неприкрытой насмешкой, играющей на розовых губах. Наверняка гадая, решится ли он после такого поносить «Магию гранатовых тонов» и дальше. Он не решился. Не потому, однако, что боялся гнева подруги, а потому, что потерял дар речи от одного лишь взгляда на нее. Слова теснились на языке, толкались друг о друга в бессильных попытках сплестись хоть в одну нелепую остроту, которая бы спасла положение и помогла ему не выглядеть влюбленным идиотом. Ни-че-го. Беспомощно сглотнув, он уже во второй раз за сегодняшний вечер проклял свой строптивый язык за предательство: сначала за несдержанность, теперь — за ненаходчивость. Но, к счастью для Тобиаса, Квинни, похоже, приняла его невинную растерянность за наглядное проявление проснувшейся совести и потому громко и самодовольно хмыкнула. — Подслушивала? — рассеянно брякнул Тобиас, когда она приблизилась. — Да, — беззастенчиво откликнулась подруга и уселась рядом с Феликсом. Тот приобнял ее за талию, прижимая к себе, и клюнул носом в щеку, отчего ехидство на Квиннином лице на мгновение затенила ранимая ласковость. — Ходила в ванную поправить макияж, когда вы пришли, но услышала, что ты начал наезжать на работу бабули, и решила постоять послушать. Кстати, — она повернулась к Леону, и запальчивость в ее голосе скрасила привычная сладость, — я рада, что ее картина вызывает у вас теплые чувства! Хоть у кого-то из нас здесь есть вкус. Квинни с намеком покосилась на Тобиаса, и он закатил глаза. — Снова этот разговор... Духовка огласила первый этаж пронзительным звоном, и повар сухо оповестил присутствующих, что скоро можно будет подавать ужин. — Отлично! Феликс, не сходишь проверить, как там дела у мамы с Исааком? — попросил Леон. — Кажется, от них уже целых полчаса ни слуху ни духу. — Конечно, — не раздумывая кивнул Феликс и устремился на второй этаж. Тобиас сделал шаг назад, уступая другу дорогу, и укололся спиной об остроконечные листья большого комнатного растения. Ну точно: всего неделю назад его тоже здесь не было! — Осторожнее! — предупредила Квинни. — Все листья так ховее обломаешь! Восстановив равновесие, Тобиас с опаской отпрянул. То, что Квинни знала название этой странной карликовой пальмы (как и в принципе всех существующих домашних растений), его почти не удивило. — Что ж, — сказал Леон, наблюдая, как Тобиас неуклюже поправляет чуть примятые листы. — Пока ждем остальных, как насчет помочь мне с выбором вина? — Сочтем за честь, — вкрадчиво отозвалась Квинни. Леон ненадолго отлучился на кухню и вернулся уже с двумя темнеющими в руках бутылками. Одну временно поставил на журнальный столик рядом с ноутбуком, а вторую, бережно придерживая за плечики и дно, поднес на оценку ребятам. — Итак, первый претендент — «Кло де Тар», урожай двадцать девятого года. Красное сухое вино, выдержанное в дубе. Производитель обещает насыщенный ягодный вкус с чернично-пряными оттенками. — «Кло де» как? — недоуменно уточнил Тобиас, теребя узел душащего его галстука: Феликс явно с ним перестарался. — Не название, а какой-то набор букв. Язык сломаешь. — Французское, — пояснил со знанием дела Леон. — Очевидно, с всемирным переходом на английский виноградник не хотел терять узнаваемость, поэтому название решили оставить. Распространенная практика в те времена. — Законом не запрещено, раз уж оно и так на латинице, — веско подметила Квинни и подтянула повыше сбившиеся в складки перчатки. Яростно потерла кончик носа ладонью — видимо, от неспособности нормально его почесать. — Хотя не всем так повезло, конечно. Не представляю, как они изворачивались с языками по типу марапского. — Может, арабского? — Тобиасу дорогого стоило сдержать просящуюся на губы усмешку. — А я что сказала? — Квинни ужалила его таким ледяным взглядом, что любого бы на месте Тобиаса моментально бросило в дрожь — а он, подлец такой, даже бровью не повел. Невозмутимо процитировал: — Сказала «марапского». — Ничего подобного! — Сказала-сказала. Мне что, на диктофон тебя записывать начать? — Какой же ты все-таки зануда! Сил нет с тобой спорить! — огрызнулась Квинни и торопливо отвернулась; звонкость, с которой вонзились в паркет ее каблуки, лучше любых слов выразила чувства их обладательницы по поводу всего разговора. — Просто кому-то следует научиться признавать свою неправоту, и тогда спорить вообще не придется, — с поучительными нотками выдал напоследок Тобиас, но его совет ожидаемо остался без внимания: Квинни уже схватилась за вторую бутылку и с нарочитой пристальностью изучала ее этикетку. Оно и к лучшему, подумал он, у него самого сил на споры, если честно, тоже не осталось. Казалось, будто все события прошедшей недели разом свалились на его плечи, отчего он, изнуренный их тяжелой ношей, теперь едва держался на ногах, заваливаясь посреди гостиной вбок точно покосившаяся от времени гнилая стремянка. И Боги, до чего хотелось спать! А ведь впереди еще целая ночь... Вариант отправиться домой пораньше, при всей его заманчивости, рассматривать Тобиас себе запретил. Знал, как сильно расстроит этим Феликса, пускай тот наверняка и сам предложит ему сделать то же, когда в конце концов заметит на его лице усталость (а в неизбежности того, что он это заметит, Тобиас не сомневался). Сегодняшняя вечеринка была слишком важна для Феликса, чтобы не разделить с ним ее счастливые, пусть и несколько мучительные, часы до рассвета. Внезапно Тобиас представил, как онфрит на шее друга сейчас грозно пульсирует рубиновым светом, кровавой раной растекаясь под рубашкой, и от мысли об этом ему стало чуточку легче. — Мне нравится это, — Квинни протянула бутылку Леону. Разумеется, интересоваться на ее счет мнением Тобиаса она не планировала: уязвленная гордость мешала. Леон отрешенно поправил манжету на левом запястье, явно не спеша соглашаться с ее выбором. — Знаешь, Квинни, откроем эту в другой раз. Пока вы тут, ребятки, ссорились, — он окинул их выразительным взглядом, в котором смешалась с порицанием отеческая снисходительность, с какой всякий любящий родитель обычно смотрит на своих не поделивших игрушку детей, — я вспомнил об одной особенной бутылке, которая как раз давно ждет подходящего случая. Момент! Когда Леон удалился в сторону лестницы, оставляя их наедине, Тобиас со вздохом опустился в кресло, в скучающем ожидании подперев рукой подбородок. Квинни тем временем шагнула к стоящему в углу роялю. Осторожно приподняла его крышку и кончиками пальцев пробежалась по клавишам. — Давай попросим Феликса сыграть? — Она обернулась на Тобиаса с мечтательной полуулыбкой, что почти сразу же растаяла в уголках ее губ. Видимо, тут она вспомнила, что затаила на него большую обиду и теперь должна всячески это показывать, даже если на деле ей было плевать. — А то он со своей гитарой совсем про фортепиано забыл. Я скучаю по его игре. Тобиас зевнул. Закатное солнце настойчиво ласкалось о щеку, медовым светом разливаясь по комнате, и он не устоял перед соблазном прикрыть ненадолго уставшие веки. Пробормотал почти сонно: — Думаешь, он еще не разучился? — С чего бы? — нахмурилась Квинни, и в ее только-только оттаявшем взгляде вновь мелькнуло раздражение. — Селена говорила, что он до сих пор играет, если в настроении. Просто похоже, что ему это стало совсем теперь не интересно. — Она порывисто, без сотой доли той осторожности, с какой ее открывала, захлопнула крышку рояля и отошла к окну, словно смена увлечений Феликса была трагедией вселенского масштаба. Тобиас ничего не ответил. Из-под полуопущенных век он следил, как Квинни поправляет прическу, довольствуясь вместо зеркала отражением в стекле, как безо всякого интереса листает журналы, взятые с очередного столика напротив очередного дивана, как разглаживает туфлей уголок ковра, который сама же сначала задрала, как, наклонившись, сдувает пыль с телескопа... Больше всего на свете она ненавидела только две вещи: несправедливость и долго ждать. И, наверное, именно поэтому Феликс всегда был таким до жути пунктуальным. На редкость завидное качество, которым сама Квинни, конечно же, не обладала, из-за чего вечно опаздывала, задерживаясь ровно настолько, насколько ей это позволяла совесть. «Которой, возможно, у нее даже и нет», — весело подметил в уме Тобиас, невольно вспомнив их вчерашний разговор. — Ну что, все готовы? — Раздавшийся из ниоткуда голос заставил его вздрогнуть. Он резко вскинул голову: Феликс быстрым шагом спускался по лестнице, ведя за собой маму и брата. — Говорю тебе, у меня все тело в нем чешется! — заныл Исаак, спрыгнув на пол с двух последних ступенек. Мальчишеские руки энергично оттягивали и сминали темно-синий фрак везде, где только могли дотянуться. — Мам, клянусь, у меня аллергия! — Не выдумывай! — жестко прервала Селена, перехватывая ладони младшего сына. — Нет у тебя никакой аллергии, я бы это знала... Здравствуй, Тобиас! Радушная улыбка разгладила морщины на уже немолодом женском лице, смягчила острые черты, но оставила нетронутой строгость в раскосых зеленых глазах — и Тобиас в очередной раз поразился, до чего они с Феликсом похожи. А вот Исаак, напротив, во всем пошел в отца: такой же круглощекий и курносый, в свои десять лет он был его точной копией, только белесые брови хмурил совсем по-смешному, когда пытался ему подражать. — И вам добрый вечер. — Тобиас выпрямился, размял, пытаясь хоть немного взбодриться, затекшую от вечной сутулости шею. — А ты чего такой кислый, Исаак? Опять конструктор отобрали? — Не напоминай... — угрожающе промычал тот, стискивая маленькие кулачки, и плюхнулся в соседнее кресло. Тобиас по привычке потянулся, чтобы потрепать его по волосам, но сразу же одернул руку, заметив, что те блестят от геля. Мгновение спустя ощутил, как на плечо по-матерински мягко опустилась изящная загорелая ладонь с затейливым обручальным кольцом. — Скажи, у тебя все в порядке, зайчик? — участливо поинтересовалась Селена, остановившись справа от Тобиаса. — Феликс рассказал, что у вас случилось в школе. Такая трагедия... — Она сострадательно поджала губы, между бровей у нее пролегли две глубокие складки. — Мне так жаль, что тебе пришлось это видеть. Поэтому если тебе нужна какая-то помощь, ты только дай знать, хорошо? Тобиас изобразил вымученную улыбку. — Не нужно, спасибо. Все уже разрешилось. — А что случилось в школе? — встрял Исаак. Он устроился в кресле поглубже и теперь нетерпеливо болтал в воздухе недостающими до пола ногами. — Мне забыли рассказать. — Потому что тебе и не положено об этом знать, — осадил Феликс его любопытство. — Не дорос еще. — Мам! — завопил Исаак, обиженно насупившись. Селена лишь стоически вздохнула. — Вот как научишься вести себя по-взрослому, тогда, может, и начнем посвящать тебя во взрослые дела, — сказала она, и Тобиас сам поежился от ее сурового взгляда, мигом пригвоздившего неугомонного мальчишку к месту. Тот возмущенно надул щеки и отвернулся, не решившись перечить. Вместе с тем как повар в очередной раз предупредил всех о готовности ужина, в гостиную как нельзя кстати вернулся Леон. Он позвал всех к столу, к которому быстро подали первое блюдо — крем-суп из артишоков. Вид странного светло-зеленого варева, отдаленно напоминавшего сопли, не вызывал у Тобиаса никакого аппетита, но требовательно забурчавший желудок не оставлял ему выбора. Прежде чем приступить к еде Леон попросил повара принести пять бокалов для всех, кому здесь есть восемнадцать, и лимонад — для Исаака. Мальчик было запротестовал, но тогда Селена тихо пригрозила, что если он не угомонится, то проведет остаток вечера в комнате, и бунтарского настроя у него заметно поубавилось. Когда все уселись, Тобиас с ухмылкой покосился на Квинни, которая в этот момент отчужденно вертела в руках предоставленные им столовые приборы. — Ну чего тебе опять? — прошипела она, раздраженно звякнув ложкой о стол, и повернулась к нему вполоборота. Вызывающе вздернула бровь — и синие глаза обожгли щеки арктическим холодом. — Ничего, — спокойно отозвался Тобиас, словно не замечая в ее голосе яда. — Просто хотел сказать, что ты отлично выглядишь. Квинни подозрительно сощурилась. Она бы куда охотнее поверила в существование призраков, чем в то, что Тобиас только что сделал ей комплимент. И ведь не зря — его ухмылка тут же заиграла шире. — Только вот одно не пойму: как в таких перчатках ты собралась есть? В ответ Квинни надменно фыркнула, будто бы даже слегка разочарованная, что он не придумал ничего оригинальнее. Было бы глупо с ее стороны полагать, что у него не припасена какая-нибудь колкость. Но Квинни к ней оказалась готова. Она просияла обаятельной улыбкой и прощебетала: — Уж насчет дикарей вроде тебя не знаю, но для таких, как я, давно изобрели вот это, — перегнувшись через Тобиаса, она помахала перед ним его же ложкой и без малейших угрызений совести утопила ту в супе. Один — один. Леон поднялся, чтобы разлить по бокалам коньяк, и Феликс сразу оживился, когда отец поставил бутылку на стол. — Погоди, пап, это то, о чем я думаю? Считаешь, пришло время открыть? Тобиас вытянул шею, чтобы получше рассмотреть предмет обсуждения. Цилиндр пузатой бутылки с золотисто-янтарным напитком венчала удивительной красоты пробка в форме диадемы, на чьем толстом стекле бледного фисташкового цвета распускались виноградные лозы. А сколько эта самая красота стоила, Тобиас предпочел и не думать — не хотелось подавиться слюнями. — Конечно, — Леон откупорил коньяк. — Не каждый год ведь старший сын отмечает совершеннолетие, верно? Лучшего повода для нее не придумать. Когда бокалы всех присутствующих оказались наполнены, пришло время для тоста. Леон взял эту честь на себя. — За тебя, сынок, — обратился он к Феликсу. — И за все успехи, которых ты уже добился и которые только ждут тебя впереди. За твое блестящее будущее и твою победу в Агонийских играх. Я знаю, ты нас не подведешь. Феликс слабо улыбнулся и отвел глаза. Смущаться было не в его природе, но перед отцом он всегда робел: Леон был для него авторитетом, человеком, на которого он с ранних лет привык равняться и которого ни за что не хотел подвести. И Леон слишком хорошо это знал. Поэтому его последняя фраза как напоминание об этом наверняка ощутимо резанула Феликса по сердцу — больно уж много укора слышалось в сдобренном гордостью отеческом голосе. Тобиас сделал глоток, и горло согрела приятная горечь. — Какой насыщенный вкус, — прокомментировала напиток Селена. — Отличный выбор, дорогой. — А меня вот поразило сочетание ароматов, — дополнила Квинни. — Фиалка, мускус и... — Она неторопливо облизнула губы и поводила перед носом бокалом. — Никак не пойму, что еще. — Кожа и табак, — выдвинул свою версию Леон, сосредоточенно наблюдая, как солнечный свет превращает коньяк в его бокале в патоку. — Феликс, что скажешь? — Скажу, что вкусно, пап. А остальное для меня не имеет значения. — Что ж, твоя правда. Ну а тебе как, Тобиас? Один ты пока не высказался. — Горько, — безыскусно уронил он, но, заметив, как испытующе воззрились на него все за столом, поспешил придать лицу умный вид и, выдумывая на ходу, пояснил: — Мягкость во вкусе коньяка поразительным образом сочетается с энергией. Бесподобный букет сперва окутывает нотками подлеска, а затем неожиданно раскрывается тончайшей волной шоколада и кофе, оставляя на языке яркий горько-сладкий привкус. Квинни опустила голову и прижалась губами к стеклу, пытаясь утопить рвущийся наружу смех в алкоголе. Но судя по тому, как странно она кашлянула, выплевывая тот обратно, получилось у нее крайне плохо. — Точно! — не замедлил поддержать друга Феликс, заполняя неловкую паузу. — Ну прямо с языка снял, особенно про шоколад. И Селена с Леоном тут же одобрительно закивали. Вытерев салфеткой испачканную в супе ложку, Тобиас зачерпнул немного из тарелки и осторожно поднес еду ко рту. И вопреки его худшим ожиданиям, та оказалась весьма сносной. Пускай таким блюдом и не наешься, это всяко лучше, чем ничего. К тому же что ему на смену вскоре принесли куда более аппетитное овощное рагу. — Квинни, милая, — позвала ласково Селена, помогая Исааку нарезать овощи на мелкие кусочки: орудовать ножом самостоятельно она ему явно пока не доверяла, — как там поживает твоя мама? А то мы обе с ней в последнее время так захвачены делами, что почти не общаемся. Над чем она сейчас работает? Квинни накрутила на палец цепочку от подвески. — Ну-у, есть один проект, но я не уверена, что могу вам о нем рассказать... — Ах да, — улыбнулась Селена, — тот самый секретный проект, о котором ей строго-настрого запрещено говорить... Элеонора упоминала о нем, но мне так и не удалось ее разболтать: контракт о неразглашении, чтоб его, штука серьезная. Но ведь на тебя он не распространяется, да? — заискивающе подмигнула она. Квинни в раздумьях закусила губу. Еще сильнее намотала на палец цепочку, колеблясь, и поскребла ногтем миролюбиво сверкающий голубым цветом онфрит. — Ай, ладно! Но только никому ни слова, — она обвела всех присутствующих предупреждающим взглядом. — В общем, год назад Фабиан устраивал среди дизайнеров и архитекторов конкурс на право разработать для него проект нового парка, ну, того, что вокруг дворца. И... барабанная дробь... — Квинни выдержала торжественную паузу. — Мамина компания выиграла! Сейчас, насколько знаю, работы уже подходят к концу, и, если верить слухам, ближе к сентябрю Фабиан устроит у себя в честь этого званый прием. Мама сказала, что, возможно, сможет взять с собой и меня. — Поверить не могу! — восхищенно ахнула Селена. — Парк для самого Фабиана! Уверена, после такого проекта от клиентов отбоя не будет. — Его и раньше не было, — с гордостью сказала Квинни и за раз насадила на вилку несколько кружочков баклажана. Тобиаса услышанное не впечатлило: тайна или не тайна, а Квинни на радостях растрепала обо всем друзьям сразу же, как только стало известно, кого в итоге выбрал Фабиан. Справедливости ради, никакой контракт Элеонора тогда еще подписать не успела. Отставив быстро опустевший бокал в сторону, Тобиас исправно продолжил выковыривать из блюда кабачки, когда его внимание привлек оклик Леона. — Я слышал, ты тоже подал заявку на участие в Играх. Уже думал, что будешь делать, если победишь? Куда направишь обретенные богатство и славу? — Если честно, — начал Тобиас с набитым ртом и осекся. Торопливо проглотил пищу, не удосужившись даже как следует ее прожевать. — Предпочитаю в таких вопросах не забегать вперед раньше времени. Ну, знаете, не люблю строить ожидания, а потом разочаровываться. Сначала бы не мешало в отборочный тур хоть пройти, а там уж посмотрим. — Так не уверен в своих силах? — В словах не прозвучало ни намека на издевку, скорее искреннее удивление. — На данном этапе от кандидатов все равно ведь ничего не зависит, — уклонился от вопроса Тобиас. Тема неуверенности в себе была слишком личной, чтобы обсуждать ее не с теми людьми. Тем более что жалости он к себе не искал. — Но у тебя же наверняка есть какая-нибудь большая мечта, разве нет? Конечно, есть. Но мечта эта была настолько безумной и недостижимой, что о ней не знали даже его лучшие друзья. Что уж там, Тобиас и себе-то порой в ней признаться стыдился. Где он, а где организаторы Игр? Даже получи он два высших образования, даже победи в Агоне и пожми руку Богам — это ни на йоту не приблизит его к цели. Ведь он не обладал и долей того, чем славились организаторы: ни особым складом ума, ни богатой фантазией, ни уж тем более пробивным характером и готовностью во что бы то ни стало защищать свои идеи. Не стоило воспринимать эту мечту всерьез. Она — не более чем очередной уцепившийся за ним призрак прошлого, в котором он был еще достаточно юн и наивен, чтобы считать, что подобное ему под силу. Что он этого достоин. Забавно. Детство закончилось, а привычка растрачиваться на пустые грезы осталась. Но по крайней мере теперь, когда Тобиас стал старше и умнее, он больше не позволял им затмевать здравый смысл, и осознание того, что ему не суждено стать кем-то великим, почти его не тяготило. Ох и сколько же боли на самом деле скрывалось за этим мнимым «почти»... — Пожалуй, я мечтаю лишь о тихой и спокойной жизни, а большего мне для счастья не надо, — Тобиас выдавил из себя тусклое подобие улыбки. — А на Агон я прежде всего пошел ради Феликса. — А что насчет образования? — Леон промокнул губы салфеткой. — Я вдруг осознал, что мы об этом никогда не говорили. Квинни станет политиком, Феликс — финансистом, а вот ты своими карьерными планами с нами еще пока не делился. — О, да ничего особенного. — Тобиас заметно расслабился: ответ на этот вопрос у него был давно заготовлен. — Пойду по стопам матери. Она училась на филологическом факультете, изучала старые языки. Видимо, это наследственное, раз уж меня тоже всегда к ним необъяснимо тянуло. — Похвально, — одобрил Леон и отправил в рот кусочек запеченного перца. Тщательно, не в пример Тобиасу, его прожевал и только после добавил: — Не вижу ничего зазорного в том, чтобы делать выбор в пользу давно протоптанной и хорошо знакомой дорожки. Мы с Селеной оба так и поступили: последовали примеру родителей, унаследовали их состояние — и многократно его приумножили. Я всегда говорил, что ключ успеха кроется в стабильности. Зачем изобретать велосипед, когда можно сразу же сесть на готовый? — Он вдруг пронзил Феликса долгим внимательным взглядом, будто бы на деле все это время вел беседу именно с ним. — Кстати, сынок, как идут дела с тем проектом по экономике? Насколько я помню, его необходимо сдать уже на следующей неделе. И ты, кажется, хотел обсудить со мной пару вопросов. Феликс на короткое мгновение поднял глаза на отца и снова уткнулся ими в тарелку. Повозил вилкой по остаткам соуса листик базилика, украшавший сверху блюдо, и спустя несколько секунд напряженного молчания наконец отозвался: — Все нормально, пап, справился своими силами. Там совсем немного осталось, думаю, на выходных закончу. Тобиас с Квинни обеспокоенно переглянулись. Феликс солгал: несмотря на то, что проект задали еще до каникул, он так до сих пор к нему и не приступил. Когда летом перед одиннадцатым классом они втроем составляли себе расписание на два последних школьных года, большинство предметов Феликса совпадало с выбором друзей. Но Леон настоял, чтобы он заменил бестолковые психологию и естественные науки на углубленный курс по математике и экономику — предметы, бесспорно, куда более полезные. Сказал, что пора бы перестать тратить время на всякую чушь и заняться подготовкой к поступлению — поступлению на факультет, который сам же заботливо за него выбрал. Тогда Феликс не нашел в себе сил спорить: по горькому опыту знал, что ни один его довод не способен пробить стену непоколебимости отца. — Вот как? — уточнил с сомнением Леон, качнув полупустым бокалом в сторону. — А то я ведь вчера связывался с твоим преподавателем, и представляешь, он мне сказал, что ты не только до сих пор ему не показал ни одной главы, но еще и смел просить об отсрочке. Не думаю, что уважаемый господин Оливейра стал бы мне врать. В отличие от собственного сына. — Ножка бокала звонко ударилась о лакированную дубовую поверхность, но выражение лица Леона осталось пугающе спокойным. Феликс выпустил из рук вилку и сжал кулаки. — Знаете, Леон, я бы не отказался от еще одного бокала этого чу́дного напитка... — попытался перевести тему Тобиас, понимая, что иначе праздничный ужин рискует закончиться ссорой. — Боюсь, бутылка закончилась, Тобиас. — Ответ был резким, как пощечина. — Что, сын, даже ничего не скажешь в свое оправдание? — А что ты хочешь от меня услышать, отец? — Тобиаса покоробило, как стремительно любовное «пап» сменилось в речи друга на прохладное «отец». — Ты и без меня ведь все прекрасно знаешь. Как ты там мне сказал на каникулах? — Он усмехнулся, но в голосе не было радости. — Что я сплошное разочарование и ты надеешься, Исаак вырастет достаточно умным, чтобы не брать с меня в этом пример? Чему же ты тогда удивляешься, раз я хоть в чем-то оправдываю твои ожидания? Мне казалось, ты наоборот должен радоваться. Леон плотно сжал губы, да так, что те практически исчезли за короткой русой бородой. Исаак сидел, опершись локтями о стол и накрыв руками уши, и вид у него был такой несчастный, что сомневаться не приходилось: разговоры вроде этого в их доме не редкость. — Дорогой, давай оставим эту тему, у нас все-таки гости... — почти шепотом воззвала к мужу Селена, но Леон всего одним жестом заставил ее отступиться. — Знаешь, Феликс, я вот что никак не пойму, — продолжил он, ни на секунду не отрывая от сына глаз. — За что ты так меня ненавидишь? Разве я давал тебе недостаточно? Разве не позволял всю жизнь заниматься тем, чем нравится, прося лишь об одном — чтобы ты прилежно учился и не забивал голову ерундой? Лицо Феликса побагровело. Он с таким усердием сверлил взглядом стол, что, казалось, вот-вот прожжет в нем дыру. — И правда, — горько процедил он. — Так сильно позволял мне заниматься тем, чем нравится, что заплатил директору футбольной школы, чтобы меня туда не взяли. Или ты уже об этом забыл? Тобиас увидел, как Квинни под столом незаметно для остальных взяла Феликса за руку. Тот перевернул ладонь кверху и позволил их пальцам переплестись. С раннего возраста одержимый футболом, Феликс все детство лелеял мечту однажды попасть в профессиональную сборную. Каждое лето проводил в спортивных лагерях, всего себя без остатка посвящал тренировкам. Но вскоре после того, как ему стукнуло четырнадцать и на горизонте замаячили первые серьезные экзамены, Леон решил, что с него хватит потакать его детским глупостям. А когда уговоры Феликса бросить ни к чему не привели, взял дело в свои руки. Узнав о том, как прежде поддерживающий его во всех начинаниях отец грязно обошелся с его главной мечтой, Феликс сбежал из дома — в первый и единственный раз. В первый, потому что подобные выходки были ему несвойственны; единственный, потому что его побег не произвел на отца ровным счетом никакого впечатления. Все весенние каникулы он провел дома у Мэттью — в те времена они еще были друзьями, — а когда вернулся, Леон даже не подумал перед ним извиниться. И наверняка по сей день убежден, что принял тогда верное решение. Леон прикрыл глаза и глубоко вдохнул. — Прошло столько лет, а ты, видимо, так и не понял, что я сделал это вовсе не ради того, чтобы тебя позлить, — проговорил он устало. — Я заботился о твоем будущем. — О каком таком будущем? — Феликс не повысил голос, но в звенящей тишине столовой его тихие слова прозвучали как крик. — Том самом, где мне не оставили выбора? Где меня не спросили, хочу ли я изучать экономику, учиться в столице и заниматься потом делом, которое всей душой ненавижу? Может, ты и вправду заботишься о моем будущем, но на мое счастье тебе всегда было плевать. — Хорошо, — примирительно кивнул Леон. — И какое же будущее себе пророчишь ты? Только не говори, что до сих пор не оставил мечты о футболе. Брось, — насмешливо ощерился. — На этом бестолковом занятии даже денег нормальных не сделать. — А у тебя все вечно только к ним и сводится. Да мне на хрен они не упали, отец. Трое друзей одновременно вздрогнули вместе со столом, когда о тот гулко ударилась тяжелая ладонь. — Следи за словами! — Леон грозно ткнул в сторону Феликса пальцем. — Разумеется, деньги тебя не волнуют. С чего бы? У нас ведь всегда их было в избытке. Ты никогда не узнаешь, какова бедность на вкус, и должен сказать за это спасибо нам с мамой. А что касается твоих нелепых стремлений, — он опустил палец, равнодушно поправил задравшийся рукав пиджака, — то уже поздно. Ни в какую сборную тебя в этом возрасте уже не возьмут. Пора бы смириться и двигаться дальше. В любом случае, ты даже не настолько хороший игрок, чтобы грезить об игре в высшей лиге. Впившись в нижнюю губу зубами, Феликс досадливо покачал головой. — А откуда тебе знать, какой я игрок? — бросил он хрипло. — Ты ведь так ни разу и не приехал на меня посмотреть. Всегда находились дела поважнее. И, мягко высвободив свою руку из Квинниной, резко поднялся. — Пойду подышу воздухом. Леон разочарованно хмыкнул и как ни в чем ни бывало продолжил доедать свой ужин, когда за спиной Феликса почти бесшумно закрылась стеклянная дверь. — Я с ним поговорю, — спешно произнесла Квинни, тоже поднимаясь, и украдкой пихнула Тобиаса в бок, намекая, чтобы тот вышел с ними. Неловко шаркнув ножкой стула по полу, он последовал за ней на террасу, где вечерняя прохлада дарила свежесть мыслям и на игривые прикосновения ветра, словно мурашками, рябью отзывалась поверхность бассейна. Узкая лестница справа привела их к просторной площадке, что раскинулась у самого обрыва. Там же они обнаружили Феликса. Не проронив ни единого слова, Квинни тихо встала рядом — мягкость травы заглушила шаги, — и, уткнувшись в его плечо лбом, просунула руки ему под пиджак. Вдалеке росчерком оранжевых чернил по небу разливался закат, внизу шумело ненасытное море. Тобиас прошел мимо и остановился у ограждения, взглянул на разбивающиеся о камни особенно неласковые этим вечером волны. Молчание висело между ними грозовыми тучами. Всем троим хотелось сказать слишком многое, чтобы теперь выбирать тишину. Но нарушить ее решились не скоро. Феликс опустил руку Квинни на затылок и, медленно погладив ее по чуть растрепавшимся от ветра волосам, отстранился. Стянув с плеч пиджак, заботливо ее в него укутал, нарочно запахнув тот как можно плотнее — и только кончики сложенных крыльев торчали. Лишь после этого наконец заговорил. — Он никогда не изменится, да? — спросил он будто в пустоту. — Сколько бы лет ни прошло, как бы ни старался я до него достучаться — все без толку. Даже не знаю, зачем раз за разом продолжаю пытаться. — Не думаю, что до человека, который не хочет тебя слушать, вообще возможно достучаться, — сумрачно резюмировал Тобиас, растирая между большим и указательным пальцами пыль с ограждения. — Дома только и разговоров, что о деньгах или связях. Ему не сын нужен, а наследник его гребаной бизнес-империи. — Феликс обвел рукой горизонт, словно все в этом мире — море, солнце, облака — тоже было частью того, что принадлежало отцу. — Он хочет уйти лет через десять на пенсию, но слишком переживает, что дело пропадет. А я даже не помню, когда мы в последний раз говорили о чем-то... нормальном. Когда в последний раз обсуждали кино? Когда он в последний раз спрашивал, как я себя чувствую? Потому что, по правде говоря, чувствую я себя откровенно дерьмово. Тобиас обернулся. Феликс стоял, упершись ладонями в пояс от брюк, и провожал хмурым взглядом тонущий в море оранжевый шар. В уголках его глаз скопились злые слезы. Квинни немедленно шагнула навстречу и обхватила его лицо руками, прижалась к Феликсу так крепко, что их губы почти соприкоснулись. — Я знаю, это тяжело, — прошептала она еле слышно. — Ты хочешь, чтобы родители тобой гордились. Это естественно. Но, золотце, они требуют от тебя невозможного, и речь сейчас не только про карьеру. На сколько твоих достижений Леон махнул рукой просто потому, что считает, ты можешь и лучше? Сколько еще раз ты должен прыгнуть выше своей головы, чтобы заслужить его одобрение? Которое, может, даже того и не стоит. — Ты права, зайчонок, как всегда права, — Феликс с любовью потерся о ее кончик носа своим, позволил ей утереть мокрую дорожку от слез на щеке. — И ведь мама иногда тоже не лучше. Да, мы с ней очень близки, она первая, к кому если что я прихожу за советом, а еще она, в отличие от отца, никогда не пропускала ни одних моих соревнований... Но при этом все равно с ним согласна. Может, если бы она хоть раз заняла мою сторону, вместе нам бы удалось его переубедить. — Судорожно вздохнув, он отнял руку Квинни от своей щеки и быстрым поцелуем коснулся ладони. Нашел глазами Тобиаса у нее за плечом. — Знаете, я время от времени думаю, а есть ли в моей жизни хоть что-то, что по-настоящему принадлежит только мне? Потому что иногда мне кажется, что даже мечту победить в Агоне мне и ту навязали. Тобиас подошел ближе. — О чем ты? Сам ведь рассказывал, что мечтаешь об этом, сколько себя помнишь. И что самое первое твое воспоминание из детства — это то, как ты сидишь перед телевизором и смотришь пятнадцатые Агонийские игры. — И слово «чемпион» я сказал чуть ли не быстрее, чем «мама», — грустно улыбнулся Феликс. — Да, может, однажды эта мечта была и правда моей, но стоило мне поделиться ею с родителями, как они тут же ее отобрали, увидев в победе идеальный старт для моей блестящей карьеры. Сила, слава, знакомство с Богами — кто еще может похвастаться этим в свои восемнадцать? Они хотели вырастить золотого мальчика, чьими успехами можно будет хвалиться на светских приемах, — они его вырастили. И еще один на подходе. У меня уже давно сложилось впечатление, будто мы с Исааком нужны им только для того, чтобы тешить собственное эго. — Не говори так... — замотала головой Квинни и стиснула его в сердечных объятиях. Зарывшись лицом в вырез жилетки у него на груди, затараторила: — Ты же знаешь, они тебя любят. Да, их методы не совсем справедливы, и кажется, будто от них сплошной вред, но послушай: они бы не делали этого, если бы не были твердо уверены в том, что поступают правильно. У них благие намерения, Феликс, пускай те и не совпадают с твоими. Они просто боятся, что если позволят тебе все решать самому, ты непременно от этого как-нибудь пострадаешь. Но я верю, что уже совсем скоро ты сможешь доказать им, как же глубоко они на твой счет заблуждаются — и тогда они тебя отпустят. — В конце концов, — сказал, переминаясь с ноги на ногу, Тобиас, — даже если они однажды отобрали у тебя мечту, они никогда не смогут отобрать у тебя нас. Что бы ни случилось, мы с Квинни всегда будем рядом. Это я тебе обещ... — Фраза оборвалась неожиданным вскриком, когда Феликс протянул руку и дернул Тобиаса за рукав на себя, заставляя присоединиться к их с Квинни объятиям. — Знали бы вы, как сильно я вас обоих люблю. — От болезненной нежности слов вдруг защемило сердце. Глаза Феликса снова наполнили слезы, но на губах его сияла улыбка. — А вообще, я тут подумал, не нужна мне никакая победа. Дойти бы до четвертого состязания, чтобы пропустить экзамены, — и хорошо. Тогда у меня впереди будет еще целый год, чтобы придумать, как действовать дальше. А родители... плевать. Пусть довольствуются тем, что я хотя бы попытался. — А что, это похоже на план, — мигом поддержала Квинни. — Такой настрой я одобряю! Прежде чем отстраниться, Тобиас сделал глубокий вдох, в последний раз вбирая в легкие вишневый запах Квинниных волос. — Поехали, — сказал он, сверившись с часами в смартфоне. — Не думаю, что тебе бы хотелось опоздать на собственную вечеринку. Квинни попыталась вернуть Феликсу пиджак, но он тут же накинул ей тот обратно на плечи и, пока она не решилась попробовать снова, развернулся и направился к лестнице. Тобиас двинулся следом, но Квинни сразу же его обогнала и, продолжая идти спиной вперед, с хитрой ухмылкой протянула кулак. Он сокрушено вздохнул, когда растопыренные пальцы подруги, подобно тому, как всякие ножницы разрезают бумагу, победно впились в его раскрытую ладонь. А это значит, что кому-то снова придется сегодня ехать на заднем сидении. Но разве же спустя целую неделю неприятных происшествий стоит удивляться еще одному?