疑心暗鬼を生ず
[Giwaku o hikiokosu]
Подозрения порождают привидения
В доме капитана не оказалось никакого скучного и лаконичного хай-тека. Никакой дорогой мебели, плазмы, столешницы из натурального мрамора — лишь темноватый, серый цвет стен, такая же темная кухня, поблескивающая в скудном освещении металлической фурнитурой, полумрак, слабо разведенный лампами. Груды книг возле плоского матраца, гипсовый бюст какого-то, предположительно греческого, философа. И, кажется, километры воздуха. Сакура зябко ежилась, особо остро ощущая размеры квартиры и одиночество, скопившееся здесь по углам. Она еще постояла какое-то время, не совсем понимая, что ей теперь делать, а затем медленно стянула с плеч пальто. В прихожей, как и в глубине единственной комнаты, таились почти невидимые двери встроенных шкафов, как тайные комнаты. Детектив неуверенно потянула дверцу вбок, зачем-то воровато оглядываясь, будто гипсовый философ мог разлепить свой гипсовый рот и отчитать ее за любое движение. Из шкафа на нее повеяло зимой и хвоей, но внутри оказалось пусто. Печально болтался на вешалке кусок арома-саше. Похоже, капитан располагал единственным пальто, используя его на все случаи жизни — благо зимы в Японии позволяли не сильно заморачиваться с утеплением. Сакура вслед за шкафом изучила ванную комнату, которая, вопреки ожиданиям, оказалась по белому стерильной и очень просторной. Совершенно несравнимой с ее собственной, где нельзя было наклониться вперед, не уперевшись задницей в стиралку, раковину или дверь. Ванная также оказалась пустой, не считая аккуратной стопки белых полотенец на тумбе и стеклянного аромадиффузора, разливающего по воздуху тонкий запах хлопка. Сакура задумчиво покрутила флакончик, прикидывая, что этот элемент уюта — явно инициатива домработницы. Мысль о том, что сам капитан порхал по бутикам, подбирая для квартиры ароматы, казалась до смешного абсурдной. Скорей уж он будет порхать по местам, огороженным желто-черной лентой, где стойко пахнет металлом и сыростью, чем по магазинам. И эти островки домашнего декора были неожиданно разбросаны по всей его квартире, будто скрадывая пустоту. На блестящей поверхности тонкого шкафчика над раковиной мелькнуло ее зазеркальное Я, когда Харуно из любопытства потянула на себя дверцу. Внутри оказалось не густо: аптечка, набор для бритья, стеклянный стакан с одинокой зубной щеткой, паста, нить и ирригатор — мечта любого стоматолога. Сакура фыркнула, позволяя доводчикам закрыть дверцу за нее, и с пристрастием криминалиста принялась изучать акриловую матовую ванную, в углу которой так же скромно ютились два обезличенных флакона. Недолго думая, детектив крутанула кран, пуская, как из артерии, тугую горячую струю. Пар тут же заклубился, каплями оседая на лице, зеркале и гладком кафеле. Детектив скинула с себя одежду, уложив ее аккуратной стопкой: разбрасывать вещи в этом царстве чистоты казалось настоящим преступлением. Озябшие ступни закололо, когда она погрузила их в горячую воду, Сакура кошкой зашипела сквозь стиснутые зубы. Границы времени поистерлись, и детектив, кладя голову на покатый борт ванной, уже не была уверена, что торжественный вечер, нападение и секс в машине были всего пару часов назад, а не несколько дней или даже недель. Внутри еще ныло, низ распирало приятной истомой. От воспоминаний о запотевших стеклах и торопливых движениях в груди тряхнуло, и девушка щедро плеснула в лицо водой, застонав от мешанины испытываемых чувств. Собственная одержимая страсть теперь казалась ей легкомысленной: что подумает капитан? Внутренний голос ехидно шептал, что все его мысли открыто читались по синякам на ее бедрах. И все же то, что она едва не разодрала на нем рубашку, насаживаясь сверху похлеще любой юдзё, чести ей не делало. Чтобы не свалиться окончательно в зыбкую пучину самоанализа, детектив порывисто схватила коричневый блестящий бок флакона с гелем для душа и щедро выдавила его содержимое на ладонь. Растирая пенящийся гель, Сакура неожиданно для себя открыла лемонграссовую горькую ноту, так хорошо знакомую. К парфюму капитана, совсем близко к коже, всегда неуловимо ощущался именно этот запах, он выбивался из общей пирамиды, словно существовал сам по себе. Он впервые ударил ее наотмашь тогда, в темном лифте, когда она была готова его то ли поцеловать, то ли хорошенечко врезать по его, обычно пренебрежительно-отстраненному, лицу. Харуно жадно вдохнула воздух, стараясь заполнить им легкие про запас, вбивая в кожу мягкую пену. Запах обволакивал, щекотал ноздри на вдохе и стойко, совершенно отчетливо создавал иллюзию присутствия капитана — обернись, он окажется позади. Совершенно опрокинутая и опустошенная, детектив выбралась из ванной, закуталась в пушистость махрового полотенца и не помнила, как оказалась в холодной, хрустящей постели. Сжавшись в комок, Сакура подтянула к животу ноги, ныряя под одеяло с головой. Там, под бамбуковой тканью, ее снова накрыло, как рукой, запахом капитана, и детектив сама не не заметила, как провалилась в сон без сновидений. Утро оказалось сизым, небо за окном — полым, а кровать — пустовала по правую сторону от нее. Детектив сначала не смогла понять, где она оказалась и что это за серая масса перед ней. Затем воспоминания стали накатывать на нее одно за другим, точно морской прибой. События качались, как лошадки на ярмарочной карусели: вверх-вниз-вверх-вниз. Сакура слабо шевельнулась, мгновенно пронзенная пониманием, что капитан ночью так и не вернулся. Экран телефона подсказывал, что бурная жизнь в отделении полиции началась час назад, на девушку тут же высыпался град сообщений из общего чата их специальной группы. 07:01 Шикамару Нара Узумаки, тебе объяснить на пальцах, что мой рабочий стол — не твоя собственность? Убирай свои шмотки. 07:02 Шикамару Нара Похоже, ты к нам ненадолго, потому что, как только ты вернешься в кабинет, я отправлю тебя обратно в больничку. 07:03 Шикамару Нара Узумаки, я знаю, что ты у Хьюга. Можешь ложиться на ее разделочный стол. Потому что скоро все равно там окажешься! Сакура пролистала монолог разъяренного Шикамару до конца, так и не увидев ответа коллег. Наруто выписали из больницы, и он досрочно решил заявиться в участок. Похоже, в их полку прибыло, но вместе с Узумаки в отдел вернулись хаос и суета, которые тот умел навести. Скорее всего, коллега, залетев в кабинет, швырнул вещи на первый попавшийся стол и сразу улизнул к Хинате. Губы тронула улыбка — приятно осознавать, что хоть что-то в этом мире остается неизменным. Детектив нехотя выползла из-под нагретого одеяла и, ежась, заспешила в ванную. Спустя полчаса она, в привычной широкой футболке и шортах, уныло изучала содержимое холодильника. В его белоснежном пластиковом брюхе оказалось совсем пусто. У левого борта виднелась плашка с отваренным рисом и соевые бобы, желудок жалобно сжался, почуяв аскезу. Сама детектив всегда держала под рукой множество продуктов для быстрой готовки — на сложные блюда у нее никогда не хватало то времени, то сил. Чем питался капитан, оставалось загадкой. Решив, что раз она гостья, то можно не церемониться с собственностью Хатаке, Сакура с видом исследователя прошлась по кухонным шкафам, но и там ничего ценного не оказалось. Видимо, Хатаке Какаши действительно питался кровью неразумных девиц, предварительно промаринованных в одиночестве. Стук в дверь вырвал девушку из размышлений, и она механически повернула голову на звук, словно бы не веря в то, что действительно его услышала. Какаши не стал бы стучать в собственную дверь. Друзья? Разве похоже на то, что у этой махины есть хоть кто-то, кто может вот так легко в девять утра ввалиться в его квартиру со свежими, еще теплыми булочками? Стук повторился настойчивее, Сакура мелко вздрогнула в такт. Призрак… Нет, это уже слишком. Отыскать дом человека, даже досье на которого почти не существует в природе, упрятанное за всевозможными грифами секретности — задача не из легких. Ее шаги были твердыми и быстрыми, она стрелой прорезала эту воинствующую пустоту вокруг, демонстративно громко щелкнула замком и распахнула дверь, готовая к чему угодно… Но только не к темноволосой, невысокой женщине. Незнакомка отшатнулась, испуганно округляя и без того огромные благодаря макияжу глаза. Детектив молча уставилась на аккуратное лицо в форме сердечка, имеющее какую-то детскую наивность: пышные щеки, острый подбородок, родинка на нижнем веке… возраст хитро прятался и ускользал от взора, но излишне глубокие морщинки у разреза глаз и четкие борозды колец Венеры на длинной белой шее намекали, что она куда старше детектива. Года терялись за хрупкой и воздушной, словно женщина целиком состояла из хрусталя, фигурой. Узкие плечи обнимал уютный молочного цвета свитер, широкие рукава в три четверти обнажали тонкие запястья и длинные пальцы, крепко сжимающие плашки, уставленные одна поверх другой. Сакура прищурилась, мгновенно распознав в гостье соседку. Они подозрительно смотрели друг на друга, как два кота, столкнувшиеся на территории, которую каждый считал своей. — Какаши-сама отсутствует? — Голос незнакомки похрустывал, как тонкий лед на заиндевевшей по утру луже. — Он не возвращался. Детектив понятия не имела, где сейчас Хатаке. Он мог с равным успехом оказаться сразу в нескольких местах: в своем кабинете, академии или за решеткой, куда его упекли за открученную Тсукури голову. Девушка отрицательно мотнула головой в ответ на последнюю мысль, заставляя себя сосредоточиться на неизвестной гостье. — Понятно. Я не слышала, как он уходит утром, и решила, что у Какаши выходной. Уходит… точно соседка. Незнакомка замялась, явно не представляя, что делать дальше. Видать, за все время их соседства эту дверь ни разу не открывал никто другой, кроме каменного изваяния Хатаке собственной персоной. — Ладно, я приготовила ему завтрак, — она почти агрессивно впихнула Сакуре оказавшиеся теплыми плашки, — у него вечно хватает времени только на готовые воки и пустой рис. Передайте ему. Детектив успела только приоткрыть рот, как незнакомка, махнув длинными волосами, развернулась к ней спиной, и молочного цвета свитер уверенно поплыл к соседней, ничем не примечательной двери, пока та не захлопнулась. — Ну и какого екая это сейчас было? — недоуменно пробормотала девушка, ощущая, как нагреваются от керамических чашек ладони. Закрыла дверь, вернулась на кухню и с минуту гипнотизировала коричневые глазурированные бока. Молодая и красивая женщина из квартиры напротив носит ему завтраки и наверняка ужины. Она поправляет волнистую прядь, убирая ее за ушко, улыбается, как Хина — так мило, что на языке отдает привкусом маршмеллоу. Наверное, у нее нет этого бесконечного багажа проблем и травм, нет загонов, жестких принципов и компромиссы ей не чужды, так на кой черт он притащил сюда свою подчиненную, привыкшую все возводить в степень абсолютной сложности? Женщина явно была не альтруистом и еду ему готовила не от доброты душевной. Очевидно, что холостой, высокий, красивый мужчина не мог остаться без внимания. Одна Яманака чего стоила! Сакура раздраженно сдернула крышки с мисок, в нос тут же ударило терпкостью бульона и специями: мисо суп! Во второй плашке оказался румяный кусочек рыбы. Отгоняя неприятные картины, в которых на этом самом столе раскладывают не только миски с принесенной едой, но и приготовившую ее брюнетку, детектив мстительно впилась палочками в кусочек рыбы.***
Стрелка часов словно бы прилипла к цифре четыре, за окнами уже клубились дымчатые сумерки, растекаясь по высоким стеклам густой массой. Токио сквозь них казался блеклым и призрачным. Сакура сидела на высоком барном стуле, бездумно глядя куда-то поверх монитора серебристого лэптопа — время шло, Хатаке до сих пор не объявился. Детектив прикрыла глаза, роняя голову на сложенные «чашечкой» ладони. Она уже не первый час возилась с зашифрованными посланиями Призрака: сначала изучила хокку вдоль и поперек, затем перетасовала цифры с жертв миллионами способов, но не получила никакого намека на разгадку. В рабочем чате длилась перепалка между Узумаки и Нара, кажется, Наруто донимал всех решением хитори, к которым успел пристраститься во время санаторного отдыха. На каждый ребус ему упрямо прилетали «кружочки» со средним пальцем Шикамару. Номер Хатаке был мертв — отличный повод дырявить взглядом экран мобильника, делая вид, что просто проверяешь время. И плевать, что механические часы декоративно тикали на соседней стене. Ожидание изводило. Сначала она вызвонила по очереди всех коллег с целью выяснить хоть что-то, но те толком не смогли рассказать о ходе дела — Хатаке взял все на личный контроль. Следователи из соседнего отдела искали тела, принадлежавшие найденным в здании завода головам, капитан то пропадал в архиве, то не вылезал из своего кабинета, за квартирой Сакуры велась неустанная слежка, а группа разминирования не нашла в доме взрывчатки. Нара было поручено следить за передвижениями Тсукури, который метался по городу раненым зверем, Чоджи в очередной раз анализировал записи их разговора во время допроса. Узумаки, как самого бесполезного и раздражающе оптимистичного, выгнали в соседний отдел помогать с поиском обезглавленных тел. Все вроде как были при деле, кроме нее: ненужной, лишней и совершенно забытой. Сакура буквально физически ощущала, как рассыпается в ее пальцах собранная было мозаика, как теряются детали дела, как мимо пролетают обрывки фактов. Она даже поддалась порыву, почти выскочила за дверь, уверенная, что сейчас сядет в свою машину и приедет в участок, где будет тут же уничтожена темным взглядом, разложена им на атомы… и килотонны усталости и разочарования придавят ее могильной плитой. «Я просил тебя не покидать район, Сакура». Фразы будут лупить хлыстами, оставляя глубокие борозды на мягкой коже. «Это ведь не сложно — хоть раз сделать так, как тебя просили?» Режущее чувство вины круто развернуло ее прямо в коридоре, швырнув было обратно. Только один раз, капитан, только потому что ты просил, я останусь сидеть здесь, как стопка книг, как бюст гипсового философа, как послушный домашний питомец, который ждет, когда его, наконец, выгуляют… Но мозг молил о пощаде, желудок — о еде, поэтому детектив все же, помявшись у порога, решительно зашагала по коридору прочь, намереваясь сготовить на ужин горячий рамен. Не все же назойливым девицам таскать капитану завтраки. И, может быть, рутина разморозит время? Она вернулась спустя час, помедлила, с замиранием сердца открывая входную дверь. Капитан мог вернуться, не найти ее и метаться из угла в угол, пытаясь понять, куда делась его подопечная, но квартира по-прежнему встретила девушку пустотой и ехидным взглядом бородатого бюста. — Нечего так смотреть, — огрызнулась она в ответ на его белый взгляд. — Скройся в листве. Девушка приняла быстрый душ, вычистила за собой ванную и только затем выложила на стол побеги бамбука, зеленый лук, камабоко, Ча Шао, овощи и остальную добычу; принялась яростно готовить, плеща водой и гремя посудой. Пока на огне варился сио на овощных водорослях, Сакура возилась с начинкой, звонко нарезая ингредиенты. Любой шеф-повар, увидев скорость этой нарезки, в ужасе прикрыл бы глаза рукой, отказываясь принимать этот акт вандализма. Но минуты утекали, вода кипела. Готовка немного успокоила и замедлила ход мыслей, ушла на второй план очаровательная соседка, заботливо приносящая еду, ведь «у него вечно хватает времени только на готовые воки и пустой рис». Детектив излилась бы на капитана ядом по этому поводу сразу, как только он заявился бы, но время убегало, она остывала, и вместо злости, помноженной на ревность, в груди начинало разрастаться совсем другое чувство: беспокойство. Оно жалило совсем иначе; если ревность походила на раскаленное масло, пузырящееся на коже, то беспокойство тянуло жилы, медленно выкручивало суставы, ныло, как при ревматизме. От беспокойства горячий ароматный пар утратил свою прелесть, а лапша показалась почти безвкусной. Детектив задумчиво зацепила палочками хрустящий стебель бамбука, рассматривая его со всех сторон. Желудок уже не урчал и встречал горячую подачку равнодушно. Просто топливо, чтобы не умереть от ожидания. Девушка медленно расправилась с порцией и уже пристраивала чашку во всеядный зев посудомоечной машины, когда входная дверь неожиданно щелкнула и в полутемный коридор ворвалось пятно желтого света, которое тут же растаяло в полумраке. Сакура замерла, вслушиваясь в звуки: в тихое бряканье ключей, шорох снимаемой верхней одежды, лязг металлического крючка вешалки о штангу. Сердце, кажется, на мгновение забыло как качать кровь, а потом принялось за дело с удвоенной силой. Сакура очнулась, когда за капитаном закрылась дверь ванной. Ну уж нет. Глупо надеяться, что получится скрыться от нее за тонкими стенами. Она столько всего хотела ему сказать, что слова, так долго копившиеся внутри нее, все разом застряли в горле, и когда детектив ворвалась за ним следом, они просто не смогли выплеснуться из нее наружу, только закупорили доступ воздуха, прервав дыхание. Хатаке стоял под грохотом воды, лившейся в ванную, упираясь обеими руками в борт раковины. Серебристые пряди падали на лоб, скрывая глаза. Напряжение читалось в сведенных лопатках, наклоне головы, нависшей над фаянсовым полотном. — Какаши? Ее голос едва перебил шум воды, но капитан услышал. Он слабо повернул голову в ее сторону, и Харуно увидела светлую линию отросшей за два дня щетины. Непривычная деталь, не свойственная капитану, у которого порядок был замешан в крови. Столько слов, остроумных, язвительных, злых, глубоко засели в глотке, без шанса быть исторгнутыми, пролитыми на него. Стоило ей увидеть этот постамент измотанности, как мгновенно забылись и часы ожидания, и женщина, приносящая ему завтраки. Нет, Сакура не была истеричной дурой, которая без оглядки начнет качать права и ломать драму из-за какой-то там хорошенькой соседки. Все же… капитан сильно отличался от тех мужчин, что она знала ранее, и внутренний глас разума упорно твердил ей, что капитан держит девицу на расстоянии. Но вот молчание и отсутствие, это неведение, в которое он ее поместил… — Спасибо, что осталась здесь. «Спасибо, что не добавила мне еще проблем». Она зачем-то кивнула, боясь пошевелиться, словно он может испариться от любого неверного слова или движения. — Что случилось? Капитан медленно оттолкнулся от бортов, так же неспешно коснулся пальцами верхней пуговицы, высвободил гладкий пластик из тканевой петли. — Ничего, о чем стоило бы беспокоиться. Сакура сглотнула, примагниченная взглядом к его размеренным движениям: мятая белая ткань рубашки расползлась в стороны, обнажая крепкий торс, спала с плеч, рухнув на пол, и детектив зачарованно проследила за траекторией ее падения. Тогда, в полутьме салона автомобиля, все было слишком смазано и рвано, как во сне, когда детали ускользают и не запоминаются. Сейчас же Харуно отчетливо видела, как перекатываются мышцы напряженных рук, видела жирные уродливые шрамы, гусеницами разбросанные по его подтянутому телу — такие, что захотелось немедленно провести по ним кончиками пальцев, коснуться каждого поцелуем, в надежде, что эти следы исчезнут. Отчетливые полосы ребер, косые мышцы, убегающие за линию ремня, пар от горячей воды поднимался в воздух вьющимися клубами, и Сакуре неожиданно стало жарко и душно. Какое гадство. Капитан был отлично сложен, словно всю жизнь тренировался в залах, словно его вылепили боги и выпнули в мир смертных. И стоило ему стащить с себя рубашку, как мысли, подробно радужным пони, поскакали совершенно в другую сторону. Сакура отвела взгляд, уставившись на белый кафель. Лязгнула бляшка ремня, заставив вздрогнуть — звук точь в точь повторял ее сон, где она на коленях, а его пальцы зарываются все глубже в волосы и тянут-тянут-тянут. Низ скрутило, и детектив закрыла глаза, окончательно отрезая себя от происходящего. Только не сейчас. Ну сколько можно? Если Сакура каждый раз теперь будет реагировала на него вот так, то их совместная работа станет проблемой. Она слышала, как падают вслед за рубашкой остатки одежды, плеск воды и тихий вздох — картинка перед глазами оказалась настолько отчетливой, что детектив предпочла распахнуть глаза, боясь, что фантазия окажется более жестокой, чем реальность. Не оказалась. Хатаке лежал в ванной — человеческое воплощение ватацуми — тяжелые руки вытянулись вдоль бортов, крупные кисти небрежно свисали, затылок упирался в прохладную матовую плитку, глаза закрыты, и дыхание тяжело поднимало и опускало грудь. Белые клубы пара делали его мифическим существом, древним, уставшим, ненавидящим и презирающим весь окружающий его мир. Пока детектив отрицала происходящее, он, видимо, успел плеснуть в лицо водой, и теперь капли влаги сбегали по его шее вниз. Их траектория терялась за белым акриловым бортом, и Сакура невольно сделала шаг вперед, чтобы рассмотреть, увидеть больше, но взгляд внезапно запнулся о белые полосы лейкострипов, стягивающих жирный, подсохший порез. — Это что? — голос глухо ударился о стену. — Горячая ванная, детектив. — Я про руку, капитан. — А, это… не у одной тебя проблемы с оружием. Видимо, вас всех херово обучали стрельбе. Усмешка капитана пролетела мимо, даже не задев ее. Харуно замерла с зажатой в руках аптечкой, которую автоматически успела достать. — В тебя стрелял Учиха? — эта мысль даже не успела до конца оформиться, но губы уже произнесли догадку. — Вам надо бы быть разборчивее в мужчинах, детектив. Сакура ощутила, как начинает медленно закипать. Гребаный лейтенант! Безмозглый, жалкий кусок дерьма, пригодный лишь для втягивания снега с дорожек и избиения женщин. Если в прошлый раз она сломала ему нос, то в следующую встречу точно переломает каждый палец, чтобы этот говнюк не смог больше жать на курок. Удивительно еще, что Учихе вообще удалось зацепить капитана. Что же, они их всех раздери, там произошло? — Руку сюда, сейчас же. — Губы капитана растянулись в ленивой ухмылке, но на ее просьбу он не отреагировал, оставаясь неподвижным. — Почему не зашита? Чтобы дотянуться до раненой руки, ей пришлось присесть на широкий борт ванной. Стянутые края были рваными, видимо пуля прошла по касательной. Ничего серьёзного, но такое пренебрежение с обработкой запустило по загривку сноп мурашек. Удивительная безответственность. С минуту она рассматривала порез, игнорируя его наготу и покрасневшую от горячей воды кожу, затем перевела взгляд на его лицо и замерла, ощущая, как ребра переплетаются между собой, потому что Какаши сонно рассматривал ее сквозь приоткрытые веки. — Руку, капитан, так нельзя. Сакура неожиданно остро ощутила, какой он огромный, обнаженный, уставший здесь перед ней, настежь распахнутый. Теплые пальцы коснулись ее прохладного бедра, и детектив вздрогнула, мгновенно покрываясь мурашками. Ну вот опять, как он умудряется делать это с ней? Как так вышло, что его запах теперь заменяет воздух, как так вышло, что все время, что они знакомы, оба старались держаться друг от друга подальше, а вместо этого они срослись спинами и намертво въелись друг в друга. — Не могу, детектив, сложно ей шевелить. Раздражающе хитрая кошачья улыбка, и невесомое прикосновение пальцев сменилось скользящим вверх движением горячей ладони. Дыхание сбилось, кровь прилила к щекам. Сакура глубоко вдохнула, стараясь не сводить колени. — Сядь ближе. Я не собираюсь тянуться. Хатаке неторопливо подался к ней, ладонь с бедра не исчезла, сместившись выше. — Как скажете, доктор. Он резко выдыхает сквозь плотно сжатые зубы, когда Сакура дергает лейкострип. Пальцы сильнее сжимаются, и она ерзает, стараясь не обращать внимание на этот жест собственника. Уже осторожнее снимает остальные липкие эластичные ленты. Щедро льет на рану антисептиком, счищает ватным тампоном кровавые разводы, стекающие по предплечью. В воздухе плывет запах пластика — отдаленный атрибут больницы. — Расскажи, что произошло. Его движения отвлекают так, что приходится закусить губу. Она чувствует, как грубые подушечки слегка отодвигают ткань футболки, касаясь кожи у резинки шорт. Какаши рассказывает, и Сакура слушает внимательно, не смещая фокуса с раскуроченного плеча. Она — само спокойствие. Ни вызывающая нагота, ни ласковые дразнящие поглаживания, ни раздражающие действия младшего Учиха не в силах оторвать ее от обработки раны. Словно она давала присягу: не навреди, умри сам, но вылечи, не употребляй во зло оказываемое тебе доверие. Когда бинт плотно льнет к окаменевшей мышце, детектив рвет ткань, убирая в коробку антисептик и бинт, встает с борта, в который уже вросла позвоночником, но сильная ладонь льнет плотнее к боку, заставляя сесть обратно. Какаши сгребает ее бесцеремонно и сильно, что девушка едва не падает в горяченную воду, удерживаясь лишь потому, что капитан утыкается лбом ей в шею, не позволяя свалиться к нему. — Спасибо. Выдыхает в яремную впадину и замирает, прижимая ее уже обеими руками к своей влажной, твердой груди. — Я вся вымокну. — Даже не буду спорить с этим утверждением. Голос ее сипит, что вызывает у капитана усмешку, в разомлевший мозг запоздавшим импульсом докатывается подтекст сказанного. Жар приливает к шее, затем поднимается выше, к щекам и высокому лбу. Чтобы скрыть смущение, Сакура осторожно касается затылка Какаши, перебирает пряди, пропуская их между пальцами. — Это что, шутки на уровне школьников, капитан? — фыркает она в ответ, и Хатаке тихо смеется, отчего вдоль позвоночника ползут колючие мурашки. Все происходящее кажется дурацкой помесью триллера и бульварного романа. Серийный неуловимый маньяк, поехавший бывший, девицы, увивающиеся за капитаном и этот тихий смех, от которого все резонирует и раздалбливается внутри. Интересно, в какой момент ее жизнь превратилась в нелепый, клишированный опус? — Кажется, в квартире пахло ужином? Пальцы оглаживают позвонки, задирая футболку все выше. — Да, у тебя, оказывается, персональная служба доставки, — язвит детектив, невольно зеркаля его движения, перебираясь с затылка на шею и плечи. — Весьма миловидная. Руки неожиданно исчезают, теряется опора, и Сакура едва удерживается, чтобы не потянутся за ним. Какаши отстраняется, глядя на нее удивительно серьезно, хмуря брови. — Мне нужно это объяснить? О боги. Сколько же все-таки в нем контрастов, будто кто-то резко переключает рубильник. — Нет, — она вздыхает и поднимается, отводя взгляд от его наготы, потому что интуиция буквально верещит о том, что несмотря на вымотанное состояние, самая пикантная часть капитана в полной готовности. — Твоя порция на столе. Я разогрею. И выходит, плотно прикрывая за собой дверь, в надежде, что непристойные мысли останутся запертыми там же. Наверное, вместе с мыслями там остается приличный такой ее кусок, потому что пока она греет капитану ужин, заваривает душистые прессованные листья чая, в голове нет ничего, кроме тишины. Капитан появился у кухонного острова внезапно, бесшумно, как и обычно, просто молча вынырнул из темноты коридора. Сакура невольно поежилась, заметив, что он все еще с обнаженным торсом. Как только не мерзнет? Она сняла с рамена керамическую крышку и лапша выпустила облачко пара. Все как у людей, надо же, хмыкнула про себя детектив, переключаясь на вошедшего Какаши: светло-серые пижамные штаны, уверенно держащиеся на узких бедрах, широкий разворот плеч, еще влажная грудь и аккуратная линия пресса. Не так давно она двигалась на нем прямо в машине, да так, что у них были все шансы улететь в кювет, поэтому играть в благочестие было уже поздно. Харуно от души прошлась по его фигуре, цепляясь взглядом за каждую белую отметину. От этих рваных шрамов внутри что-то болезненно скручивалось в тугую пружину. Поежилась, ощущая, как прохладный воздух комнаты касается его раскаленной горячей водой кожи. Какаши невозмутимо сел за стол, придвигая к себе плошки с едой, будто она каждый вечер стояла на его кухне, у его столешницы и смотрела, как он ужинает. Будто все происходящее здесь не из ряда вон. — Ты рассказал про Учиха, а что с жертвой Призрака? Какаши отправил в рот порцию запеченной свинины, щурясь от удовольствия. — Один-один, Сакура-чан. — Что? — она выгнула бровь, скрещивая на груди руки. — Будем считать, что ты вернула мне ужин. Ах да. Эта позорная ночь, когда ей, беспамятной, умирающей от температуры и стыда, вкололи в задницу шприц жаропонижающего, и бульон, который тогда показался ей самым вкусным, что она пробовала в своей жизни. — Рамен не стоит на одном уровне с бульоном. — Она высокомерно приподняла бровь, не без изумления отмечая, что Хатаке хорош, когда ест. Сволочная особенность. Наверняка он будет выглядеть великолепно, даже ползая на коленях с тряпкой в руках и оттирая пол. — А я думал, что доставка до дома и услуги медсестры уравновешивают эти два блюда, — хмыкнул Какаши, ловя палочками кимчи. — Что с жертвой, не нужно тут… — Сакура возмущенно взмахнула кистью, не находя подходящего слова. — Вы нашли того, на кого нацелился призрак? Капитан вздохнул, словно раз за разом пытался объяснить трехлетнему ребенку простую истину. — «Белый мех лисы Блестит под полной луной, Окропленный красным.» Разве это хоть на что-то похоже? — Блондинки? Полнолуние, до которого всего два дня? — Разве что блондинки… — Какаши вздохнул. — Все в участке проинформированы и предупреждены. Особенно Яманака — ей хватило ума едва не повиснуть на Тсукури, когда тот был в участке, и тому много свидетелей. Но все эти заигрывания с литературой — мишура, ты же понимаешь? Не нужно воспринимать это всерьез. Павлиний хвост, не более. Мы должны мыслить рационально и использовать иные методы, нежели попытки найти скрытый смысл в сомнительном творчестве. Сакура недовольно поджала губы, ловя тонкий намек на ее необдуманную попытку спасти Акане. — Теперь, когда он знает, с кем играет в свои игры, он может переключиться на более конкретные личности? Сотрудники участка, например. Ему больше не нужно выискивать себе жертву, они все перед ним на блюдечке. И его персональные письма как раз подтверждают это? Жалкая попытка сместить акцент, выйдя на нейтральную территорию, но капитан охотно повелся, увлеченный едой. — Тсукури сам не знает, чего хочет. Ему нужна кровь и театр, он ищет наркотик посильнее тех, что у него в свободном доступе. Мешает мескалин с алкоголем, практикует извращенный секс, и все это ему чертовски надоело. Он будет убивать без особой цели и глубокого смысла. Поэтому ты будешь здесь до окончания дела. — Что? Возмущение в голосе задребезжало подобно упавшей на кафель ложке. — Пока убийца не будет пойман, ты останешься здесь, без походов в участок. — И что я, по-твоему, должна делать? Принимать по утрам завтраки от твоей фанатки и смотреть, как домработница гладит твои рубашки? — Концентрация сарказма в голосе резко подскочила к ста процентам. Бунт внутри нее разгонялся, набирая темп. Какаши невозмутимо поднес к губам край пиалы, намереваясь допить бульон. — Можешь готовить завтраки и гладить рубашки сама, — вежливо предложил он, ставя на стол пустую чашку и поднимаясь. — Спасибо, очень вкусно. — На здоровье, — прошипела в ответ она, готовясь к схватке. — Ты не можешь просто взять и заставить меня сидеть здесь. — Убийца знает твой адрес, ты потенциально в опасности. Я действительно не могу тебя заставить, Сакура, хотя очень хочу привязать тебя к себе и следить за каждым твоим шагом, даже за поворотом головы. — Он плавно, словно ступал по воздуху, обогнул кухонный остров, щелкнул дверцей посудомоечной машины, скармливая ей чашку. — И то, что между нами было, не делает тебя моей, хотя я считаю иначе. Внутри, кажется, все оборвалось, рухнуло, как с отвесной скалы, размазываясь о землю. Услышать от него что-то такое она была совершенно не готова. Он обезвредил ее одной фразой, свел на нет весь запал, заставил трепетать и дышать чаще. Капитан распрямился, зеркаля ее позу со скрещенными на груди руками. — Говоришь, как маньяк-психопат с манией контроля. — Может быть потому, — он сделал навстречу вкрадчивый, почти угрожающий шаг, — что я действительно маньяк-психопат с манией контроля? Если держать взгляд на уровне его ключиц и не позволять ему подниматься выше, к подбородку с аккуратной родинкой, к резной линии нижней губы, то можно дышать почти нормально, но даже здесь, в шаге, запах его кожи, перемешанный со слабым отголоском парфюма и сильным — геля для душа, полосовал носоглотку лезвиями. Его пальцы невесомо коснулись ее скулы, скользнули вниз, очертив линию челюсти, и сжались на подбородке, за этим движением детектив даже не заметила, что воздуха между ними совсем не осталось. — Я тебя не боюсь. Голос даже не дернулся, прозвучал ровно, как пульс покойника. Она могла собой гордиться. Пальцы мягко потянули подбородок вверх, требуя поднять на него взгляд, и Сакура подчинилась. Глаза, накаченные тенями, смотрели глухо. — Уверен, сейчас ты испытываешь совсем другие эмоции. Он тонко улыбнулся, и Сакура почувствовала, как пальцы с подбородка исчезают, зарываясь в волосы на затылке. Какаши медленно наклонился, удерживая ее голову, не позволяя отвернуться, короткая щетина прошлась по нежной щеке наждачкой, когда он коснулся губами мочки уха. Короткие волоски на ее теле мгновенно встали дыбом. — Да, раздражение. Она действительно испытывала именно это чувство. Не трепет, не желание, не блаженство — только раздражение и эмоциональную опустошенность. Какаши вздохнул, от чего короткие пряди защекотали шею. Чуть подался вперед, едва касаясь губами за ухом, спустился ниже, почти целуя. Жар от его обнаженного торса нагревал кожу, будто она находилась рядом с раскаленной печкой, а не живым человеком. Остро захотелось уцепиться за него руками, притянуть обратно, чтобы вновь не оказываться в этой вековой мерзлоте. — Уже поздно, иди спать. Он отстранился, мгновенно забирая с собой тепло и, кажется, кусок ее души. Отошел на безопасное расстояние, но Сакура успела заметить, как отяжелел его взгляд. — Если хочешь, займись разгадкой шифра. Хоть он и не имеет смысла, потому что не закончен. — Я не соглашалась оставаться здесь, и что это значит? Он бросил свой замысел? Она ошалело проводила капитана взглядом, в голове разлилась блаженная пустота после его близости. Какаши остановился на полпути в ванную, задумался. — Это не сложная задачка. Я разгадал ее почти сразу, но проверить правильность решения не так просто, потому что жертв должно было быть больше. Он перестал их нумеровать, поэтому решение не дает стопроцентно точного ответа. А так с этой головоломкой справится даже Узумаки. И я до сих пор не понимаю, как вы все трое не пришли к одному, весьма очевидному выводу, позволив обвести себя вокруг пальца… Он ушел, а послевкусие горечи на языке осталось. Сакура несколько секунд прислушивалась к звукам льющейся из крана воды: капитан заканчивал ритуальные вечерние процедуры. Справится даже Узумаки… Позволили обвести себя вокруг пальца. Хатаке сразу заявил, что решать головоломку Призрака бесполезно, потому что понял, что тот не довел задуманное до конца, а значит нет смысла тратить на нее время. И что-то еще, лежащее на поверхности, что они упустили, пренебрегли, отвергли, как гипотезу… В убийствах потерялась какая-либо логика, они действительно сменили характер, но серийные преступники чаще всего пленники своих фантазий, отсюда и прослеживается почерк: удушение, отсечение конечностей, насилие над жертвой. Ритуал, несоблюдение которого не приносит удовлетворения. В случае дела о Призраке все считалось по формуле: стиль атаки, форма насилия над жертвой, тотем. Потом что-то пошло не так. Поджоги, взрывы, открытое признание, игры на грани. Акимичи выдал внушительный отчет о личности Тсукури, как главного подозреваемого, к которому тянулись ниточки улик, и этот отчет всех убедил. Да, в деле есть жирная несостыковка, которая вполне удачно затыкалась исследованием Чоджи. Хатаке знает, что мажор виновен, но что тогда… Сакура в сердцах топнула ногой, то ли рассерженная, то ли расстроенная. Ну конечно, зачем делиться информацией по делу с коллегами, если можно просто решать все вопросы самостоятельно, ходить с загадочным видом и нагружать подчиненных бессмысленной работой, чтобы те не мешались. Торопливо направилась к кровати, распахивая холодную, недружелюбную плоскость под одеялом и забираясь туда с головой. Что ни делай — ты всегда на пару шагов позади. Детектив высунулась из-под одеяла, сердито врезаясь взглядом в корешки книг, подсвеченных слабыми отблесками неона, долетающего сквозь окно, как свет звезд долетает до Земли сквозь пространство космоса: «Записи о деяниях древности», «Умереть в Париже», «Паразиты», томик Мацуо Басё. Басё. Она вернулась к нему взглядом, влипая. У каждого японца в библиотеке есть собрание хайку? Так ведь? Кажется, у Сакуры не было… Одеяло позади нее зашевелилось, матрас немного промялся, когда Хатаке опустился на него. Харуно замерла, не шевелясь — так делают в детстве, когда слышат недружелюбные ночные шорохи. Не двигайся, не моргай, и монстр из-под кровати тебя не тронет. Какаши не был ночным монстром. Сакура почувствовала, как ее по-хозяйски сгребают в охапку, крепко прижимая к обнаженной, горячей груди, как рука удобно ныряет к неподвижным ребрам, прикипая, как капитан зарывается носом ей в затылок, вдыхая запах. Ночь замирает, тишина ложится поверх них невидимым, но давящим одеялом. Вмиг становится жарко и душно, воздуха начинает отчаянно не хватать. Сакура прислушивается к темноте, ловит размеренное, медитативное дыхание, будто Какаши уже спит, крепко, беспробудно. Еще бы, не спать больше суток, в напряжении переживая каждый час. Детектив осторожно шевельнула ногой, пробуя устроиться поудобнее, уперлась поясницей в твердый живот и замерла, потому что Хатаке тут же прижался еще ближе, тяжело выдыхая. — Спи, не ерзай. — Голос хрипловатый, царапающий, так говорят почти заснувшие люди. Сакура послушно замерла, прислушиваясь к ощущениям, но внутри было так же тихо, только сердце ухало, как в колодце, трепыхаясь где-то в глотке. Мышцы флирта, романтики, вот этих вот всех уютных совместных засыпаний давно затекли, стали деревянными и сейчас немного ныли, как после усиленной тренировки спустя долгий перерыв. Все происходящее казалось ненастоящим, картонным, как муляжи или кукольная постановка. Ткни пальцем — и рассыпается бисером. Поэтому Сакура относилась ко всему происходящему недоверчиво, с настороженностью собаки, которую приманивали куском мяса, а потом били. Хатаке был непредсказуемым, сложным, о него легко можно не то что порезаться — вспороть глотку, совершив одно неосторожное движение, и эти минуты затишья, хрупкого временного перемирия, казались почти милостью. Сакура привыкла к Саске, к этой изнуряющей манере: когда тебя приучают жить в самом огне, а после швыряют в обледенелую степь. Когда руки вот-вот прижмут, вот-вот отшвырнут… Сакура долго училась не уничтожать себя после очередного отталкивания. Не добивать словами, когда она бессильно рыдала в ванной, а садиться рядом с собой, как с ребенком, обнимать, ждать, молча держать за руку. Помогать себе залатать эту очередную ссадину. Так долго, что если на этот раз произойдет что-то подобное, если она снова с размаху сиганула на те же грабли, позволив себе прикипеть не к тому мужчине… Он не сможет сломать ее, нет, она не позволит этому повториться, ведь для того, чтобы тебя уничтожили, нужно самой принять участие в этом разрушении, а Сакура в такие игры больше не играла. И больно, возможно, даже не будет, просто на какое-то время внутри поселится эта отвратительная сосущая пустота, которую снова придется чем-то заполнять. Детектив прикрыла глаза, устав от хаоса собственных мыслей, медленно проваливаясь в сон. Он наступил внезапно, смешавшись с реальностью. Темные стены оказались сырыми и холодными, от ржавеющих полок тянуло запахом плесени и формалина. Сакура мерзла, шаря по сторонам слабым лучом фонарика. Чем дольше она стояла на месте, тем ощутимее немели кончики пальцев, поэтому детектив двинулась вдоль убегающих вперед стеллажей. — Какаши? — вместе с тихо произнесенным именем изо рта вырвалось облачко пара. Холодная тишина поглотила звук, тут же прильнув к уху подобно берушам. Сакура поежилась, перескакивая лучом с одной полки на другую — они были заставлены всевозможным барахлом, которое покрывал толстенный слой пыли: банки с моющими средствами, отбеливателем, бутыли с краской и обезжиривателем, какие-то канистры с непонятной ржавой бурдой. Под ногами что-то хрустнуло, и детектив замерла, осторожно убирая берцу. Свет фонарика выхватил сломанный пополам стеклянный ирис. Детектив нахмурилась, возвращаясь к исследованию лабиринта из стеллажей — очевидно, Призрак был где-то рядом, а значит, и его жертва. Внутри отчего-то раскатами грома нарастала тревога, будто сейчас, когда луч света скользнет по очередной полке, она увидит в щели между старыми бутылками чьи-то наблюдающие глаза. Как в фильме по мотивам Кинга. Она нервно мотнула головой в сторону, до боли всматриваясь перед собой, но пустота оставалась пустотой. Не было ни звука шагов, ни шепота, ни силуэтов, что смазанно мелькали, выхваченные боковым зрением. Не было буравящего спину взгляда и липкого ощущения на коже, не было вообще ничего, кроме этих проклятых полок, холода и ощущения, что сейчас ее из-за спины схватят чьи-то скользкие от чужой крови мозолистые руки. Не понимая, что она делает, Сакура сама не заметила, как неслась во весь опор между ровными рядами, ныряла в разрывы стеллажей, все больше теряясь в них. — Капитан! Крик захлебнулся, она буквально подавилась им, схватилась за немеющее горло, и фонарик вывалился из озябших пальцев, покатился по земляному полу, глухо цокая о ножку металлической полки. Сакура замерла, следя за лучом света, утыкающимся в большую зеленоватую банку, внутри которой, широко распахнув глаза, как в невесомости пребывала голова Хатаке Какаши — ректора полицейской академии, временного руководителя специального отдела расследования преступлений. Сердце коротнуло, бросаясь в пятки. — Нет… — Она выдохнула, невольно делая шаг назад и тряся головой. — Нет-нет-нет! Бутылки на полках внезапно сменились такими же стеклянными банками, в которых, как маринованные овощи, на нее таращились мертвые глаза друзей и коллег, Наруто, Ино, Чоджи, Хината… На их лбах, как росчерк демона, красовались хаотичные перевернутые цифры, написанные абы как. В голове набатом их голоса скандировали дружное потустороннее «виновата», и круговерть из знакомых хохочущих лиц закрутила ее, вытолкнув из костлявых объятий сна. Сакура ударила ногой, сбивая с себя одеяло и задыхаясь. — Нет. Подскочила, не совсем понимая, где находится. Сердце разогналось до заячьей скорости, угрожая прорваться сквозь грудную клетку и выскочить прямо ей на ладони. Страх противной жирной змеей извивался где-то в желудке, и она была полностью в его власти.***
Он проснулся без будильника, все еще прижимая к себе крепко спящую девушку. Она лежала, уткнувшись ему в ключицы и жарко, немного заполошно дышала. Какаши позволил себе бездействие, сосредоточившись на ощущении живого тепла под боком. Ночь все еще сочилась сквозь окна в квартиру, расплескиваясь по углам. Вслед за ней по венам медленно разливалось свинцовое расслабление, и оно придавливало к кровати все сильнее. Опасное ощущение уюта, вызывающее привыкание похлеще опиоидов: мгновенный дофаминовый всплеск, притупляющий все, что ныло, болело и дробило кости. Непозволительная роскошь. Хатаке ощущал, как исчезает в прошлом минута за минутой. Как все прочнее они срастаются кожей — еще немного, и выдирать придется с мясом. Детектив пропиталась его запахом; что-то цитрусово-травяное, горькое, коконом окутало их обоих, она почти потеряла в нем свой собственный, льдисто-фруктовый, гуашевый аромат. Медлить больше было нельзя. Сакура даже не приоткрыла глаз, когда он осторожно разомкнул объятья, лишь нахмурилась, переворачиваясь на другой бок. Воздух привычно обжег разгоряченное тело прохладой, но Какаши даже не обратил на это внимания. Он хорошо знал каждый угол своей квартиры, ориентируясь в полумраке подобно кошачьим, знал, где поворот, а где угол мебели, как расставлены чашки и где у кофеварки кнопки, но сейчас каждое привычное движение казалось совершенно незнакомым, словно он делал все это в первый раз. Ванна, запах кофейных зерен, мягкий трикотаж спортивного костюма — каждое действие ощущалось острее и ярче, словно все органы чувств разом выкрутили на максимум. Кофе будто бы привычно обжег небо, предплечье требовательно ныло — похоже, все-таки придется наведаться к врачу. Хатаке поморщился, предвкушая не самый приятный визит. Младший Учиха, видимо хорошенько налакавшийся молока с ножами, палил без разбору, едва не всадив пулю в хорошенький лоб Хьюга. Добраться до него в два шага, увести руку с оружием вверх и хорошенько приложить в челюсть было просто и непростительно приятно. Он с удовольствием следом двинул бы ему по ребрам, приложился коленом к носу, бил до тех пор, пока из уголка рта не потянется кровавая вязкая нить. Если бы не повисшая на его руке девушка и не заполняющийся сотрудниками участка коридор, Саске Учиха еще долго не смог бы светить своим холеным лицом. Капитан на секунду вспомнил в хороводе лиц бледные, окаменелые черты Итачи, он просто смотрел, как его младший брат сплевывал на казенную плитку розовую слюну и кричал что-то про… Какаши не слушал, швырнул на пол опустошенный пистолет, рассыпав вслед остатки пуль, и не воспринимал все, что происходило после: разборки в кабинете Сарутоби, поток обвинений, грязь, в которую сопляк пытался вогнать его и детектива, брызжа слюной. Трахались на рабочем месте, на торжественном вечере, в служебной тачке, грязно-грязно-грязно. Когда заговорил капитан, Сарутоби тут же сделал рукой знак заткнуться, будто бог, обладающий сверхсилой, он затолкал слова лейтенанту обратно в глотку. Старший из братьев смотрел на него неотрывно, не мигая, точно удав. Какаши встретил его взгляд спокойно, прекрасно понимая, что тот готов выгораживать младшего до последнего. Великая братская любовь. Интересно, есть ли у этого всепрощения точка невозврата? Итачи ждал. Что ж, у тебя был шанс вырастить его человеком. Капитан заговорил медленно, отмечая мысленно, как начинает по нарастающей пульсировать болью раненое предплечье: младший из братьев выбрал путь насилия над женщинами, шантаж, употребление наркотиков… — Ложь! Он врет! — Саске захлебывался, срываясь с места, но тяжелая рука опустилась на его плечо, приказывая сидеть на месте. Итачи стоял позади молчаливой тенью, с совершенно мертвым лицом. — Харуно сама лезла ко мне, я не удивлюсь, что она ебется с каждым в отделе. И я не употребляю, это… — Капитан Учиха, — голос главы отделения полиции дробил слова на слоги, — отведите лейтенанта на анализ крови. Можете сказать лаборантам, что это срочное распоряжение от меня. Результаты пусть передадут лично мне напрямую. Свободны все, кроме Хатаке. Какаши не смотрел, как старший уводил извивающегося младшего вон. Тонкий вскрик вернул его назад из омута памяти. Детектив вскочила с постели, метнулась, точно ослепленный фарами зверь, ринулась к ванной, словно за ней гнался сам Баку Пожиратель снов. Что за… Девушка сорвалась с места так быстро, что Какаши не успел среагировать. Она выскочила в коридор, почти не разбирая дороги, вписалась в дверь ванной и скрылась за ней, будто та могла спасти ее от великого зла. Капитан нахмурился, отодвигая недопитый кофе и проверяя время: похоже, в этой жизни не суждено было случиться спокойному утру. В ванной зашумела вода. Он выждал совсем немного, давая ей время прийти в себя, а затем направился следом. Харуно стояла в темноте, отчаянно плеща в лицо ледяной водой, разбрызгивая ее вокруг себя, заливая ворот футболки. В слабом свете, долетающем от кухонного светильника, капитан различил валяющуюся на борту зубную щетку и тюбик с пастой. Видимо, детектив приводила себя в чувство не только водой, но и привычными рутинными действиями, которые у всех нормальных людей связаны с ощущением безопасности. Какаши не пересекал порог, молча позволяя истерике выплеснуться, пока девушка не вырубила кран, нашарила полотенце и бессильно опустилась на борт ванной, все еще не замечая его молчаливую фигуру. Сакура спряталась в белой махровости полотенца, прижав ладони к лицу. Даже в полутьме было заметно, как тряслись хрупкие плечи. Что, интересно, успело стрястись? — Сакура? Она не отреагировала, лишь слабо шевельнула головой, будто бы говоря «нет». Какаши шагнул вглубь комнаты, медленно опустился перед девушкой на колени. — Сакура. — Ее запястья были тонкими и ледяными, немного влажными от воды. Он мягко надавил, опуская руки вниз, и не встретил почти никакого сопротивления — ему открылся совершенно пустой, потухший взгляд, направленный куда-то вглубь, блуждающий по темным закоулкам собственного сознания. — Что тебе приснилось? Не нужно быть семь пядей во лбу, чтобы понять, от чего детектив бежала сломя голову, пытаясь затеряться в реальности или хотя бы просто вернуться в нее. Его голос сработал как переключатель, наконец отрубив ее от темного мира, в котором старина Фредди, похоже, неплохо так пощекотал лезвиями горло. — Видела всех мертвыми. — Она замолчала, уставившись на свои ладони, из которых капитан осторожно изъял полотенце. — Наруто, Хинату, Ино… тебя тоже. Тихий голос дрогнул, но плакать детектив явно не собиралась, лишь поджала искусанные губы. Призрак все же добрался до нее. — Никто из них не умрет, Сакура–чан. Он не успеет до них добраться. Ее стеклянный взгляд сфокусировался на его лице, теряя свою прозрачность. — Ты не можешь этого обещать, — возразила она. — Могу. Пальцы осторожно массировали мягкие ладони, отвлекая и успокаивая — старый прием, который использовал отец, чтобы успокоить маленького Какаши. Это были теплые отрывочные воспоминания из детства, когда любая проблема решалась словами. — Мы не успеем поймать его. — Он уже пойман, но еще не понял этого. — Расскажи мне. Какаши вздохнул, встречая требовательный, полный недоверия взгляд. — Вставай, нам нужно спуститься в зал через десять минут, иначе мы не успеем закончить тренировку до открытия. Хатаке встал, бескомпромиссно утягивая ее за собой, и детектив поднялась следом, удивленно осматривая его спортивный костюм, словно видела впервые. Видимо, впечатление ото сна настолько вышибло из колеи, что, предстань он перед ней в наряде горничной, Харуно бы даже не обратила внимания. — Спортзал в доме? — она выгнула бровь, сбрасывая с себя оцепенение. — На первом этаже. Давай, у нас есть час до открытия. — Что за привилегия? Она ловко вывернулась из его рук, исчезая за стеной, и ее оттаявший голос рассыпался по всей квартире. — Договорился с владельцем, не люблю, когда во время тренировки кто-то мешается. — Ты должен рассказать мне все, что знаешь о деле. Конечно, должен, кто же спорит? — Хорошо. Но после тренировки. Детектив не заставила себя долго ждать, на ходу собирая волосы в хвост. Для пленника ночных кошмаров она оклемалась достаточно быстро. Хатаке хорошо знал это чувство — липкий пот, от которого спальная одежда неприятно льнет к коже, жар, толпа призраков у твоей кровати: они таращатся прогалами пустых глазниц, беззвучно открывают рты, наклоняют головы. Они исчезают далеко не сразу, хватаясь костлявыми пальцами за руки, пока ты идешь в ванную смывать с себя весь этот наслоившийся ужас. После смерти отца ночь стала для Какаши самым ненавистным временем. Он боролся со сном всегда до последнего, упрямо таращась на зеленоватый ночник, но каждый раз проигрывал эту битву, потому что вставать после отбоя было строго запрещено, а оставаться бодрым лежа в темноте оказалось сложнее, чем каждый день отбиваться от толпы мальчишек из старшей группы. Борьба с пятью рослыми подростками была куда легче, чем с собственными эфемерными чудовищами, пожирающими мозг с приходом темноты. В реальности он научился бить быстро и сильно, мгновенно исчезая из поля зрения, его стало сложно поймать, и с каждым днем тумаки прилетали все реже, зато ввинчивать кулак в очередную переносицу, слушая тонкий хруст кости становилось все приятнее. Совсем другое дело — игры разума. Эти противники, порожденные собственным мозгом, были поистине непобедимы. В детстве он стал изгоем почти сразу, и Намикадзе не раз потом цокал языком, отрываясь от истекающего джемом пончика, приговаривая, что у его подопечного были все шансы стать самым легендарным маньяком в истории Токио, и если бы он, Минато, вовремя не увидел его в драке, не вытащил за уши из этого дерьма, то сейчас они находились бы по разные стороны баррикад. Потом не стало и Намикадзе. Как же причудливо извивается все же судьба, зацикливаясь в уроборос. Если бы Какаши в тот вечер не отказался от похода в бар, если бы Минато пошел другим путем, то наверняка остался бы жив, а Харуно … Харуно уверенно шагала по правую сторону от него, собранная, источающая решимость. Она, похоже, умела затыкать своих демонов за пояс куда ловчее него. Зал встретил их запахом резины и железа, Хатаке привычно уже включил пару лампочек, освещая нужные ему участки. Они в полном молчании разошлись по разным концам зала, каждый следуя своей привычной программе. Какаши не собирался наблюдать за ее тренировкой, прекрасно понимая, что девушки совершенно иначе распределяют нагрузку, просто сразу перешел к беговой дорожке, спиной ощущая пристальный взгляд. И все шло как всегда: бег, силовые, перерыв, на который Харуно перешла к спаррингу с грушей, и Хатаке не выдержал, застряв взглядом на ее движениях. Слишком изящных для боксирования — она не лупила, почти танцевала. Смотреть за детективом было приятно. Какаши наблюдал, как сводятся лопатки, в напряжении пружинят ноги и тело послушно подчиняется приказам. У Сакуры была не самая фигуристая форма: бедрам явно не хватало мягкого объема, плечи не такие уж узкие и талия явно чуть больше установленной модой нормы, но каждое движение зачаровывало своей ладностью. Девушка казалась текучей, как вода, плавной, и каждый изгиб сейчас отзывался внутри тянущим предвкушением. Одежда скрадывала детали, но Хатаке слишком хорошо помнил ее тело в вечернем платье, и ткань не мешала ему видеть куда больше. Харуно не совсем верно держала локоть, не доводила корпус, когда выбрасывала кулак, что делало удар слабее и смазаннее, да и снаряд здесь был слишком тяжелый для нее. Хатаке мысленно закатил глаза. Похоже, в академии их не только не научили стрелять, но и дрались они, будто в театре выступали. Теперь понятно, почему Учиха так легко было разоружить. — Перестань толкать, начинай бить. Какаши поднес к губам бутылку воды, не отрывая взгляд от замершей спины детектива. Она оперлась ладонями в грушу, бросив на него через плечо недовольный взгляд. Грозно. Он безусловно напуган и готов к бегству. Сакура стянула с плеч толстовку, оставшись в тонкой майке, прилегающей к телу, словно вторая кожа. Короткие пряди завились на шее в колечки — видимо, детектив была усердна. Замечательно, капитан. Теперь об остатке тренировки можно забыть. — Зря, тело остынет, — Хатаке сделал глоток, пытаясь смыть внезапно образовавшуюся в горле хрипотцу. — Только если я скончаюсь от твоего занудства, — прошипела в ответ девушка, и по пустому залу раздался характерный шлепок. — Делай сначала шаг той ногой, в сторону которой двигаешься, затем уже идет вторая нога. Ты когда-нибудь была в спарринге с человеком? Они, знаешь, не стоят на месте, как мешки с дерьмом. Она развернулась к нему так резко, что волосы едва не лупанули по лицу, щеки горели, взгляд метал молнии, заряжая воздух электричеством. Какаши невольно залюбовался представшей перед ним фурией, сжимающей и разжимающей затянутые в обрезанные перчатки кулаки. Не реагировать на ее вид спереди еще сложнее, потому что под спортивной майкой совершенно точно не было нижнего белья, и капитан даже со скамьи видел мягкий рельеф ее сосков, полукруглый вырез, оголяющий острые, хрупкие ключицы, немного поблескивающие от пота. За что только на его голову свалились все муки Нараки? — Ну давай, отрывай свою задницу, — она что, действительно это сказала? Удивление настолько острое, что он не успевает осознать, как медленно поднимается ей навстречу, загипнотизированный злым блеском зеленых глаз. Усмехается уголком рта, уже предвидя, в какой момент в него полетит кулак, поэтому уходит от первого удара лениво, растягивая ухмылку все шире. Слишком просто. Детектив хмурит брови, решая не ломиться напролом, уходит корпусом вправо, надеясь обмануть, но капитан слишком хорошо знает язык тела, чтобы вестись на такие детские уловки. Он не вчера родился. Шаг назад, увернуться, уйти вниз, нырнув под руку, еще шаг, не позволив ноге сделать подлую подсечку, и еще, и еще. Она не сможет его даже коснуться, и, похоже, уже понимает это, потому что движения становятся все яростнее, необдуманнее, хаотичнее. Девочка, ты же совсем не дышишь, а значит еще минут десять, и выйдешь из строя, потому что заряд злости даст удар по легким, под ребрами начнет печь, и будет дурно, жарко, бесполезно. Обычно такие спарринги, не по уровню, невыносимо скучны и однообразны, но, видимо, бывают в жизни исключения. Хатаке сейчас красиво. Так красиво, что катарсисом бьет под дых. Сакура движется настолько неистово и живо, что внутри него что-то подрагивает, спускаясь сверху вниз волной приятного жара, расползающегося во все стороны. Ядовитое желание заполоняет собой каждую клеточку его тела, и Какаши безумно благодарен, что на нем сейчас широкие спортивные штаны, потому что член уже натянут до боли. Он ловит ее за запястье, решая не доводить ее до крайней степени истощения, когда руки начинают мелко дрожать от напряга, а икры сводит колючей судорогой. Но детектив неожиданно выбрасывает вперед второй кулак, и капитан едва успевает уйти вправо, уже немного оглушенный ее близостью. Перчатка слегка царапает гладко выбритую челюсть. Хатаке хмурится, замечая ликующий проблеск во взгляде. Ну вот еще. Размечталась. Он тянет ее на себя, исчезая с пути, позволяет ей на полных парах вписаться в приставленные к стене маты. Недовольное шипение, предсказуемое сопротивление, но капитан тут же заводит ей руку за спину, вжимая разгоряченное, немного влажное тело в жесткий и прохладный мат. Фиксирует, не позволяя вырваться, и Сакура тут же замирает, распятая, тяжело дыша. Какаши прижимается к ней грудью и коленом, не позволяя вывернуться из захвата. Держит аккуратно, но крепко, стараясь контролировать собственные движения, чтобы его возбуждение не стало таким очевидным. Хорошо, что Харуно сейчас не видит его лица, потому что от ее горяченного запаха взгляд наверняка совершенно больной, поехавший, и зрачки разбиты во всю радужку. Хатаке мысленно приказывает ей не дергаться, не шевелиться, потому что придется прижать к матам всем телом, успокаивая, и тогда от ощущения члена, скользящего по ее бедру, крышу снесет окончательно, ему будет уже плевать, в каком часу придут открывать зал, он возьмет ее прямо здесь. Еще не хватало, чтобы она все поняла. И, наверное, она понимает. Чувствует это нутром, потому что не двигается, лишь немного поворачивает голову, так, что он теперь видит край ее скулы и изгиб ресниц. Линию шеи, тонкую лямку майки, хрупкость плеч. Пальцы необдуманно, несогласованно с мозгом касаются бедра, поднимаются выше, ныряя под льнущую к телу майку, обнаженная кожа обжигает так сильно, что хочется отдернуть руку. Нужно остановиться сейчас, пока его не повело окончательно, пока не занесло туда, откуда нет выхода, но детектив все еще неподвижна и прочно прижата, лишь дышит все так же тяжело, как выброшенная на берег рыба. Хатаке уже не уверен, что причина в боевом азарте, потому что пальцы едва сжимают мягкий бок, и Харуно судорожно выдыхает, подаваясь бедрами назад, вынуждая в ответ чуть сильнее навалиться на нее. Ощущение ее беспомощной распластанности только сильнее путает мысли, оставляя один единственный набат: обладать. И губы припадают к тонкой шее безотчетно, как в слоу мо, будто у него еще есть возможность остановиться, отстраниться, не начинать то, что не получится быстро закончить. Но перед глазами еще стоит льнущая к телу ткань и линии, от которых медленно начинается сдвиг по фазе. Он разворачивает ее к себе рывком, не успевает толком разглядеть ничего, лишь лихорадочный блеск в глазах, как от белладонны, и розовые пятна на щеках. Какаши ловит приоткрытые губы сразу же, окончательно ввинчиваясь в нее так сильно, что жесткий мат проминается под напором их тел. Сакура заторможенно отвечает, тянет на себя — еще ближе, хотя куда больше? Напряженный низ сводит болью от тесноты касаний, от ощущения трения головки о низ живота. Рычание — низкое, вибрирующее — смешивается с ее тонким, почти неразличимым то ли стоном, то ли попыткой сделать вдох. Сакура плавится под его руками, он чувствует эту мягкость и податливость, когда сминает на боках нагретую кожей спортивную майку — хочется разорвать ее к чертовой матери, ни секунды не размышляя о последствиях — она выгибается, льнет еще теснее, торопливо и хаотично подаваясь бедром вверх. В ответ Хатаке ожесточенно кусает опухающие губы, почти прокусывая тонкую кожу. От каждого ее скользящего движения низ закручивается тугими узлами, пульсирует так, что отдача долбит прямо в мозг. На языке отчетливый привкус перечной мяты — зубной пасты. Ладони рывком поднимаются выше, бесцеремонно сминая грудь, и эта совершенно лишняя ткань между их кожей начинает раздражать еще сильнее. Ее сердце бешено колотится, резонируя по ребрам. Какаши большими пальцами слегка надавливает на соски, уже твердые от его прикосновений, Сакура снова выстанывает что-то ему в рот, но слов разобрать не удается; в голове лишь шум крови, как шум прибоя — оглушает. Уже глубоко безразлично, сколько осталось времени до открытия: все вокруг схлопывается, как при коллапсе умирающей звезды, в одну точку. В этой точке толстовка с футболкой спешно летят на пол, губы жадно, почти до хруста, распахивают влажный рот, майка безжалостно сдирается вниз, и не остается ничего, кроме загустевшего в кисель времени и влажных, тихих звуков, увязающих в нем. Какаши позволяет прохладным подушечкам изучать его плечи, оглаживая бугры шрамов, перебирать растрепанные пряди волос. Когда язык касается твердого, едва солоноватого соска, мягкие пальцы на затылке тут же впиваются сильнее, заставляя вобрать его в рот полностью, лизать, прикусывать, слегка оттягивая кожу. Детектив выгибается навстречу, оставляя на шее короткие полосы. И снова этот полустон-полувздох, от которого теряются остатки терпения. Он отрывается от ее груди, на секунды всматриваясь в раскрасневшееся лицо, в совершенно пьяный, ничего уже не соображающий взгляд, и не успевает поймать, остановить, заподозрить: Сакура исчезает, не опускаясь, почти падая на колени. — Стой, — голос настолько хриплый, что слова дерут изнутри глотку. Она не слышит, задирая толстовку и тут же припадая губами к косой мышце живота. Хатаке чувствует, как горячий и влажный язык скользит вдоль крупной тазобедренной кости, ему приходится тяжело упереться ладонями в маты, сдерживая рвущиеся наружу ругательства. Еще немного, и его вывернут наизнанку. Как назло взгляд припечатывается к ее фигуре: холмики позвонков, сбегающих вниз по спине, теряющихся среди смятой ткани, тонкий разлет ключиц, полностью обнаженная грудь, тяжело сотрясающаяся от сбитого дыхания. У его ног, все демоны Нараки должны будут пожрать за это его никчемную душу, если от нее вообще что-нибудь еще останется. Харуно запрокидывает голову, ловя его взгляд, когда пальцы стаскиваюсь с бедер плотную ткань штанов и нижнего белья, резинка, мешая боль с удовольствием, едет вниз по окаменевшему члену. Хатаке закрывает глаза, но Сакура тут же возникает под веками: он видит, как упруго дергается освобожденная плоть, как она смотрит еще на его лицо, на болезненно изломанные брови… Какаши вздрагивает, когда влажный кончик языка осторожно оставляет след на слегка загнутом стволе. От позвоночника рассыпаются током мурашки. Он приказывает себе не размыкать век, чтобы этот образ не отпечатался в его сознании, не въелся, как въедается в сетчатку солнечное пятно. Лишь сцеживает воздух, когда она смелеет, плотнее обхватывая губами. Какаши твердеет скулами, стискивая зубы до крошева, подавляя желание толкнуться навстречу, глубже, чтобы ощутить больше, потому что неторопливой амплитуды ее движений катастрофически недостаточно — ему нужно больше, сильнее, но он все равно приказывает себе не шевелиться, сводить лопатки и напрягать спину, пытаясь сдержать порыв. Сакура словно чувствует это желание, распирающее изнутри, обхватывает руками его бедра, рывком подается вперед, притягивая на себя, тут же задыхается, едва не давится. — Не надо… — Он распахивает глаза, понимая, что еще пара таких толчков, и он зальет ее изнутри уже через секунду. В ее рту ужасно тесно и жарко, но то, что видит сейчас его затуманенный взгляд, срабатывает похлеще ее языка. Он почти не контролирует движение руки, ложащейся ей на затылок. Глаза детектива прикрыты, припухшие губы сжимаются чуть сильнее, когда он толкается вперед, почти по-звериному рыча. Еще немного, и нужно прекратить. Она не сможет вобрать его полностью, и Хатаке не собирается ее этим мучать, поэтому осторожно отстраняется, пресекая сопротивление, пальцы ловят ее предплечье, заставляя подняться. Сакура совершенно опорочена: растрепана, с покрасневшими блестящими губами и мутными взглядом, полностью состоящим из зрачка. Какаши нетерпеливо разворачивает ее обратно к матам, отчего девушка рефлекторно выставляет перед собой руки, упираясь ладонями в брезент. Он уверено дергает бедра на себя, и Сакура прогибается в спине, подставлясь. Член нетерпеливо подрагивает, когда капитан стягивает с нее одежду. На лопатке помутневший взгляд неожиданно застревает на родинке, и Какаши тут же припадает к этому месту губами, фиксируя бедра. Она совсем мокрая — он чувствует, как плавно скользит головка по ее паху, и мозг в очередной раз выносит, словно все проблески разумного мигом гасятся примитивным желанием. Когда-нибудь все будет совсем не так: медленно, чтобы можно было прочувствовать, насладиться, напитаться ей. А не так: не рвано, жадно, торопливо, в наполовину снятой одежде. Когда-нибудь, но не сейчас, потому что сил держаться больше нет. Какаши старается входить осторожно, мучительно медленно для себя, но детектив неожиданно дергается назад, не позволяя себя щадить. С размаху, что крик проносится по пустому залу, птицей взлетая к потолку. Оба замирают. Какаши кажется, что он сейчас умрет. Сердце просто остановится, не выдержав ощущений, рухнувших на него, как лавина. — Выйти? — Нет, — почти яростно, почти зло и отчаянно. Какаши знает, что поза позволяет ему проникнуть глубже, сделать больнее, но Сакура не оставляет ему времени на рефлексию, первой ожесточенно толкаясь навстречу. Пальцы сильнее сжимаются на бедрах, не позволяя ей. Откуда только вся эта одержимость? — Перестань, — прекрати, или я не смогу себя сдержать. В ответ она лишь продолжает движение, давясь стонами, и Какаши отпускает вожжи, позволяя себе то, что она хочет. Они наращивают темп, доводя его до безумия, Какаши обхватывает ее рукой, прижимая к себе, впивается губами в и так зацелованную шею, чувствуя, как накатывает снизу жар, как нарастает и ширится внутри наслаждение. Сакура срывается на крик, и его ладонь тут же нашаривает распахнутый рот, заглушая. Она заканчивает быстрее, Какаши чувствует ее пульсацию внутри, дрожь в ногах, и только потом позволяет излиться себе. Дышать тяжело, будто грудь придавило камнем, поверх которого покоится толща мирового океана. Сакура обмякает в его руках, он придерживает ее, целует в обнаженное плечо и осторожно выходит. Бережно возвращает лямки майки на место. Наспех приводит их обоих в порядок, все еще сдавленный ощущением оргазма. Эта девочка обязательно добьет его, доведет до полного отключения мозга, потому что так его еще не клинило. Детектив благодарно утыкается носом в ткань его толстовки, позволяя себя обнять, отгораживая от подступающей все ближе реальности. В ней дверь зала распахивается, и Дайске, не обращая внимания на две застывшие в объятиях фигуры, начинает будничную подготовку к рабочему дню в зале. — Нужно идти. Сакура кивает, уютнее устраиваясь в его руках, медлит, пытаясь украсть у жизни еще немного этих минут блаженства, но отстраняется, встречая его уже осмысленным, ясным взглядом. Ни намека на дурман. — Вы удивительно четко соблюдаете тайминг, капитан. Это что, ехидство? Победная усмешка на раскрасневшихся губах служит вполне ощутимым подтверждением его догадки. Бровь неконтролируемо изламывается, внутри начинает пениться темное злорадство. Сакура не успевает увернуться от жестких пальцев, намертво фиксирующих острый подбородок. Хатаке изучает ее раскрасневшееся лицо с удовольствием хищного зверя, который вот-вот вонзит зубы в шею своей жертвы. Сейчас, воинственно-растрепанная, распаленная его желанием, пышущая им изнутри, она по-особенному прекрасна. — Если бы я, — Какаши ласково заводит упрямую прядь за аккуратное нежно-розовое ухо, — Сакура-чан, — пальцы на секунды задерживаются, следуя дальше за ухо, ниже, к шее, — не соблюдал тайминги… Удовольствие лупит по ребрам хлыстом, когда девушка мелко вздрагивает от его тона, от ощущения его пальцев на коже, и мятежный огонь в нефритовых глазах сменяется другим — темным, не отдающим бликов. Какаши подается вперед, чуть сильнее стискивая подбородок, заставляя сделать встречное движение. — … ты бы сейчас не смогла стоять. Сакура сглатывает, беззвучно приоткрывая рот, и его взгляд падает на блестящие губы: демоны Нараки, как теперь можно на них спокойно смотреть, помня о том, где они были? Зрачок расползается моментально, капитан физически ощущает это. Теперь одно-единственное воспоминание будет сводить его с ума, не давая покоя, пока он действительно не насытится ею. Если насытится. — Нам пора. Сакура растерянно хлопает глазами, когда он отстраняется, судорожно делает вдох, черпая воздух ртом, будто бы не дышала до этого. Харуно торопливо огибает капитана, направляясь к выходу из зала. Какаши лишь доли секунды провожает ее фигуру взглядом, прежде чем широкими шагами последовать за ней. Дайске приветливо кивает им, деловито исчезая в раздевалке и чем-то там шебурша. Мужчину решительно ничего не волнует, кроме его работы, Какаши — ничего, кроме женской фигуры, за которой его цепями тащит следом.***
По кухне растекался аромат кофе и жареного хлеба: запах идеального, утопического утра, запах близящегося Сёгацу, когда время застывает, на миг погружая тебя в сказку. Ощущение давно забытое, утерянное. До сегодняшнего дня она даже не понимала, насколько истосковалась по спокойствию. Ее почти отпустил гипноз капитана, хотя в коленях еще ощущалась слабость. Сейчас он, как самый обычный смертный мужчина, разливал дымящийся напиток по чашкам. На столе перед ней остывал тост с лоснящимся морковного цвета боком лосося. Сакура зачарованно следила за размеренными движениями Хатаке, влажными после душа волосами, заведенными назад, упругими мышцами рук. И внутри разворачивалось нечто настолько огромное, что ее тонкая оболочка никак не могла это вместить. Поэтому девушка спрятала растерянность за глотком кофе, стараясь вобрать в себя как можно больше этого утра. Телефон на столе выдал резковатую трель, экран зажегся, привлекая внимание своего владельца. Хатаке, усевшийся было напротив, машинально поднял трубку, даже не взглянув на иероглифы, высветившиеся на экране. — Хатаке. Сакура вздрогнула. Тон, с которым капитан произнес свою фамилию, прошил тело иглой. В голосе явно звучала сталь — она давно не слышала его такого. Кажется, что очень давно, сотни лет назад Хатаке сидел перед их командой, закинув длинную ногу на колено и с морозным пренебрежением слушал их первый отчет по делу Призрака. Кажется, с тех пор прошло столько времени, кажется, что она упустила момент, когда перестала слышать этот грозный голос. Он действительно стал… другим? Трубка что-то трещала в ухо, и по тому, как морщился лоб капитана, Сакура поняла, что случилось что-то дерьмовое. Она подобралась, вся обратившись в слух, но до нее долетали лишь непонятные обрывки. — Я буду через полчаса. Он даже не дослушал ответ, просто сбросил, мгновенно весь меняясь, точно облачаясь в воинствующий доспех. — Что случилось? Детектив не рассчитывала на прямой ответ, поднимаясь вслед за ним. — Призрак оступился. — Хатаке говорил сдержанно, но в голосе его все равно пробивалось явное, ничем не прикрытое злорадство. — Нашли тело. Труп. То, что снилось ей в кошмарах, случилось. — Кого он убил? Харуно неосознанно скрестила руки на груди, исподлобья наблюдая за действиями капитана, передвигающегося по квартире, будто танцующего вальс. Он как ни в чем не бывало продолжал свой утренний ритуал. — Важнее, не кого, а как. Возмущение выплеснулось из нее раньше, чем Сакура успела подумать. — Что за бред, Какаши, кто жертва? — Тебе станет легче от этого знания? — Нет. — Ну вот опять. Та же песня, тот же сценарий. — Но меня уже порядком достало это. Либо ты говоришь мне все, либо я не буду больше играть в эти игры в безопасность и уезжаю в участок и делаю свою работу, не считаясь ни с твоими… чувствами, ни с тем, что ты руководишь этим делом. Капитан тяжело вздохнул, услышав в ее голосе высокие ноты. Обернулся, застегивая на груди черную, идеально отглаженную рубашку. В любой другой ситуации Харуно сочла бы это привлекательным, но сейчас мысли плясали только вокруг убитого человека, загораживая собой даже ледяное великолепие капитана. — Собирайся, разгадаешь свой шифр до конца.