尻尾を出す
[Shippowodasu]
Высунуть хвост
— Что вы почувствовали, когда умерла Рин? — Злость. Понимающий кивок. — Испытывали ли вы сожаление от потери? — Да. — Ненависть к себе? — Да. — Что вы чувствуете сейчас? — Ничего. Тонкая улыбка и совиный наклон головы. — Прошло много лет, как считаете, вы справились с горем? Какаши едва уловимо морщится: слово «горе» кажется здесь неуместным, каким-то неправильным. Оно вызывает тошноту и желание покинуть сеанс, но Хатаке остается неподвижен, как преисполненная статуя Гаутамы. Женщина напротив в элегантном строгом костюме, с зажатым в пальцах планшетом внимательно считывает каждую его эмоцию. Он сдержанно отвечает: — Нет, я просто ничего не чувствую. — За полчаса вы не сделали ни одного лишнего движения, скупы на слова. Редкая экономия энергии в наше время. Хотите закурить? Она наклоняется к журнальному столику, и блуза мягко падает вниз, приоткрывая белую пышную грудь, рассекает воздух тонкая золотая цепочка с каплей голубого камня, двигаясь, как маятник. — Я бросил. — Вот как. Тогда я закурю? Какаши кивает, механически фиксируя ее действия, ворот водолазки начинает раздирать горло нарастающим дискомфортом. — Когда вы говорите, что ничего не чувствуете, — зипповская зажигалка издает характерный щелчок, — что вы имеете в виду? Пламя страстно лижет тонкий кончик сигареты, пока губы уверенно обхватывают фильтр. Женщина затягивается — впадают на вдохе щеки, образуя две мягкие впадинки, — глядит на последнего пациента с жирной нотой участия. — Отсутствие эмоций. Психолог хмурится, решительным щелчком стряхивая пепел со своего орудия самоубийства на стеклянное блюдце. Часы, которых в кабинете несколько, будто бы тикают громче, вызывая головную боль и тошноту, предметы в кабинете начинают плавно изгибаться, как на картинах Дали. Циферблат плавится, шкаф, заставленный тоннами книг по психологии, кривится, точно у него посередине возникла искажающее пространство черная дыра. Воздух заканчивается, приступ клаустрофобии, всегда начинающийся с душащего ворота, подбирается все ближе. — Ни радости, ни досады, ни злости, ни желания? — Какаши кивает, отмечая, что тональный крем покрывает ее лицо слишком толстыми слоем, отчего морщины становятся еще глубже. — Сочувствие? — Нет. — В горле сухо, и Хатаке делает то единственное, что точно помогает избежать агонии замкнутых пространств: умножает в уме трехзначные числа. — То есть вы хотите сказать, что не страдаете от смерти Рин Нохара? — Нет, больше не страдаю. Сидящая напротив что-то торопливо помечает в блокноте, забыв про тлеющую в пальцах сигарету. Ее увядающая, отточенная, презрительная красота, которую она так старательно пытается удержать, стирается, уступив место безобразному испугу. Но лишь на долю секунды. — Значит вы ограничены в выражении эмоций. Они притуплены, чувства тоже. Мимика снижена, жесты скупые. Очень похоже на уплощенный аффект. — Она внезапно вспоминает про сигарету, тушит ее, откидываясь обратно на спинку персикового кресла. — Он характерен для психопатических личностей, например, лиц с шизоидным расстройством или маньяков. Либо это депрессия. У вас бывают галлюцинации? — Нет. «Ну конечно, соври ей. Эта дамочка, так яростно борющаяся за свой экстерьер, явно ничего не поймет», — кривится Рин. Психолог кивает, бросая взгляд на золотистый циферблат часов на запястье. — Спасибо, что были честны со мной и… что вообще пришли. Ваш начальник предупредил, что вы можете игнорировать сеансы. Хатаке молчал, цифры в голове путались, цепляясь друг за друга своими хвостами. — Что ж, продолжим нашу беседу в четверг. Она мягко улыбается, и следа паники совсем не остается на ее лице. Какаши молча поднимается с дивана, желая только одного: поскорее вернуться домой и погрузить ноющее тело в кипяток ванной, закрыть глаза и ощутить в голове вакуумную пустоту, потому что череп от попыток взломать невидимый замок, скрывающий за собой что-то мрачное, хранящееся там десятилетиями, просто раскалывался. С тех пор утекло так много времени, что он перестал помнить об этом вообще. Все подстерлось, отодвинулось на второй план, стало не таким существенным, почти бесплотным. Сеансы у психолога — ведь шеф сказал, что «гребаная срань, Хатаке, четвертый за месяц! Хватит кидаться на всех, как псина бездомная. Либо проходишь сеанс психотерапии, либо идешь в отставку», — и служба в Анбу, и море одиночества, которым наслаждаешься так, что аж захлебываешься… Он не сильно задумывался о правильности своих действий, когда кулаком выбивал дурь из очередного ублюдка, он ненавидел сочувственные взгляды так сильно, что кожа начинала болеть, когда они касались его. Что-то внутри поломалось, и самому уже никак не склеить, как не собрать обратно разбитый в мелкое крошево бокал. И, Майко, возможно могла бы ему помочь… Если бы была жива. Хатаке отогнал воспоминание, наблюдая, как детектив с напряженной агрессией швыряла немногочисленную одежду в дорожный рюкзак, словно каждая вещь лично нанесла ей смертельное оскорбление. В жерло сначала полетела футболка, затем запасная пара джинс, водолазка, сменное нижнее белье и носки. Она металась из одного конца комнаты в другой, пытаясь за раз вместить в вещмешок всю свою жизнь. Какаши взглянул на часы, стрелка медленно, но верно тянулась к двенадцати. Детектив не укладывалась. Сакура предсказуемо вздыбилась в ответ на его фразу о том, что она съезжает с квартиры сейчас же, без сборов, долгих прощаний с нажитым барахлом и тому подобным. Он предвидел эту бурю, поэтому был готов к ней. Харуно остро реагировала каждый раз, когда, по ее мнению, Какаши пытался указать ей, что делать. Перепалка вышла короткой: Хатаке сразу пошел на уступку, решив не тратить на это время, позволил собрать некоторые вещи, она в ответ обещала уложиться в пятнадцать минут. Платье скинула с себя следом за пальто сразу же, едва переступив порог, растерзанные капроновые колготки, со следами разврата, тоже полетели на пол — на стеснение, похоже, больше не оставалось причин. В теплом свете квартиры изгибы ее тела стали мягче и бархатистей, ладони практически сразу же ощутили их под собой. Какаши не смог отказать себе в удовольствии бесстыдно наблюдать за гибким, стройным силуэтом, облаченным в остатки простого черного белья. Если бы не спешка, с которой он стремился увезти детектива отсюда, Харуно уже была бы распластана, с раскинутыми в стороны коленями, извиваясь, сжимая горячими бедрами его талию. Ощущение ее тела под ним внезапно оказалось таким реально-острым, что капитан едва не сорвался с места, хватая тонкое запястье и разворачивая ее к себе, чтобы тут же впечатать в только что закрытую дверцу шкафа. Член напряженно дернулся, теснее врезаясь в ткань брюк. Лишь зудящее внутри беспокойство, обгладывающее ребра как голодный пес, смогло удержать его от этого. Беспокойство… Взгляд последний раз соскользнул с её губ и скул на линии приподнятой лифом груди, на едва виднеющиеся ареолы аккуратных сосков под плотной кружевной тканью, прежде чем переключиться на что-то, что не заставляло ширинку топорщиться. Какаши отвел от негодующей фигуры глаза, ощущая, как ввинчивается в поясницу угол комода. Думать о том, что он на этот раз сделал не правильно, не было никакого смысла, тем более, что внутренний зверь никакой неправильности не ощущал и в содеянном не раскаивался. Зверю понравилось, он был доволен. Он хотел еще: сильно и не в той дикой спешке, в какой он насаживал ее на себя с час назад. Какаши уже забыл, когда последний раз он испытывал хоть что-то, но сейчас атрофированные эмоции врубились обратно с какой-то головокружительной мощностью, словно кулаком прилетело под ребра, мигом выбив из легких весь воздух, словно в темной комнате внезапно включили свет. Страх, злость, желание смешались в один сплошной ком чувств, дезориентируя, выводя отточенный механизм существования из строя. В его налаженный быт «работа—сон—работа» с разлету, как боинг о землю, врезалась детектив, словно «двухминутка ненависти» в размеренной и совершенно пустой жизни. Эмоциональный всплеск. Буря после многолетнего затишья. Переживание сводило с ума, и Хатаке подавлял безотчетную потребность увезти ее в другой город, другую страну, на другую планету, где Призрак не будет слать ей свои свои проклятые послания, где можно будет не думать о том, как огонь расщепляет ее тело, превращая его в пепел. — Ну и куда мне ехать? Она собралась, взглядом простившись с каждым предметом в этой маленькой квартире, и теперь стояла перед ним, глядя исподлобья. Кажется, что ее мысли были такими громкими и отчетливыми, что он слышал их, как свои собственные. Детектив уезжать не хотела. Это бегство — признак слабости — пасс перед брошенным вызовом. Вот только призрак знает не только адрес ее электронной почты, Призрак, похоже, знает все, и играть в отважность здесь совсем некстати. — Туда, куда он не доберется. — Он доберется до того, кому посвящено хокку… — Сакура, — видимо усталость в его голосе перехватила ее слова, заставив их вернуться обратно в горло. — Я займусь этим. Сам. Детектив поджала губы, явно не соглашаясь с ним, но молча прошла мимо, накинула на себя пальто, торопливо обулась, звякнув связкой ключей. Щелкнула выключателем, с небольшой задержкой последний раз окидывая взглядом свой дом. Будто старалась запомнить каждый клочок ее жизни перед тем, как все тут взлетит на воздух. И вышла, оставляя за спиной то, что у нее было. Хатаке видел, как окончательно поникло ее лицо и вся живая, жгучая энергия слезла с него, как поздний летний загар. Капитан стиснул зубы, удерживаясь, чтобы не ухватить ее за рукав, дернуть на себя, заставляя вжаться в него — это неестественное желание защитить было настолько огромно, что распирало изнутри, причиняя почти физическую боль, но малейшая задержка в этой старой многоэтажке могла закончиться сейчас смертью. Через две минуты сюда прибудет спецотряд, который прочешет все этажи на предмет взрывчатых веществ, и древняя пятиэтажка, детище старого жилого фонда, будет под пристальным надзором приставленной к участку полицейской группы. Хатаке молча шел за ней следом, подобно тени — незримый конвой. Интересно, что бы теперь сказала Майко? Какое из гребаных отклонений подобрала бы для его личности на этот раз? Одержимость? Мания преследования? Его внутренности каждый раз плющил огромный свинцовый шар, когда детектив оказывалась в неизвестности, вне зоны его контроля. Вне его защиты. «О, милый, смотри, как бы ее не пришлось защищать от тебя», — ядовито сплевывает фразу Рин. Раздробленные кости похрустывают, пока шар давит на грудную клетку, и его отпускает только когда правая нога жмет на газ. Бешеный пес, которому пора зарядить пулю в лоб. Сакура уже не рвалась за руль, покорно отдавая ему ключи от своей машины, сидела молча, невидящим взглядом уставившись перед собой, как в коматозе. Периодически он ощущал задумчивый взгляд на своем лице — осторожные касания, словно ее ударят за это или выставят из собственной машины вон. Какаши хорошо знал эти аккуратные прикосновения: слишком часто ловил на себе по-кошачьи огромные глаза, тут же ищущие себе другой объект для интереса, если он отвечал тем же вниманием. Так было в их первую встречу. Какаши почувствовал присутствие спиной, раздраженно повел плечами. Он знал о каждом члене специальной группы, и не сомневался в том, что опоздавший — девчонка. Само ее нахождение в команде заранее вызывало в нем недовольство: капитан слишком хорошо знал молоденьких девиц, склонных романтизировать то, что для этого было не создано. Чего только стоил ее роман с бывшим коллегой, о котором он узнал из отчетов штатного психолога. Для Хатаке Какаши не было закрытых дверей, не здесь. Он делал Сарутоби уступку, соглашаясь временно занять пост руководителя, и капитан должен был знать о своих подчиненных все. Тогда, в их первую встречу, этот взгляд прошелся по нему впервые: исподтишка исследовал линию профиля, разворот плеч, пряди волос. И так без конца. В коридоре, у кофейного автомата, в лифте, автомобиле, на парковке… И неожиданно Какаши привык. И так сильно, что наркомана проще отучить от дозы, чем его от детектива. — Куда мы едем? — Харуно порядком устала от сегодняшнего дня, и дрожь в голосе выдавала ее слабость с головой, хотя положение тела было донельзя напряженным — тронь и разлетится вдребезги. — Туда, где будет безопасно. — Голос получился вычищенным от эмоций, и Какаши выжал педаль, проскакивая мигающий зеленым светофор. — В Сугамо? — невесело хмыкнула девушка. — Почти. Поживешь пока что у меня. Она замерла, словно выхваченная светом фар лань за секунду до того, как капот машины превратит ее в кровавую кашу. — Логово вампира, значит, — она обмякла, отвернулась к прогалу окна, на котором уже оставлял неровные дорожки дождь. — Ничем не лучше тюрьмы строго режима. Внутри совершенно по-идиотски разлилось что-то теплое, как компресс к воспаленному участку приложили. Тупая боль понемногу отпустила, потому что через полчаса его дом перестанет быть пустой гробницей, наполнится смыслом, и, возможно, его существование тоже. И неизвестно, что теперь из этого всего дерьмовее: вернувшаяся человечность, невозможность руководствоваться разумом или опасность, нависшая над головой детектива. Девушка, тихо сидящая по левую руку, была совсем неподвижна, словно кукла, пристегнутая к сиденью ремнем безопасности. Остаток маршрута прошел в полной, шершавой тишине, немого царапающей кожу при резких движениях. Хатаке вел машину плавно, на автопилоте повторяя заезженный, заученный маршрут к своему дому. Поворот, притормозить на светофоре. Снова поворот и по прямой. Двери закрытой территории послушно отворились, пропуская жильца внутрь, придомовая территория, вычищенная от мусора и пыли, встречала ровными рядами ночующих на положенных им местах иномарок, и Какаши припарковал старенькую Хюндай рядом с укоризненно смотрящей на своего хозяина Субару. Стерильность его жилища начиналась уже с парковки. Сакура вышла из автомобиля, невольно задрав голову на многоэтажку, подставив лицо под редкие влажные снежинки. Они застревали в волосах, таяли у висков, делая тонкие пряди влажными. — Очень современный склеп, — в голосе послышалось сомнение вперемешку с удивлением. Какаши не позволил губам растянуться в улыбку, возвращая ключи от машины их хозяйке. — Новые времена требуют отчаянных мер. — Могу я звать тебя Эдвард? Сырой холодный воздух давил на плечи, пока они шли к высотке, щекотал открытые шеи, забираясь за ворот пальто. Капитан приложил магнитный ключ к стеклянным входным дверям, пропуская ее внутрь. Вихри снега с любопытством ворвались в теплоту помещения вслед за ней, словно тоже хотели согреться. — Нет. Сакура притворно вздохнула, осматриваясь. Их встретило глянцевое кремовое фойе, в конце которого чернели двери лифта. Отделка из натурального камня естественных оттенков, элементы декора из латуни и мягкая игра искусственного света на кадках с фикусами отдавали стойким послевкусием дорогих отелей. — Не очень-то похоже на нормальное жилье, — язвительно заметила детектив, шагая в распахнутые жвала лифта. — Современным вампирам приходится тяжело. — Бедные, — фыркнула детектив. — Может, по лестнице? Осторожность, с которой она это произнесла, можно было сравнить с осторожностью сапера, уже стоящего одной ногой на мине и боящегося сделать неверное движение. — Подъем на двадцатый этаж в лифте я наверняка переживу лучше, чем подъем по лестнице. Когда двери схлопнулись, отсекая обрывок фразы, кабина плавно двинулась вверх, пытаясь попутно сдавить его своим серым металлическим нутром так сильно, как только можно. Какаши закрыл глаза, медленно сделал вдох, до рези накачивая легкие воздухом, отсчитывая про себя каждую секунду, что механизм тащил их на нужный этаж. Звук ключа, царапающего скважину, как и всегда, прозвучал отчетливо, затем раздались шаги, хлопок выстрела, звук падающего тела… как затертая пленка, которую крутят по кругу снова, и снова, и снова. Хатаке не боялся лифтов, шкафов или машин, он был заперт внутри собственной черепной коробки, что было страшнее всего. Но в этот раз приступ сдался быстрее, чем обычно, потому что внутри ворочалось совсем другое чувство, подавляющее, доминирующее, уничтожающее все, что попадалось в его беспощадную молотилку, — страх. Он часто бросал вызов своему сознанию, запираясь в автомобиле и оставаясь там даже тогда, когда идея достать из бардачка ствол и вышибить себе мозги казалась скорее необходимостью, нежели выходом. Даже тогда, когда прохладное дуло остужало разгоряченный висок и ударами сердца можно было подавиться. Вышибал клин клином. И все равно каждый раз это липкое иррациональное нечто лезло в него аспидом. Майко говорила: «Это неправильно, Хатаке, так не поступают. Терапия такого рода есть, но нужно проводить ее вместе с опытным специалистом, а не вот так… То, что ты делаешь — это мазохизм, а не лечение». Ему было плевать. — Здесь направо. — Какаши и с закрытыми глазами проделал бы путь до своей пещеры. Детектив послушно свернула, бросая в его сторону обжигающие беспокойные взгляды. Вот только его состояние — совсем не то, о чем стоило сейчас беспокоиться. Детектив изучала его в деталях, исподтишка отслеживая каждый жест, пытаясь рассмотреть в нем… что? Признаки маньяка-убийцы, заманивающего жертву в свое логово, или больного, который вот-вот начнет задыхаться, хватая ртом воздух, словно его пережевывает смерть? «Нормального человека?», — добавляет довольный голос Рин. Какаши хмыкнул, прикладывая к своей двери очередной магнитный ключ. Смотри, девочка, здесь ничего нет. Только вытоптанный пустырь, через который сухой ветер носит туда-сюда спутанное перекати-поле. Дверь распахнулась почти настежь, бросая им в лица темноту и запах простого «ничто» с легкой отдушкой моющего средства для пола с ароматом хлопка, которое так любила использовать его домработница. Сакура храбро шагнула внутрь, как снуют в открытую дверь любопытные наглые коты. Датчики движения среагировали на нее мгновенно, вспыхнув светом. Девушка замерла на пороге, упершись взглядом в скупую пустоту его студии. Гладкие стены, одинокая низкая постель, на которой нет ни единой складки, словно она залита бетоном, больше похожая на брошенный на пол матрац во время ремонта, груды книг… Какаши тоже замер за ее спиной, не прерывая это созерцание серости. Она рассматривала интерьер, он рассматривал ее, пытаясь вобрать в себя как можно больше, прежде чем уйдет. Тушь немного размазалась, разбавленная снегом, и поэтому черные тени под глазами стали еще гуще, сделав лицо совсем бледным и резким — тронь скулу и схлопочешь порез. Волосы растрепались, быстрой рукой убранные в хвост пряди выбились, резинка сползла. Детектив казалась на фоне пустых апартаментов слишком маленькой и хрупкой. — Это… — Она медленно потянула собачку на ботинке вниз, затем принялась за второй, пытаясь скрыть замешательство. — Совсем не то, чего я ожидала. Какаши наблюдал, как упал на пол ее набитый рюкзак, как она осторожно прошла чуть глубже в комнату, опасаясь неизвестности. Ночной Токио за глянцевыми стеклами в пол светился и переливался, проникал в комнату отголосками неона. В этих малиново-голубых бликах гипсовый бюст смотрел на вошедших особенно надменно. Харуно выглядела в его квартире до абсурдного странно, неуместно, слишком живо. Как яркое пятно на кипенно-белой рубашке. Эти стены знали только его: обычно он возвращался за полночь, волочился в ванную, где кипятком вываривал из себя прошедший день, а затем рушился на постель ничком, не думая и не рефлексируя. Ни милых мелочей, из которых состоит уют, ни горячего обеда, ни запахов живого, обжитого дома. Сейчас Какаши собирался оставить детектива здесь и исчезнуть из ее жизни не меньше, чем на сутки. Внутри начало неприятно тянуть при мысли, что убийца знал ее адрес, мог следить за ней, прикидывать, какой момент будет идеальным, чтобы поймать с губ последний вздох. Ярость вспучилась внутри него, как краска на раскаленном солнцем железе. Зубы сжались до скрипа, едва не крошась от натиска. Мог снова все потерять. Он ведь всегда все уничтожает, проходится по тем, кто ему важен, как газонокосилкой по траве, срубая головы, будто сочные стебли. Несет собой лишь разрушение. — Ты так и будешь там стоять? Удивление в ее глазах еще не сменилось осознанием, а затем досадой. — Нет, — голос прозвучал хрипло, и детектив тут же нахмурилась, понимая, что ничего хорошего ее этой ночью не ожидает. — Я должен уйти. Такое предсказуемое, обиженное выражение глаз лупит апперкотом, сковывая тело, Какаши почти ощущает, как врастают в пол ноги, не позволяя ему уйти. Гребаная привязанность, возникшая так некстати. Сакура закрывает глаза, запрокидывая голову, выдыхает. — Я не собираюсь спрашивать куда. Какаши кивает, прекрасно понимая, что она не видит этого жеста. — И просить взять меня с собой тоже не буду. Она упирается в него прямым взглядом, из которого медленно утекают эмоции. — Я устала. Какаши ненавидит себя за это, но снова кивает, не позволяя слабости выплеснуться на паркет между ними. В этом «устала» не просто «день был длинным, мне хочется спать», в нем слабость совсем другого, куда более сложного рода. Вымученность загнанного до мыла зверя. Одно ее движение, взмах руки, что угодно: слово, просьба, истерика — и он останется здесь. Но Сакура молчит. И смотрит. Выжигает на нем клеймо своего укора, Хатаке почти чует, как пахнет паленой кожей. Нужно уйти. Сейчас. Оставить ее тут, в безопасности. Успокоиться наконец самому и заставить Тсукури пожалеть о том, что он вообще родился на этот свет. Хотя такие, как правило, не жалеют ни о чем. — Мэй сегодня сменила простыни. Все остальное тоже вычищено. Еду сможешь найти в холодильнике. — Не смотри так. Пожалуйста, не смотри. — Запасные ключи в верхней тумбочке. Ты здесь не пленница, но прошу не уезжать никуда из этого района. Взгляд детектива, кажется, намертво приклеился к нему, и отодрать получится только с мясом. Он все равно повернулся к ней спиной, надеясь как можно скорее оказаться снаружи, посреди липкой и мокрой вьюги. Тихие торопливые шаги за спиной — Какаши скорее ощутил, как подрагивает от ее приближения воздух, чем услышал. Сакура врезалась в его спину, смыкая на груди тонкие руки, пальцы впились в ткань пальто. Она прислонилась лбом к его спине, стискивая, что есть сил — а их у нее оставалось не много. Какаши замер, удивленно опустил взгляд на сжатые ладони, словно в грудину ему прилетело копье, и теперь он рассматривал его древко. И чувствовал, как внутри разворачивается жгучее, раздирающее пламя. Капитан аккуратно накрыл ее руки — одной его ладони хватило, чтобы их вместить — такие ледяные, что дух перехватило, осторожно сжал пальцы, поднес к губам, на секунду застывая в сантиметре, будто не решаясь коснуться, а затем губы обожгло зимним холодом. Совсем как тогда, в темноте и пыли склепа, когда мертвые глаза следили за каждым их движением. — Пожалуйста, — шепот в хрупкие пальцы, — не делай ничего глупого. Плен ее рук отпустил, исчезая слишком быстро, воздух вокруг перестал идти рябью, признак того, что детектива больше нет рядом с ним — а значит, он свободен. Какаши не стал оборачиваться, бросать долгие взгляды. Сжал дверную ручку так, что едва не порезался. Чертов мир оказался устроен гораздо сложнее, чем он привык видеть: если раньше он точно знал, что нужно сделать, чтобы поступить правильно, то сейчас все эти установки перестали работать, сбоили, как стрелка компаса, к которой поднесли магнит. Например, ехать сейчас в особняк Тсукури, чтобы разбить его лицо о край стола из красного дерева — неправильно. Но Хатаке уже пробил его адрес, и Субару рассекал улицы, выжимая сотку. Той кипенно-белой ярости, что возникла после письма, привязанного лентой к ее двери, больше не осталось. Только спокойствие. Целое море гребаного спокойствия. Полная атараксия. С выражением древнего мудреца он будет вымешивать лощеное лицо Тсукури до тех пор, пока из него вместе с кровью не польется признание. «Как непрофессионально», — насмешливо протянула Рин. Какаши до скрипа сжал кожаную обертку руля. Ему не впервой выбивать дерьмо из ублюдков. Он привык делать миру одолжение, марая собственные руки. Парни из АНБУ не парились такими мелочами, как рефлексия. Они и слова то такого не знали — просто спокойно отсчитывали полученные за ликвидацию очередных террористов банкноты, перекидывались парой шуток, иногда отправлялись в бар, где какие-нибудь молоденькие красотки елозили по их коленям задницами. А наутро снова запрыгивали в фургон, который вез навстречу очередной мясорубке — их не пугали ни смерть, ни бесславие, ни забвение. Хатаке тоже заморачиваться не собирался. Записка с хокку жгла внутренний карман пальто, до невозможности раздражая. Призрак знал ее адрес, а значит, имел доступ к базам данных. Или к тому, кто имел к ним доступ. У Хатаке был план. Надежный, мать его, как швейцарские часы. За такой план Сарутоби точно не погладил бы его по головке, скорее открутил ее и отфутболил в черное пластиковое кольцо мусорной корзины. Но Какаши заморачиваться не собирался… Голова начинала пульсировать тупой болью, отдавая дискотечным битом, сказывались бессонные ночи: вечера в академии, бесконечная бумажная волокита — бюрократия, требующая его присутствия. Глаза пекло, от чего дорога раздваивалась. Желтая линия навигатора стремительно сокращалась, приближая его к финальной точке. Времени расшаркиваться и строить изящные ловушки для монстра не оставалось. Поэтому капитан выбрал более топорную стратегию. Машина зашуршала асфальтовым покрытием, замирая перед механическими воротами особняка. Всевидящий глаз камеры уже нацелился на прибывшего, Какаши опустил стекло, но голос из вызывной панели опередил, требуя представиться. Капитан молча развернул в черный стеклянный глаз удостоверение. — Капитан Хатаке, Тсукури-сама вас ждет. Двери дернулись, призывно распахиваясь. Ждет, значит. Гаденыш еще не до конца протрахал и пропил свой мозг, раз так отчетливо осознает, что за ним явятся лично. Внутри было просторно и тихо, двухэтажный дом недоуменно смотрел на позднего гостя пустыми прогалами окон. Журнальная картинка: особняк богача, обитель высшей касты, дворец, о котором мечтают девочки, похожие на Ино Яманака. Невольно трепыхнулась неуместная мысль — о чем мечтает Харуно? Вряд ли о роскошном доме и брендовых очках, стоящих, как полугодовая зарплата половины жителей Токио. Судя по метражу ее собственной квартиры, детективу важно просто иметь свой угол, в который можно забиться, как забиваются в укромное место котята, впервые оказавшиеся на улице. Мир вокруг слишком враждебен, нужно прижать уши, съежиться в тени и не шевелиться, чтобы огромные чудовища, зовущиеся людьми, тебя не тронули, не заметили, прошли мимо. Потому что нет зверя более жестокого, чем человек. Сам Хатаке расценивал свое жилище как убежище, в котором можно зализать раны, вытащить из спины копья, обломать наконечники стрел, измазывая липкой кровью паркет, завалиться у стены на бок и сидеть неподвижно, пока тело, наконец, не восстановится. Времени на рассуждения и лирику не оставалось. Ночь близилась к своему апофеозу. Капитан не ощутил ледяного порывистого ветра, когда выходил из машины, не запомнил путь до высоких дверей, не услышал голос вежливого дворецкого, похожего на деревянного, обезличенного болванчика. Его тело огрубело, стало невосприимчивым к окружающему миру, весь фокус ушел на одну цель: Дейдара Тсукури, ожидающий его в гостиной. — Сасори, у нас посетитель. Тсукури встретил гостя в накинутом на обнаженный торс шелковом халате и таких же пижамных штанах цвета черного моря. Светлые волосы, по-простому рассыпанные по плечам, пребывали в легком хаосе, поэтому не сложно было догадаться, что не так давно в них зарывались нетерпеливые пальцы. Счастливый обладатель этих самых пальцев без малейшего смущения своей наготы лениво лежал на бархатном бордовом диване. Он облизал Хатаке любопытным взглядом, не упустив ни одной детали, затем сел, протягивая худую руку к сочным гроздям винограда — мечта любого художника. Юноша был молод, строен и слишком красив для мужчины. Он неплохо вписывался в эклектичный интерьер комнаты: темные стены с пилястрами и камин с лепниной отдавали помпезностью классики, которую разбавляли модернистские бархатные диван, кресло и пуф. Над камином висела уже знакомая картина Джирайи «Любовники». Комнату наполнял приглушенный красноватый свет пламени и мягкие тусклые желтые лампы, на краешке камина вилась к потолку тонкая нить благовоний. От нее по пространству растекался сандалом, ладаном, пачули, оседал на рецепторах цибетином — запах жаркого востока, страсти и специй. Какаши вмиг оказался окружен этим крадущимся ароматом, он действовал так же, как и все терпкие запахи востока: кружил голову, разжигая внутри укромно спрятанные желания. Душил разум, вытаскивая наружу все самое дикое. Мужчина остановился, игнорируя раздражающее любопытство обнаженного юноши, прошелся взглядом по полкам, забитым книжными корешками до самого потолка, по располовиненному кокосу, в лоне которого влажно поблескивало молоко. — Он присоединится к нам? — голос игрушки Дейдары был таким же феминным, как и его внешний вид. — Если только в их жуткой допросной по ту сторону стола, — Дейдара рассмеялся тем самым хорошо поставленным смехом, от которого бегут вдоль позвоночника ледяные искры. — В этом что-то есть, мне даже нравится, — юноша прищурился. — Мне кажется, он был бы не против жестоких игр. Ему не помешает выпустить пар, — Сасори лениво закинул в алый рот темно-фиолетовую ягоду, щуря от удовольствия глаза. — От него разит напряжением, и выглядит он так, словно вот-вот разорвется. Юноша подмигнул капитану, призывно оглаживая бархатную обивку возле себя. — Его жестокие игры, если он захочет в них поиграть, не оставят на нас живого места, — Тсукури плавно передвигался по комнате, цепляя высокие хрустальные хайболы. — Выпьете, капитан? — Нет, благодарю. Хатаке большими шагами срезал расстояние до книжного шкафа, пока блондин раскупоривал бутылку дорогого джина, разливая можжевеловую водку по бокалам. — Так чем обязан? — Голос Тсукури был расслаблен. Здесь, в своем доме, он чувствовал себя в безопасности. Книги стояли в полном хаосе: классика американской комедии соседствовала с французскими экзистенциалистами, японская поэзия — с русской прозой. Капитан подцепил пальцем выбившуюся из ряда книгу: ее корешок слегка выпирал, словно экземпляр часто доставал хозяин. Какаши осторожно развернул к себе обложку. Золотым тиснением на темно-алой ткани было выведено «Масаока Сики». — Разрешите? — Какаши приподнял книгу, делая на ней акцент. Его голос звучал тише атлантических вод. — Да, пожалуйста. — Дейдара ловко выдавил в бокал половинку лайма, а затем плеснул из размозженной скорлупы кокоса мутную белесую воду. — Я тоже люблю этого автора. Классика на то и классика, чтобы быть вечной. Хатаке не спеша опустился в бархатистость кресла, раскрывая книгу на середине, следуя за атласной закладкой, безразлично скользнул по строкам:«Уползает в нору лиса — как ярко над нею ликорис алеет!..»
Пальцы сжались на переплете, когда барная ложка зазвенела о края бокала точно тяжелые удары колокола. Какаши поднял на размешивающего смесь Тсукури потемневший взгляд, затвердевая скулами. — Люблю коктейли не меньше хокку. Славное изобретение европейцев. Аристократы додумались мешать крепкий алкоголь с биттерами, гадость какая! Благо, все развивается, и сейчас мы имеем потрясающие экземпляры. Уверены, что не хотите глоток? Очень освежает. Папа Хэм знал толк в наслаждениях. Какаши смотрел, как густая капля ангостуры падает в бокал, делая мутную прозрачность выпивки ржавой. Дейдара протянул один хайбол своему питомцу, переместился в соседнее от капитана кресло. Крыльев носа тут же коснулась волна чего-то магрибского: свежесть лайма, кокосовой воды, отдающей морским бризом и раскаленным на солнце песком. — Я знал, что вы рано или поздно явитесь сюда, — мужчина облизнул ложку, щурясь, как от яркого света. — Вот как? — По вам видно, как вы трясетесь за эту девицу, даже больше, чем за невинно убиенных жертв этого вашего «Призрака». Видно, как он трясется. Слишком заметно. Для него самого до сих пор оставалось загадкой: что такого случилось, какие звезды посъезжали со своих чертовых орбит, что Харуно стала чем-то действительно важным, что каждый свой поступок он теперь совершал с оглядкой на нее. Дерьмовая складывалась ситуация, если честно. — В таком случае, вы очень проницательны. — Ну и что случилось? — довольный голос Тсукури растекался патокой, в которой увязали ноги. Ты обездвижен, намертво вмурован в этот липкий сахарный поток. — Детектив сломала ноготь и обвинила во всем меня? Я ведь видел ее там, у завода, когда вы вторглись в частную собственность, провели обыск… О, я был уверен, что она сейчас достанет свой маленький дамский пистолет, который, по ее мнению, несет лишь правосудие, и высадит в меня все пули. Я очень великодушен. Простил ей эту маленькую шалость с маячком, это вторжение на нашу частную собственность. Сакура-чан так открыто и яростно ненавидит, что это даже красиво. Но у всего, капитан, есть лимит. Тсукури поднес напиток ко рту, в ожидании реакции гостя, но заметив, что слова не достигли желаемой цели, решил идти ва-банк. — Итак, Капитан. Вы пришли меня арестовать или убить? Дейдара сделал глоток, с наслаждением прикрывая глаза, но продолжая следить за сидящим напротив. — Пришел спросить, что вы думаете об этом. На журнальный столик между ними с характерным шлепком упал небольшой полиэтиленовый пакетик, в котором обличающей уликой красовался конверт с хокку. Сасори подобрался на своем диване, с опаской вытягивая тонкую шею. Дейдара выгнул идеальную бровь, с брезгливостью, как дохлую мышь, цепляя двумя пальцами пакет. — Вы вот так просто разбрасываетесь уликами? Херовый из вас следак. Сасори хохотнул, гортанно булькнув алкогольной смесью. Голова начинала снова раскалываться от давления, внутри черепа одновременно били в гонг и долбили барабаны. Усталость в мягком кресле тут же принялась обгладывать кости, делая их свинцовыми, а тело ватным. Хотелось закрыть глаза и провалиться в бархатную красноватую темноту, исчезнуть из этой реальности, но он не мог оставить в ней детектива одну, поэтому просто наблюдал, как Тсукури достает молочный конверт, отбрасывает на стол ненужную оболочку пакета, раскрывает, извлекая содержимое наружу. Сухое потрескивание камина сопровождало беглое скольжение белесых глаз по строчкам. Резные губы искривились в пренебрежительной улыбке. — Дорогая бумага и дешевые стихи. Дрянная поэзия, — мужчина не спеша поднялся со своего места. — Хотели получить мои отпечатки, капитан? Звук рвущейся бумаги надрывно огласил, что улика почти уничтожена. Дейдара обернулся, следя за реакцией капитана, когда истерзанная стопка упала в огонь, встретивший подачку секундным радостным всплеском пламени. Красивое лицо мужчины с кровавыми бликами огня стало походить на маску Они. Какаши захлопнул книгу, поднимаясь вслед за хозяином дома, осторожно положил на журнальный столик. Здесь ему больше делать было нечего. — Спасибо за помощь, Тсукури-сан. — Светло-голубые глаза блондина начали выкатываться из орбит. Капитан одернул рукав, поправляя каплю запонки из белого золота. — Хорошего вечера. Нужно было уйти как можно быстрее, пока внутренние демоны не посрывались со своих цепей, бросаясь на раздражителя. — Что значит «спасибо за помощь»?! Я вам не помогал. У вас ничего на меня нет! Крик прозвучал резко-истеричным, как упавшая на пол металлическая крышка. Он дребезжал, пока Какаши не спеша огибал кресло, направляясь к тяжелым дверям. — Ваша драгоценная детектив будет следующей жертвой, я уверен. Ей будет к лицу красный цвет, ровно как и смерть! Дейдара гомерически расхохотался, но Какаши не прервал своего движения. — Стоять! Хатаке довольно усмехнулся, игнорируя этот всплеск безумия и беспомощности, эти жалкие попытки вывести его на эмоции, остановить, спровоцировать. О стену, чуть выше и правее его головы разбился бокал с коктейлем, расплескивая сладкую сукровицу. Мелкие брызги окропили лицо, и Какаши замер, чтобы достать из кармана брюк аккуратно сложенный хлопковый платок и стереть липкие бусины. — Что вы сделали? Хотели заполучить мои отпечатки? Хер вам! Ваша липовая бумажка сгорела. Установили прослушку? Я заставлю персонал перевернуть здесь все и найду ваш долбаный жучок. Капитан неопределенно дернул плечом. — Похоже, Тсукури-сан не в себе, — он обернулся, ища взглядом растерянно-испуганное лицо любовника Дейдары. — Проследите, чтобы ваш друг хорошо отдохнул. Какаши вышел за дверь под аккомпанемент брани, утешительный лепет и грохот переворачиваемой мебели. Нервы богатенького ублюдка явно были на пределе. Никакие связи его папочки не смогли бы избавить подонка от суда за найденные расчлененные тела. Тсукури это понимал и ждал, что к нему заявятся, он наверняка готовился, но совсем не к тому, что произошло сегодня. «Арестовать или убить?» Третьего не дано. Машина приветливо запиликала на его появление, уже урча двигателем, Какаши захлопнул дверцу, спеша покинуть это место, пропитанное насквозь похотью и грехом. Невзрачная тушка пластикового пакетика для улик надежно запрятанная в кармане брюк, будто бы жгла сквозь ткань. Оставленных отпечатков должно было хватить для того, чтобы сопоставить их с найденными следами с мест преступлений. Не став ждать, пока машина прогреется, Хатаке тронулся с места. Встретившее его здание полиции было пустым, не считая дежуривших в отделе экстренных вызовов сотрудников, которым не повезло остаться в праздничную ночь на посту. Хатаке предпочел бы оказаться в рядах дежурных, чем дышать напомаженным воздухом торжеств. В них было всегда что-то напускное, не важное, вторичное, но положение обязывало. На входе всхрапнул дремлющий охранник, даже не заметив, что в здание ворвался черных вихрь. Какаши прорезал полутемные коридоры, направляясь в лабораторию. Считывание отпечатков — работа тонкая, но не сложная, если ты пару-тройку раз был в паре с криминалистом. Длинная флуоресцентная лампа блекло освещала многочисленные колбы, микроскопы, лупы, видеоспектральные компараторы и прочее добро. Хатаке без труда нашел ящик с перчатками, извлек на свет немного смятый пакет, осторожно разложил его на столе. Среди склянок выцепил пузырек с магнитным порошком и кисть — Асума всегда следил за состоянием в лаборатории, требуя от подчиненных полного порядка. Какаши закатал рукава, чтобы не вымазаться в порошке, надел на лицо одноразовую маску. Заполучить отпечатки Тсукури — задача не из легких. Их не пробить по базе, не выпытать у банков, не снять, предъявив ордер. Тсукури неприкасаем. Почти. Порошок пудровой вуалью лег на пакетик, беспечно забытый на столе, хранивший драгоценный отпечаток. След мог быть нечетким, смазанным — блондин касался осторожно, даже брезгливо. Спустя минуту на пакете красовалась пара овалов с дорожками узоров, и капитан устранил чистой кистью остатки пудры, снял отпечатки дактилоскопическим скотчем. Работал на автомате, не задумываясь, не испытывая ни трепета, ни предвкушения. Через десять-пятнадцать минут все будет ясно, но этот факт не отзывался внутри щекоткой триумфа. Скупые робоподобные действия: сканировать снятый отпечаток, загрузить в компьютер, расставить точки, чтобы программа «Цербер» могла найти похожие образцы в дактилоскопической базе. Сравнить их с найденными ранее отпечатками с мест преступлений. Сделать выводы. Компьютер жужжал, надрываясь, программа мерцала синим, била по глазам и, кажется, по мозгу, отдавая тупой болью так, что пришлось прикрыть веки и слушать в ожидании сигнала. Уже почти утро — несколько часов и грянет токката и фуга ре минор, наступит рассвет. И с ним придет… что? Очередной взрыв? Найденный привязанным к стулу труп? Харуно снова сорвется быстрее всех, стараясь оказаться в самом пекле. Харуно… мысль споткнулась о бледное лицо и огромные глаза, обиженно глядящие в его черные. Где-то на задворках билось, как рыба о землю, осознание произошедшего, но Хатаке не хотел сейчас поддаваться анализу, как так вышло, что весь шквал эмоций ударился о него с разлету, как это чувство тревоги и заботы успело схватить его за горло, подчиняя. С каждым днем он ощущал, как все туже на запястьях сжимаются веревки, крутятся морские узлы — один за другим, — привязывая их друг к другу так крепко, что отдирать только с руками, выкручивая из плечевого сустава. Наклон головы, вопросительный излом брови, ухмылка, больше похожая на трещину в чашке — Какаши изучил ее повадки как свои собственные, знал, что она может сейчас сказать и как отреагировать на него, мог угадать, что она делает, когда приходит к себе домой. Но представить ее, слишком живую для мертвого пространства квартиры, он не сумел ни в одном углу своего жилища: ни в белоснежной ванной, ни за кухонным столом, ни на выглаженных простынях. Хотел, но не смог. Там, под завесью век, подсвеченных синим, она так и стояла в коридоре застывшей, неживой фигурой, которая развеется как туман, когда он вернется домой. Дом. Никогда раньше он не думал о своей квартире, как о доме. Хатаке вообще ни о чем так не думал с тех пор, как умер его отец и Какаши отправился в интернат — мир постепенно начал приобретать два цвета: черный и белый. С каждой дракой в интернате, с каждой неудачей в школе, с каждой смертью жизнь теряла один из цветов пока однажды все не свелось к сплошной серости. Это был цвет спокойствия, надежности, безэмоциональности. Цвет совершенства. До недавних пор. До тех пор, пока птицы случайности не начали слетаться к нему на плечи, и мир не резанул по глазам всем своим цветастым спектром. — Хатаке, так и знал, что найду тебя в участке. Какаши сморгнул воспоминания, переключаясь с одной реальности на другую. — Как понял, что я здесь? Сарутоби всегда приходил на работу раньше, чем кто-либо. Наверняка глава полиции покинул мероприятие одним из первых, возможно, даже успел выспаться. Внешне глава участка был свеж и одет с иголочки, чего нельзя было сказать о капитане. Хатаке физически ощущал, как сильно измята его рубашка, как она еще пахнет ледяной грушей и краской — ее запах, как метка, как обличающее ярмо. Он выглядел измотанным и бесконечно уставшим, и на контрасте с вошедшим мужчиной эта его ветхость и изношенность бросалась в глаза особенно остро. — Акабоши только с виду дрыхнет, на самом деле он следит за всем, что происходит на проходной, — хмыкнул Хирузен, критически проходясь взглядом по застывшей фигуре капитана. — Он доложил, что в отделение ворвался черный с серебром смерч, и я сразу понял, что это был ты. А дальше дело техники. Причем в прямом смысле, я посмотрел по камерам. Какаши кивнул, разминая пальцами затекшую шею. Компьютер жужжал, усиленно фильтруя информацию. — Выглядишь паршиво. Шел бы домой. — Сарутоби грубо выцепил ближайший стул, усаживаясь на него, как на трон, не сводя с капитана хитро прищуренных глаз. — Где тебя так помяло? «Под дорожно-строительным катком», — мрачно подумал Какаши, упорно следя за бегунком загрузки, словно это пристальное внимание помогало программе анализировать чертовы данные быстрее. — Нашел, наконец, себе девицу? Какаши моргнул, отрываясь от монитора, перевел взгляд на мужчину, насмешливо выгибающего бровь. — С чего ты так решил? — Спецслужбы доложили. — Пора бы уже доверять им серьезные дела, Хирузен. — Что может быть серьезнее твоей личной жизни? — Примерно все что угодно. Мужчина криво растянул губы в улыбку, глядя куда-то сквозь капитана. — У тебя на шее кровоподтек, Какаши, — немного механически просипел глава полиции и усмехнулся намного искреннее, когда мужчина рефлекторно коснулся пальцами шеи. — Надеюсь, это не помешает делу. — Не помешает, — слова цедились сквозь крепко сжатые зубы, потому что кожа начала нестерпимо гореть — будто приложились раскаленными щипцами. — Я здесь по делу Призрака. Сарутоби кивнул, темнея и проваливаясь взглядом куда-то в нижние уровни бездны. — Найди мне доказательства, капитан. Прошу тебя как… друга. У меня с этой тварью особые счеты. Уж поверь, после поимки ему Нарака детским садом покажется. На секунду лицо мужчины исказилось злым оскалом. Асума мертв. Это читалось в бороздах морщин на лице Хирузена, они стали еще гуще и глубже, об этом кричала седина, почти полностью заменившая собой каштановый волос. Асума мертв, и теперь глава отдела полиции Токио — просто старик, потерявший сына. Пожилой мужчина поднялся со своего места, одергивая рукава идеально выглаженного пиджака — какое бы дерьмо ни происходило, Хирузен Сарутоби не позволит себе непристойного вида. Он будет поддерживать форму седой бородки, напомаживать ее перед каждым выходом, тщательно зачесывать волосы назад, поправлять воротничек брендовой рубашки… и только эти рутинные действия держат его еще здесь, на земле, не дают превратиться в чудовище, в треклятого монстра, потому что если слишком долго заглядываться в бездну… Слишком долго бороться с чудовищами… Кокон лопнет с оглушительным треском, и ты сам превратишься в того, с кем так старательно бился. Рин как-то сказала, что следователи — обратная сторона маньяков. Ну какой здравомыслящий человек захочет возиться в этой грязи, ощущать, как она вперемешку с кровью забивается под ногти? Сублимация… ты не идешь резать горло, хотя тебе очень хочется, а просто изображаешь этот сюжет, как Караваджо, на своих картинах. Они ловят маньков вместо того, чтобы быть ими. Сомнительная идея, но в некоторых случаях близкая к правде. Рин точно маньяком не была… — Твоя напарница меня бы осудила, — Хирузен невесело усмехнулся. — Нохара, верно помню? Какаши кивнул, чувствуя, как в груди начинает туго стягивать. — Хорошая она была, твоя Рин. Было в ней что-то… светлое, как в нашей Хьюга. Тянула тебя наверх. Жаль, что все так вышло. — И мне жаль, — глухим эхом повторил Хатаке, желая, чтобы Сарутоби скорее покинул комнату, оставив его в одиночестве и тишине. — Нашел общий язык с командой? Твое заявление на перевод Харуно подписано. Фамилия детектива тут же отозвалось в нем беспокойством — рефлекс, как у собаки Павлова, не иначе — и теплотой одновременно, но годы работы в Анбу сделали из его лица непробиваемую маску и внутренняя дрожь осталась незамеченной. Заявление. Гадство, он совсем забыл про него. Пытался избавиться от девчонки, потому что не находил логического объяснения, на что в ней так откликаются внутренние демоны. Почему он переставал мечтать о том, чтобы выйти вон из своей жизни, как из квартиры. — Она отстранена конкретно от этого дела, но, думаю, с переводом можно повременить. Словно ее можно было так легко держать в стороне… Компьютер издал радостный звук, оповещая о том, что анализ закончен. Отпечатки сопоставлены. Сарутоби вышел из лаборатории, осторожно прикрыв за собой дверь и не задав ни одного лишнего вопроса. Если бы он знал, кто оставил Хатаке этот след на шее, то речи о переводе Харуно в другой отдел даже не велось бы — от нее избавились бы молча, быстро и крайне хладнокровно. Хатаке взглянул на часы — рассвет уже наверняка накрыл город хрустально-серым куполом, но работа была еще не закончена. Сердце зашлось легким дробным стуком, когда он дважды кликнул по файлу. Окно с результатами выпрыгнуло на него сразу же, пестря информацией. Какаши по-птичьи склонил голову набок, наискосок пробегаясь по строкам. — Надо же, как предсказуемо интересно…***
Он закончил под вечер, когда участок уже пустовал, большая часть коллег разбежалась по домам, где их ждал горячий ужин, стук босых маленьких пяток по полу и теплые объятия жен. Тело молило о пощаде, накаченный кислым дрянным кофе мозг отказывался анализировать и строить планы, уходил в подполье, показывая оттуда красноречивый средний палец. Какаши захлопнул лэптоп, признавая поражение — на сегодня с него явно было достаточно. Двое суток в звенящем напряжении давали о себе знать. От Харуно вестей не было. Она не писала ему сообщений, не набирала номер, не спрашивала, в котором часу он приедет. Какаши оттягивал момент, когда ему придется вернуться в машину, раз за разом перечитывая найденные в архиве сводки. Кабуто безучастно сверкал на него бликами своих круглых очков, пока капитан перечислял интересующие его номера дел, но лишних вопросов не задавал. Лишь сухо уточнил, как продвигается расследование и где детектив, которая, похоже, была частым гостем в этой цифровой пустоши; и теперь архивариус недоумевал, почему вместо привычной юной девицы сюда притащился всклоченный и хмурый тенгу. Навязчивое ощущение, что квартира встретит его пустотой и Харуно на самом деле окажется лишь плодом его больного сознания, следовало за ним по пятам, пока он забирал распечатки у архивариуса, закрадывалось в глотку отголоском чьих-то духов в коридоре, напирало со всех сторон. Голова начинала распаляться изнутри стучащей в висок болью, набирать обороты в своей беспощадности, во многом именно поэтому Хатаке среагировал не сразу. — Хатаке. Голос лупанул из-за спины, заставив остановиться и медленно развернуться к говорившему. — Выглядишь, как кусок отборного дерьма. Младший Учиха, в отличие от Хатаке, постарался привести себя в порядок: мягкая водолазка под горло, выглаженные брюки… наверняка он, как и Хирузен, поел и принял душ, но, очевидно, все еще был не до конца трезв, потому что зажатый в руке глок немного подрагивал. Какаши демонстративно смерил его взглядом, прикидывая расстояние — слишком далеко, чтобы выбить оружие. — Ты даже до этого эпитета не дотягиваешь, Учиха, — миролюбивость в голосе капитана заставила руку трястись сильнее. — Завали ебало, мудень! Ты трахаешь мою девку, почти сломал мне челюсть и выставил идиотом! Саске нервно ткнул дулом глока в сторону Хатаке, срываясь на крик; на красивом лице мужчины и правда растекался багровый кровоподтек. Вопль заставил лейтенанта поморщиться — видимо, челюсть действительно болела после удара. — Никто не выставлял тебя идиотом, Учиха, ты сам прекрасно справляешься с этой задачей. Какаши усмехнулся, почти наслаждаясь бессильной яростью оппонента. Он мог бы заставить Саске давиться собственными словами о Харуно, но многолетний опыт подсказывал, что кроме алкоголя в крови молодого мужчины ещё и примесь белого порошка. Скорее всего, парень всю ночь играл кокаиновыми нотами на прочном основании героина, и крыша поехала окончательно. Хатаке заметил, какие разъехавшиеся у него были зрачки еще там, в уборной, когда влажные глаза детектива умоляли не размазывать эту бестолковую черепушку о туалетный кафель. Учиха не мог быть для него опасным… даже с глоком в руке, но Хатаке все равно медлил, чувствуя, что лейтенант находится на острие истерии. — Заткнись, закрой свой рот! — он снова яростно ткнул оружием в его сторону. — Я только что все рассказал про вас Сарутоби. Про ваши милые обжимания, и теперь вам обоим пиздец. Вы вылетите из участка быстрее этой пули. Учиха рассмеялся, опуская руку с огнестрелом, опьяненный отголосками наркотика в крови. — Значит, у Хирузена сегодня вечер откровений, — задумчиво произнес Хатаке, спиной ощущая, как кто-то торопливо приближается к ним по коридору. — Потому что сегодня я рассказал ему, куда пропадает конфискат смэка в отделе по борьбе с наркотиками. — Лицо Учиха вытянулось, приобретая недоверчивое выражение. — Он был очень удивлен, чего нельзя сказать об Итачи. — Что ты… — он задохнулся своими словами, хватая ртом воздух. — Ублюдок! Выстрел опередил надрывный женский крик, рапирой полоснувший воздух вслед.