Капканы осеннего леса

Осень радует теплом и пасмурной погодой. Почти до ноября Кирк выводит лошадей на пастбище, огороженное высоким деревянным забором из брёвен, объезжает молоденького Эрни, приучая его к седлу, и позволяет Мёрдоку любоваться на его стройное крепкое тело, так уверенно сидящее на чёрной спине. Совсем скоро он перебирается на флегматичного Джека, которому и поводья-то особо не нужны – так, для проформы, он чувствует хозяина и слушается малейшего движения руки. Сам МакАллистер на лошадях не ездит – от малейшего адреналина внутри всё начинает кипеть, и зверь рвётся на волю. Так что обращаться «тупой кисой», как обозвал его Кирк, он уходит глубоко в леса: заблудиться не боится вовсе, у него на Кирка, на дом настроено какое-то странное чутьё. Притоптанная копытцами молодняка травка тускло зеленеет, Джек весело ржёт, смешно задирая верхнюю губу, и прядёт чёрной башкой с рыжей чёлкой. Сыро, влажно, прохладно, туман скрывает даже ближайшие деревья, но удивительным образом сквозь него просвечивают пики. В предгорье такая погода держится почти до зимы, трава увядает только к декабрю, и с ветвей огромных лип опадают последние скрюченные бурые листья. Задница Кирка, обтянутая поношенными спортивками, покачивается из стороны в сторону, заставляя Мёрдока неосознанно облизнуть пересохшие губы. Наигравшись вдоволь с лошадьми, Кирк оставляет мелких втроём побегать по загону, а Джека со старушкой Мартой ведёт под уздцы в стойло. По пути он, перехватив поводья одной рукой, шлёпает МакАллистера по заднице, на что тот закатывает глаза. – С тебя льёт в три ручья, – морщится притворно Мёрдок, скрещивая руки на груди. – А что, мокрая киска брезгует? – погано ухмыляется О'Райли, бросая ему поводья. Он скрывается на веранде, и МакАллистер, потянув Джека с Мартой за собой, фырчит себе под нос: – Красный мундир. – Я всё слышу! – кричит уже из дома Кирк. – И, как порядочный гарда, я искренне оскорблён! Мёрдок бурчит себе под нос что-то о зазнавшихся говнюках и обещает выебать так, чтобы выбить всю спесь из головы. Подкладывает всем лошадям свежий корм, меняет сено в деннике молодняка, и только потом свистит их тоже – те прибегают сразу же и в ожидании кормёжки топчутся рядом. МакАллистер хлопает каждого по крупу, треплет под мордой и отпускает жевать, а сам возвращается домой. Из гостиной доносится ненавязчивая музыка, а Кирк обнаруживается на кухне в мягком тёплом свитере на голое тело – тот доходит мужчине почти до колен, а рукава забавно закатаны. Кирк – этот высокий, мощный, крепкий мужик – иногда выглядит настолько умилительно-крохотным, что Мёрдок находит странным все эти замашки сопливого Ромео, появившиеся в нём вместе с Кирком. – Чё делаешь? – спрашивает Мёрдок, просто чтобы обозначить своё присутствие. О'Райли что-то неопределённо бормочет, слабо улыбаясь, и помешивает глинтвейн в кастрюльке. Он, кажется, подпевает инди песенке, доносящейся из гостиной, а, может, читает сатанинскую молитву – с этим бешеным никогда не знаешь, чего ждать. – Ты давно никуда не выбирался, – задумчиво бормочет Кирк, выключая плиту. – Не хочешь выгулять киску? – Как скажете, господин сутенёр, – фырчит Мёрдок, направляясь в душ. – И прекрати говорить со мной, как со шлюхой. – Шлюха, у которой есть только один клиент... Звучит романтично, – бессовестно ржёт О'Райли, и в него тут же прилетает тапок. Мёрдок отправляется «выгуливать киску» под поганые комментарии своего ебанутого суженного на следующий день. Заранее едет в город, закупается продуктами на несколько дней – неизвестно, как долго котик захочет резвиться на воле, – скупо прощается с Кирком и сваливает как можно дальше. В самом начале, только обратившись, он ещё несколько часов может сохранять рассудок, а потому уже кошкой убегает подальше от дома. Животное чутьё шевелится внутри, прося его не уходить от своей пары, но Мёрдок отмахивается – да и что может пойти не так? Они практикуют такое каждый месяц уже почти пять лет, и ни разу идеально отлаженная система не давала сбоя. Наверное, это из-за погоды, успокаивает себя МакАллистер и гонит мысли о том, что погода абсолютно нормальная для этого времени года. Леса темны, тонкие стволы легко гнутся под тяжёлыми лапами огромной кошки, бег разгоняет кровь, позволяя, наконец, отпустить глупые человеческие мыслишки и отдаться на волю ветра и запахов осени. Пугливые вапити разбегаются из-под лап зверя, стуча копытцами по скалистым тропкам, где-то в вышине парит кондор. Почти трое суток Мёрдок носится по лесам, будто с цепи сорвавшись, что-то внутри тяжело ревёт и мечется, ему хочется сбежать от самого себя. Его тянет назад, домой, но он заталкивает свои мысли как можно глубже: он должен отбегать ещё пару дней, чтобы выплеснуть накопившуюся энергию, чтобы зверь не тронул семью. На пятые сутки МакАллистер натыкается на почти истлевший охотничий след – запах резины от сапог, пороха, керосина, корка от сала и приторный дух человечины. Зверь, не думая, кидается по следу, и, не успевает низкое холодное солнце скатиться за горизонт, он чует дым костра за несколько миль вверх по горному ущелью. Хруст тонкого полена разносится по округе оглушительным эхом, выше, где ущелье плавно переходит в каньон, замирают звуки смеха, оборвавшись на полуслове. Мёрдок застывает, прижимая уши к спине, и тихо рычит: если охотники опытные, уже поняли, что зверь большой, теперь не отстанут. Животное ведёт носом и вдруг щерится – как сразу не учуял! – от места стоянки раздаётся отчётливый запах собачатины. Мёрдок отступает тихо, едва слышно, подушечки лап осторожно перебирают камни ущелья. И вдруг из-под когтей вырывается крупный камень, отправляясь вниз, и следом несколько мелких. Собачий вой слышится теперь совсем рядом, и где-то глубоко внутри зверя вопит истошно человечий голос, приказывая убираться оттуда поскорее. Но он уже не слышит, его оглушает лай, будто замедленно он слышит резвый топот лап по камням, далёкий плеск воды, голоса охотников. Псы показываются совсем скоро напротив замеревшего зверя – ошалев на миг от его размеров, останавливаются, но крики хозяев за спиной заводят их по-новой. Мёрдок отмирает, наконец, страшно скалит уродливую пасть, подбирается весь, и одним ударом мощной лапы отрывает вожаку башку – та катится вниз по ущелью. А озверевшие псы бросаются на него всей толпой: их много, не меньше дюжины, тренированные, злые, хитрые, настоящие охотники. Дело плохо, это понимает даже зверь, но всё равно быстро раскидывает шавок по ущелью, и больше не медлит ни секунды: только на вылете на гору его настигают охотники. То, что у них новенькие винчестеры для охот на вапити, Мёрдок понимает на своей шкуре – выстрелы жгуче лупят по спине, но до сердца не достают, лёгкие не трогают. Боль отрезвляет лучше всего, зверь трусливо прячется в глубине сознания, и человеческая прагматичность вырывается наружу. Он не останавливается ни на секунду, знает: если сейчас даст себе передышку, то уже не сможет встать. Кошачье нутро требует залечь в гнездо, зализать раны, никому их не показывать, но Мёрдок жёстко затыкает его, с болезненным рычанием взбираясь на невысокую скалу. Дальше будет легче, он знает, до дома теперь пологий спуск длиной в десять миль по безлесью, с тусклыми бурыми рощицами. Измождённое тело едва двигается, чем дальше, тем сильнее ощущается боль, и становится всё холоднее, когда силы начинают медленно утекать. Редкие рыжие всполохи лисиц мелькают ещё несколько раз, стрекочут под лапами крохотные полёвки. МакАллистер не позволяет себе перейти на шаг, лёгкой трусцой добегает до дома уже к утру, чувствуя адскую боль в мышцах. Тело холодит, но пули огнём горят, кажется, одна нехорошо вошла прямо в кость, но он старается думать только о Кирке, о его смешных ногах, торчащих из-под большого свитера, и о его растерянной улыбке. Тело подводит рядом с пастбищем, и Мёрдок тратит последние силы на то, чтобы истошно заорать – так, чтобы его точно услышали. ...Кажется, где-то трещит камин, и ему, наконец-то, тепло. Под головой что-то мягкое, приятно пахнущее Кирком, и Мёрдок, просыпаясь, трясёт башкой, медленно моргает. Гостиная... какая-то не такая. Может, это потому что смотреть на неё с лежака у камина непривычно, а может, потому, что картину меняет снег за окном... Снег? Растерянный мяв разрывает тишину, и тут же слышится топот О'Райли на втором этаже. Мёрдок даже понять ничего не успевает, когда на него налетает вихрь белых волос, цветных глаз и чувства паники. Кирк бормочет что-то совсем неразборчиво, и Мёрдок большой лапой неловко загребает его, прижимая к своему горячему пузу. Кот хочет согреть, и кот подпускает к самому уязвимому, к самому брюху, начинает тревожно басовито мурлыкать, стараясь понять, что же с его человеком не так. – Какой же ты идиот, блять, – зло шипит Кирк, отпихивая его от себя. У него в глазах слёзы, а кулак легко ударяет лапу, заставляя обиженно мявкнуть, отпуская. – Как можно было так тупо подставиться?! А если бы ты сдох, скотина?! Мёрдок тянется за ним следом, но тут же валится на бок, зарычав от боли. Теперь он чувствует больше – тело болит почти везде, кое-где шерсть выбрита для обработки ран, а поверх грудины толстым слоем намотан бинт. – Лежи, лежи... – спохватившись, бормочет Кирк, бросается к Мёрдоку, сворачиваясь у него под боком. Он долго молчит, тяжело дыша зверю в грудь, а потом тихо-тихо рассказывает: – Я слышал, как ты орёшь, знаешь? Тебя не было дома очень долго, обычно ты возвращаешься на пару дней раньше. Я как тебя увидел там, на пастбище... Ты был похож на кровавое месиво... – Кирк вцепляется пальцами в шкуру Мёрдока, и тот принимается облизывать его, успокаивая, жёсткая щетина языка цепляется за белые волосы, топорща их. – Я еле доволок тебя до дома, это было безумно тяжело... Потом целый день возился с пулями, я потом жду от тебя, блять, подобного объяснения, и... ты был тогда в отключке. И ещё несколько дней... если точно, почти неделю. И, знаешь... скоро рождество. Меньше месяца осталось. Кирк замолкает, прижимаясь ближе к родному теплу, и совсем скоро руки его расслабляются, а дыхание выравнивается. Мёрдок глубоко вздыхает, зевает огромной клыкастой пастью и медленно моргает, уставившись на своего человека. За эти дни Кирк осунулся, под глазами залегли тени, брови, сведённые к переносице, захотелось разгладить пальцем – только вот обращаться человеком в таком состоянии идея отвратительная. Задняя лапа, обхваченная ногами Кирка, затекает быстро, но МакАллистер не шевелится, только умиротворённо вздыхает, глядя на хлопья снега за окном и слушая треск поленьев в камине. И правда, скоро рождество... Надо бы съездить в город вместе с Кирком, хорошо, если успеет поправиться к тому времени. Приземлённые простые мысли помогают отвлечься от засевшего в голове собачьего лая, бесконечных бурых скал и точных ударов пуль в шкуру. Дрожь пробегается по кошачьему телу, и Кирк, будто почувствовав его волнение, во сне обнимает крепче, защищая своего любимого кошака. Под его руками, слушая его спокойное дыхание и мерное сердцебиение, Мёрдок засыпает, сощурив довольно глаза. ~