Крылья свиты

      Когда с головы стянули черный мешок в глазах резануло слепящим сиянием. После продолжительного времени в удушливой темноте любой свет обжигал зрачок отвыкших глазниц. Но вместо клетки с отцом в роли голодного зверя и его самого — предназначенного хищнику обеда на пару укусов, — его глазам предстало помещение с несколькими посторонними лицами. Несколько приближенных отца, что ранее держали его под руки, так, чтобы суставы трещали тающими ледниками; суховатый мужчина с явно японскими корнями, и тростью с набалдашником в виде серебряной головы ворона, прожигающий его смесью брезгливого презрения; и подросток возможно на несколько лет старше самого Натаниэля. Властная поза, японские черты и вытатуированная единица. Натаниэль узнал его и остался в замешательстве.              Что здесь делает Рико Морияма?              — Натаниэль Веснински. На колени.              Голос тренера оказался сухим и пресным, давящий на уши словно гидравлическим прессом. Это голос человека, не знающего неподчинения. Разумеется, Натаниэль не собирался ему подчиняться, но нетерпеливый Ромеро попросту пнул его вперед. Натаниэль болезненно зашипел сквозь пережатые зубы: кости торкнули и затрещали, словно согнутая резина. Устоять на коленях оказалось непосильной задачей, когда тело бил озноб, а страх смерти дышал в затылок. Вдохнуть или выдохнуть было невозможно — легкие сдавливало, а к горлу после продолжительной поездки подступала тошнота. Это конец. Занавес. Заключительная арка. Эпилог, без вступлений и пролога — потому что его история умрет нерассказанной, засохнет на обескровленных губах смертника. Прятки кончились, а с ними и детские игры: Мясник никогда не страдал сантиментами, Мясник не ценил родственных связей и Мясник любил чистые человеческие страдания — чтобы грязно и медленно, от порванных связок, до содранной кожи. И когда его поймали — истории беглеца был подписан конец. Мучительный и долгий, но конец.              — Возвращаем сбежавший актив. Подарок от Натана Веснински. — Поклонился Ромеро.              — Актив? О чем вы…              Кости застенали, когда Лола надавила на скрученные сзади руки, вынудив Натаниэля издать болезненный вскрик.              — Раскрывать пасть будешь, когда разрешат твои новые хозяева, младший. Прошу простить, господин Тецудзи, характером и грязным языком этот ублюдок пошел в свою шлюху мать.              — Так Мэри Веснински была поймана? — поинтересовался тренер, подперев тростью подбородок Натаниэля, чтобы лучше рассмотреть его лицо. Словно оценивал диковинный товар.              — Мальчишка был пойман на границе Калифорнии. Виновная сука сдохла пару дней назад. Младший даже удосужился избавиться от тела, какой стал самостоятельный. — Ромеро прожег его нетерпеливой садистской радостью. — Ну что, закончил играть в догонялки? Надеюсь ты рад возвращению, поскольку клан Морияма потерял немало средств из-за тебя, сученыш.              — М… Меня?              Немая конфронтация затянулась, приобретая неприятный оттенок вот-вот воспламеняющего в чистейшем кислороде фетиля. Натаниэль не понимал чего от него хотят и чувствовал себя некомфортно, вынужденный играть в чужие игры: все равно что в полной темноте пытаться на ощупь разобрать окружающее пространство. Мир комнаты был скрыт для него мучительно долго и тяжелая крышка наконец окончательно захлопнулась.              — Я ничего не понимаю. При чем здесь клан? Мы с матерью бежали от отца…              Замечание изрядно удивило присутствующих. Бильярдный шар мимо луны — промах. Натаниэля ударили наотмашь ботинком за поданный голос, вынудив сплюнуть скопившуюся кровь себе под ноги.              — Никогда не поверю, что она ничего не сказала. Столько лет в бегах, и ты ни разу не спросил, почему вы бежите? — подозрительно протянул Тецудзи.              — Вы разве не видели моего отца? Спрашивать нет нужды.              Расхохотавшемуся Рико этого хватило. Он наклонился к уху Натаниэля и ядовито, вкрадчиво, словно ползущий аспид, прошипел:              — Ты бежал не от отца, Натаниэль, а от его хозяина.              Известие о том, что Мясник кому-то подчинялся, просто не укладывалась в мыслях — это смотрелось высшей степенью абсурда для Натаниэля, что половину жизни считал отца худшим из возможных чудовищ, не имеющим аналогов и конкурентов.              — У него не было хозяина… — неуверенно проговорил Натаниэль, слабо осознавая происходящее. Но нет, с ним не шутили.              — Это так, младший. Тебе лучше понять это как можно быстрее и выплатить долг, — произнес ДиМаччио. — Конечно отец хотел порешать твою тушу наживо и отрезать поганый язык. Но раз господин Тецудзи Морияма все еще готов принять тебя в качестве компенсации, оправдай возложенные на тебя ожидания.              Последние кусочки пазла наконец сложились. И будто тяжелая глыба льда разбилась о его череп, задавив внушительной тяжестью. Честнейший цинизм заливал его с головой, будто жидким цементом. Он чувствовал засыхающий грунт на сбитых костяшках, разодранных коленках, рваных пулевых шрамах.              — Веснински пройдет испытательный срок. — Подвел итоги тренер.              — А если нет, мальчишка, тобой займется отец, — гадко ухмыльнулась Лола.              Рико выступил вперед и унизительно уложил ладонь на голову Натаниэля с надменной снисходительностью. Будто перехватывая поводок нового питомца. Поиграв свистнувшим у уха ножиком, он срезал веревку на руках, стершую запястья в кровавую кашу. Натаниэль тут же встал и подобрался, в закрытом месте отступив назад. Глупо, ведь более бежать некуда. С момента, как его догнали, избили до полусмерти и накачали веществами чтобы безопасно провести через половину страны, он более не смел бежать. Клетка с треском захлопнулась.              — Хозяин, я провожу новую собаку в конуру.              Парень все еще был слишком измучен, чтобы огрызнуться, а Рико не стал ждать, вытолкнув его из комнаты, где остались сторонники отца и тренер Морияма, наверняка разрешать подробности сделки и задолженности, принесенные побегом. Когда они вышли и завернули за угол, Рико бесцеремонно схватил его за горло, пришпилив к стене. Как бы Натаниэль не дергался, в своем изувеченном состоянии он мог лишь бесполезно пытаться дотянуться до земли, пока пальцы Мориямы оставляли грубые гематомы на коже.              — Сколько лет, сколько зим, Натаниэль. Выглядишь паршиво.              Рико повертел его голову в руках, накрепко пережав скулы, словно представляя выбитую четверку на коже.              — Избавься от этой дряни в глазах, иначе я их вырву.              Оставшись довольным результатом и собственными мыслями, он отпустил посиневшего от кислородного голодания парня и тот упал на колени, судорожно глотая воздух.              — Добро пожаловать домой.              Место, откуда он на самом деле бежал. Точка, что стала пиком кипения матери.              Замок Эвермор.              Место оказалось вкрадчивым и черным, будто квадрат Малевича. А еще безумно холодным. Несмотря на то, что жилые комплексы находились глубоко под кортом, отчего-то никто не озаботился должным отоплением.              Он молча следовал за Рико в красное крыло, борясь с давящим чувством, вызываемым не только провожающими взглядами из распахнутых настежь спален (где чувство личного пространства?) — враждебными, настороженными, оценивающими, — но и низкими потолками, с окружением минимальной цветовой гаммой: мрачная отделка не придавала светлых чувств и будто душила любые зачатки инакомыслия, погружая в собственную, отрезанную от всего остального мира пучину, а красный грубо врезался в глаза, наверняка после продолжительной тьмы подпитывая раздражение и агрессию. «Гнездо» возможно было воплощением мечты спортсмена, будь оно более ярким и не таким удушающим. Здесь были плазменные телевизоры (без особого разнообразия в выборе — одни экси-каналы), широкие кожаные диваны, фонтанчики с питьевой водой, но совсем не было окон, а массивная и явно тяжелая дверь наружу открывалась только после нажатия на кнопку и ожидания проверки на пропускном пункте. Натаниэлю показалось, что преступники и то ощущают себя свободнее, чем дети этого подземелья. Комнаты тоже не отличались цветовым разнообразием: все, от постельного белья до полотенец, отливало непроглядной чернотой. Все можно было охарактеризовать максимально минималистичным, если даже не по-спартански суровым: две одноместные кровати, несколько полок над головой, шкаф на двоих, рабочий стол с парой ящиков для книг и письменных принадлежностей (неужели в этом закрытом пансионе разрешается посещать школу? Такое обыденное действо в рамках нового черно-красного мира казалось великой дикостью, в районе фантастики), дверь в душевую и туалет. Ничего лишнего с редкими отличительными чертами, вроде редких постеров и учебных книг, словно в комнате жили призраки, а не люди.              Натаниэль почти физически ощущал великую громаду стадиона над головой — идола и иконы этих пропащих людей и их религии — экси. Он удивится, если узнает, что никто из проживающих не страдает клаустрофобией. Возможно тем и была вызвана практически апатичное спокойствие воспитанников Эдгара, какое бы эмоциональное давление на них не оказывали навязчивые поклонники, скалящиеся соперники, и бестактные журналисты. Трудно задавить того, кто без того ежедневно ощущает немыслимый и непередаваемый груз над головой.              — Пойдешь к Моро. Такая же мебель, вроде тебя. Он и займется твоей адаптацией, Веснински.              В комнате, куда капитан приволок новичка, их встретил почтительно согнувшийся при виде Рико высокий светлокожий брюнет, с вытатуированной на скуле тройкой. Номер три. Жан Моро, самый сильный защитник воронов. Вблизи он был не похож на себя версии обложек спортивных журналов, или отдаленных записях. Внимательный к мелочам Натаниэль прекрасно заметил слегка искривленный нос и различные шрамы на подбородке и щеках. Также пальцы на руках казались слегка деформированными. Быть может из-за переломов во время игр?              — Это — твоя новая проблема, Моро. Натаниэль Веснински вернулся домой. Займись его дрессировкой. — Небрежно бросил капитан, словно обращался к падали, не достойной лишних слов.              — А… — Жан явно хотел задать вопрос касательно предыдущего напарника, или личности самого Веснински, но подавил его, смиренно принимая к сведению изменения. — Как прикажете, король…              Натаниэль скривился от подобного раболепного отношения.              — Вот же ублюдок… — шикнул Веснински себе под нос, стоило Рико удалиться, по пути грубо сбив его плечом с дороги.              — Не вздумай сказать такое капитану, иначе нас прикончат в первый же твой день, глупый ребенок… — предостерег Жан. Однако Веснински заинтересовала постановка предложения.              — Стой… Нас? — переспросил он, пытаясь понять сказанное между делом.              — За поступки будешь нести ответственность не только ты. У «Воронов» все основано на парной системе потому привыкай, что я — твой единственный союзник. Мои успехи — твои успехи, а провалы — твои провалы, как и наоборот. Куда-либо выходить без меня запрещено, а если ослушаешься — мы будем наказаны в равной степени ужасно. Поверь, тебе лучше не создавать себе и мне неприятностей — не жди от других сочувствия, они только и ждут, когда мы облажаемся, чтобы обгладать наши кости.              — Кто до этого жил с тобой? — поинтересовался Натаниэль.              — Бывший четвертый номер, Эдит Одьен. Ее перевели, когда привезли тебя: за тобой нужен особый присмотр и воспитание. Поскольку все уже распределено, а ради одного никто не станет менять установившиеся пары, ей придётся дождаться нового зачисления.              Натаниэль невольно почувствовал себя виноватым за непреднамеренно предоставленные Одьен неудобства, в связи с собственным зачислением.              — Девушка?              Натаниэль нахмурился и Жан все понял верно:              — Никакого вопроса приватности здесь не было и быть не может, как и разделения на мужское и женское даже если это касается душа или нормативов: ты либо выполняешь все, что от тебя требуют, либо уходишь, третьего не дано.              Но уйти собственность не может. А бесполезных собак отстреливают — вот что имел в виду Моро.              — Как она терпит подобное? — Натаниэль слабо представлял, какая девушка согласится жить в одной комнате с парнем, без намека на какую-либо интимность.              — Она собственность и обязана терпеть.              — Я не помню никого с татуировкой, кроме вас троих, — стукнул фалангой по скуле Натаниэль.              — У Одьен ее нет и не будет.              — Но почему?              — Она женщина. — Сказал Жан с оттенком грусти. — Рико считает, что в его идеальной свите нет места женщинам. Она бы не получила свой пятый номер, не являясь собственностью как мы с тобой.              Значит нашелся кто-то «весивший» даже незначительнее Натаниэля. Эдит отдала ему как номер, так и место. Однако тень вины перекрыла злоба и несогласие.              — Я не собственность! — принялся заводиться Натаниэль, на что Моро лишь горько хмыкнул.              — Ты встанешь на колени сам, или они раздавят тебя и впечатают носом в паркет. Выбирай, что больше нравится.              — То что ты встал на колени и завилял хвостом — не значит, что я тоже решусь повторить твой подвиг.              — Горе мне… — патетично вздохнул его новый напарник. — С тобой мы двое встанем в нужник обеими ногами. Ты и меня на дно утащишь, чудище… В голове не укладывается, как ты со своими дурацкими повадками дожил до своих лет? Я знаю тебя меньше двадцати четырех часов, а уже хочу утопить в ближайшем фонтанчике для питья…              — Случайно, — признался Натаниэль, ведь так оно, собственно, и было. Мама всегда помогала ему, закрывала спину и учила жизни. И теперь, когда ее не стало, он чувствовал себя неумелым щенком, выброшенным на проезжую часть: то и дело рядом проносились здоровенные фургоны, способные раздавить его тельце в один проезд, размазав кровь с кишками по асфальту.              — Только господь нам поможет… — продолжал негодовать Жан, сбиваясь на иностранные ругательства и тихие молитвы.              — Ты француз? — Натаниэль отметил акцент Моро и заговорил по-французски, немало удивив тем напарника:              — Да.              — Тогда скажи что-нибудь на арабском. — С усмешкой бросил Натаниэль.              — Как метко, а главное остроумно. Наверное долго придумывал? — закатил глаза Жан.              — Дольше французских господ на светских раутах, простите мне мою медлительность, месье! — великосветски изрек Веснински.              — Ты явно моё наказание… — печально признался Жан. — Карма за все грехи…              — Наверное за съеденных лягушек, французский месье, избавьте рацион от живого и возрадуйтесь избавлению вашей души…              — Асмодей! — задохнулся от возмущения Моро. — Идем, горе… Если ты будешь вести себя вменяемо, то увидишь корт — там очень красиво. Если же продолжишь провоцировать Рико и хозяина, то они непременно подарят тебе эксклюзивный тур до подкортного подвала в состоянии близком к отбивной — вот там очень сыро. Хочешь посмотреть?              — Непередаваемо заманчивое предложение, но я воздержусь, месье. — В ответ огрызнулся Натаниэль.              — Тогда держи свой незакрывающийся рот на замке!              — Нем как съеденные вами, месье, квакушки…              — Да что с тобой делать… — Жан едва не принялся рвать на себе волосы.              В столовой было немноголюдно, или же просторная площадка для принятия пищи скрадывала количество находящихся. Такая же необъятная и темная, все еще темная, с безликими поварами в черном и красном с отстраненными лицами и более чем скромным выбором питания. Жан взял для них заготовленные порции и отвел за дальний столик, что находился как можно дальше от остальных и был укомплектован меньше по вместимости — наверняка надеясь так избавиться от возможного неприятного прибавления в компании.              Тишина и прожигающие взгляды врезались в его спину, неприязненно пробивая броню человека, привыкшего убегать и прятаться. Только вот убежать он более не мог — оставалось лишь сосредоточить внимание на единственном данном ему союзнике.              — Чтобы приготовить что-нибудь французское, можно взять что угодно, покрыть грибами и сырной шапкой. Ну, или заставить блюдо ползать или квакать. Бон аппетит!              — Невежественный американец… — покачал головой Моро.              — Я британец.              Дядя Стюарт и родственники со стороны матери происходили из британского клана. То немногое, что Натаниэль предпочитал в своей родословной. Сторона матери, что становилась спасением от ненависти ко всему, что было связано с монстром отцом.              — Тогда это многое объясняет. Вечным дождиком содержимое головы давно размыло, на этом твоем туманном Альбионе, — знающе покивал Моро, с видом: «Горе, на кого меня оставили?».              — И это говорит мне унылый француз вроде тебя. — Закативший глаза Натаниэль с безразличием тыкнул столовым прибором в размазанную массу, что должна была быть злаковой кашей, которую притащил ему с раздачи Жан. — Надеюсь вот это не заквакает?              Тыкнул с недоверием, но не брезгливо. При жизни в постоянных бегах не попривередничаешь. Они с матерью во время странствий ели все: просроченные продукты, гнилые фрукты, еду быстрого приготовления, возможно украденные пробники, найденные возле баков объедки, даже прикидываясь бездомными побирались по благотворительным акциям с бесплатными, но давно остывшими и не шибко богатыми обедами. Натаниэль спустя год научился есть решительно все, а если то было не особенно приятным — не жуя, не осязая, попросту быстро глотая. Так что не ему жаловаться на поданную массу со странным подобием фрукта.              — Даже если заквакает ты будешь есть что дают, если не хочешь скончаться от истощения прямо на корте. — Отсек Жан, проследив за тем, чтобы Веснински запихал в себя пару ложек и удовлетворившись зрелищем, уткнулся в собственную тарелку. — У нас сбалансированная диета, строго составленное расписание и лимит на прием пищи: опоздал, не пришел, не доел, не понравилось — твои проблемы, поблажек не дают. Так что заткнись и ешь свои овощи.              — Даже если они мутируют, встанут на ножки и попытаются убежать? — в деланом испуге приподнял брови Натаниэль, и Моро с жаром, возможно даже не иронично, подтвердил ужасающее:              — В таком случае мы будем их вылавливать, а не привередничать!              Натаниэль слабо улыбнулся, представляя несущегося по вороньей столовой Моро с огромным багетом наперевес, силящегося прибить стремительно от него улепетывающие, на коротеньких ножках, овощи. А стоило представить с ним Рико, а еще его здоровых верзил, в погоне за баклажаном да грибами…              — Звучит как концлагерь… — Натаниэль нервно посмеялся, но овощи все-таки не доел из нелюбви, выковыряв размазанную массу.              Однако чуть позднее выяснилось, что нет, вовсе не звучит. Концлагерем место и оказалось.              К назначенному времени начала тренировки прозвучал громогласный звуковой сигнал: Натаниэль с подсердечным ужасом наблюдал как решительно все, побросав свои дела и минута в минуту выходя из комнат, вдоль стен и в колонны последовали на второй этаж, в раздевалку. Словно ожившие мертвецы, или неупокоенные духи, следующие не собственному желанию, а мистическому инстинкту, запрограммированные слаженно и без возражений следовать установленной программе. Жан, заметив его замешательство, грубо дернул и поволочил за собой под локоть, непечатно пояснив, что опоздавшему хотя бы на миг придется очень несладко. Натаниэль, заметив рвение остальных, а так же странную звериную затравленность в мутных серых радужках Моро, предпочел не спорить и поддаться общему черному потоку.              — Выдай ему вещи. Разберусь с нашим старым другом позднее, — пообещал Рико, и стремительно двинулся вперед, так, что Натаниэль едва успел отойти чтобы не получить плечом, а Жан придержать дверь, склонив голову. Все отправились в одну сторону, а Жан и его свежевыданный напарник в сторону небольшого помещения на подобие склада, где Моро, раскрыв вместительный шкафчик, принялся рыться в поисках временной формы для Веснински. Наконец он подобрал полный набор экипировки и бросил опешившему оппоненту.              — Пока что без надписи, но хозяин и капитан позаботятся об этом. Ты всех озадачил своим прибытием, — объявил он так, словно Натаниэль осознанно задержал всех, а не был грубо пойман на границе Калифорнии людьми отца. Парень замялся, перебирая в руках защиту и куртку, что не осталось без внимания явно раздраженного его медлительностью Моро.              — При тебе не буду.              — Что я говорил о стеснительности, британский дурень? — вздохнул Жан, словно имел дело с клиническим идиотом. Хотя, возможно, таковым он неспокойного Веснински и считал, однако всякий раз продолжал на пальцах объяснять простейшие основы сохранения его дурной головы. — Избавляйся от дурных привычек. В «Гнезде» об уединении можешь помечтать и поплакать. Как раз после тренировки, если еще останутся силы, в чем я решительно сомневаюсь.              — Как ты все это терпишь? Мне уже хочется убежать, как Кевину…              Он заткнулся, когда Жан с силой вцепился в его плечи, чуть ли не встряхивая, надеясь отогнать из пустой головы напарника ужасные и наверняка крайне взрывоопасные мысли. Моро едва не обливался холодным потом, а на лбу пролегла тревожная жилка.              — Никогда не упоминай при капитане Кевина! Слышишь меня? Никогда! — француз выдохнул, и уже более спокойно пояснил команду. — Не провоцируй, не перечь и не упоминай Кевина — все просто. Иначе окажемся на гильотине быстрее Людовика шестнадцатого!              — Почему ты его так боишься? — скептически приподнял бровь Веснински. — Он всего-то избалованный ребенок с раздутым самомнением.              — Боже, помилуй, и научи это британское островное недоразумение следить за своим языком. — Жан разжал пальцы и освобожденный потер плечо ладонью — хватка у Моро была крепкая. — С таким подходом ему будет приятнее ломать тебя. Ты доставишь ему удовольствие своим неподчинением, но в конечном итоге все придет к одному — ты окажешься на коленях. Будь уверен, он найдет способ, ведь мы — собственность и в случае чего никто не станет искать концы.              — Побои? Смешно. Ты знаешь, чей я сын, — криво ухмыльнулся Натаниэль, зная, что будь Рико законченным дьяволом, сатаной останется его отец — безжалостный Мясник, разделывающий заживо тех несчастных, что перешли ему дорогу. Он помнил все: судорогу мужчины, с вспоротым нутром, от которого валил смрад тухлятины и металла. Помнил запах плавленой человечины от собственной же кожи и раскаленный утюг. Он помнил, слишком хорошо помнил слишком-слишком многое, чтобы зазнавшийся и крикливый Морияма мог его испугать. — Вряд ли кто сможет с добрым папочкой сравниться и очень сомневаюсь, что это будет кто-то вроде этого малолетнего дурня с недостатком извилин.              — Попрошу тебя еще раз одуматься и всё-таки запустить в своей пустой черепной коробке штуку, что у нормальных людей называется мозгом. Уверен, тебе понравится! Пора бы уже к восемнадцатому году познать критическое мышление. — Совсем отчаялся собеседник, смотря на Веснински, однако, с оттенком узнавания и смутной жалостью, когда ситуации больше подходил гнев. — Физическое насилие — это не самое худшее, что может случиться за неподчинение. Иногда отделаться парой синяков и вовсе считается большой удачей.              Не позволив вставить и слова, Жан повернул голову и указал на знак собственного клейма.              — Отвечаю на твой вопрос. Мы — собственность. Ты — Веснински, я — Моро, Эдит — Одьен. — Продиктовал Жан, практически по слогам, словно простейшую задачку для малолетнего лоботряса, вроде той что земля вращается вокруг солнца. — Моя семья принадлежала клану Морияма еще до переезда в соединённые штаты. Мне больше некуда идти, так же как и тебе, так же как и Эдит. Мы платим долги наших отцов. Место собственности здесь и больше нигде — потому что так сказал хозяин купивший нас. Кевин не такой, как мы, он ценен, но при этом он — не собственность. А сбежал он потому, что он выше нас, у него есть другая семья — отец Ваймак.              Натаниэль видел как Жан пытался казаться безразличным, однако нотку обречённой зависти скрыть не сумел — наверняка он до боли завидовал Дэю, и было сложно его в этом винить.              — Видишь это? — он ткнул сгибом фаланги в скулу, как раз на римскую тройку. — Она предназначалась тебе, если бы Мэри Веснински не украла тебя — ценный актив. Тебя вернули на свое место, однако это не конец твоих проблем, а их начало — теперь тебе придется доказать собственную пользу и то, что ты не зря попал в ближний круг. Если не справишься… Я бы не хотел присутствовать там…              В животе взвился неприятный рой. Натаниэль побелел, а кровь отхлынула от его лица: разумеется, он знал, как бы не противился и бунтовался. Если он не выполнит приказ отца и его хозяина, то быстрая смерть — то, что ему с гарантией не грозит. Потому что умирать он будет долго, с порезанными сухожилиями, сломанными пальцами, выдранными ногтями и глазными яблоками. А может его попросту подвесят на кишках. Он сглотнул вязкий ком вставший в глотке и тот камнем рухнул на дно сжавшегося желудка.              — Потому умоляю, не создавай мне проблемы и надевай чертову форму по хорошему. Я не хочу силой натягивать ее на тебя: слишком молод для участи няньки британского лодыря.              По итогу Веснински, решив не провоцировать нервного визави на дальнейшее брюзжание и пришибленный откровением, не стал спорить.              Парень собрался с духом и быстро, как отклеивать бинт с запекшейся раны, пробежался пальцами по кнопкам, высвобождая каждую с петель. Он дернул молнию и следом отложил потертую серую куртку, что Мэри подцепила из мусорного бака. После секундной заминки, он повернулся к Жану спиной и все-таки стащил и смял футболку, чувствуя прожигающий взгляд в районе лопаток и более резкий вздох — всё-таки осмотрел. Было трудно не мешкать и не мяться на месте, особенно когда руки от осознания чужого присутствия вдруг вспотели и затряслись, но он справился, откинув дырявые кеды и спустив джинсы. Пока он облачался в новую экипировку, Жан вдруг вышел у него из-за спины и сгреб в неаккуратную кучку все то неприглядное и потертое, в чем Натаниэль имел совесть появиться, а на его немое возмущение кинул на близжайшую скамью шуршащий пакет:              — Новая одежда, — пояснил очевидное он, когда напарник выпотрошил упаковку и обнаружил черный комплект повседневной одежды, схожий с тем, какой он наблюдал на Жане и других воронах-мужчинах. — Ты ведь не собирался ходить здесь, как подраный собаками кот? Я думал англичане более презентабельны и аккуратны, а этот оказался не просто британским неучем, но и неряхой…              — У тренера что, случится когнитивный диссонанс, если позволит надеть что-нибудь на пару тонов светлее цветов Эдгара Аллана? Деменция разыграется и перестанет различать воронов от других команд? — выплескивал накопившиеся негодование Натаниэль, даже если его цвет формы интересовал в той же степени, что и квантовая физика. — Или вы боитесь белым случайно карму очистить?              О том, что черный и красный лучше скрывает кровь, Натаниэль предпочел вовсе не думать.              — С тобой вовек не очистим даже если подадимся в буддистские монахи, британское ты проклятие.              Натаниэль показал французскому ублюдку средний палец, на что Жан показушно фыркнул и вновь поторопил его, пригрозив, что если он не уложится в пять минут, пойдет бегать в ниглеже. Пришлось пошевелиться.              Внимательнее осмотрев номер на джерси, он задумчиво подал голос:              — Четверка… Разве Одьен не была против?              — Одьен не свита — для нее он не играет роли. Двузначные номера дают Воронам, которые не входят в круг Рико. Приближенным достаются однозначные, а свите татуировки. Этот номер подходит тебе больше, чем Эдит. — Привычно пояснил напарник. — Ты знаешь, что в японском языке слова «четыре» и «смерть» звучат одинаково? Для сына Мясника очень символично играть под четвертым номером.              Жан страдальчески вздохнул, принявшись ворчать на французском:              — Дьявольщина, так мне в напарники досталось проклятие с числом дьявола…              — Ага, пришёл по твою душу. Только вот ваш диктатор… Прости-прости, тренер, — фыркнул на том же французском Натаниэль. — Заключил меня в соляной круг, а тебе негде достать святой воды.              — К сожалению, упаси господи…              Страдающий француз едва не перекрестился, хотя «дьявольщина» Натаниэль даже после мольбы к всевышнему католическому никуда не делся. Пришлось смириться.              Как только француз убедился, что форма на новичке сидит нормально, то без вопросов вытолкал Натаниэля в заднюю дверь, как раз во внутреннюю зону громадного стадиона, к скамейкам запасных. Его ослепило чувство знакомой среды, по которой он на самом деле невероятно скучал, как бы мать не выбивала из него нежные чувства к этой игре. Легкие, от набранного в грудь воздуха, едва не пошли по швам, а в животе открылась воздушная яма осознания: клюшка в руках, шлем подмышкой, подошва крепко стоит на тщательно натертом паркете, а в самом пространстве витает непередаваемый запах экси — свобода, пот, кровь и скорость. Он почувствовал себя странно: словно вернулся домой спустя долгие годы странствий, и был до дури иррационально счастлив осознать собственное присутствие именно здесь, именно сейчас, какие бы игры с ним не играли, какой бы боли не подвергали, как бы не сжималось от горя нутро при воспоминаниях о пепле и пламени. Ширмы, годами встраиваемые матерью, одна за другой срывались и падали вниз, больно отбивая ему стопы, но и открывая вид на прекрасную сцену действий — мир, которого он был лишен, и мир, которого ему на самом деле чертовски недоставало. Нечто осязаемое и привычное в перманентном хаосе бытия, и нечто любимое настолько, что даже годы пыли и тени, синяков и запрета на малейшую мысль, не смогли до конца извести этого пагубного паразита нежной любви.              Натаниэль Веснински — мертвый человек, пропащий человек, обреченный человек, без права на голос, мнение, без права на будущее… Здесь обретал незримые крылья, что с болью прорывались из-за спины. Крылья, что подарило ему экси.              Когда чувство мучительной и виноватой эйфории, вскружившее ему голову, немного притупилось и сменилось жестокой реальностью, он наконец обратил внимание на происходящее. К тому моменту как с формой новичка было закончено, разминка уже завершилась и два состава насмерть сцепились в тренировочной игре. Пусть то была всего-навсего тренировка, однако никто не посмел бы отнестись к ней несерьезно: играли так, словно по итогу проигрыша несчастные пойдут на расстрел. Такой жесткой и грубой игры он ожидал разве что на завершающих матчах сезона, но никак не на предсезонной тренировке. Клюшка ударялась о клюшку с глухим треском, почти до разлома самой конструкции. Мяч со свистом пролетал от одного игрока к другому, казалось разрывая само пространство на резаные прямые. А топот, крики и свист заливались в уши, вместе с отточенными командами, и изредка неудержимый гомон обрывался, стоило Тецудзи Морияме ступить на корт с высоко поднятой тростью. Натаниэль смел надеяться, что та нужна ему для поддержки в силу травмы или возраста, однако намётанный глаз вечного наблюдателя и беглеца не мог не заметить как ошатывались и непроизвольно жмурились игроки, стоило ему приподнять трость чуть выше уровня земли.              Взгляды, что он ловил на себе, пока ждал команд на скамейке вместе с присоединившимся к нему Моро, читались различные: от абсолютного безразличия, как если бы он был всего-то новым предметом мебели, до неприкрыто враждебных от не терпящих конкуренции в стае. Они прошивали как иголки, вонзаясь в плоть, но Натаниэль приказал себе не обращать внимание, сосредоточившись на поле. Было страшно привыкать к постоянному вниманию, но он не жилец, если позволит себе долго волноваться об этом. Приходилось усилием воли подавлять нарастающую тайфуном панику под ребрами и глубже дышать.              Натаниэль уже на корте отметил в полном составе присутствующих воронов: двадцать три игрока, из которых двадцать — парни и всего три девушки. Все игроки соблюдали практически нечеловеческую дисциплину какую можно было ожидать от профессиональной американской армии из фильмов, а упражнения выполняли с мистической синхронностью, в которую Натаниэль совсем не успевал вписаться. Так могли двигаться запрограммированные машины — с кратким перерывом на глотнуть кислород и вновь пуститься в бег с тяжелой клюшкой (таковыми на тренировках пользовались все, без поблажек на роль) наперевес.              Однозначных номеров было четыре: Рико Морияма, Жан Моро, Натаниэль Веснински и Эдит Одьен — единственная однозначная, но как и Натаниэль без татуировки пятерки на щеке. Пятый номер, которую Натаниэль своим появлением сместил на ранг ниже, по взмаху трости хозяина как раз резво подорвалась на ворота. Она была совсем невысокой — даже поменьше низкорослого Веснински, а из отличительных черт он выделил растрепанные каштановые волосы в плотных косичках (странно напомнившие ему о матери, до того дня, когда ей пришлось грубо обкромсать их почти по виски — при погоне преследователи могли за них схватиться) и общий затравленный вид: черные мешки под глазами, угловатость и болезненность, как после долгого недоедания. Если подумать, Жан тоже отличался подобной изнуренностью, излишней даже на фоне таких же не особо лощеных воронов, но вероятно на девушке с ее более хрупким телом это лучше бросалось в глаза.              Натаниэля поставили в защиту и не удивительно, что он, после многолетнего перерыва, провалил задачу. Он не выступал в роли защитника семь лет. Противостоять Рико было практически нереально, учитывая общее состояние Веснински и то, что сам Морияма — венец бодрости и здоровья, — играл в полную силу, не делая поблажек. После каждого удачного обхода Рико с садистским удовольствием всаживал увесистую клюшку по почкам, лопаткам и ногам. Защита предохраняла от попаданий мяча или случайных столкновений, однако защиты от неймущихся капитанов с острым желанием причинить как можно больше боли, рьяными ударами наотмашь, броня не предусматривалась. Спустя пол часа подобной экзекуции Натаниэль уже путался в ногах и стремительно лажал.              Но когда он падал, Жан оказывался рядом, чтобы протянуть руку и помочь подняться. Стоило ему получить от Рико особенно сильно — так, что звенело в ушах и темнело в глазах, — поддерживал под корпус, чтобы не разбил нос о бортик. Стоило другим налететь сзади, кидал предупреждения по-французски, чтобы напарник успел отойти в сторону. Он никак не комментировал убогую игру Натаниэля, не кричал, не унижал, но и не подбадривал, оставаясь надежно-равнодушным. Он предупреждал, что на этой арене они оказались вдвоем, скованные цепью партнёрской связи и Натаниэль, ранее относившийся к печальному французу и его присутствию достаточно скептически, наконец начал что-то понимать. Стоило соперникам пробить защиту Натаниэля и впечатать гол в ворота Эдит (что происходило достаточно часто, особенно если в бой рвался Рико), наказанию подвергались все трое, даже если Жан находился на другом конце поля. Остальные Вороны не проявляли сочувствия не только ко внезапному четвертому номеру, но и Жану с Эдит, которых знали дольше. Они безучастно наблюдали, а некоторые верзилы и вовсе, беря пример с Рико, откровенно наслаждались чужим провалом, обсмеивая и унижая.              С девушкой обходились так же жестоко, не делая поблажек из-за хилой конституции: били клюшками, пихали локтями, да к тому же как раз ее не стеснялись покрывать грязными и сальными комментариями — знали куда бить. Когда Натаниэль, оскорбленный таким отношением к девушке (все-таки мать всегда была самым важным человеком в его жизни и сексизма на почве пола он тоже не терпел), попытался вставить слово поперёк, уже Жан въехал ему локтем по животу и прошипел: «Не вмешивайся, иначе достанется больше». Категорически запрещалось прерывать чужие наказания: наказуемому это вмешательство никак не помогало, а вот у самого защитника появлялся неплохой шанс присоединиться. От участия Эдит были свои плюсы — они с Натаниэлем, как новички в команде профессионалов, оба смотрелись достаточно жалко и гнев делили на двоих (троих, ведь Жан вынужденно присоединялся к напарнику).              Вечерняя тренировка длилась полноценные четыре часа, но даже это не было пределом мучений: поскольку Натаниэль показал себя хуже всех (уже привыкшая к бешеному темпу воронов Эдит хотя бы не выдохлась на втором часу, к стыду парня), их с Жаном оставили наводить порядок на корте, а Одьен послали прибираться в раздевалке.              — Как давно Одьен здесь? — поинтересовался он, когда девушка с измученным видом скрылась из виду.              — Не многим дольше тебя. — Пожал плечами Жан. — Не в курсе подробностей ее семейной драмы. Британцы должны быть вежливыми и не совать нос за ограду чужого фасада, так что не советую интересоваться.              Завуалированное простое: не твой партнёр — не твоя проблема. Самому бы всплыть, а уже потом вытаскивать утопающих. Жесткий цинизм, но основанный на печальном жизненном опыте. Жан делился им, и чем дольше Натаниэль общался с ним, тем больше понимал, что так он пытался предостеречь свалившегося на голову «ученика» от некоторых ошибок. Возможно от сердобольности, но, что вероятнее — от промахов напарника ему прилетит тоже.              — Без драмы французы никуда, тебе только проблемных британцев с мыльной оперой и подавай… — протянул Натаниэль, стараясь не думать о хрупкой и дрожащей Одьен. И правда, самому бы выжить и вынужденного напарника, что был к нему даже слишком добр и терпелив, следом не утащить…              — Закрой рот, дьявольщина из-за которой я лишился ужина, и бери тряпку… — Буркнул Жан, но не со злобой, а привычным бухтением. Он не винил Натаниэля, ведь, вероятно, знал чем первый опыт на корте для того закончится и отнесся с долей понимания, даже разделяя наказание. Странно, но осознавая этот факт Натаниэль невольно проникался к Жану долей уважения — кто знает, сумел бы он быть настолько же благородным, оказавшись на его месте.              Потом они взялись за работу. Потратив час на подметание паркета и еще больше времени на надраивание пола, Веснински больше всего на свете хотелось улечься прямо там, на прохладный пол, и больше не просыпаться. И без того побитый, после тренировки, теперь, после часов ползанья на четвереньках с тряпкой и чистящими веществами от которых слезились глаза, его колени превратились в один большой синяк, а руки в волдырь. К концу уборки пальцы все еще сгибались, но он их не чувствовал.              — Скоро все закончится… — попытался подбодрить самого себя парень, хотя в это и слабо верилось. Однако день уже подходил к концу, а значит можно будет отоспаться и привести себя в хоть какой-то порядок: освежающий душ, восьмичасовой сон и злаковый батончик могли творить чудеса.              — Глупый ребенок, за что ты свалился на мою голову? — потер виски обречённый Жан, к ужасу изнуренного подопечного. — Ты в «Вороньем гнезде». Здесь рабочий день — шестнадцать часов.              — Разве это не нарушает установленные нормы… — нахмурился Натаниэль, вспоминая все возможные спортивные регламенты, но напарник лишь отмахнулся, словно от противно жужащего насекомого над ухом:              — Здесь никого не волнуют нормы. Пойми это как можно быстрее и не вставай поперек горла у хозяина, иначе мы долго не проживем.              К тому моменту, как товарищи по несчастью достигли душевой, Натаниэля уже мало волновало отсутствие отдельных кабинок и присутствие Жана — он обессиленно рухнул на скользкую плитку, чувствуя как горячая дробь омывает свежие гематомы, ссадины и вымывает осточертевший пот. Горячая вода облегчила тянущее чувство, согрела напряженные мышцы, так, что по выходу на него навалилась чудовищная усталость. Жану пришлось едва ли не волочить его до комнаты, уже по привычке вслух рассуждая о том, в какие мусорные баки следует закинуть ленивых британцев, не умеющих передвигаться без личного пони и экипажа. Но на ответ или посылание в эротические дали у Натаниэля не хватало сил — он был выжат, словно половая тряпка, и по ощущениям не многим от таковой отличался.              — Ладно мы, но как они все это терпят? — задал интересующий вопрос Натаниэль, искренне не понимая, зачем вороны добровольно отдают лучшие годы своей жизни этой каторге. Будь бы он на их месте — играл бы в свое удовольствие, где угодно, кроме гнезда.              — Пускай эти пять лет и обращаются сплошным кошмаром, зато выпускников ждут гонорары с шестью нулями и мировая слава. — Ответил Моро. — Они будут известны и обеспечены до конца своих дней. Многие об этом мечтают.              — А ты?              — А меня никто не спрашивал. И тебя, к слову, тоже, если не забыл, — жестко отсек он и более они не заговорили.              Но к сожалению на том вечер не заканчивался, ведь едва ступив в погруженную во тьму комнату Натаниэль осознал чужое присутствие. Он не успел дернуться, закричать, или сделать ноги, как оказался подсечен и перехвачен: кандалы хватки впились в плечи, до хруста сведя руки за спиной, а в живот тут же был отработан мощный удар, заставивший согнуться и зайтись в кашле. Перед глазами заискрились болезненные всполохи, а зрение долго фокусировалось на опасности. Кровь стучала в висках, а пульсация удара все еще разносилась по ослабшему телу.              — Добрый вечер, Натаниэль. — С долей ехидного превосходства поприветствовал его ублюдский садист, наслаждающийся моментом собственного триумфа и чужого унижения. — Не вежливо молчать, когда с тобой разговаривает король.              Лицо Жана, стоящего неподалеку, но не имеющего права хоть как-то помочь, выразило весь спектр доступных эмоций: от жалости, до задушенной злости и отвратительного, отработанного смирения забитой собаки. Он запер дверь и привалился к ней, стараясь лишний раз не смотреть на распластанного под ногами Рико Натаниэля.              — Отвали от меня, — сквозь зубы прошипел удушенный тремором в костях Натаниэль, за что его волосы грубо сжали и дернули, вынудив смотреть в глаза капитану.              — Тц, Жан, надеюсь ты разъяснил этой плешивой псине что происходит с собаками, что кусают руки хозяев? — с фальшивой лаской протянул Морияма и Натаниэль едва услышал подтверждающие бормотания Жана. — Плохо справился.              Он не мог увидеть, но прекрасно услышал как с губ напарника вырвался болезненный стон и как тот, после треска чего-то твердого по плоти, свалился с ног. Натаниэль дёрнулся, но тут же сжавшейся на волосах хваткой, будто бы воспроизведенной с намерением содрать с него скальп, был возвращен в обычное положение.              — Я обещал хозяину разобраться с тобой до ночной тренировки, поэтому у нас не много времени, чтобы преподать урок и, к слову, вымыть эту погань с твоих волос. Хозяин сказал, что ты должен ответить за своевольное изменение внешнего вида актива Морияма.              Слова связались в горле. Мир, где человеческое существо клеймят активом и вынуждают платить за изменения в собственной внешности, был ему до глубины души омерзителен.              — Задам простой вопрос, Натаниэль. Кто твой король?              — У меня его нет. — Сквозь боль и непроизвольно выступившие на глазах слезы ответил он.              — Замечательно. — Омерзительно оскалился Рико и обессиленное тело Натаниэля куда-то поволокли.              Следующее что он помнил: гул бьющей потоком воды, боль в легких, как при запущенном бронхите, ледяная масса, в которую раз за разом по приказу Рико опускали его лицо, а еще краска в руках Жана. Ребра, сдавленные в спазме, будто пронзало насквозь, а дыхания не хватало не то что на крики, даже на сдавленные ругательства. Голова трещала по швам, а гул воды и гогот то ли Джонсона, то ли Ричера, а может и самого Рико, становился все громче и противнее, так, что новое погружение в переполненную ледяной водой ванну кроме очередной пытки становилось спасением — приходила долгожданная тишина и темнота, скрывающая осточертевшие рожи. Зрение расфокусировалось, не воспринимая происходящее, а пространство подернулось густой дымкой. Больше не было ничего, кроме вдохов и раздирающего нутро погружения. Но даже так, даже раз за разом опускаемый за волосы на самое дно, даже получающий жесткие оплеухи, он не называл Рико королем. Никогда.              На ночную тренировку Жану пришлось едва ли не тащить его на себе, ведь каждое самостоятельное движение отдавалось зудом по суставам, а слишком глубокий вдох треском ребер. Как оказалось, никто не собирался делать ему поблажек, даже после воспитательных игр с садистом Рико. Его почти насильно выволокли на корт и дали в руки клюшку.              — Ты будешь играть, пока жив. — Все что он сказал.              Сказать что тренировка в состоянии близком к обмороку прошла ужасно — это ничего не сказать. Натаниэль запомнил вскинутую трость и унижение от тренера, а так же смешки шайки Рико. Тогда же он обзавелся новыми синяками от серебряного набалдашника с изображением проклятой птицы. Лишь усилиями такого же побитого Жана он в ту ночь сумел добраться до кровати.              И адская центрифуга закрутилась с новой силой.              Так потянулись дни идентичным круговоротом из короткого сна, короткого приёма пищи и бесконечно долгих утренних, дневных и вечерних тренировок, которым не было конца. Состояние Натаниэля плавно перетекало в тягучую летаргию. Гнездо напоминало лимб — место вне времени, вне реальности, с нарушенным и переломанным восприятием действительности. Он потерялся прежде всего в часах и сменах дня — они смешались бесконечной чередой, а в отсутствии окон и средств связи, помимо звуковых оповещений к подъёму, началу тренировок и отбоя, более не существовало ориентиров. Может быть у кого-нибудь вроде Рико, или остальных членов команды, и были мобильные телефоны, однако собственности их не выдавали. Возможно из предосторожности, или не желая баловать лишний раз.              В гнезде царила суровая дедовщина — он понял это уже в первый день пребывания. Особенно доставалось самым высоким двузначным, как недостойным отбросам, что не смогли получить номер ближе к королю, и собственности без права голоса как такового: Жану, Натаниэлю и Эдит. Они были безопасным вариантом груши для битья, потому сложно было вспомнить дни, когда они появлялись на корте без синяков и гематом. Ублюдки вроде Джонсона, Ричера, Уильямса и Бергера — вечной стаи Рико, — не стеснялись выливать на голову остатки ужина, всем весом впечатывать в бортики на тренировке, подставлять перед хозяином подножками и тычками. Жан и Эдит принимали все с опущенной головой, позволяя королю и его ублюдкам веселиться, когда как Натаниэль продолжал скалить зубы: в ответ на тумаки бросался с кулаками и клеймил ублюдками, за вылитый чай, вытирал испачканные руки о форму обидчика, за грубые удары в почки харкал в лицо. Жан, стоящий рядом, в ужасе наблюдал за происходящим, отчаянно пытаясь заставить подопечного присмиреть, но тот не умел проглатывать обиду и в какой-то момент он добился худшего — ублюдки оказались раззадорены его упрямством. В следующий раз, когда он огрызнулся в ответ на издевательство Рико, то был скручен по рукам, до ломоты в суставах.              — Негоже так грубо отвечать на жесты внимания своего короля.              Удар поддых вышиб из Натаниэля дух и он закашлялся, чувствуя неприятную кислоту на языке и тянущее чувство внутри, словно внутренности полезли через рот наружу.              — Ты мне не король, ублюдок.              Жан сидел рядом, поддерживая его над землей, чтобы тот не выглядел совсем жалким в ногах садиста-капитана. Однако Рико не понравился жест защиты Жана и шикнув Джонсону, оттащившего напарника наказуемого подальше, он остановился, заключив скулы Натаниэля в кулаке.              — Ты пожалеешь за то что посмел раскрыть пасть, Веснински. — Просто пообещал Рико, с легкой улыбкой, что отчего-то отливала лютым морозцем. Обещание осело на сердце крайне гадким, словно куском протухшего мяса. — Очень пожалеешь.              Следующим, что Натаниэль почувствовал — железобетонную оплеуху тыльной стороной руки и мучительный скрип, когда его лоб все-таки шмякнулся о паркет, подошву кроссовка на своей голове. Щека грубо терлась об пол. Рико с бесчисленными насмешками вдавливал каблук в его висок, а ублюдки-приспешники расходились в заливистом гоготе. Но ничего из этого Натаниэль не воспринимал, оглушенный ударом об пол. Он считал биение собственного сердца, что метрономом отбивалось в ушах и прислушивался к симфонии циркулирующей крови, что лилась, лилась, позволяя разуму расплываться и отдаляться все дальше…              Пока не очнулся в руках Жана, влажным полотенцем подтирающего кровь, пачкающую рыжие волосы липкими кровавыми разводами.              — Я ведь просил… — сказал он тихо и Натаниэль, боясь лишний раз пошевелить налившеймся свинцом черепом, лишь потянул уголок губы в улыбке. — Я ведь просил молчать… Разве ты ничего не понял, горе…?              — А я британский недоумок, уже забыл? — слабо хмыкнул Натаниэль. — Какая же скверная память у нынешних французов…              Жан издал нервный смешок и легонько, почти неощутимо, шлёпнул незадачливого британца тряпкой по лбу.              Единственное за что он был благодарен полуобморочному и истощяющему графику — не преследовали мысли о маме о горящей машине на пляже Калифорнии. Он все еще привыкал спать без нее за спиной, от чего часто просыпался в холодном поту и бесполезно пытался осознать, куда же она пропала, до того как выйти из фазы и вновь неизбежно принять ее кончину. На смену приходило удушающее и лишающее всякого рассудка горе, но от невозможности выплакаться — слез просто не оставалось, — он с силой царапал плечи, до кровавых полосок и зуда. Лишь боль и тренировки помогали притупить агонию на сердце, от которого будто оторвали пульсирующий кусок, а вместо воздуха в легкие напустили гари. Когда спать становилось совсем невыносимо, он выходил из комнаты и автоматически брел на корт, отрабатывать основные упражнения воронов, показанные ему Жаном: сбить мячом все кегли, попадая ровно в цель. Проснувшийся на третий ночной заход Моро простонаречно выпал с осознания, что этот полуживой ненормальный даже в состоянии близком к предсмертной лихорадке, все равно идет сжигать законные часы недолгого сна со своим мячом.              — Чертов британский псих! Экси-наркоман! Дождиком на этом твоем острове вымыло мозги?! — покрывал его ругательствами тот, но все же шествуя по пятам на полуночную тренировку, зная, что спать оставалось меньше четырех часов.              — Я чертов британский псих, который хочет надрать задницы самодовольному Джонсону, ублюдку Ричеру и нашему дорогому капитану… — отвечал полуправдой Натаниэль, не желая вдаваться в подробности о гари и окоченевшем теле матери.              — Злопамятная зараза, да тебя святой водой не вытравить — неубиваемая британская плесень… — в ответ кривился Жан. — Алкоголь, табак и безделье — три порока и образец стиля англичан. Ты неправильный британец!              — До тебя только дошло, французская ханжа?              С тех пор они тренировались вместе, проводя ночи в попытках Натаниэля нагнать и перегнать программу. И это действительно благоприятно сказалось впоследствии — по крайней мере он меньше получал тростью от тренера и меньше путался в ногах. Однако позиция защитника ему мучительно не подходила, с его небольшим ростом и таким же небольшим весом. Из своих достоинств Натаниэль выделил скорость, на которую и положился, чтобы показать свою значимость в команде.              Идеальный герметичный вакуум, состоящий из экси и жестокости, без границ и намека что реальность за стенами не была всего-то счастливым сном. Так постепенно из особо непокорных вытравливали воспоминания о том, что когда-то они жили в современном двадцать первом веке, имели права и конституцию, отсекая всякое инакомыслие. Уже неделю — или две недели? — спустя Натаниэль не мог сказать, какой сегодня день, время суток, затруднялся обвести на календаре нужное число, месяц, а в какой-то момент поймал себя на мысли, что потерял и год. Сейчас он должен был закончить старшую школу дистанционно, выполняя полученные задания по основным дисциплинам и через приставленного человека перенаправляя их по электронной почте в выбранное Тецудзи заведение. Для состоящих на попечении Эдгара Аллана график, оценки и прочее не было проблемой. Потому даже ради учебы он не мог отлучиться из комплекса.              Однако если Веснински полагал, что в ту первую неделю «проверки потенциала» новоявленного актива ему жилось плохо, то в последствии он изменил собственное мнение. Пока тренер решал, что стоит предпринять с новоявленным человеческим материалом, явно немного, но сдерживал племянника от карающих мер за неподчинение его королевскому высочеству. Когда же форма была выдана, а позиция подобрана, руки Рико были официально развязаны.              Все случилось вечером, когда его грубо скрутили в собственной комнате — как и в прошлый раз, Натаниэль даже не успел дернуться.              На этот раз Рико держал в руках раскладной нож, опасно поигрывая им меж пальцев.              Когда его футболку задрали, а самого Натаниэля грубо впечатали в постель, мимоходом приложив затылком о бортик, он все еще отчаянно вырывался. Когда Рико придавил его бедра, а Жан придержал ноги, более вырываться и пихаться он не мог. Руки, в надежде удушить ублюдка, врезались во что-то железное и принялись бесполезно натираться об обручи натянутых наручников.              — Отпусти меня, ты, ебнутый мудила! — срывал горло он, хотя знал, что решительно никому в комнате и за ее пределами не будет дела даже если Рико распорет его нутро и сдерет кожу.              И сам Рико, что отвратительно улыбался, с интересом ребенка наблюдая за терзаниями и страхом Веснински, это тоже прекрасно понимал.              — Ты еще не начал осознавать собственное место, Натаниэль. Буду счастлив его напомнить.              Первая вспышка стали чиркнула поперек груди, а вторая распорола бок, подцепив куски мяса и кожи. Свежая кровь каскадом пролилась на черные простыни, потонув во мраке багряными брызгами.              Так Натаниэль окончательно потерялся в подземелье.