Весна

      Она безобразно пьяна. Нос красный, глаза на мокром месте и, что самое отвратное, от ее жалкого вида любой сарказм становится костью в горле.       Опять плачет. Благо не о нем.       Рядом с ней в такие моменты противно, но он, как всегда, не уходит. И пусть ему не нравится, а все же приходится признавать — совестно бросать ее. Не только здесь и сейчас, но и вообще.       Поэтому подходит и, круто развернув стул, садится верхом, опирается локтями на спинку.       — Еще шесть вечера, а ты уже в сопли.       — Ну, выпила немного, подумаешь, — начинает она мямлить и ровно секунду кажется даже милой, совсем беззащитной. А потом становится горячной и совершенно невыносимой собой. — Тебе-то что?! Посмеяться пришел, ублюдок?       — Чего же тут смешного? Это уже жалко.       Слова сами собой вырываются. Совсем не то, что хотел сказать, но то, о чем не будет жалеть. Ему не доставляет радости делать ей больно, но он более чем уверен, что имеет на это моральное право.       — Урод!       Вместо такой привычной оплеухи, она выплескивает стакан с остатками разбавленного медицинского спирта ему в лицо. Но едва ли в этом больше толка. Ему не проблема тоже выпить, пусть и таким способом.       — Я рада за него, ты понял?! Я счастлива! — кричит она сквозь слезы. — Я не эгоистичная сука, ясно тебе?!       Совсем плоха уже.       Он только вздыхает.       — Может тебе… ну, не знаю, ребенка родить.       — Ты о чем вообще?!       — Будешь себя чувствовать нужной.       — Пошел ты! — ударив ладонями по столу, она подскакивает на ноги.       — Да я же просто предложил… — он улыбается, поднимает руки в примирительном жесте. Выглядит, как всегда, расслабленным, хотя сам для себя признает — моментально подобрался, боится. Слишком привык ее бояться, но прятать это за дерзостью и красноречием.       Она вроде остывает, но не сильно.       — Да и от кого мне рожать? — плещет спирт на дно опустевшего стакана. — От тебя, что ли?       Он решается. Делает то, что считает правильным — накрывает ее стакан ладонью, смотрит в упор.       — Да хоть бы и от меня.       Ее глаза расширяются от удивления и появляется в них что-то такое, совершенно невыносимое. Но всего на секунду, пока она верит в услышанное. А потом обдумывает это еще раз и снова злится. Машет кулаками, ругает, грозится убить самыми изощренными способами.       Хотя итог известен им обоим. Они не заметят переходного момента. Просто она повалит его на кровать. Раздеваться особо не будет — стесняется отметин. Трогать себя тоже не даст — прижмет за запястья к матрасу и ловко оседлает. И ведь возбудиться успевает. В целом, он может даже ничего не делать, только лежать, смотреть, как она покачивается, и слушать, как ее обычно грубый голос срывается на нежный, девичий. Хотя это немного неловко. Он сам-то тихий и все эти стоны и крики кажутся ему как будто фальшивыми.       На пике она становится совсем уже горячей и тесной, протяжно стонет, запрокинув голову. А затем расслабляется, но продолжает послушно двигать бедрами. Только ему уже совсем не хорошо. Ее лица под растрепавшимися волосами не видно, зато он отчетливо чувствует, как слезы капают ему на живот.       — Ты все? — спрашивает она удивленно. Голос хриплый. Приподнимается и снова садится.       — Да как-то, знаешь, не заводит смотреть, как ты, сидя на моем члене, плачешь по другому парню.       — Это не из-за него!       Он устал. Раздражение незаметно становится злостью, да такой острой, что никак не выходит промолчать. Говорит раньше, чем думает. Впрочем, если бы подумал, то сказал бы тоже самое.       — А, ну да, ты ведь так счастлива за него.       Она снова срывается.       — Конечно, счастлива! Так работают человеческое связи! Мы должны радоваться за тех, кто нам дорог! Хотя кому я это рассказываю?! Ты все равно не поймешь!       Ее кулак, предназначенный для его лица, выбивается в еще мокрую подушку.       — Просто сбегаешь?! — кричит она. — Трус! Тряпка! А вот он бы никогда так не поступил! Он бы ответил за свои слова!       Сравнение задевает то ядовитое, горделивое, что никто не сумел из него вытравить. Он ведь не сбежал, лежит совсем рядом, на полу, и смотрит на реечное дно ее кровати. Натягивает штаны, недолго думает, прежде чем все же выдать.       — Да замолчи ты. Как будто мало уже от тебя натерпелся.       Он смотрит, как кровать чуть прогибается под ее весом, когда она ложится, и думает о том, что расстояние между ними меньше вытянутой руки. И все равно не дотянутся.       — Вылезай давай.       Уже не кричит, хоть тон и приказной. Не умеет она по-другому. Он это знает, но попытки оправдать, сточить углы, обратить в шутку — уже поперек горло.       — Мне тоже, знаешь ли, есть, о чем и о ком плакать. У меня была мечта, если помнишь, но теперь она потеряла всякий смысл и я сижу тут. В месте, которое ненавидел, с людьми, которых боялся.       Она ерзает по кровати, устраиваясь. Говорит тише, вроде бы презрительно, но без былой резкости.       — Ну так уходи. Силой-то никто не держит.       Смешок вырывается сквозь зубы.       — И куда мне, по-твоему, идти?       — Откуда я знаю? В свою деревню, например.       — Это больше не моя деревня.       Она выдыхает шумно. Больше не спорит. Он хотел бы думать, что она что-то поняла, устыдилась. Но черт ногу сломит разбираться, что у нее в голове. В любом случае через несколько минут ее дыхание становится шумным и медленным. Заснула, значит.       Из своего укрытия он выбирается минут через десять, выждав и убедившись, что разговор окончен. Она и верно спит, на боку, подтянув колени к груди. В одежде, только задница до сих пор голая. И даже там, если присмотреться, есть чуть заметная отметина. Он вздыхает. Осторожно, чтобы не разбудить, раздевает ее, накрывает одеялом. Смотрит на стол и прикидывает, стоит ли вылить остатки спирта, но быстро признает тщетность этой идеи. Она просто возьмёт еще, когда в следующий раз будет настроена пить и плакать. Увы, не о нем.       Когда он уйдет, она крепче прижмет колени к груди и впервые спросит себя, почему он до сих пор здесь.