Синдром заснувшего кота

Леви всегда возился ночью. Постоянно и почти непрестанно. Эрвин видел, как он прежде спал на стуле — неподвижный, словно окаменелость, подобный хладной статуе, и то, что он не был выточенным из мрамора истуканом, выдавала лишь тихо вздымающаяся грудь. Но как только Эрвин приучил его спать в постели, Леви начал елозить во сне. Он поворачивался с боку на бок, ёрзал, крутился, обхватывал Эрвина и лягал его пятками. Он действительно спал и делал всё это непроизвольно, но легче от этой мысли не становилось. А ещё — его сон был слишком чутким. Стоило шелохнуться — просыпался, смотрел хмуро из-под спутанной чёлки и заплетающимся языком ворчал: «чего будишь?» Эрвин пояснял, чего будит: ты, мол, лёг поперёк моего живота, не продохнуть. На лице Леви проскальзывало смущение, почти незаметное в предрассветном сумраке, он отодвигался к стенке, отворачивался, стараясь не соприкасаться, и снова засыпал, явно надеясь, что на сей раз проспит до утра в этой же позиции. Но, едва погрузившись в дрёму, снова поворачивался, тыкался Эрвину в плечо лбом, в пах коленом, и предотвратить это было невозможно. Сколько раз Эрвин просыпался от пинков и тычков всеми частями тела во все части тела — не счесть. Но будить Леви лишний раз не желал — тот действительно плохо высыпался, а теперь, в холодный сезон, вечно ходил вялый, с трудом промаргивался по утрам и периодически засыпал у Эрвина в кабинете на диванчике. Сидя, а потому неподвижно. Эрвин хотел бы знать, как это работает, но тело Леви было загадкой даже для самого Леви. Эрвин пробовал обнимать его, придавливать своим весом — но ноги Леви во сне вели собственную жизнь. Эрвин даже давал ему снотворное, и сон капитана становился менее чутким — но, увы, ничуть не менее подвижным. Словно кровать была полем боя, на котором он мог развернуться во всех плоскостях, чем и занимался всю ночь. Но были у Леви и другие ночи. Редко, но были. Тогда он занимал какую-то позу и лежал в ней неподвижно. Эрвин благодарил богинь за такие ночи, выдыхал спокойно и погружался в сон. Он пытался выявить закономерность, но не мог её найти. Это не было связано ни с экспедициями, ни с сексом, ни даже с блюдом, съеденным на ужин. Сон Леви был непредсказуемее любого титана. Эрвин как-то раз, намучившись, отвёл его к Ханджи с просьбой изучить этот феномен. Та пришла в восторг от того, что командор знает, как и в какой позе спит капитан; она подозревала их уже тысячу раз, неоднократно заставала целующимися, но сейчас возбудилась донельзя, словно бы ей предложили присутствовать ночью в их спальне. Ханджи даже не восприняла информацию, что якобы Леви всего лишь пожаловался командору на странности со сном, а командор отвёл его к исследовательнице. Это пролетело мимо её ушей. Однако, изучить Леви она взялась, к его большому недовольству. Но уснуть при ней Леви не смог. Сидя спать она запретила, а лёжа ему не спалось. Во-первых, спал он одетый, и мысли о том, что к утру одежда будет мятой, бередили сознание. Во-вторых, в одиночку спать лёжа было непривычно, и он непроизвольно пытался прижаться к чему-то в поисках большого тела рядом. А в-третьих, сидящая возле кровати Ханджи с блокнотом и безумно горящими глазами ну никак не способствовала спокойному сну. Проворочавшись три часа, Леви поднялся, грязно выругался и ушёл. Ушёл к удивлённому Эрвину, лёг рядом, обнял его руку и проспал без возни до самого утра. Эрвин даже подумал, что Зоэ нашла рецепт тихого сна — но нет, увы, на следующую ночь ворочанья продолжились. — Может, у лекаря в лазарете спросить? — предлагал Эрвин. — Или в Трост съездим, в госпиталь? — Если что не устраивает — буду спать у себя, — ворчал Леви, протирая на его полках пыль. И ночью не приходил. Эрвин вздыхал, брал свою подушку и шёл в капитанскую комнату — в конце концов, койки у них были одинаково тесными. Леви, увидев его в дверях, закатывал глаза и с удовлетворенным видом отодвигался к стенке, освобождая место. Так шли дни. Эрвин приучил себя спать крепче, перестал реагировать на мелкую возню, полностью доверяя человеку, рядом с которым спал, зная, что ничего плохого ему Леви не сделает. Просыпался только от самых болезненных тычков острыми коленками, или когда Леви вцеплялся в него пальцами до синяков — он был сильный, очень сильный, а во сне совершенно себя не контролировал. Эрвин обхватывал его запястье, и Леви сразу просыпался. — Чего будишь? — бормотал он спросонья, потом замечал, что его пальцы впились в бок Эрвина, разжимал их и ворчал извинения. Иногда целовал даже красные отметины с оставшимися вмятинками от ногтей, прежде чем уткнуться в этот же бок лбом и уснуть снова. Рядом с Эрвином Леви мог заснуть мгновенно, тоже доверяя ему. «Если не доверять тебе — то кому вообще?» — сказал он однажды. И Эрвин ценил его доверие больше всего на свете. Это было сокровищем, которое не купить ни за какие деньги, не выиграть ни на одном ярмарочном конкурсе, вещью исключительно редкостной и для большинства людей недостижимой, как для Эрвина — истина о человечестве. Скорее умрёшь, чем её добьёшься. Но доверие Леви он заполучил, завоевал, заслужил, и берёг его, как нечто удивительно хрупкое и ценное. Впрочем, спать рядом с ним от этого легче не становилось. Хуже всего было зимой: Леви мёрз до ужаса, становился холодным, словно ледышка, и, хотя перед сном прижимался к Эрвину всем телом, обжигая ледяными пальцами и ступнями, дрожа и пытаясь согреться — после того, как засыпал, становилось совсем худо. Сперва он взбирался на Эрвина и пытался лежать на нём, словно кот на печи, но непрестанно скатывался, больно лягался при этом, иногда просыпался, иногда нет, и стремился заползти Эрвину под бок, а потом и под самого Эрвина, словно барсук в нору, только вот Эрвин не мог так извернуться, чтобы сделать ему нору под собой, и просто пытался сгрести копошуна и прижать к себе. Вот тут Леви непременно просыпался, переставал рыть руками казённую простыню и ворчал своё неизменное «чего будишь?» Эрвин притискивал его как можно ближе, пытаясь согреть, даже ногу забрасывал на его бедро, чтобы не дрыгался, и Леви, немного побурчав, тыкался лицом ему в грудь и засыпал. Единственное время, когда он спал мирно и не возился, наступало перед рассветом. За ночь Леви постепенно успокаивался и чем ближе к утру, тем более спокойным становился. Если Эрвин просыпался до него — мог насладиться видом спящего капитана, расслабленного, умиротворённого, открытого, со смягчившимися чертами лица, приоткрытым ртом, и даже извечные складочки меж бровей разглаживались, придавая ему вид почти нежный, почти уязвимый. Эрвин лежал и любовался, наслаждаясь редким моментом в постели, когда Леви не фыркал, не щипался, не лез целоваться. Когда он просто спал, и тихое дыхание мерно вздымало крепкую жилистую грудь. Главное было не пошевельнуться в такой миг, не скрипнуть кроватью, не выдохнуть громче обычного, потому что Леви просыпался от любого шороха. А проснувшись — обычно уходил в спешке, пока не пробили побудку, пока солдаты не заметили, что маленький грозный капитан спит не в своих покоях. Уходил бриться, мыться, гладить штаны — находил сотни поводов, не дающих поваляться рядом хотя бы пять минут, купаясь в нежном пламени рассветных лучей. Эрвин понимал, что дело было не в домовитости Леви, а в том, что тот заботился о сохранности его репутации. Не мог этого не ценить, но дни, когда Леви позволял себе полежать рядом чуть дольше, ценил особенно сильно. * * * Однажды вечером Леви пришёл особенно поздно. Эрвин не спал, но уже лежал с погашенной лампой, дожидаясь его и мысленно прорабатывая моменты, которые следует обсудить на завтрашнем заседании в Тросте. Предполагал варианты доводов, которые могут привести оппоненты в диалоге, и сочинял стройные, весомые и обстоятельные контраргументы, способные переубедить даже самых больших упрямцев. — Сапоги где-то засрал, — доложил Леви, скидывая армейские шлёпанцы, стягивая рубаху через голову и аккуратно её складывая. — Чистил долго. Извиняй. — Ничего, — отозвался Эрвин, сдвигаясь ближе к краю. — Иди сюда. Я тебе место нагрел. — Вот спасибо, — Леви гибко потянулся, хрустнув плечами, перебрался через Эрвина и нырнул под одеяло, на тёплый, хоть и тощий матрац. — Ебаться неохота, а холодно. — Тебе? Неохота? — Эрвин не сдержал смешок. — Ты не заболел? — И без тебя заебался, — буркнул Леви. — С утра отрабатывал с ребятнёй взлёты из седла, потом чинил турбину привода, и Майк мне все мозги вынес, что я это делаю «неправильно», потом окна в архиве перемывал, потом… — Я верю, верю, — успокоил Эрвин, обнимая его, и Леви моментально притих. — Я не умаляю твоих заслуг, понимаю, что ты устал, и ни на чём не настаиваю. Леви придвинулся поближе, устраиваясь поудобнее. — Если приспичило, могу отсосать по-быстрому, — милостиво предложил он. — Я просто пошутил, — Эрвин вздохнул. — Мне тоже нужно выспаться, так что я и не собирался… Ты ведь видишь, я тоже в штанах. У них была негласная привычка ложиться спать в простых домашних штанах, если не собирались заниматься любовью. Как молчаливый знак для второго — прости, я устал, сегодня без игрищ. — Да, — съязвил Леви, ощупав его бедро для проверки. — Я как зашёл в комнату — сразу твои штаны увидел сквозь одеяло. Эрвин снова вздохнул, молчаливо коря себя за глупость. — Доброй ночи, — сказал он, поудобнее устраиваясь щекой на подушке. — И тебе, — расслабляясь, чуть слышно мурлыкнул Леви, мягко ткнувшись носом в его грудь. Некоторое время они лежали молча, потом Леви встрепенулся, задрал лицо. — Ты завтра в Трост? — хрипло вопросил он, словно мысль пришла уже сквозь сон. — Мм, — утвердительно промычал Эрвин. — Купишь мне то мыло? Как в прошлый раз? Охуенное. — Мм. — Из моего оклада за следующий месяц стоимость вычти. — Там уже почти ничего не осталось, — напомнил Эрвин. — На мыло хватит? — Хватит. — Тогда купи. Эрвин чуть пожал плечом, соглашаясь и не видя смысла отказывать. Иногда Леви месяца по три экономил, откладывал, копил на что-то особенное вроде нескольких банок настоящего, а не дешёвого травяного чая, а иногда враз тратил весь месячный заработок на новый щегольской камзол, чтобы пойти в нём на приём вместе с Эрвином, где, разумеется, не танцевал и ни с кем особо не разговаривал, но зато стоял красивый, как картинка, хоть и хмурый, как смерть. А сейчас вот влез в долги, требуя то одну, то другую сумму на различные нужды. И вроде бы просил по мелочам, а оклад его таял, как утекающая меж пальцев вода. Эрвин, впрочем, не влезал и не поучал: Леви — мужик взрослый, сам решит, на что тратиться. Над тем мылом из городской лавки, так отличающимся от грубого и жёлтого, которое поставляли в армию, Леви пускал слюни трое суток. Потом Эрвин не сдержался, купил его, и у Леви буквально встало, когда Эрвин вложил в его ладони зеленоватый крапчатый брусок. Встало так, что пришлось срочно решать вопрос, и Эрвин навсегда запомнил, как быстро и сильно он может возбуждаться от таких незначительных вещей. Леви испробовал мыло в тот же вечер, хвастливо светя им перед вытаращившимися солдатами. Всех, осмелившихся насмехнуться, ткнул усами в пол… Ладно, не всех, а только Майка — они часто ссорились в душевых. А ещё Леви вкусно пах после мыла то ли цикорием, то ли орехами, и ходил довольный, как никогда. — Куплю, — шёпотом пообещал Эрвин. — Дабыдвжвз, — тихо пробормотал Леви, кажется, уже заснувший. Эрвин поджал губы, не желая тревожить его, и постарался заснуть, пока Леви не начал возиться. Первые несколько минут Леви провёл в тихом, мирном состоянии неподвижности, ютясь под обнявшей его рукой и согревая кожу Эрвина тёплым, неслышимым дыханием. Потом, видимо, согревшись окончательно, дрыгнул ногой. Повернулся на спину. Откинул голову на подушку. Двинул рукой, черканув Эрвина содранными костяшками по животу, выпростал её из-под одеяла, вскинул на подушку, открывая обзор на волосатую подмышку. Эрвин знал, что через минуту рука замёрзнет и снова полезет под одеяло, и тогда есть угроза, что она предварительно заедет Эрвину в глаз. Поэтому поспешно перекатился на спину и отвернул лицо от Леви. Снова предпринял попытку уснуть в краткий промежуток времени, пока его капитан лежал неподвижно. Но рука Леви замёрзла раньше срока. Промычав что-то нечленораздельное, он скользнул ей вниз, слегка ударив Эрвина локтем, нащупал его тёплое тело и навалился, обхватывая поперёк груди и закидывая ногу на бедро Эрвина. Причмокнув, потёрся об него пахом и снова умолк. Если не считать ледяных пальцев на своём боку, позиция Эрвина полностью устраивала, он снова повернулся лицом к Леви, вдохнул чистый, знакомый запах его волос, и закрыл глаза. Рука Леви, слепо ощупав его рёбра, стекла ниже, сонно пошарила по животу и, спустившись меж ног, опустилась на мягкий член и мошонку. «Как бы не оторвал», — обеспокоился Эрвин. Он хотел было разбудить Леви, но тот лежал так мирно и неподвижно, что Эрвин пожалел его и решил, что пока что ничего катастрофического не произошло. Ну лежит эта маленькая, изящная рука на его паху, и что теперь, будить человека? В конце концов, не чужие ведь. Эрвин смежил глаза, глубоко вдохнул, намереваясь спать… Но легонько двинувшиеся пальцы Леви снова заставили его встрепенуться. Пальцы эти, сжавшись слабо и беспомощно, прихватили его мошонку, надавили на неё мягко, и опять успокоились. И Эрвин, как бы он ни старался думать о вещах отстранённых, к собственному недовольству ощутил, что начинает возбуждаться. Прикосновение было лёгким, невесомым, но посылало искорки возбуждения по коже, от которых волоски в паху вставали дыбом, а живот каменел, напрягаясь. Эрвин ничего не мог с собой поделать: его вялый член мягко дрогнул и начал крепнуть, медленно, словно вытягивая возбуждение из простого, незамысловатого прикосновения. То, что Леви спал, совершенно беззащитный и бессознательный, лишь разжигало пламя сильнее. Эрвин никогда не считал себя извращенцем до встречи с Леви, более того, никогда не испытывал ничего из того, что испытал с ним, но сейчас, когда на его яйца сквозь тонкую ткань брюк и исподнего давили прохладные пальцы, ему захотелось больше. Хотелось толкнуться в эту сонную руку крепнущим членом, а может, провести головкой по сухим, приоткрытым губам, или даже дождаться, пока Леви развернётся на живот, стянуть штаны до колен, открывая узкую, крепкую, бледную задницу… Разумеется, Леви проснётся от любого шороха, и за «членом по губам» так двинет пяткой в челюсть, что Эрвин улетит к другой стене комнаты. «Ты ебанутый?! Я сплю!» — грубо рыкнул бы он, и был бы прав; в конце концов, Эрвин сам виноват, что отказался, когда ему предлагали. Теперь оставалось лишь постараться успокоиться и заснуть. Только вот привставший член уже натягивал ткань штанов, а Леви, как назло, угомонился и не собирался менять позицию. «Может, подрочить быстро? — по привычке командор начал на скорую руку сооружать план ввиду непредвиденных обстоятельств. — Нет, я не могу снять штаны, не сдвинув его руки, а кончать в штаны не хотелось бы — не смогу же я спать в сырых и липких. Да и Леви меня утром убьёт. И в душ идти будет не в чем, а в этих обкончанных светиться перед всем офицерским составом — смертельный номер, уж лучше сразу на виселицу. Засмеют же. Я ведь не новобранец какой, чтобы… Нет, непорядок». Нахмурившись, Эрвин покосился на Леви, старательно всматриваясь в черты лица в темноте. Размышления овладевали разумом так же верно и неумолимо, как и кровь приливала к члену, посылая мурашки по коже, заставляя мошонку поджиматься, учащая дыхание. А может, Леви не спит? Ведь он давно уже не возится. Может, он выдумал всё это нарочно, чтобы подразнить? В таком случае следовало бы разоблачить его и потребовать компенсации за издевательство — а Эрвин полагал это именно издевательством. Но с другой стороны… Если Леви действительно спал — нехорошо было бы будить его. Всё же, он действительно вымотался и устал за день, а Эрвин его разбудит из-за того, что, видите ли, возбудился. Это стало бы издевательством не меньшим. Да и лежал Леви сейчас неподвижно — редкий случай, которым Эрвину грех не воспользоваться, чтобы проспать блаженно до самого утра. И член Леви, прижатый к бедру Эрвина, был совсем мягонький, что тоже говорило о том, что он спит — иначе возбудился бы от одного собственного замысла. Леви быстро возбуждался, быстро кончал, быстро возбуждался по новой и всегда был нетерпелив в постели. А значит, ему не было никакого смысла притворяться, когда он мог просто наброситься, и тем более никакого смысла изначально предупреждать Эрвина о своём нежелании заниматься сегодня любовью. Это был бы нонсенс. По всему выходило, что Леви спит, и Эрвин серьёзно призадумался, как ему поступить. Пальцы Леви всё ещё лежали на его мошонке, неподвижные, но одного грамма фантазии хватало, чтобы представить, как они слегка сожмутся, по-хозяйски сгребая яйца сквозь ткань штанов и посылая сквозь всё тело острые импульсы желания. Член уже набух и ныл, на штанах выступило влажное пятно, и Эрвин ощущал себя неимоверно глупо. Казалось бы — возьми да стряхни с себя загребущую руку, но если Леви проснётся — будет возиться, брыкаться, и это куда хуже, чем вот так ощущать на себе его узкую ладонь, уже согревшуюся, так приятно соприкасающуюся с телом через слои ткани. Правда, так не получалось уснуть. Но если разбудить Леви — уснуть тоже будет нелегко. Эрвин долго колебался, выбирая из двух зол и тщательно сравнивая свои преимущества при обоих вариантах, так и не смог прийти к компромиссу и провалился в смутную, беспокойную дремоту. И ему пригрезилось, что Леви, проснувшись, лукаво улыбается, склоняется к нему, стягивает штаны на бёдра и сладко, неспешно облизывает головку высвободившегося члена своим маленьким язычком. Эрвин просил ещё, просил больше, но Леви, играясь, лишь легонько касался его ствола шершавыми подушечками пальцев, целовал порой пульсирующие от кровотока венки, обжигал повлажневшую кожу горячим дыханием, водил по всей длине кончиком носа, и не было конца этой сладкой пытке. Эрвин чем дальше, тем больше распалялся, молил уже перестать дразнить, сам пытался ухватить свой член, но Леви лишь качал головой и отпихивал его руки, и едва ощутимо вёл кончиком языка вдоль нижней стороны ствола, продолжая терзать. Эрвин метался под ним, как в тумане; это сжигало, уничтожало его, терпеть было невыносимо. — Прошу, — простонал он. — Леви… — Хочешь больше? — Леви поднял взгляд, остро светящийся сквозь мглу сновидения. — Хочешь жёстче, да? Хочешь сильнее? — Да, Леви, пожа…ааах! Эрвин не договорил, потому что Леви, грубо ухватив его член, направил его в свой рот, насадился на него почти резко, царапнув зубами, склонился ниже, заглатывая, пока головка не уперлась в стенку горячего горла глубоко внутри. Давясь, захрипел, сглотнул — а потом вцепился обеими руками в яйца Эрвина и сдавил с такой силой, что они лопнули, превращаясь в кашу, в кровавое месиво, растекаясь по ладоням Леви, словно переспелые сливы. Эрвин пробудился в ужасе, в поту, сипло дыша — ничего подобного ему в жизни не снилось, хотя он повидал немало кошмаров. Рядом с Леви дурные сны редко посещали его, словно этот маленький человек под боком был хранителем сновидений, защищая от них скудным теплом своего тельца. Но сегодня он сам стал причиной дурного сна, и Эрвин сглотнул пересохшим горлом, пытаясь стереть из памяти непрошеную картину. В комнате было ещё темно, и, вероятно, прошло всего несколько минут с тех пор, как он задремал. Рука Леви всё ещё лежала на его паху, член по-прежнему ныл, а сердце еще колотилось от беспокойного кошмара. Он пролежал так не меньше часа, пытаясь сбить возбуждение, думая о самых разных вещах. Через какое-то время усталость взяла своё, и Эрвин вновь провалился в сон. Ему снова привиделось нечто жестокое и отвратительное, потом снова и снова, и всякий раз, пробуждаясь, он удивлялся, до чего скверную мысль смогло породить его сознание. Так прошла вся ночь: спал он не по-настоящему, то и дело просыпался, пытаясь осознать, что происходит, потому как в полудрёме видел то Леви в образе титана, жрущего его член, то другие не менее мерзкие сцены, все пропитанные кровью и насилием и дразнящими ухмылками Леви. Проснувшись в предрассветных сумерках, Эрвин понял, что больше не может терпеть, никак, никоим образом. Мысленно вознеся краткую молитву трём богиням, он скатился с кровати, выворачиваясь из-под Леви, и сунул ноги в шлёпки. — Мммх? Чего будишь? — заплетающимся тоном спросил Леви, приоткрыв один глаз, увидев, что ещё слишком рано, и откинувшись обратно на подушку. — Ссы быстрей и возвращайся, пока кровать тёплая. Сказав это, он не глядя подтянул одеяло на место, где только что лежал Эрвин, чтобы не распускать тепло, и укутался по самые уши. Эрвин невольно умилился этой заботе — после чудовищных образов из сна она тронула до самой глубины сердца. По счастью, Леви не успел заметить его стояк, не то засмеял бы. Отперев дверь, Эрвин бесшумно выскользнул в коридор и торопливо направился в туалет, где, убедившись, что помещение безлюдно, привалился к стене и в пять быстрых, сильных движений ладони довёл себя до долгожданной разрядки. Возможно, следовало так поступить ещё в самом начале ночи, но теперь уже поздно было сожалеть о сделанном выборе, да и бессмысленно. Зажав рот одной рукой, сведя брови, чувствуя сильнейшее из мучений вкупе со сладчайшей из благодатей, Эрвин обильно излился на пол и откинулся затылком на холодные камни, пытаясь отдышаться. Немного придя в себя, он поспешно замыл улики, вымыл руки и лишь на выходе вспомнил о нуждах мочевого пузыря, тоже терпевшего всю ночь, однако, заглушенного зовом иного рода. Когда он вернулся, Леви перепуганно вскинул встрёпанную голову на щелчок дверного замка, вытаращился, как сыч, но узнал Эрвина, мигом успокоился и снова уткнулся носом в подушку. — Дди сюдда, — пробормотал он, закрывая глаза. Эрвин и сам был не прочь проспать хотя бы час без сновидений. Однако сон теперь не шел. Он улёгся как можно удобнее, а Леви свернулся калачиком под боком и был по-утреннему мягок, тёпл и неподвижен. Однако, спать уже расхотелось. Эрвин тихо вздохнул, прикрыл глаза и принялся считать, сколько нужно поставить друг на друга трёхметровых особей титанов и сколько — семиметровых, чтобы они дотянулись друг до друга, выстроившись пирамидками с разных сторон стены Мария. Задачка была идиотская, но разум и её не желал решать, то и дело отвлекаясь на воспоминания о ночных кошмарах. Он так и лежал, таращась в потолок, с туманом в непроспатой голове, пока Леви не пробудился. — Всё думаешь о тайнах человечества? — сев рядом, осведомился тот и широко зевнул, не удосуживаясь прикрыться ладонью. Зевал он, как котёнок — жмурясь, разевая рот и отчего-то вывешивая язык. Но только при Эрвине. При остальных — только морщился слегка, сжимая зубы и давя зевок в себе. То ли это было жестом доверия с его стороны, то ли он так показывал, что при Эрвине ведёт себя свободнее, чем при других. Эрвин обычно умилялся таким зевкам, но сегодня был слишком вялый для этого. — Ты меня переоцениваешь, — признался он, и тоже зевнул, звучно и длинно, согрев дыханием собственную ладонь. — Не выспался? — Леви окинул его лицо зорким взглядом, поёжился и, перебравшись через Эрвина, подхватил рубаху со стула. — Поспи ещё минут десять. Я в душ. — Мм. — До завтрака, командор. И ушёл. Он редко нежился по утрам, потому что Эрвин лез целоваться, а Леви не любил целоваться небритым и с нечищеными зубами. Позволял в исключительных случаях, но сегодня, очевидно, случай не был исключительным. Эрвин застонал, откинулся на подушку и натянул одеяло до носа. Иногда ему хотелось, чтобы снова было четыре года, он гостил у бабушки в Эрмихе и знать не знал ни о недосыпе, ни об эротических кошмарах, ни о том, как титаны жрут людей. Отомстить титанам прямо сейчас он не мог, однако идея мести за кошмары и недосып уже начинала зреть в сознании. * * * — Эрв! Э-эй! Командор! Эрвин! — Ммх, — отмахнулся Эрвин. Слова долетали, как сквозь толстое, плотное стекло, и совершенно не воспринимались погруженным в сладкий сон сознанием. — У тебя документ в окно улетел! — Мм. — Роза пала, всех съели! — Мм. — Леви с Майком в подсобке целуется. — Да он не дотянетс… Что?! Эрвин вскинулся, отрывая лицо от разложенных на столе бумаг и спешно приглаживая чёлку. Ханджи, стоящая перед ним, коварно расхохоталась. — Спишь на рабочем месте, — пожурила она. — Как не стыдно. Эрвин поджал губы, придавая лицу серьёзное и невозмутимое выражение и надеясь, что не покраснел. — Я только что из Троста, — отчеканил он. — Устал в дороге. Прикорнул на минутку, с кем не бывает… — Ты вернулся из Троста четыре часа назад, — Ханджи склонилась и помахала на него отчётом, как веером. — Скоро на ужин идти. — Как? — Эрвин даже растерялся. — Как титан. — Что? — Храпел ты, как титан, — пояснила Ханджи. — Я Моблита к тебе с бумажкой на подпись послала, а он вернулся. Говорит, стучу — а внутри титан рычит. Он у меня парень отважный, но не настолько. Пришлось самой идти. Эрвин вздохнул и попытался спрятать глаза, потирая пальцами переносицу. Было стыдно и неловко. Четыре часа храпа посреди рабочего дня — неслабый удар по репутации командора Разведотряда. — Ладно, ладно тебе, шучу! — хохотнула Ханджи, прекрасно расшифровав его жест. — Ребята на мысочках ходили. Все тебя уважают. Понимают, что тебя в городе сегодня на бутылку сажали. И что ты, как обычно, не сел, а ещё и с них яблочки посбивал. Мы все тебе обязаны, Эрв, а сон — это святое. Так что даже не парься. Эрвин снова вздохнул, мысленно смиряясь с её утверждениями, потому как выбора у него попросту не было. Размял шею, затёкшую от сна в неудобной позе, и подумал виновато, что разведчики уж слишком, несправедливо добры к нему. — Говоришь, ужин? — спросил он, пытаясь казаться спокойным и невозмутимым. — Да, — Ханджи выложила отчет на стол. — Подпиши, и пойдём кушать. Послеобеденный сон пошёл на пользу, даже мешочки под глазами уменьшились. Теперь поесть надо. Тебя с ложечки покормить? — Ханджи. — Да, мой маленький? — Ханджи. — Всё-всё, — заполучив заветную подпись, Зоэ загоготала и отмахнулась. — Я убежала. Эрвин с укором посмотрел ей вслед. Ему нравились её преданность общему делу, любознательность и готовность идти до конца, но характер у учёной был эксклюзивный — не каждый мог его вытерпеть. Да и вообще, горожане, считавшие разведку сборищем чудаков, в этом мнении не ошибались. Один нюхал каждого встречного, второй протирал стул от невидимой пыли прежде, чем сесть, командор так вообще всю ночь пролежал со стояком, как идиот… Решив во искупление вины закончить до ужина с документами, Эрвин опустил взгляд на отчёты на столе и мысленно застонал. Работы хватило бы на несколько дней, а есть уже хотелось. Да и план на вечер имелся, задерживаться с бумагами было никак нельзя. В конце концов, нужно же отомстить Леви, даже если он действовал прошлой ночью совершенно непроизвольно. * * * — Очкастая сказала, ты заснул за столом, — произнёс Леви, забираясь под одеяло, и в тоне его сквозила плохо сдерживаемая забота. — Так вымотался? Хошь, я к себе уйду? — Нет, что ты, — наоборот, Эрвин после дневного сна взбодрился и ощущал себя действительно отдохнувшим. Сложив одежду на стуле, он опустился на край кровати и прикоснулся к руке Леви, безмолвно благодаря его за беспокойство. — Небось, работу не закончил, — проворчал Леви, переплетая их пальцы. — Я к тебе завтра после тренировки загляну, помогу. Оставь мне что-нибудь. — У тебя и своей работы хватает, — напомнил Эрвин, чуть сжав пальцы. — Твоя важнее, — Леви повёл плечом и потянул его за руку на себя. — Залезай уже, чего сел? Его желание помочь было бескорыстным и искренним, и Эрвин ощутил стыд за то, что невольно винил его в бессонной, пропитанной кошмарами ночи. Леви всего лишь спал. И Эрвину нужно было всего лишь отодвинуть его руку с себя. Но теперь поздно было думать об этом; Эрвин не привык сожалеть о принятых решениях, а потому лёгкое разочарование собой быстро было затоплено теплом и нежностью в отношении Леви. — Спасибо, — поблагодарил он, укладываясь рядом. Простыня была холодной, но от тела Леви, мигом подлезшего под бок и прижавшегося вплотную, ещё веяло теплом после душа. — Обращайся, — Леви старался звучать пренебрежительно, устраиваясь сырой головой рядом с щекой Эрвина. — Для того я у тебя и есть. Эрвина обожгло чувственной благодарностью, и он снова устыдился мысли о том, что хотел отомстить за вчерашнее. Но титан побери, он не был бы Эрвином Смитом, если бы не провёл сейчас эксперимент. Поэтому, прошептав ещё раз «спасибо» и поцеловав гладкий бледный лоб, облепленный тёмными прядками, Эрвин приобнял Леви и стал дожидаться, пока тот заснёт. А заснул Леви быстро: промычал что-то про «напомни протереть пыль изнутри кровати», потыкался в плечо своим маленьким, прохладным носом и притих. Эрвин так и не понял, что означало это «изнутри кровати», но поставил мысленную пометку напомнить об этом. И, потянувшись под одеялом, накрыл ладонью пах Леви. Тот был в штанах, мягкий и расслабленный, и тепло его чресел мигом пропитало ладонь. — Эт-то что? — спросил Леви в полудрёме. — Моя рука, — не видя смысла отрицать, доложил Эрвин. — Тц, — Леви завозился, двинул тазом. — Чего ты ей делаешь? — То же, что и ты вчера, — сознался Эрвин и согнул средний палец, чуть надавливая на мошонку. — Мы вчера не трахались, — напомнил Леви. — Да, но ты положил руку мне на пах и держал там всю ночь. — Ммм, — Леви мечтательно зажмурился, бархатистый голос был мирным и сонным. — И ты решил сделать мне так же приятно? Спасибо. Эрвин удивлённо приподнял брови, но не стал жаловаться, что это не давало ему вчера заснуть. Только уткнулся молча носом в подушку рядом с головой Леви и закрыл глаза. Он ожидал, что у Леви тоже встанет, и хотел проверить, отпихнёт ли тот его, или будет оберегать его сон. Но Леви только потёрся легонько о его ладонь и с довольным видом откинулся на подушку. — Тепло, — пробормотал он и успокоился. Несколько минут они лежали молча, неподвижно. Леви вроде бы заснул, хотя возился не особенно. Лишь иногда чуть двигал бёдрами, прижимаясь плотнее, но совершенно не возбуждался. А вот Эрвин, выспавшийся и бодрый, ощутил, как у него между ног снова всё напряглось. Пах Леви под ладонью казался мягкой, свежевыпеченной плюшкой, которую так и тянуло слегка сжать в пальцах — ещё горячую, только из пекарни… Эрвин ощутил, что его пальцы немного подрагивают от нетерпения, и поспешил отругать себя за несдержанность. Не вышло спровоцировать — значит, не вышло. Проверил, что будет, если поменяться ролями? Проверил. Ничего хорошего. А вернее, роли и не поменялись. Леви, кажется, спал, а Эрвин снова лежал рядом, чувствуя, как от низа живота растекается по телу щекотное возбуждение. И снять с Леви руку — снова означало разбудить его. Да уж, эксперимент не задался. Задумавшись, Эрвин невольно подвинул ладонь чуть выше, и тут же замер. Леви замычал недовольно, кое-как нащупал под одеялом его запястье и снова притих. Эрвин нахмурился — ситуация осложнилась. Повторять вчерашний опыт не хотелось совершенно — прошлая ночь была отвратительной: ни выспаться не удалось, ни возбуждение снять. Леви, конечно, выспался, но Эрвин хоть и любил его, всё же тоже иногда хотел побыть эгоистом. Сон Леви он ценил и готов был беречь, но несправедливость жгла сознание раскалённым металлом. В конце концов, у них были равные права на спокойный сон, как и на то, чтобы будить друг друга. И когда Леви будил Эрвина среди ночи, лягнув его пяткой в живот — Эрвин относился к этому с терпимостью и снисхождением. Пожалуй, и Леви мог бы проявить к нему подобные качества сейчас, когда под пальцами разливался жар сокрытой под тканью штанов промежности. «Прости», — подумал Эрвин и легонько сжал пальцы, прихватывая мягкий член Леви. Тот сонно хмыкнул, повернул голову и снова притих. Может, стоило просто убрать руку и успокоиться, но при мысли о том, что Леви сейчас такой сонный и податливый, Эрвин ощутил новую волну желания, тысячей иголочек пробежавшую по бёдрам, спине и загривку. Он хотел Леви, действительно хотел, и любые поучения были бы теперь бессмысленны. Сглотнув, он принялся тихо поглаживать подушечками пальцев член под своей ладонью. Леви проныл что-то невнятное, вяло попытался оттащить его руку в сторону — всё ещё держал его запястье. Эрвин мог повиноваться, мог просто убрать руку, отвернуться, сбить возбуждение мыслями о сегодняшних переговорах в Тросте и заснуть. Мог, но не хотел. — Прости, — шепнул он снова, прихватывая член Леви сквозь ткань, чуть сминая, и на сей раз ощутил лёгкое ответное подрагивание. — Чего будишь? — промычал Леви, хватая его руку крепче, но уже не пытаясь оттянуть. Прохладные пальцы ерошили волоски на запястье, Эрвин чувствовал собственный участившийся пульс в плотной хватке, и это лишь больше распалило его. — Хочу тебя, Леви, — признался он откровенно, обжигая дыханием маленькое аккуратное ушко. — Развратная образина, — прокомментировал Леви, но от прикосновений в паху уже пробудился, говорил совершенно внятно, да и плоть под пальцами Эрвина начинала твердеть. — Если ты совсем не хочешь, — голос Эрвина стал ниже, движения — сильнее, увереннее, и Леви начал непроизвольно подаваться навстречу. — Я могу пойти подрочить в туалете. — Б-без меня? — Леви даже заикнулся от возмущения, его пальцы на запястье сжались сильнее, направляя, указывая, где надавить, где прикоснуться. — Эрвин. Когда уедешь в столицу — будешь дрочить один. Когда я сдохну — будешь дрочить один. Но пока я рядом… Ммх… Эрвин принял это за полное согласие, продолжая сминать и массировать его сквозь штаны. Собственный член уже давно вырос, упирался в шов на штанах; Эрвин нарочно пытался тереться об него чувствительной головкой, и эти слегка болезненные ощущения разливались по телу острой благодатью. — Иди сюда, — потребовал Леви, беря инициативу в свои руки. Отпустив запястье Эрвина, скользнул пальцами по его животу, нырнул под резинку штанов, зарылся в волосы на лобке, сжал, потянул легонько. Одним средним пальцем обвёл полукругом основание члена, и Эрвин задрожал от этой незамысловатой ласки. Теперь уже нечего было таиться. — Приподнимись, — попросил он, цепляя пояс Леви, и тот охотно вскинул бёдра, позволяя стянуть вниз и штаны, и исподнее. — Я грязный, — предупредил он и поперхнулся, когда пальцы Эрвина сомкнулись на уже упругом, твердеющем стволе. Эрвин мягко огладил его вверх-вниз, обвёл большим пальцем головку, и Леви, замурчав, съехал на подушке ниже, навстречу его руке. — Я тоже, — заверил Эрвин. На деле оба, разумеется, были чистыми, но такой неприглядной фразой предупреждали, что мылись без фанатизма, не промываясь в стратегически важных местах и не готовясь сегодня к физической близости. Впрочем, ровно о том же сообщали и неснятые на ночь пижамные штаны. Но в запасе всегда имелось множество способов обойти это предупреждение. Сегодня инициативу на себя взял Леви. — Ляг как следует, — потребовал он и, стащив с обоих одеяло, отпихнул его ногами к стене. Эрвин повиновался, укладываясь на спину поудобнее, и тоже стянул штаны с трусами на бёдра. Леви быстро, споро разделся, в несколько выверенных движений сложил штаны на весу и разместил рядом. Опустил на них казённые трусы с аккуратной заплаткой в промежности и плавным движением перекинул через Эрвина длинную, стройную ногу. Опустился на бёдра маленькими, сухими ягодицами и хмыкнул, когда Эрвин положил руки ему на бледные ляжки, подтягивая выше. Леви и сам двинулся, мягко и плотно прижался мошонкой к мошонке Эрвина и опустился на него всем весом. Жар вспыхнул, накатил волной, пропитал насквозь. Эрвин не видел выражения лица Леви — было уже темно, лунного света хватало лишь на то, чтобы вырисовывать очертания призрачной фигуры, сидящей верхом, и он провёл руками по бледной коже, огладил тазовые косточки, проехался ладонями по тонкому, крепкому корпусу, чтобы ощутить под пальцами переплетение стальных мышц и убедиться, что это не сон. — Ты такой красивый, — произнёс он очарованно. Леви пренебрежительно цыкнул, поёрзал на нём, устраиваясь поудобнее, и обхватил оба члена ладонями — двумя, потому что одной не хватило. Эрвин потянулся, вплёл свою кисть в это сплетение пальцев, ощущая горячую, гладкую кожу — и свою, и Леви. Тот качнул бёдрами, плоть прильнула к плоти, головки соприкоснулись, посылая по нервным окончаниям чистое, незамутненное удовольствие. — Не льсти, ненавижу это, — проворчал Леви, высвобождая одну руку и кладя её на живот Эрвина. Свободная ладонь Эрвина тем временем переместилась с крепкого бока на маленькую, поджарую ягодицу и слегка сдавила, массируя в такт движений пальцев на членах. — Я не льстил, — спокойно и уверенно заявил Эрвин, прикрывая глаза. Ему не нужно было смотреть на Леви, чтобы видеть его перед собой в мельчайших деталях. Он знал это тело до последнего шрамика, до последней маленькой родинки. — Ты очень красивый. Я без ума от тебя. От того, какой ты гибкий и сильный. От того, как изящно сейчас изгибаешься на мне. От того, какая у тебя светлая кожа, и, если миновать мозоли, можно найти такие нежные участки, что ты растаешь от одного лишь прикосновения. Я без ума от твоих рук, Леви — от твоих длинных, тонких пальцев, внешне таких хрупких, но когда ты проворачиваешь их во мне или сжимаешь ими наши члены, как сейчас… Ммм, сделай так ещё раз… — Эрвин, — в голосе Леви прозвучало предостережение, но Эрвин его проигнорировал. — Я без ума от твоих губ, — продолжал он. — Ты вечно кусаешь нижнюю, они шелушатся, ты снова кусаешь, чтобы ободрать шелушащуюся кожицу… И она у тебя такая спелая, аппетитная, всегда чуть припухшая, всегда покрасневшая от укусов и чуть поблёскивает от слюны, когда ты облизываешься и сам того не замечаешь. Но знал бы ты, как это выглядит со стороны… Ммм… — Эрвин, углохни, — Леви попытался ускорить движения, но Эрвин не позволил. Пальцы продолжали смыкаться, двигаясь на прижатых друг к другу членах; Эрвин ощущал каждый бугорок, каждую впадинку и венку на стволе Леви, прижимающуюся к его собственным. Чувствовал этот жар, пропитывающий до кончиков пальцев на ногах, и не мог удержать сбивающееся дыхание. — Без ума от твоих глаз, — продолжал он сбивчиво, сжимая пальцы плотнее; ритм становился всё беспорядочнее. — Они такие большие, Леви, и пожирают до костей одним взглядом. Такие глубокие, острые, тёмные, как грозовое небо… — Хо… рош, — потребовал Леви; голос сбивался, был неровным, и то, что должно было стать просьбой прекратить, прозвучало почти как комплимент. Эрвин издал краткий смешок, надавил немного сильнее, и Леви не сумел сдержать стон — высокий, жалобный, которым он тут же захлебнулся. Его бархатисто-шершавый голос всегда был сухим, флегматичным и негромким, но стонал Леви звучно, пронзительно и взахлёб, так, что тут же сам пугался и сжимал губы, давя зарождающиеся в груди звуки. На головках уже выступило предсемя, размазалось под пальцами, скользкое и горячее. Эрвин шумно дышал, толкаясь навстречу, в сплетение пальцев, а те обвивали, давили, оттягивали, и не понятно было уже, где чьи, словно они стали единым организмом, движущимся без порядка, но всё же бесконечно правильно. — И… И твои брови, — прохрипел Эрвин, сжимая в пятерне задницу Леви. — Такие тонкие… вы…разительные… точёные… — А у тебя… мхх… крылья разведки на лбу, — выдавил Леви. — Дай… нормально… кончить. Он ускорился, срывая и без того ломаный темп, принялся двигаться быстрее, головки тёрлись краями, задевали чувствительную кожицу, и Эрвин тоже не сумел сдержать стона. Комната полнилась звуками: шорохами ткани, частыми и быстрыми шлепками кожи, краткими скрипами основания кровати под жёстким матрацем. Открыв глаза, Эрвин увидел гибкий силуэт над собой, кажущийся эфемерным, словно ночной туман, но всё же реальный до последнего дюйма кожи, до последнего волоска. Заметив, что он смотрит, Леви склонился ближе, толкаясь бёдрами всё чаще ему навстречу, буквально трахая их пальцы своим некрупным, но ладным членом. Он был на взводе, негромко рычал сквозь зубы, то и дело кусал нижнюю губу, жмурился, всё ускоряя и ускоряя темп. Его дыхание жгло Эрвину подбородок и губы, ягодицы шлёпались о бёдра, пальцы Леви вцепились в сосок и выкрутили его с самодовольной ухмылкой. Эрвин замычал и, отпустив ягодицу Леви, скользнул рукой дальше, в заветную ложбинку. — Я же ска… зал… — попытался остановить его Леви, но Эрвин упрямо нащупал его анус и едва ощутимо надавил на колечко мышц. Те были сжаты так плотно, что казалось, внутрь невозможно просунуть даже горошинку. Но от прикосновения Леви протяжно застонал и оттопырил задницу; его бёдра подрагивали. Он двигался частыми, мелкими толчками, рука, свитая с рукой Эрвина, словно срослась с ней, пропустив корни и связав намертво в сбивчивом танце бесконечных движений. — Е… щё, — шептал он, но Эрвин и без распоряжения массировал его, ритмично и с нажимом оглаживая нежную сморщенную кожу на краях, но не толкаясь внутрь. Они уже вспотели; Эрвин ощущал жаркую сыроту под собой, слышал, как влажно шлёпаются друг об друга мошонки, чувствовал исходящий от обоих запах пота, за который Леви потом пошлёт в душ. Но это потом, а сейчас он скачет на Эрвине, грубо толкаясь навстречу, то и дело срываясь на несдержанные стоны — такой маленький, крепкий, идеальный, и громко дышит Эрвину на лицо так, что от его дыхания воспламеняются не только кожа, но и сердце. Эрвина обуяло отчаянное, всё усиливающееся желание, бёдра вскидывались уже непроизвольно, словно под воздействием чаровского морока. Безумно хотелось большего, хотелось, чтобы такой Леви — резкий, сильный, грубый — толкался сейчас не в его руку, а в него самого, так же быстро и жёстко, доводя до грани в несколько толчков, пульсируя внутри, а не под ладонью, и изливаясь в него глубоко внутри расплавленным пламенем. Судорожно вцепившись в Леви, плотнее сжав пальцы, Эрвин откинул голову на подушку и кончил в исступлении; горячая сперма брызнула на руки, меж движущихся пальцев стекла густыми струйками на живот, выплёскивалась безудержно, а сдержать стоны стало невозможно, и те, тягучие и надрывные, вспороли тьму комнаты. Леви цыкнул, плотно зажал ему рот узкой ладонью, не прекращая двигаться; меж ними стало совсем влажно и скользко, пошлое хлюпанье перемешалось с хриплым дыханием. Эрвин шумно сопел ртом, а сперма всё продолжала вытекать с каждым рывком бёдер. Леви не удержался, повалился на него, толкаясь еще быстрее, ещё чаще, уткнулся лбом в шею, отчаянно впиваясь зубами в нижнюю губу в попытках сдержать рвущиеся звуки. Одна его ладонь всё ещё сдавливала челюсти Эрвина, вторая стиснула их члены так, что Эрвин дёрнулся от боли на грани наслаждения. Бёдра Леви задрожали, подкосились, он заскулил, застонал тихо и по-звериному хрипло и тоже кончил, толкаясь в ладони из последних сил, уже исключительно по инерции. Они дышали так громко, что, кажется, каменные стены должны были осыпаться вокруг. Было жарко, липко, сыро, бёдра Леви ещё двигались по инерции, а набухший, пульсирующий член выплёскивал последние струйки семени. Каждое его движение вызывало у Эрвина дрожь, чувствительная после оргазма головка словно звенела от напряжения и облегчения одновременно. Проведя чистой рукой по спине Леви, он обнял его, не желая отпускать хоть на минуту. Выпростал вторую руку, Леви высвободил свою и обрушился на него, пытаясь отдышаться; скользкие члены еще пульсировали, плотно зажатые между двух тел. — Мерзость, — выдохнул Леви. Его спина вздымалась, как после пробежки. — Опять мыться. — Мм. У всего есть определенные издержки, — Эрвин погладил его между лопаток, провёл пальцами по выступающим отросткам позвонков, и Леви выгнулся навстречу прикосновению. — Ради тебя я готов мыться хоть десять раз в сутки. — Оставишь солдат без мыла, — укорил Леви, завозился и нехотя поднялся на четвереньки. Завис над Эрвином, склонился нос к носу. — Какой плохой командор. Спать подчинённым не даёт, мыло изводит… — Один подчинённый, который сам не даёт мне спать, расходует куда больше мыла, — Эрвин положил сухую ладонь ему на щёку, и Леви улыбнулся, думая, что его улыбки не видно. Эрвину не нужно было видеть. Он слышал тихий выдох, с каким Леви улыбался, слышал, как едва слышно чпокнули губы, растягиваясь в улыбке, чувствовал, как шевельнулись мышцы щеки под его ладонью — и этого хватило, чтобы в руинах грудной клетки, рухнувших при оргазме, засияло солнце и подул свежий ветер. — Спасибо, — шепнул Эрвин. Леви замер на миг, всматриваясь в его лицо во тьме, пытаясь прочесть, понять, разгадать. — За то, что ты есть у меня, — пояснил Эрвин и огладил большим пальцем тонкую бровь. Леви издал неопределенный звук, пытаясь звучать пренебрежительно, но прозвучал, скорее, смущённо. — Куда ж я от тебя денусь? — произнёс он. Кажется, хотел сказать что-то ещё, но Эрвин, приподнявшись, поймал его губы своими, не дав испортить момент. Леви ответил без промедления, охотно, как будто даже с облегчением. Так, словно нуждался в этом, словно поцелуй был для него важнее секса, важнее тысяч слов, когда-либо произнесённых или тех, что могли быть произнесены. Он был слишком изломан жизнью, всё ещё не верил словам, даже если знал, что Эрвину нет смысла обманывать. И, не ценя слова должным образом, ценил язык действий, поступков, прикосновений, язык пальцев и язык губ, и лишь на нём отвечал, когда Эрвин говорил о любви. И, склоняясь сейчас над Эрвином во тьме тесной спальни, он признавался во всём, что вряд ли произнёс бы вслух. Его губы ещё хранили привкус зубного порошка, были прохладными и шершавыми, и Эрвин таял, прикасаясь к ним мягко и бережно, словно в первый раз, словно они не занимались только что чем-то грязным и предосудительным. — Ммм… мыться пойдём по очереди, — деловито предупредил Леви меж поцелуями. — Я тебя тоже люблю. — Я не говорил… — А я сказал. Леви чуть отстранился, помолчал, недовольно сопя. Послеоргазменная нега уже покинула его, возвращая колючесть и внешнюю холодность. — Мыться, говорю, по очереди пойдём, — повторил он, пытаясь сменить неловкую тему. Вздохнул, забрал свои вещи с подушки и перекинул ногу через Эрвина, слезая с кровати. — Я первый. А ты тут валяйся, засыхай в глазури, раз на поболтать потянуло. Эрвин усмехнулся, наблюдая, как он наскоро обтирается заготовленным для таких дел полотенчиком и запускает ноги в штанины. — Если я пойду мыться вторым, — предположил Эрвин, — вернувшись, я снова тебя разбужу. Леви пожал плечами, стоя к нему спиной; белые лопатки качнулись во мраке комнаты. — Буди, — согласился он и, махнув рукой, направился к двери. — Буди почаще. Отоспаться и на том свете успеем. А вот обнять тебя можно только на этом. Эрвин с улыбкой смотрел ему вслед, а душу жгло и щемило от жестокой правды, скрывавшейся за этими словами. От того, что он не мог поклясться Леви, что всегда будет рядом, потому как не был властен над этим. Но он знал, что будет рядом и не предаст Леви столько, сколько ему отведено. Когда спустя полчаса Эрвин вернулся из душевых, Леви действительно уже спал. Эрвин, повинуясь его словам, улегся рядом и обнял маленькое тело поперёк, утыкаясь носом в загривок. Леви проснулся — конечно, проснулся. Но на сей раз не стал спрашивать «чего будишь?» Только издал тихий удовлетворённый рокот, похожий на кошачье урчание, обхватил запястье Эрвина и примостил холодные стопы на его коленях. И хотя один без умысла пихался ночью, неугомонно копошась, а второй непроизвольно будил его каждым скрипом, а иногда и храпом — вариант спать порознь не устраивал ни одну из сторон. Потому что однажды — оба боялись этого больше всего на свете — одному из них некого будет обнять перед сном. Останется лишь холодный жёсткий матрац и осиротевший человек на нём. И пока Эрвин мог, он прижимал Леви к себе, слушая его тихое, мерное дыхание, а Леви поворачивался и льнул к нему, как к самому важному на свете человеку. И это чувство определённо стоило тысячи нечаянных пинков.