Лесная ведьма

Холод потихоньку пробирался под одежду. Темнеть в лесу начинало раньше, чем в городе — густые кроны деревьев почти не пропускали солнечный свет, лишь куцые клочки наливающегося синевой неба виднелись меж ветвей. Под ногами хрустел сухой хворост, шуршали опавшие листья, образуя подстилку, которая скрывала грязь отсыревших после дождей тропинок и не позволяла навязнуть. Персивалю приходилось сходить с троп, влажный мох чавкал и пружинил под подошвами сапог, на голенища и носы налипла палая бурая листва. Скрипы, шорохи, треск — Персиваль успокаивал себя, что это деревья качаются на ветру, а где-то вдалеке бродит олень или дикий кабан. Столь внушительная добыча не интересовала его — в одиночку вынести из леса тушу было не по силам, даже если бы Персиваль знал, куда идти. Но он не знал. Выслеживая зайца, он сошел с тропы и углубился в сторону топей, бредя по хлюпающей лесной подстилке, пока не упустил добычу из виду. Неподалеку прокричал тетерев, и Персиваль задрал голову к небу, пытаясь отыскать его на деревьях. Ветви сливались в пестрое полотно, закатное солнце сквозь прогалину в кроне слепило в глаза. Персиваль шел на звук, смотря под ноги. В воздухе стоял свежий влажный запах мха, перекинувшегося с земли на деревья, и сладковатый аромат гниения прелой листвы. На топях Персиваль натыкался на низкорослые кустики сочной голубики и рассыпанные по зеленому ковру ягоды брусники, точно по болотам бродила дама, у которой лопнула нитка бус. Из мха выглядывали белые и черные шляпки грибов-венчиков. Персиваль знал, что они горчат на языке. Ему уже приходилось пробовать их однажды, когда в конце лета он разбивал стоянку прямо в лесу, чтобы приготовить еду. Но сейчас на лес наползали сумерки, и ему совершенно не хотелось разбивать лагерь, чтобы провести здесь всю ночь. Ему бы пришлось вернуться туда, где лес не был подтоплен, но и деревья там росли гуще. На болотах кроны были реже из-за сухостоя, небо светлее, но не разбивать же стоянку буквально в воде? Но Персиваль не допускал и мысли, чтобы заночевать в лесу. О нем ходили легенды среди местных жителей, которые распространяли те, кто не боялся сунуться в чащу. Поговаривали, что в лесу бродит фигура, закутанная в плащ, которую за глаза тут же прозвали ведьмой. Чуть больше двадцати лет назад там действительно обитала знахарка, к которой ходили горожане и жители сел за советом и снадобьями. Знахарка жила с дочерью, и та влюбилась без памяти, когда однажды на их хижину набрел израненный в стычке с диким зверем охотник. Знахарка перевязала раны охотника, напоила целебным снадобьем, позволила разделить вместе ужин, а после остаться на ночь. Но охотнику этого было мало, он пожелал увести с собой ее дочь. Он рассказывал ей о городе, который она никогда не видела, о рынке и приезжих купцах, о фестивалях и праздниках. Каждую ночь он соблазнял девушку историями, надеясь, что она захочет покинуть лес вместе с ним, оставив мать. Девушку очаровали его речи, она грустила в лесу и мечтала увидеть мир. Так что в одну из ночей, взяв масляный фонарь, она вместе с охотником покинула хижину матери. Знахарку разбудили вороны, что были в лесу ее ушами и глазами. Они рассказали, что дочь направляется к опушке вместе с охотником, и та последовала за ними, закутавшись в плащ и накинув капюшон, чтобы слиться с деревьями. Нагнав беглецов, она напустила на охотника огромное черное облако, которое опутало его тело щупальцами. Охотник бился в силках, пытаясь высвободиться, но путы сплетались все теснее, сжимали и сдавливали. Девушка кричала, просила отпустить охотника, но ее мать не желала слушать. Тогда она подбежала к охотнику и попыталась сорвать с него черные щупальца, но одно из них по велению матери отбросило девушку в сторону. Дальше историю эту каждый пересказывал на свой лад. Одни утверждали, что знахарка убила охотника. Кто-то считал, что вместе с ним та прикончила и собственную дочь — случайно или в порыве гнева. Другие же сходились на мнении, что если бы все, кроме знахарки, умерли, то историю эту так никто бы и не узнал, не смог передавать из уст в уста. Были те, кто заявляли, что один из лесных путников издалека видел сцену расправы, притаился за деревьями, а после побежал прочь из леса, чтобы рассказать все местным жителям. Другие же возражали, что знахарка сама распустила эти слухи, тайно явившись в город, чтобы отвадить от леса и ее хижины любопытные носы. Итог, тем не менее, у этих споров и множества версий был один — местные не вооружились вилами и факелами, чтобы наказать знахарку, ведь та в прошлом сумела помочь многим страждущим. У кого-то она излечила мать от тяжелого недуга, кому-то помогла срастить кости после нападения в лесу диких зверей, а у кого-то выходила хворого ребенка. Местные не совершили расправу, но впредь решили обходить глухие места леса стороной, чтоб не тревожить покой знахарки, владевший темной магией, которую она применила против охотника. Взрослые пугали детей рассказами о ведьме, чтобы те боялись далеко убегать в лес. Но и сами испытывали страх, не забредая вглубь. Туда, где лес становился гуще и темнее. Персиваль тоже слышал эти истории, и он честно старался обходить стороной чащу леса, чтобы не накликать на себя беду и не встретить ведьму. Те, кто отваживался забрести далеко, рассказывали, что ведьма все еще живет в лесу. Она носит плащ-мантию, покрывает голову капюшоном и скрывает лицо длинными темными волосами, вьющимися, точно черные щупальца, схватившие охотника. Отчаянные смельчаки утверждали, что им удалось подойти к знахарке и заглянуть под капюшон, плодили слухи, что пусть прошло двадцать лет, она не постарела ни на день и все также прекрасна. Кто-то же пугал, что под капюшоном она скрывает череп, плоть с которого склевало воронье. Персиваль не верил ни тем, ни другим, считая все это лишь пустыми слухами, цель у которых могла быть только одна — пугать местных жителей, чтобы отвадить подальше от леса. Возможно, там было убежище контрабандистов, вершивших темные дела? Кого и следует опасаться в лесу, так это бродячих медведей и стаи волков, — на это Персиваль готов был поставить все свои запасы дроби. По тем же соображениям, именно эта дробь была единственным, что могло ему спасти в лесу жизнь, если он повстречает хищников. Хотя, Персиваль подозревал, что уж кого, а медведя ему пригоршней дроби удастся разве что разозлить. Против такого мощного и сильного зверя он был бессилен, а его мушкет превратится в бесполезную железяку, которой разве что от лис отмахиваться. Дойдя до прогалины, Персиваль увидел сквозь кроны рыжие блики закатного солнца, наполняющие лес оттенками меди и багрянца. Где-то в вышине на все лады заливались птицы, по лесу проносилась приглушенная песнь кукушки точно, отражающееся эхо, монотонно повторяя один и тот же звук. Красноголовый дятел трудился над деревом, крепким клювом отбивая по стволу дробь с усердием, которое и не снилось ни одному городскому плотнику. Птичье пение успокаивало Персиваля, с ним он не чувствовал себя одиноким посреди леса. Рядом с ним бурлила жизнь… но она не гарантировала его безопасность. Определив стороны света, Персиваль обходил буреломы и топкие низины, идя среди деревьев в сторону, где, на его взгляд, должен был находиться город. Он грезил о том, как хорошо сейчас бы было сидеть подле очага с задорно потрескивающими поленьями, как тепло огня обдает лицо жаром и обжигает руки, если вытянуть их вперед и слишком близко поднести к пламени. В таверне сейчас наверняка подают сытную мясную похлебку с картофелем и луком, горячие пироги с хрустящей корочкой и начинкой, ноздреватый твердый домашний сыр и терпкий эль с легкой горчинкой. Выпивохи громко гудят за столом, какой-нибудь хмурый путник угрюмо сидит в углу, натянув на голову капюшон. На столах потрескивают горящие свечи, оплывшие воском, а за окном шумит непогода, хлещет дождь. От мыслей о горячем ужине у Персиваля свело живот, а хлеб и мясо, которые он взял с собой, уже давно закончились. Только в бурдюке из ишачьей кожи еще осталось немного разбавленного вина, чтобы согреться в лесу и при этом не захмелеть. Но с таким запасом продержаться ночь в лесу будет непросто, как и искать дорогу во тьме даже со светом Луны. Где-то неподалеку хрустнула ветка, и Персиваль различил мелькнувшую среди деревьев тень. Это точно был не медведь, тот бы не заботился о том, чтобы двигаться бесшумно, — повсюду бы слышался треск сухих прутьев, ломающихся под могучими лапами. Нет, скорее уж это косуля, деликатно ступающая по лесной подстилке, четко выверяющая шаги, чтобы остаться незамеченной для рыщущих в округе хищников. Круто обернувшись на новый треск, Персиваль напряженно вгляделся во тьму. Впереди ничего не было видно — ни зверья, ни людей… Пока прямо перед ним не промелькнуло черное пятно. Над головой оглушительно загорланило воронье, хлопая крыльями, точно предвестник чего-то недоброго. О таком рассказывали в детских страшилках — воронов всегда считали мудрыми птицами, но опасными. С ними приходит тьма. Персиваль сунул руку в карман, чтобы нащупать дробь и зарядить мушкет… Пусто. Он сунул палец в угол кармана, и тот показался снаружи. Внутри заклокотало отчаяние! Должно быть, он зацепился где-то, прорвал ткань и растерял по лесу всю оставшуюся у него дробь. — Чтоб тебя… — стоя неподвижно, тихо прошептал он и напряженно сглотнул слюну, в сумерках высматривая под ногами надежную палку, которая могла бы послужить ему оружием… Но не успел Персиваль ничего подобрать с земли, как темное пятно выступило из-за деревьев, принимая очертания человека. Ведьма. Длинная мантия-плащ волочилась по траве, задевая низкорослые кустики голубики с мелкими листочками. Высокая фигура не смотрела на Персиваля, она шла чуть вдалеке, будто описывала дугу. Голову покрывал капюшон, из-под которого выбились длинные черные чуть вьющиеся локоны. Ведьма будто не замечала, что не одна здесь. Она не собиралась нападать на него, напускать черное облако или демонстрировать желание заговорить. Персиваль точно был невидимкой для нее. Немного отойдя от шока, он попятился за дерево и выглянул из-за ствола, чтобы проследить за фигурой, но когда он отвлекся, то упустил момент. Фигура исчезла. Первой мыслью Персиваля было то, что теперь его окружало оглушающее безмолвие. Птицы смолкли, будто боялись чего-то. Даже вороны затихли. На взгляд Персиваля, такая тишина не предвещала ничего хорошего. И… не ошибся. Едва тишина, наконец, напугала его, что внутри все похолодело, а спина, поясница и подмышки покрылись холодным липким потом, как покой нарушил хруст сухих веток, а следом ужасающий звук. Зверь внезапно и страшно завыл, его дикий крик вплетался в оглушающее безмолвие мрачного леса. Звуки эти были кошмарны, как вой хищного зверя на охоте. Персиваль поежился, но заставил себя стоять спокойно, гадая, что же он должен ощущать, если по лесу разносится вой, выворачивающий душу наизнанку. Если он побежит, то привлечет к себе внимание, и тогда его сразу посчитают за добычу, которую необходимо догнать и остановить, обездвижить, чтобы не убежала. И, возможно, сожрать. Зверя он не видел, только слышал. С появлением фигуры в плаще сумерки окончательно сгустились, голые черные стволы деревьев сливались в сплошное полотно. Стоило залезть на дерево, но ветки были слишком высоко, формируя крону, которую ласкало солнце. Внизу же остались лишь хлипкие сучки, почти отсохшие за годы без света. Персивалю стало страшно. Хоть зверь не приближался и даже больше не рычал, но он слышал его тяжелое дыхание. Точно за ним пришла смерть. Перед Персивалем мелькнуло что-то черное, бесформенное. Оно почти не издавало звуков, только тихий гул, будто гул ветра, завывающего в городе и облизывающего стены домов. И тут же этот загадочный звук вновь прорезал вой. Ветки громко захрустели под тяжестью зверя. Персиваль снял с плеча мушкет. Заряжать его было уже нечем, но даже бесполезный железный ствол был более надежным оружием, чем деревянная палка. Но лишь успел он выставить перед собой мушкет, как неведомая сила толкнула его в грудь, отбрасывая назад, точно беззащитного котенка. Персиваль ощутил страшную боль в затылке, которым приложился о шершавый ствол дерева. Перед глазами потемнело еще пуще, несмотря на резко наступившую ночь. Но боль не длилась долго и не закончилась молниеносно, будто вспышка молнии во время грозы. Шок, удивление — вот, последнее, что понял Персиваль. Сознание угасло так же быстро, как и стихло рычание зверя. Наступило забытье.

***

Персивалю казалось, что тело будто не его и принадлежит какому-то другому человеку, поскольку совершенно не хотело слушаться. Руки стали безвольными, а голова слишком тяжелой, чтобы думать или поднять ее. Удар. Персиваль вспомнил. Что-то оттолкнуло его к дереву. Оттеснило от зверя, защитило… Голова, конечно, трещала, но видимо это было той справедливой ценой, которую пришлось заплатить. По крайней мере, он был жив. И не лежал на холодной сырой земле и пружинистом мху. Персиваль коснулся поверхности кончиками пальцев, пытаясь понять… Ткань? Нет… не ткань. Он сжал пальцами короткую прядку и едва уловимо улыбнулся. Шерсть, он лежал на чьей-то шкуре. И шкура явно уже не принадлежала живому существу. Его кто-то нашел, отнес в тепло, спас от участи быть растерзанным голодными волками. Но кто же его спаситель?.. Приложив титанические усилия, Персиваль приоткрыл глаза, всматриваясь в темноту. Под потолком висели пучки трав и кореньев, точно ветки омелы на Рождество, чуть поодаль потрескивал огонь, отбрасывая рыжие блики на деревянные стены и мебель. Персиваль слышал, как за окном завывал ветер, но в доме, где он оказался, было тепло и спокойно. В воздухе витали чарующие ароматы сушеных трав и цветов, будто Персиваль лежал не на постели из шкур, а посреди поляны. Он был слишком слаб, чтобы подняться, голова все еще гудела. Персиваль ощущал пульсирующую ссадину, точно оголенная освежеванная плоть. Боль была надоедливой и монотонной, но с момента, как Персиваль пришел в себя, сумел немного с ней свыкнуться. Чуть повернув голову, он заметил сидящую перед очагом фигуру. На плечи все еще был накинут плащ, но капюшон больше не покрывал голову. Длинные черные волосы змеились по спине, и Персиваль поймал себя на мысли, что ему нестерпимо хочется прикоснуться к ним, пропустить тугие пряди сквозь пальцы, уткнуться в них лицом, чтобы вдохнуть запах. Вероятно, они также чарующе пахли цветами и травами, чтобы окончательно вскружить смятенное сознание. Внезапный порыв испугал его, ведь он даже не знал, кто это. Неужели, это та самая ведьма из легенд? Защитила его с помощью черного облака, которым душила охотника? Почему тогда она не убила Персиваля?.. Ведь он тоже был охотником и нарушал покой в ее лесу. Возможно, следовало прикинуться спящим, чтобы понаблюдать, или же в самом деле уснуть, но любопытство снедало его. Он испытывал невероятную признательность и благодарность за спасение, и не мог молчать о них. — Где я? — не своим голосом спросил он, повернув голову на бок. Фигура не шелохнулась, не вздрогнула, будто знала, что Персиваль уже не спит. А может, и в самом деле знала. — В моем доме. Персиваль ожидал услышать женский голос, но он явно принадлежал мужчине, ошибиться было невозможно. — Я помню рычание… Это был медведь? Мужчина поднялся с лежащей у очага шкуры и отошел к стоящей в углу бочке. Только сейчас стало заметно, что над огнем висел котелок, в котором что-то аппетитно бурлило. Сняв с бочки крышку, он взял небольшой черпак и наполнил чашку. — Медведь, — подумав, согласился он, приблизившись к лежанке. Во тьме было довольно сложно разглядеть черты лица, но Персиваль убедился, что это и правда молодой мужчина, возможно юноша. — Ты живешь здесь один? Персиваль глубоко ошибался, приняв его за лесную ведьму. Плащ, капюшон и длинные волосы ввели его в заблуждение. Хотя, кто знает, вдруг он ее сын? — Тебя, должно быть, мучит жажда, — сказал тот и приставил к губам Персиваля край чашки. Он действительно безумно хотел пить — в горле пересохло, на языке скопилась вязкая слюна. Холодная вода приятно освежала и казалась вкуснее всего, что Персиваль когда-либо пробовал за последнее время. Лучше любого эля и вина. — Спасибо, — выдохнул он, когда от него отодвинули опустевшую чашку. Юноша задумчиво склонил голову, изучая его. Длинные пряди почти полностью скрывали лицо. Немного подумав, он кивнул и вернулся к выложенному из крупных булыжников камину. — Прости, что толкнул тебя, — сказал он, помешивая то, что готовил в котелке. — Я остановил кровь и обработал рану. Через пару дней ты уже должен будешь твердо стоять на ногах и сможешь вернуться назад в город. — Но меня же… — растерянно пробормотал Персиваль. — Там было… — Черное облако, — подсказали ему. — Бабушка называла его обскуром. Он передается из поколения в поколение в нашей семье. — Бабушка? — с оторопью спросил Персиваль. — Так твоя бабушка и есть знахарка? — Кендра, — последовал грустный ответ. — Так ее звали… Сейчас тебе лучше отдыхать. Его голос звучал мягко и немного хрипловато, будто им редко приходилось пользоваться, и горло не привыкло к таким нагрузкам. Криденс, так звали молодого человека. Он был немногословен, и Персиваль не мог понять, оттого ли это, что он боялся, или потому, что просто не желал делиться чем-то личным и сокровенным. Когда похлебка была готова, он помог Персивалю сесть, чтобы поужинать, пусть уже и была глухая ночь. Грибы, разваренные и растертые в пыль лесные орехи и дичь, сдобренные травами… Еще никогда Персивалю не приходилось пробовать ничего подобного, но это определенно не было ужасно, хотя он бы не отказался добавить сюда луковицу и пару картофелин. Проверив рану, Криденс обработал ссадину каким-то настоем, а после перевязал голову чистой тканью, которая в глуши должно быть на вес золота. И хотя Криденс говорил неохотно, Персиваль понял и узнал о нем достаточно в последующие дни. Вот уже много лет Криденс жил один. После смерти Кендры он остался вдвоем с матерью. Они знали о слухах, что распускают в городе и близлежащих селах, а потому боялись, что местные жители выследят их, отыщут хижину в лесной чаще. Сила Кендры перешла к дочери сразу после кончины, и та твердо решила, что больше не хочет видеть ни одного человека на своем пороге. Ариана, мать Криденса, пыталась отвадить охотников и путников с помощью магии обскура, которая была теперь ей подвластна. Ариана боялась незваных гостей. Криденс подтвердил слухи, что они с бабушкой действительно пустили в свой дом охотника, который прожил в хижине неделю. Когда он окреп, то попытался увести Ариану против ее воли, но та отчаянно сопротивлялась, и тогда он овладел ею силой. Кендру это привело в ярость. Отыскав в лесу охотника, она напустила на него черное облако, чтобы отомстить за дочь, и тот едва не поплатился жизнью, когда облако обезобразило его тело своим прикосновением. Но вероломному охотнику все же удалось уйти. Криденс знал эту историю в деталях, хотя и не был свидетелем событий, потому что по ночам Ариана говорила во сне, шептала, переживая заново события той ночи в кошмарах. — …А когда она умерла, то силу унаследовал я, — хмуро закончил Криденс, кутаясь в шкуру, которую набросил на плечи. Согнув ноги в коленях, он подтянул их к груди и обнял, смотря на пламя. Золотистые и рыжие блики придавали его худому скуластому лицу приятную мягкость, отражались в темных, почти черных как обскур глазах, блестели, точно жидкое золото. — Почему же ты тогда решил спасти меня? Разве ты не боишься? — печально спросил Персиваль, мечтая протянуть руку, чтобы погладить Криденса по плечу, обнять и заверить, что все будет хорошо, что он не причинит ему вреда. Но какое могло быть хорошо, если Криденс похоронил всю свою семью и теперь жил отшельником, не зная прелестей мира. Изгой, унаследовавший опасный ведьминский дар призыва темной сущности. Никто в городе не знал о Криденсе и даже не видел в лицо, ведь он всегда скрывал его, блуждая по лесу. Персиваль мог бы забрать Криденса с собой, наплести местным что-нибудь о его прошлом… И понимал, что Криденс уже давно бы покинул лес, если бы хотел этого и не боялся, что о его секрете кому-либо станет известно. Но ведь Персивалю же он рассказал все?.. — Почему ты спас меня, Криденс? — вновь повторил Персиваль свой вопрос. — Ведь я тоже охотник, как и твой отец. — Ты не такой, — упрямо ответил Криденс. Повернув голову набок и устроив ее на коленях, он задумчиво взглянул на Персиваля, изучая его лицо. — Я много наблюдал за тобой и знаю, что ты другой. Персиваль смущенно отвел взгляд и уставился на огонь. Он тоже много наблюдал за Криденсом все эти дни, что жил в его хижине. Его самого наверняка уже хватился кто-нибудь в городе, но ему не хотелось оставлять Криденса одного, хотя тот прекрасно справлялся самостоятельно. Персиваль бы точно не смог жить в лесу в одиночестве. Но Криденс говорил, что он не один, ведь лес полон жизни, пусть даже все же животные не могли заменить человеческого общения и тепла. — Я сказал что-то не то, Персиваль? Напугал тебя? — с легкой тревогой спросил Криденс и подполз ближе. Персиваль перевел взгляд на его чуть нахмуренное лицо. Еще никогда он не видел его столь близко. Криденс был невероятно притягательным, чарующим… Он точно сам излучал магию, даже не прикладывая никаких усилий для этого. О нем хотелось заботиться, хотелось окружить теплом и любовью. — Я тоже наблюдаю за тобой, — с улыбкой признался Персиваль, рассматривая его лицо, точно хотел запомнить каждую деталь до мельчайшей черточки. Если в скором времени ему все же придется покинуть Криденса, то он хотел бы бережно сохранить воспоминания о нем, унести с собой из леса его образ. Вытянув руку, Персиваль коснулся щеки Криденса, и тот мигом прикрыл глаза, наслаждаясь незатейливой лаской. — Так делают в городе, когда хотят показать кому-то, что им нравится человек? — тихо спросил Криденс и приоткрыл глаза. Персиваль напряженно сглотнул, начиная понимать, что переступает границы. Но Криденс не возражал, не отстранялся. Он накрыл его ладонь своей, прижимая к щеке, а потом и сам коснулся небритой щеки Персиваля, зеркально повторяя движение. — Да, Криденс, так делают, когда им кто-то нравится, — подтвердил Персиваль. — Значит, я тебе нравлюсь, — заключил Криденс, его губы тронула застенчивая улыбка. — А ты нравишься мне. Персиваль подсел ближе, прижавшись плечом к плечу. Тихо хмыкнув, Криденс склонил к нему голову. Длинные пряди почти закрыли его лицо, и Персиваль осторожно приблизил руку, чтобы убрать их. Мягкие и гладкие волосы, он пропустил их сквозь пальцы, а потом заправил за ухо Криденса и легонько погладил кожу. — Так тоже делают, когда хотят показать привязанность? — тихо спросил он. — И так тоже, — с нежностью в голосе ответил Персиваль. — А знаешь, что еще делают? — Целуют? — с готовностью подсказал Криденс. — Целуют, — согласился тот, думая, удачный ли сейчас для этого момент. — Мама целовала меня в щеку и лоб, а еще обнимала. — Когда люди влюблены, то целуют еще и в губы. — Персиваль особо не раздумывал над ответом, за него будто говорило подсознание, вело его. Потому что если бы он начал сомневаться, то не посмел бы сделать ничего, что могло бы напомнить Криденсу о том охотнике и Ариане. Но ведь Персиваль и правда был другим. Он был нежен и заботлив. — Как твоя голова, Персиваль? — Уже не болит, — честно ответил Персиваль. — Разве что чуть-чуть саднит. Эликсиры и настойки, которые Криденс делал из собранных лесных трав и кореньев и правда обладали целительными свойствами. Кендра и Ариана хорошо обучили его лекарьскому ремеслу. — Значит, ты скоро вернешься назад, — заключил Криденс и попытался отодвинуться, но Персиваль коснулся его щеки, не желая, чтобы тот убрал голову с плеча. — Ты можешь навещать меня в городе. Или я могу остаться с тобой, пока не наскучу, — предложил он, повернув к нему лицо, и уставился на черноволосую макушку. Криденс задрал голову, вперив в него неверящий взгляд, в его темных увлажнившихся глазах застыла надежда. — Ты не наскучишь, — прошептал он, облизав губы, и ткнулся ими в губы Персиваля. Сердце Персиваля сжалось, переполненное восторгом и обожанием. Он приоткрыл рот, мазнул кончиком языка по губам Криденса, чтобы приласкать, и тот восхищенно выдохнул в его рот. Персиваль целовал его долго и с упоением, позволил Криденсу забраться на свои бедра, и обнял за талию. Он дрожал в его руках от нетерпения и желания, впервые в жизни узнавая, какого это, когда тебя любят и желают. Пусть в хижине и было недостаточно тепло, но теплые шкуры и жар тел все равно вынудил их раздеться, чтобы насладиться голой кожей друг друга. Персиваль с любовью ласкал его стройное жилистое тело, покрывал бледную кожу нежными поцелуями под сладкие вздохи Криденса. Он не стеснялся ни стонать, ни шептать просьбы о продолжении, а Персиваль не сдерживал себя, чтобы воплотить его желания. Чтобы сделать хорошо, подарить ему всю свою ласку. В начале он просто поглаживал Криденса между ног, устроившись на боку и целуя в губы, и тот повторял в точности за ним, хотя сбивался и прерывался, чтобы справиться с чувствами. Персиваль на это всякий раз улыбался ему в губы, поражаясь тому, как трепетно реагирует Криденс. Интересно, какие звуки слетят с его губ, когда Персиваль станет вести себя откровеннее, несдержаннее? С трудом оторвавшись от требовательных и мягких губ, он осыпал ласками шею, которую щекотали длинные волосы. Они пахли травами и цветами, как и представлялось Персивалю. Он спустился ниже, целуя грудь и топорщащиеся от возбуждения и холода маленькие соски, затем оставил легкие прикосновения губ на ребрах, зацеловал впалый живот, упиваясь каждым мгновением, — тем, как вздрагивал Криденс, пока не… — Персиваль, что ты делаешь? — с трудом прошептал он. Взгляд Криденса затуманился от желания, но в голосе слышалось легкое замешательство. Он попытался остановить Персиваля, но почти сразу сдался и громко и сладко вздохнул, когда Персиваль взял в рот его член. Бедра дрожали, пока тот ублажал его ртом. Криденс цеплялся пальцами за шкуру, пытался ухватиться за короткий мех, ища хоть какую-нибудь опору. И этой опорой стал для него Персиваль. Взяв его за руку, он положил ладонь на свою голову, и Криденс тут же сжал пальцы на его волосах. Он тянул за пряди, сжимал, стараясь не поцарапать кожу головы ногтями, пока Персиваль облизывал вены на его члене и мошонку. Он делал все так, как нравилось ему самому, и Криденсу его предпочтения тоже были по вкусу. Персиваль знал, что долго Криденс не продержится в первый раз, а потому, чтобы нагнать его в удовольствии, дрочил себе член, пытаясь поймать какой-то общий ритм. Ритм этот не походил на гармонию музыки, в нем не было той слаженности, зато была ярость стихии. Шелест листвы — страстный шепот, движения тел, точно крадущиеся дикие звери, испарина на телах — утренняя роса на полевых травах. Как только Криденс с громким возгласом излился ему в рот, наполнив своим семенем, Персиваль судорожно довел себя до оргазма, сгорая от вместе с ним в этом безумстве. Подползя к Криденсу, Персиваль сжал его подрагивающее после разрядки тело в своих объятиях. Протяжно вздохнув, Криденс повернулся на бок, чтобы оказаться лицом к лицу. Он чмокнул в губы, выражая привязанность, а потом тут же уткнулся лицом в его шею, точно доверчивый котенок. Персиваль обнял его за талию и уставился на огонь, жадно пожирающий догорающие поленья, поглаживая пальцами вдоль позвоночника и втирая в кожу выступившие капли пота. — Я никуда теперь тебя не отпущу, Персиваль, ты понимаешь это? — будто прочитав его мысли, спросил Криденс. Он поднял лицо, чтобы видеть его лицо, видеть глаза и найти в них ответ, даже если тот захочет промолчать. Но Персиваль не смог бы оставить его слова без ответа, даже если бы ему заткнули кляпом рот. — Я же сказал, что останусь с тобой, — с улыбкой проговорил он, отводя в сторону черную волнистую прядь, и нежно коснулся губами кончика носа. — Пока не наскучу тебе. Помнишь? Бледное лицо Криденса озарилось улыбкой. Он погладил щеку Персиваля, выражая симпатию так, как тот его научил, и лег обратно, чтобы прижаться теснее. — Не наскучишь, — жарко выдохнул он в его кожу и запечатлел легкий поцелуй там, где отчаянно билось сердце Персиваля. За окном шумел ветер, ветки хлестали по крыше хижины, но Персиваль не чувствовал ни холода, ни тревоги. Ему хотелось забыться сном, который продлился бы вечность, чтобы вот так всегда вместе смотреть на огонь и обниматься на мягких звериных шкурах, пока погода заходится в ненастье.