Четырнадцать лет назад. Йонсан.
Кислое молоко неприятно стекает по лицу вниз, огибая края детской челюсти, смешивается с горькими слезами, однако мальчик и не замечает, на всей скорости несясь вперед, прежде чем кидается за мусорные баки. Квадратный рюкзак срывается с плеча, падает на землю рядом, и он силой отталкивает его еще дальше, переворачивая все книги внутри. Мерзкое молоко продолжает капать, пачкает и без того грязные вещи, забрызганные яйцами и скорлупой, которые в него швыряли со всех сторон на четвертом уроке. Без сомнений, родиться в бедной семье с пьющей матерью изначально было приговором, о котором он помнил всегда, однако все начало ощущаться еще болезненнее, когда ему исполнилось десять. Может быть, дети становятся жестокими именно в десять, словно все демоны улиц наконец получают шанс наброситься на них, подчинив своей воле без всяких вопросов и предложений. Горячие слезы продолжают обжигать щеки, даже если Чонгук всеми силами старается не плакать, казаться сильным изнутри и снаружи, не позволять страхам окутывать его, а ненависти к миру обретать очертания. Ничто не может помочь облегчить эту боль. Иногда помогал Санги, лучший друг всей его жизни, но именно в этот день его не оказалось в школе, и его отсутствие повесило на Чонгуке огромную мишень для всех. Прижимая колени сильнее к груди, он продолжает жалко дрожать, тщетно пытаясь остановить слезы и вытереть чертово молоко с лица, слыша негромкий писк крыс где-то совсем рядом. И кажется, что никакой надежды не существует, что он навсегда останется ничтожеством, приговоренный жить в этой тьме и холоде, прежде чем слышит приглушенные голоса, которые всегда может узнать издали. Главарь мелкой уличной банды привычно выкрикивает ругательства, размахивая огромной железной битой, словно обещая расправу всем, кто встанет перед ним врагом. Чонгук замирает вовсе, сильнее прижимаясь к мусорным бакам, будто пытаясь слиться с ними в единое целое, однако и это не помогает. Отморозки всегда слышат его запах, чувствуют его на расстоянии, как настоящие полицейские овчарки, словно его детская слабость действительно заметна и осязаема. Чонгук зажимает рот дрожащей ладонью, молясь всем богам на свете, чтобы его не заметили. Крысы в щели здания пищат громче, разгоняют его испуганное сердце еще сильнее, заставляют прислушиваться к каждым шорохам, выхватывая чужие шаги в стороне. Прежде чем один из парней резко пинает мусорный бак, который едва не опрокидывается прямо на Чонгука. Вскрикивая с позорным страхом, Чонгук отползает назад, опирается ладонями в сырую землю, но внезапно не может двигаться, пригвожденный этими холодными глазами к месту, обещающими наказание при любой попытке сбежать. И ничего Чонгук не может сделать с этим мерзким оцепенением. — Вот ты где, маленький вшивый засранец, — с ухмылкой протягивает главный, закидывая биту на широкое плечо, прежде чем клацает зубами, как ротвейлер. — Выглядишь омерзительно, как всегда. Детишки всегда такие грязные. Вытряхивай рюкзак, может быть, в нем найдется что-нибудь интересное. Чонгук поджимает дрожащие губы, вспоминая, как собирал потерянные монетки на улицах в надежде когда-нибудь купить новые кроссовки вместо тех, в которых образовались огромные дыры. Даже если на самом деле это всегда было несбыточной мечтой. Десятилетнему Чонгуку просто нужно было во что-то верить. Однако и эта жалкая мечта с треском разбивается, едва он видит едкий оскал на чужом лице, прекрасно зная, что эти отморозки забирают даже последнюю мелочь. В какой-то момент обворовывать детей стало нормальным делом для этих улиц, несмотря на то, что чаще всего этим занимались слабые банды, неспособные напасть на кого-нибудь более сильного. — Шевелись, сука, или убью к чертям! — кричит урод напротив, жестко пихая Чонгука ногой, одним взглядом обещая сломанные кости. И ничего не остается, кроме как на дрожащих ногах развернуться, раскрыть рюкзак и вывалить все на землю. Сверкающие монеты, найденные им днем ранее, блестят в грязи, привлекают внимание всех амбалов разом. Чонгук зажмуривается, не хочет смотреть, мечтает, чтобы они забрали все на свете и просто оставили его, посреди этого унижения и одиночества, однако вопреки всему этого не случается. Внезапно кто-то зовет их издали, стремительно приближаясь, и маленький Чонгук вновь распахивает глаза. Черная одежда, заметные татуировки на шее, медальоны с черепом ворона — каждая деталь кричит о том, к какому клану принадлежат эти парни, о которых Чонгук слышал легенды на улицах, но никогда не верил в них всерьез. Сейчас они все сбываются в реальности, заставляя Чонгука с широко распахнутыми глазами наблюдать за редким, слишком непривычным актом возмездия и справедливости. Чонгук вздрагивает из-за воплей и ударов, зажмуривается, не хочет видеть насилие собственными глазами, которое просто нельзя выдержать, но слышит и чувствует каждой клеточкой. Главарь банды пытается защищаться, давая отпор и обещая мучительные смерти, однако мощный удар выбивает из его груди весь оставшийся воздух. Чонгук слышит, как ломается его челюсть, слышит последующий высокий вопль, пронзающий всю улицу протяжным эхом, прежде чем осмеливается вновь распахнуть глаза. Избитые парни валяются в грязи, как и его собственный рюкзак, хрипят через широко раздутые ноздри, больше не пытаясь подняться. Главарь омерзительно стонет, нащупывая челюсть, из его рта вываливается прокушенный язык. Чонгук в ужасе смотрит, как над ним склоняются сверху, пронзают ледяным взглядом, как копьем, прежде чем шепчут мягко и почти ласково: — Не смей прикасаться к детям, иначе в следующий раз я отрежу тебе ноги по самое колено, тебе ясно? И внезапно Чонгука восхищает могущество, с которым незнакомец произносит это, одним своим видом внушая огромную силу, которой обладает без всяких сомнений. Медальон с черепом ворона слегка покачивается на его груди, когда он выпрямляется и отступает немного назад, позволяя избитым парням подняться и броситься прочь, как можно дальше от собственного позора и поражения. Чонгук не сводит взгляд, смотрит и смотрит на этот медальон, одной рукой сжимая свой собственный, который является не более чем подделкой на самом деле. Чонгук нацепил его несколько месяцев назад, когда впервые услышал о преступном клане Чергонн, люди которого носят черепа воронов. И каждый раз он надеялся на него, словно этот кусок железа и вправду был способен подарить ему немного силы, которой ему всегда было недостаточно, чтобы защищаться. Однако теперь может ее чувствовать: сила сочится сквозь пальцы неизведанным ранее теплом, согревает изнутри, приказывает перестать дрожать. Чонгук неуверенно поднимает взгляд, сталкиваясь с черными глазами напротив, однако они не смотрят с холодом. Несмотря на внушающий страх внешний вид, парень мягко улыбается, подходя ближе, вытаскивает платок из кармана пиджака и вытирает засохшее молоко на лице Чонгука вместе с его слезами. — Не бойся, они больше не появятся здесь, — обещает он, стараясь не делать резких движений, словно прекрасно понимая, насколько ребенок перед ним испуган. Чонгук не может ничего ответить, даже жалкое «спасибо», которое произносит лишь мысленно, напрочь парализованный произошедшим, но смертельно благодарный за помощь. Блестящие монеты продолжают сверкать в грязи, и парень напротив замечает их, прежде чем вновь поднимает ладонь и вытаскивает из кармана несколько купюр. Чонгук расширяет глаза еще сильнее, не представляя, что должен чувствовать. — Купи себе что-нибудь поесть, хорошо? — мягко говорит он. — И ничего не бойся. Вырастешь и обязательно станешь сильным. Никакое детство не длится вечно. Неприятные слезы вновь накатывают на глаза, размывают чужое лицо, не позволяя запомнить черты, однако Чонгук сильно кивает несколько раз, отчаянно пытаясь не расплакаться и все же поблагодарить, но слова никак не произносятся, застрявшие в горле намертво. Чонгук рывком вытирает лицо, надеясь все же запомнить, опознать их на улице в следующий раз и поблагодарить наилучшими словами на свете. Однако вместо лиц запоминает лишь их черные тени и медальоны с черепами, которые слегка звенят при движении о пуговицы пиджаков, когда они разворачиваются и уходят прочь, исчезая в мрачности города. Чонгук восхищенно смотрит им вслед, наполненный неизведанным ранее чувством, которое позднее назовет надеждой. Внезапно сильной надеждой на будущее, окутавшей его со всех сторон. Даже если из-за страха он не сказал ни слова, он навсегда запомнил этот день. И захотел однажды стать таким же сильным.***
Чергонн. Чонгук задумчиво дергает цепочку с медальоном и вновь оборачивается, боясь заметить на экранах прекрасное лицо, причастное к гибели той надежды, которая зародилась в нем четырнадцать лет назад впервые, но ничего больше не видит. На экранах сияет очередной снимок похищенного человека, которого через месяц нашли в канализации. Чонгук отворачивается, распахивает тяжелую дверь и идет вниз по лестнице, перепрыгивая дыры в бетоне, залитые лунным светом из выбитых окон. Полуразрушенное здание скрипит и стонет на ветру, рискуя в любой момент развалиться, однако Чонгук никогда не отказывает себе вновь оказаться на этой крыше, потому что только на высоте легче дышится. И здесь же он всегда в числе первых слышит ожившие городские сирены, которые включаются каждый раз, когда картели начинают очередной налет, разворачивая настоящие скотобойни на улицах, в которых выживает лишь половина. И каждый раз Чонгук не знает, насколько же они оценивают жизни своих людей, раз позволяют им настолько глупо заканчиваться. Забравшись на черный мотоцикл, угнанный полгода назад из города на северо-западе, Чонгук пристегивает ремешки шлема и заводит двигатель, но медлит секунды четыре, вновь слыша пронзительный вой сирены, похожий на крики умирающего кита. Настолько низкий и протяжный, вызывающий мерзкие мурашки на коже, что нельзя вынести. Небезопасно оставаться на улице, если кланы снова что-то делят в центре. Выкручивая газ, Чонгук несется прочь из города, выезжая на шоссе, и с каждым метром дороги звук сирены отдаляется, пока не исчезает окончательно, приглушенный ревом двигателя. Чонгук швыряет взгляд на наручные часы, отмечая половину четвертого ночи. Неплохо бы поесть до рассвета.***
Разваленный обшарпанный трейлер прячется в пригороде возле осыпающейся зелени и домов, из которых ворует немного электричества. Маленькие лампочки противно мигают, давят на мозги резкими вспышками, однако Сехун за плитой продолжает готовить с таким непроницаемым видом, что это почти смешно. Высокий тощий парень с очередными следами крови на костяшках, которого он знает примерно с четырнадцати. Чонгук не хочет спрашивать, из-за чего он дрался сегодня. Вместо разговора он лезет в небольшой холодильник и вытаскивает сосиски, ведомый неприятно покалывающим голодом, осматривает пакет внимательно и выдыхает, смотря на срок годности. — Истек почти месяц назад. Не оборачиваясь, Сехун невесело посмеивается, перемешивая кипящий бульон с лапшой на единственной конфорке: — Выкинь их нахрен и возьми с нижней полки, там всего неделя прошла, — просит он, разглядывая жалкий суп в кастрюле даже слишком внимательно. — Я их сегодня получил. Чонгук швыряет пакет в ведро для мусора, достает более свежие сосиски и вываливает их в кастрюлю, размышляя, что даже с истекшим неделю назад сроком годности лучше не рисковать. Несколько раз Чонгук чертовски отравился. — Креветки или объедки, — распевает Чонгук на выдохе, слыша негромкую мелодию из прикроватного радио, работающего с помехами, благодаря которому не слышен завывающий ветер за окнами. — Не начинай, — усмехается Сехун, раскрывая палочки для лапши и выкладывая на ящик, накрытый картонками, который здесь вместо стола. — Неделю назад я получил только вшивые мешки овощей и пакет риса. И не говори мне, что в этих сосисках нет мяса, я не хочу ничего слышать. Чонгуку тоже не хочется вспоминать это, но каждый раз все на свете напоминает о бедности. Здесь существует только высший и низший класс — рожденные в богатенькой семье или преступном клане и рожденные в грязи, из которой вырвался и Чонгук, но отмыться от нее полностью ни разу не вышло. Возможно, это станет еще одной несбыточной мечтой для него. Медальон с черепом ворона вновь напоминает о себе, запутываясь цепочкой на шее, когда он склоняется над ящиком и наматывает лапшу на палочки. Чергонн был способен что-нибудь изменить, Чонгук точно знает, но некогда живущая в нем надежда осыпалась пеплом под ноги настолько же быстро, насколько и захватила его однажды. — Я предупреждал не надевать его, — вдруг напоминает Сехун с мрачным выражением, заметив блестящую цепочку, когда младший поправляет ее пальцем. — Издеваешься, Чонгук? Вместо объяснений Чонгук швыряет взгляд на задернутые шторки трейлера, прорываясь им через пыльное стекло, чтобы заглянуть в черноту ночной улицы. Свистящий ветер играючи разгоняет листья и мусор, облизывает ледяным языком припаркованные дешевые машины. Нередко в них выбиты все окна. Чонгук отвлекается на воспоминания о том, как вместе с Сехуном и Санги, которого знал даже дольше, разбивал такие же машины в детстве, пытаясь выкрасть из них хоть что-нибудь ценное, чтобы перепродать и купить немного еды. Когда зубы сводило из-за голода, выбирать не приходилось. — Чонгук, я же серьезно, — повторяет Сехун, приподнимая брови, и наконец сталкивается с его взглядом. — Как только ты снова надел этот медальон, ты потерял мою защиту. Я ничего не смогу сделать, если в тебе опознают члена Чергонн, и ты прекрасно это знаешь, черт возьми. Чонгук хмыкает, не отвечая, наскоро давится остывающей лапшой, словно это поможет избежать неприятного разговора. — Чергонн гниет в могиле, — мрачно напоминает Сехун. — И ты действительно не должен носить его. Это принесет одни неприятности, если не смерть в первые же несколько часов, как только вернешься в город. — Я не носил его шесть лет, — напоминает Чонгук в ответ, вновь поднимая взгляд, который для старшего внезапно чувствуется почти ледяным. — Никто не запретит мне носить его, даже ты, хён. Напуская на лицо мнимое равнодушие, старший замолкает, потому что спорить с этим Чонгуком больше не решается. Как только его взгляд становится таким, никому лучше с ним не разговаривать, несмотря ни на какую правду, которая вдруг кажется бессмысленной. Чергонн единственный мог сразиться с Дэльканто, бросив вызов их королю, который возомнил себя правителем вселенной, пытаясь забрать Йонсан силой, но все давно в прошлом. Чергонн как шесть лет признан исчезнувшим, несуществующим больше ни в одном городе страны. Растерявший бесчисленное количество своих людей во времена Черной войны между кланами, его добили кровавые перестрелки в Чунпхэ, которые пресса назвала «резня в Чунпхэ» позднее, а жители города — кварталом смерти. Чергонн просто уничтожили, вырвав с корнями из истории корейской мафии, жестоко расстреляли его членов, а остальных оставили задыхаться в страхе расправы или бежать, чтобы спастись. Сехун вновь смотрит на Чонгука, мрачно размышляя, что их главный символ в лице черепа ворона больше не имеет никакого значения, не внушает силу или могущество, однако не может знать наверняка, какое значение он имеет лично для Чонгука. Иногда этого Чонгука не понять ничем. Через время Чонгук выбирается из трейлера, поблагодарив старшего за еду, поправляет набитый дешевыми наркотиками рюкзак на плече. Выйдя следом, Сехун прикуривает, как делает всякий раз при его визите, словно хочет благословить на следующий день или просто отпустить не может. — Кстати говоря, на экранах снова показывали Джина, — негромко рассказывает Чонгук, разглядывая трещины на шлеме мотоцикла, нелепо заклеенные лейкопластырем, который уже наполовину оторвался. — Когда же его прикончат наконец, — выдыхает старший вместе с дымом, оглядывая черный «дукати 1199» возле Чонгука и каждый раз думая, не развалится ли он на большой скорости. — Я бы и сам убил его. Чонгук не выпускает ухмылки, рвущейся наружу, однако заметный блеск в глазах позволяет понять, что он представляет то же самое. Избавиться от единственного наследника престола Дэльканто оказалось бы лучшим днем в жизни Чонгука, даже если бы личная охрана пристрелила бы его через секунду после нападения. Однако даже это невозможно, потому что наследник никогда не бывает в бедных кварталах города, лишь изредка проезжая мимо на шикарном лимузине или мерседесе, которые Чонгук всегда видит издали, разгуливая по очередной крыше. В центр же пробиться почти невозможно без последствий, да и с его внешностью всем быстро станет ясно, откуда этот парнишка явился. Остается мечтать о его смерти только мысленно, представляя его убийство во всех тошнотворных деталях, звуках и запахах, впитывая их, как лучший на свете алкоголь, и не забывая ни на секунду перед рассветом. Чонгук бы тоже с наслаждением убил его. — Все в порядке с номерами? — вдруг спрашивает Сехун, тяжело затягиваясь, и Чонгук опускает взгляд на перебитые третий раз номера в мастерской через несколько кварталов отсюда. Какая разница, размышляет он на выдохе, ведь все, кто запоминал его номера, наверняка мертвы. Как и большинство людей, которые проводили слишком много времени в центре. Сойль оказывается как никогда беспощаден к бедным из-за клана Дэльканто, члены которого, именуя себя аристократами на улицах, вычищают центр от бедняков на регулярной основе. Не пристало аристократам водиться с бедными. Чонгук против воли вспоминает лицо Джина, сияющее на огромном экране, и вены пронзает горячим гневом, как кипятком. Рассказывая хёну о недавних сиренах в городе, просто чтобы отвлечься, он замечает, как Сехун лишь усмехается, потому что никогда не слышит сирены отсюда — слишком большое расстояние. Однако он и без того редко посещает центр. Являясь недавно принятым в ряды второго по могущественности клана Ингерро, он приезжает только на специальные задания, стараясь нигде не светиться слишком сильно, но иногда даже это не может помочь. Дэльканто ненавидят бедных. Чонгук выкидывает бычок и просит еще немного таблеток, чтобы продать возле одного из клубов неподалеку. Сехун возвращается в трейлер и выносит небольшой пакет, который младший прячет в нагрудной карман кожанки. Черный ствол давит слева, наркотики — справа, и благодаря равновесию легче дышится. Чонгук надевает шлем и взбирается на мотоцикл. — Береги себя, — просит он напоследок, и старший отвечает тем же, как и всякий раз, когда они встречаются. Выезжая на шоссе, Чонгук несется обратно в город, подмечая начало пятого на наручных часах. Время наведаться в клуб и продать еще немного дряни, чтобы поесть завтра днем.***
Дешевый клуб с неприятно мигающей вывеской «Vulleirass» прячется в самом конце улицы, привлекая внимание среди небольших домов и разгромленного отделения банка, который четыре года как закрылся. Чонгук оставляет мотоцикл во тьме за мусорными баками и опирается спиной о высокий кирпичный забор, откуда его можно заметить только если искать специально. Безвкусная музыка изнутри слышится негромкими битами, неразборчивыми словами известной песни, но Чонгуком ощущается как слуховая галлюцинация, когда он закидывает цветное колесо в рот и рассасывает на языке. Люди входят внутрь и вываливаются обратно, неуверенные и пьяные, их глазницы напряжены, зрачки расширены или закатываются вовсе. Чонгук облизывается, слыша, как кого-то выворачивает наизнанку за углом, прежде чем из клуба выходят несколько неумело накрашенных девушек, короткие юбки которых едва достигают бедра. Чонгук слышит зловоние запахов, едва они подходят ближе, замечает исколотые вены, черные следы под глазами каждой и сетчатые колготы, разорванные сильнее на худощавых коленках, как от падения. Двигаясь не спеша и без всякой уверенности, они производят впечатление накуренных стриптизерш или просто шлюх, которых в этом квартале полно. И ведь для Чонгука даже лучше: люди вроде них всегда хотят чем-нибудь закинуться. Незаметно кивая из полутьмы, Чонгук засовывает ладонь в карман и вытаскивает небольшой пакетик: — Хочешь? — спрашивает он негромко, трясет им возле своего лица, затем прячет в зажатой ладони. — Деньги вперед. Девушка с размазанной тушью, которая оказывается смелее своих знакомых, медленно подходит еще ближе с зажатой в пышных губах сигаретой. На лице читается желание, смешанное с неприкрытой болью, отчаянием, которое она наверняка давит в себе каждый день, стараясь не показывать, однако всем его все равно видно издали. Необязательно даже смотреть на нее, чтобы заметить. Запах отчаяния разносится на многие мили, во все стороны света, как если бы оно действительно имело особое специфическое зловоние, присущее лишь людям из этих кварталов. Чонгук прекрасно знает этот запах, потому что им провоняла и его одежда. — Какой неприветливый, — обидчиво протягивает она, затягиваясь еще раз, прежде чем раздавить окурок подошвой черного ботинка. — Как насчет быть немного вежливее, малыш? — Как насчет закрыть пасть и дать деньги, мы оба знаем, что через час тебя накроет, — равнодушно отвечает Чонгук, оглядывая ее без всякого интереса, но замечая достаточно вещей, чтобы не сомневаться. — Иначе придется лезть на стены и давиться слюной, как в прошлый раз, умоляя кого-нибудь достать вес. Решай, через час меня здесь не будет. Чаще всего улицами занимаются мелкие банды, и светиться здесь долго нельзя, чтобы не нарваться на неприятные разборки. Чонгук должен экономить пули и не вытаскивать ствол без сильного повода. Получив еще несколько обидчиво-убийственных взглядов и смятые купюры, он закидывается второй таблеткой, прежде чем к нему подходят еще четверо в течение получаса, затем — еще два. Немногие в этих кварталах могут жить без наркотиков, пытаясь принимать реальность, которая с невероятной радостью вышвырнет их из окна следующим же вечером. Чонгуку нечего осуждать их. Иногда им всем хочется немного вкуса сказки посреди кошмара.***
Следующая ночь еще холоднее, однако возвращаться домой не хочется. Чонгук прислушивается к сиренам или выстрелам, которые здесь являются обычным делом, но всюду лишь невероятная тишина. Оглушающе тихо. Как будто все наконец вымерли. Чонгук оглядывается, пинает мелкий мусор на дороге, цепляет кроссовками железные банки, которые разлетаются во все стороны с жутким грохотом. И все равно здесь смертельно тихо, и эта тишина давит на виски неприятной тяжестью, словно его заперли в душном черном пространстве. Что-то искрится под веками, как нечто давно забытое, но ничего не разобрать. Иногда Чонгуку мерещатся размытые образы, слышатся непонятные далекие запахи, как из чужой жизни. Возможно, намного лучшей, чем его собственная. Мертвая тишина приглушается из-за двигателя выехавшей машины. Чонгук не оглядывается, двигаясь вперед без всякой цели, слыша, как она приближается, прежде чем визжат тормозные колодки. Безвкусный цветастый линкольн восемьдесят шестого года сверкает всякими цацками и выглядит настолько же нелепым, насколько и накрашенные глаза водителя, которого Чонгук может узнать из тысячи. Однако времени на разглядывания оказывается слишком мало, потому что задняя дверь вдруг распахивается и из машины выскакивает громила в черном костюме. Чудовищной силы удар запросто сшибает с ног, заставляя грузно свалиться на землю. Чонгук ощущает кровь на губах, но всего миг, прежде чем его с легкостью сгребают за шиворот, запихивают на заднее сиденье и громко захлопывают дверь. — Блядство, зачем ты ему нос разбил, он же всю тачку мне заляпает, — слышится высокий сладковатый голос, разбавленный возмущением. — Кретин, ты уволен нахрен. Громила слева бледнеет, не зная, как оправдаться, наверняка услышав приказ «взять его» минутой ранее, как команда для послушной овчарки. Чонгук медленно слизывает кровь языком, рывком вытаскивает ствол из кармана и выпускает пулю в безобразное глупое лицо. Выстрел оглушает, разливает по венам легкие волны адреналина, не позволяет слышать взрыв стекла в двери, которое разбивается от пули, вылетевшей из чужой бошки. Громила заваливается на бок, окровавленная голова свисает из разбитого окна наружу. Чонгук видит, как на ветру колышутся его волосы, размышляя лишь о том, что стало на пулю меньше в магазине. — Господи, еще один! — рыкает Чимин в ярости, быстро поворачивая руль, когда машина пролетает безлюдный перекресток, рывками подскакивая на дырах в асфальте. — Завтра заменишь мне стекло или я натяну твою шкуру вместо него. — Господа нет, — безразлично отзывается Чонгук, вытирая пальцами кровь на лице, но лишь сильнее размазывая ее по щекам. — Нечего было кидаться, я предупреждал, чтобы ты держал своих собак на привязи. — Окей, закройся, я просто хочу выпить, — выдыхает Чимин, рывком вдавив по тормозам, прежде чем машина заезжает за низкое перекошенное здание, через дорогу от которого светится очередная вывеска клуба. На этот раз более престижного, чем предыдущий. — Выходи, есть разговор. И накрой его чем-нибудь. Как будто люди здесь не привыкли видеть смерть каждый день. Чонгук спускается в небольшой бар, миновав секьюрити, проходит ряды зарезервированных столиков следом за Чимином и входит в другое помещение, огороженное дверью с надписью «для особых гостей». Чимин всегда гордился своей принадлежностью к людям иной касты, чем Чонгук, даже если в действительности вырос на тех же бедных улицах. Заработав немного состояния на продаже элитной наркоты, он возомнил себя высшим классом, однако нервно дрожащие руки и привычка оглядываться никуда не исчезнет настолько просто. Чонгук выдыхает, наблюдая за ним без интереса, прежде чем Чимин опускается на кожаный красный диван и отпускает одного из выживших громил погулять. Большие парни — далеко не всегда признак надежности, размышляет Чонгук. Именно поэтому из-под ремня Чимина выглядывает ствол, усеянный безвкусно блестящими стразами, как девичья игрушка. — Какой разговор? — Чонгук не хочет торчать здесь без дела. Чимин неодобрительно прищуривается, оглядывая его высокомерным взглядом, затем подзывает парнишку с бабочкой на шее и заказывает алкоголь, используя короткие слова, которые выпускает изо рта, как выстрелы. Чонгук собирается просто встать и уйти, но очередной колючий взгляд приказывает не двигаться. — Выпей со мной, Чонготти, — нарочито мягко и ласково просит Чимин, усмехаясь внезапно хитро, но все еще неприятно для младшего. Чонгуку вообще не нравится, когда кто-нибудь улыбается напротив него, а не корчится от боли или в молитве. — И я расскажу тебе кое-что очень интересное. — Не называй меня так, — мрачно предупреждает Чонгук, но Чимин лишь мягко посмеивается, закатывая глаза. — Что именно? — Какой нетерпеливый, — выдыхает парень, прокручивая большие перстни на пальцах, прежде чем вновь смотрит на Чонгука. — Недавно я видел на улицах одного паренька, который выжил. Из Чергонн. Насколько я помню, ты искал выживших после резни в Чунпхэ. Ледяная волна охлаждает вены, плещется внутри истощающим ядом. Чонгук не двигается, рассредоточено глядя на Чимина, не верит, что это не очередная шутка. Дэльканто выслеживали членов Чергонн последующие полгода после резни в Чунпхэ, расстреливая каждого, кого находили. Чергонн, потерявший бесчисленное количество людей в Черной войне и еще четырнадцать влиятельных членов из-за резни, включая главу клана, консильери и всех его заместителей, прекратил существование, не в состоянии развиваться дальше никаким из оставшихся жалких способов. Некоторые бежали из Сойля в дальние города, остервенело скрываясь, боясь каждого взгляда, брошенного на них, или давно предали идею о воскрешении Чергонн и направились в другие кланы. Люди Дэльканто позволяют им жить, но напоминают, что с возвращением их будет ждать смерть. Чонгук действительно давно никого из них не встречал, а теперь перед ним сидит Чимин и запросто рассказывает о человеке, который вопреки всем запретам и страхам приехал в город. Это просто не может быть правдой. — Издеваешься, — негромко отзывается Чонгук наконец, наблюдая, как Чимин неспешно отпивает дорогой виски из бокала. — Я не расслышал, кажется. — Вытащи член из ушей значит, — хмыкает Чимин, никогда не становясь мягким искренне, однако Чонгук и не простил бы этого при разговоре с ним. — Юнги скрывался на северо-западе, жил в деревне, таскал ящики на судна и чинил компьютеры, вытаскивая из них конфиденциальную информацию, которая была удалена владельцами, но не полностью. За это получают неплохие бабки, знаешь. Я видел его два раза и думаю, что вы можете встретиться, но он не такой дерзкий, как ты. Медальон свой он наверняка выбросил при первой же облаве аристократов. Чонгук отводит взгляд, пытаясь представить все это в голове. Юнги наверняка не обладал властью или достаточным влиянием, являясь членом Чергонн, иначе аристократы запросто нашли бы его и прикончили, как остальных. Идея встретиться с ним кажется воодушевляющей, однако Чимин ничего не рассказывает без последствий. Чонгук медленно поднимает взгляд, оглядывая его пристально и с недоверием, пытаясь найти на идеальном лице какие-либо намеки, но парень вновь лишь усмехается, давая понять, что не раскроет мотивы раньше времени. Чимин всегда был таким. Возможно, не стоило приезжать сюда изначально, и доверять ему станет большой ошибкой, но Чонгук просто не может иначе. Несколько лет мечтая встретить кого-нибудь из Чергонн в любом городе, в котором он жил после его распада, он не может отказаться от этой возможности. Даже если эта встреча запросто может оказаться последним решением в его жизни. — Если заинтересован, я могу договориться о встрече для вас, — предлагает Чимин, игриво приподнимая брови, выискивая интерес во взгляде напротив, но сталкивается лишь с тяжелым равнодушием, которое Чонгук натягивает на себя каждый раз, как бронежилет. — И через время ты тоже сделаешь кое-что для меня. Не хочется знать, что конкретно, однако Чонгук кивает без всяких сомнений, соглашаясь с любым дерьмом заранее. Чертово сердце становится вдруг слишком уязвимым, разгоняясь до неприличной скорости при одном упоминании Чергонн, и приходится насильно сохранить спокойное лицо, прежде чем он вновь оказывается на улице. Чимин прекрасно знает, чего хочет Чонгук.***
Заброшенные дома всегда невероятно тихие, если не обращать внимание на случайные высокие скрипы или приглушенные стоны из глубин здания, каждый раз напоминающие вой заблудших призраков. Иногда слышатся крики, мольбы остановиться или продолжать еще яростнее, не жалея, не сочувствуя, не пытаясь быть осторожным. Чонгук рассасывает цветные таблетки на языке, оглядывая невидящими глазами черные стены, озаренные лунным сиянием, прикрывает глаза, затем распахивает вновь, слыша мерзкий крысиный писк в нескольких метрах впереди. Заброшенные дома небезопасны, размышляет он. Здесь он никогда не бывает один — здесь всегда есть кто-нибудь еще. Черный ствол штурмовой винтовки глядит на него с грязного стола напротив, засыпанного пылью, обещает, что безопасность продлится еще девяносто восемь патронов. Чонгуку не хочется смотреть на него сейчас, потому он вновь закрывает глаза, одурманенный легким наркотиком и слабостью, разливающейся по венам, как жидкая горячая кислота. Чонгук вновь слышит приглушенные вопли с улицы. Медленно расстегнув ремень, он лениво надрачивает себе, несильно сжимая член в ладони. Крики становятся интенсивнее, безумнее, яростнее, разбавленные грубо брошенными словами проклятий. Чонгук двигает рукой быстрее, затем снова замедляется, слишком вялый и ленивый для дрочки, однако и остановиться не в силах. Грязная крыса с визгом проносится мимо, но ее не расслышать — в голове лишь приглушенные крики, идеально повторяющие уличное эхо. Яркие пятна блестят перед глазами, переливаясь кроваво-красным. Люди молят его остановиться. Люди желают ему смерти. Люди кричат на него, обливая воняющей грязью, швыряют в него всякий мусор, застревающий в волосах и липнущий к одежде. Люди запирают его, выгоняют, приглашают вновь, сладко заманивая в очередное безумие. Чонгук шумно дышит, жестко надрачивая, перед глазами искрится салют, взрывается брызгами черноты, как граната с краской. И разбрызгивает повсюду этот мрак, засасывающий его по самое горло, горячий и вместе с тем ледяной чудовищно. Чонгук шумно дышит, кончает рывком, сжимая член остервенело, до сильной боли. Через почти вечность приоткрывает глаза. Грязная крыса продолжает шнырять вокруг, напрашиваясь на внимание, но Чонгук ни за что не станет больше двигаться. Чувствуя кровь на губах, он лишь медленно облизывается, пытаясь не думать, как давно стал этим человеком. Рядом со старым матрасом оживает мобильный, озаряя светом часть полуразрушенной комнаты. Чонгук вслепую дотягивается до него и читает сообщение на экране. Юнги согласен встретиться через несколько дней, пишет Чимин, не забывая добавить двенадцать разнообразных смайликов, из-за которых хочется вышвырнуть телефон в разбитое окно напротив, через которое залетает ветер. Чонгук выключает экран, вновь смотрит на голые стены и вспоминает прекрасное и отвратительное лицо наследника. Джин обязательно ответит за каждый кошмар, который превратил и его жизнь в руины, потому что Чергонн ничего не прощает.«Чергонн воскреснет из мертвых».