Чергонн

Джин сидит в шикарном бордовом кресле, задумчиво прокручивая пальцами черную трость, которая наверняка напоминает оружие издали для любого, кто посмеет приблизиться без разрешения. Черный взгляд лезвием проходится по высоким стенам, увешанным дорогими картинами, оглядывая помещение огромного зала со специальным напольным покрытием, которое не впитывает кровь, как и другие жидкости. Изначально кровь слишком въедчивая, чтобы пролезть в плиточные щели, и ничем ее больше не вычистить. Джин не любит грязь. Именно из-за этого он оборудовал покрытием большой зал, расположенный на втором этаже в резиденции аристократов «Дэльи», в котором временами принимает специальных гостей. Однако они далеко не всегда выходят отсюда живыми. Джин называет его «зал смерти». Властный взгляд скользит по историческим картинам выше, к невероятной хрустальной люстре, прежде чем движется змеей дальше и останавливается на четырех мужских силуэтах напротив, стоящих на коленях. Их головы опущены в повиновении и молитвах. Черные повязки скрывают их глаза, цепи связывают руки за спинами, не позволяя подняться. Каждый знает, что здесь встают только после личного разрешения наследника, если не хотят лишиться головы. Чонхён, личный каратель и главный помощник наследника, не жалеющий никого и никогда, стоит рядом с его креслом, зажимая ладонью ужасающий черный автомат. Выгравированные инициалы клана Дэльканто сверкают на длинном стволе, рассказывая о его принадлежности к картелю. Джин швыряет на него молчаливый взгляд, замечая, насколько Чонхён напряжен, и на мгновение ему становится почти жаль, что он здесь единственный, кому можно доверять без малейших сомнений, в отличие от всех этих мерзких предателей, которым важны лишь грязные деньги. — Ваши жизни вам не принадлежат, — медленно и разборчиво произносит Джин, вновь поднимая взгляд на мужчин, заставляя всех до единого вспомнить свое место в этом мире. — Ими владею только я. И я решаю, сохранить их в будущем или растоптать. Я здесь власть. Мужчины в повиновении склоняют головы еще ниже, шепча жалкие извинения, которые больше напоминают приглушенное далекое эхо, чем настоящее сожаление о содеянном. Джина это не устраивает. Дэльканто никогда не прощает ошибок, какими бы прекрасными ни были эти парни. Некоторые вещи нельзя прощать ни при каком раскладе, особенно если речь о настоящем предательстве клана. Джин прекрасно осведомлен, из-за чего люди Ингерро накрыли их на выезде из склада оружия: они знали, в какое время аристократы окажутся там. И рассказать им об этом могли только помойные крысы вроде тех, которые вполголоса выстанывают извинения, моля о прощении и пытаясь жалко оправдаться. Насколько же нелепо это выглядит. Джин раздраженно потирает пальцами трость, прищуривая глаза, едва слышит очередное «они нас заставили», не вызывающее ничего, кроме желания вырвать им языки. В висках колет мерзкой болью, как маленькими иглами, едва он вновь вспоминает противные сирены, визжащие несколько дней назад по всему городу, когда произошел налет Ингерро. Несколько людей из клана погибли вследствие этой атаки, защищая склад оружия Дэльканто, прекрасно зная, какой ценой оно ввозится сюда контрабандой. Джин никогда не забывает храбрые поступки, однако предательства помнит еще дольше. На этот раз им удалось выискать предателей менее чем за день, однако в следующий раз все может оказаться намного хуже. Следующий раз может обернуться намного более сильной опасностью для всех, размышляет он, слыша очередной полушепот и мольбы прощения. И вместо милосердия чувствует лишь еще большее раздражение из-за того, что не способен разглядеть обман на расстоянии. Люди настолько часто пытались продать его, что и не вспомнить всех случаев. Чонхён единственный всегда был рядом, верный и преданный, как настоящий член клана, которому принадлежит большую часть жизни. — П-пожалуйста, господин… — слышится вновь жалкий шепот, прежде чем мужчина пытается приподняться и подползти немного ближе, чтобы поцеловать ноги наследника в знак своей верности. Джин приподнимает брови, ощущая раздражение еще сильнее, мерзко царапающее что-то внутри смертельно заточенным лезвием. — Не двигайся, — приказывает Чонхён, перезаряжая автомат, и металлический звон магазина приказывает мужчине замереть без движений. — Не смей разговаривать с наследником, ты потерял всякое право оправдаться. Джин смиренно выдыхает, разочарованно оглядывая картины на стенах. Бесконечные войны за власть в любом столетии, запечатленные на них, восхищают и одновременно вызывают желание отвернуться. Аристократы семьи Ким в любые года правления проливали неимоверное количество крови за это неблагодарное государство, которое не отплатило им ничем. Чертовы неблагодарные люди никогда не задумываются над тем, какой ценой им досталось электричество и вода из кранов, которая не кишит паразитами и смертельными вирусами. Люди не задумываются, какая цена заплачена за приемлемое качество воздуха, которым они дышат на улицах. Джин раздраженно щелкает пальцами, оглядывая четыре бесполезных мешка с дерьмом напротив, продавших все старания его семьи за жалкие копейки, которые еще и рассказывают ему прямо в лицо о том, что Ингерро заставили их сделать это. Джин прекрасно осведомлен, что это жалкое вранье. Не обращая внимания на жалостливый полушепот, который нельзя больше выносить, Джин медленно поднимается, стараясь не морщить лицо, оставляя трость возле кресла. Чонхён наблюдает, как он приближается к столу возле стены, на котором стоит черная бутылка из стали, надежно закрученная, которую Джин иногда нежно называет «гюди». И защитные перчатки. Джин медленно надевает их: — Я пытал людей в подвалах и за менее значимые вещи, — протягивает он низким, негромким голосом, который вопреки всему слышится невероятно четко, не приглушаясь ничем в этом зале. Мужчина в центре нервно облизывается, разговорчивее остальных, явно слышит шаги, приближающиеся к нему со стороны. Негромкое эхо каблуков наследника раздается по всем областям мозга, как набатом. Не выдерживая этого ожидания, он раскрывает рот, чтобы вновь извиниться, обещая сделать все на свете за прощение, однако ничто больше не имеет значения. Мольбы бессмысленны. Каждый раз, просыпаясь членом Дэльканто, он должен был помнить о последствиях ошибок, расплата за которые всегда беспощадна. Вместо прощения Джин рывком хватает его за волосы, заставляя резко выгнуть шею. Вываливая жирный язык, мужчина снова начинает оправдываться, дрожащим голосом умоляя о прощении, но Джин не желает ничего слышать. Резко наклонив гюди, Джин заливает его рот раствором серного ангидрида и кислоты, известным как олеум. Вязкая бесцветная жидкость вмиг начинает шипеть, пузыриться, разъедая розовый язык и сжигая кожу на щеках. Мужчина неистово вопит, захлебываясь, истерично вертит головой во все стороны, однако кожа продолжает слезать с черепа и дымиться, когда олеум вступает в реакцию со слюной и воздухом. Джин рывком отстраняется, закручивает крышку намертво и передает подошедшему громиле из клана, чтобы приготовил новый раствор на следующий раз. Душераздирающие вопли разносятся эхом по всей комнате, впитываются криками в стены, сползают вибрациями вдоль шикарных картин вниз, к напольному покрытию, которое не впитывает ни кровь, ни брызги кислоты, разъедающей все на своем пути. Чонхён напрягается изнутри, внимательно наблюдая за наследником, который медленно снимает перчатки, оглядывая мужчину, завалившегося на пол вниз лицом, когда ужасающие крики наконец прекращаются. И мысленно радуется, что не может видеть уродства, в которое превратилось его лицо и шея из-за кислоты. Джин оглядывает оставшихся мужчин, побелевших из-за ужаса, что можно заметить даже через толстые повязки на их глазах. Вероятно, разгоревшиеся здесь вопли и шипение заставили их лучше задуматься о своих действиях и решениях, которые всегда приводят к последствиям. Особенно если находиться здесь, в личном зале смерти наследника. — Следующий из вас, кто вывалит язык без разрешения, тоже прекратит его чувствовать, — железным тоном предупреждает Джин, поправляя манжеты идеального белого пиджака. — Вы можете сделать это исключительно после моего вопроса. Итак, я спрошу еще раз. Ингерро выкупили вашу преданность мне, но кто конкретно с вами связался? Мертвое молчание нависает в зале внушительной тяжестью, но не дольше нескольких секунд, за которые эти несчастные наверняка вспоминают лучшие моменты из своей жизни, догадываясь, что следующая минута запросто окажется последней. Джин поднимает изучающий взгляд, не слыша никакого ответа, и через миг мужчина справа вскидывает голову, жалко всхлипывая, испуганный и решительный. Размыкает дрожащие в ужасе губы, на которых Чонхён даже издали может видеть капли крови: — Чон Джонхиль, — неслышно шепчет он, затем повторяет еще раз, словно набравшись смелости через два выдоха. Джин останавливает на нем взгляд, размышляет, каких людей знает с таким именем, прежде чем оборачивается и кивает охране. Мужчина в отчаянии кричит пощадить его, разбрызгивая слюни, но выстрел все равно происходит — звонкий и заслуженный для предателя. Чонхён опускает автомат и разворачивается, протягивая наследнику трость, как единственный, кому разрешено прикасаться к ней, однако Джин медлит мгновение, приглаживая пальцами волосы, настолько же идеальные, насколько и сверкающий на нем костюм, запачканный редкими алыми брызгами. — Прикажи людям найти Джонхиля за двенадцать часов, неважно как, но я должен расправиться с ним завтра же, — распоряжается он. Чонхён кивает, прежде чем они наконец выходят из зала смерти. Часть охраны остается внутри, чтобы разобраться с остальными, вычистить пол до блеска и избавиться от мертвых тел. Бывшие правители Дэльканто смотрят на них из каждой картины в холле — одобряюще и вместе с тем высокомерно. Не желая их видеть, Джин движется вперед, слегка прихрамывая, но используя трость в надежде скрыть это. Чонхён идет рядом, проверяя расписание наследника в заметках. Каждый парень в коридорах кланяется им с почтением, сгибаясь на девяносто градусов, едва завидев их издали, однако никто из двоих на них даже не смотрит, воспринимая это как нечто само собой разумеющееся. — Через неделю состоится набор новых людей, — заявляет Чонхён, когда они пересекают широкий холл, направляясь в западное крыло здания. — Всего несколько человек, но мы сможем заменить ими сегодняшних. Как я слышал, твой брат тоже хотел небольшое обновление в свои ряды. — Дюнхи мне не брат, запомни, — рыкает Джин с раздражением и вновь поправляет волосы, которые изредка падают на лицо. — Извини, но это приказ твоего отца, я не могу ослушаться. Джин тяжело выдыхает, силясь не ворваться в его покои с угрозами расправы, если он еще раз заговорит с Чонхёном, который должен считаться исключительно его человеком и выполнять только его приказы. — Лучше даже не встречайся с ним, — говорит Джин, не оглядываясь, но всегда зная, что Чонхён идет рядом. — Даже если ты живешь в Дэльи, ты работаешь на меня, и отец не может приказывать тебе. Чонхён решительно кивает, поправляя очки на переносице, но наследнику прекрасно известно, что при следующем же приказе Дон Данте он поведет себя так же. Несмотря ни на что, этот человек позволил ему не только жить здесь, но и вырастил, был авторитетом для него, властью, которая всегда решала, накормить его или позволить ему самому стать чужой едой. Джин не хочет винить его в этой преданности. Чонхён вырос здесь вместе с ним и всегда знал, что ослушаться приказов Дон Данте означает смерть. — Разошли задания всем капитанам заранее, — велит Джин, входя в шикарный кабинет в классическом стиле и расстегивая пиджак. — Новенькие должны быть проверены прежде, чем их допустят в Дэльи.

***

Чонгук напряженно затягивается, оглядывая полупустой квартал, утопающий в тяжелом мраке вечерней улицы. Мягкий ветер неприятно ласкает лицо, забирается ледяным языком под слои легкой одежды, однако дарит хладнокровие, заставляет сильнее сосредоточиться на окружающих звуках и запахах. Издали слышится автомобильная сигнализация; банды наверняка грабят очередные машины, оставленные без присмотра. Чонгук выдыхает дым, затем вдыхает кислород, наполняя легкие запахом дыма и осознания, что следующий шаг может быть решающим. Встретиться с бывшим членом Чергонн, который рискует оказаться кем угодно, достаточно опасно, чтобы передумать. Однако для него это значит намного больше. Чонгук ожидает входящего сообщения с адресом для встречи и чувствует неприятное волнение, когда оно наконец приходит. Люди этого города редко называют адрес заранее, боясь преследований. Чонгук нащупывает пальцами мобильный в кармане, медленно вытаскивает, словно с опасением отказа или переноса на следующий день, но ничего из этого не случается. Царапающие пальцы трещины на экране выглядят как молнии. Адресом оказывается небольшой бар через несколько кварталов, расположенный напротив сгоревшего дома, который наполовину обрушился месяц назад. Чонгук неплохо знает это место. Иногда люди из Чергонн тоже посещали его. Исходя из предупреждений Чимина, этот парень довольно скрытный, размышляет Чонгук, взбираясь на мотоцикл. Наверняка он еще и невыносимо нервный из-за настоящего страха преследований, ведь аристократы в любой момент захотят спустить на него собак, открывая новый сезон охоты на врагов. Юнги следует быть действительно осторожным при таком раскладе. Чонгук заранее готовится быть терпеливым при разговоре с ним, представляя, насколько недоверчивым он окажется перед чужим человеком. Медленно проезжая через две улицы, он оставляет байк в тени уцелевшего дома, на который не перенялся огонь при пожаре. Неприметный бар «Cirosso» заметен лишь вблизи, но на расстоянии сливается с остальными зданиями и магазином, окна которого выглядят намного чище. Чонгук медленно проходит внутрь, оглядывает людей из числа немногих посетителей. За дальним столиком виднеются блестящие глаза, которые смотрят на него издали, как через прицел винтовки. Чувства внутри становятся сильнее, накатывающие на него тяжелой волной, заставляющие вспомнить, что парень на самом деле был членом клана. Чонгук силится сдержать всякие эмоции, когда идет к нему через весь зал, совершенно не зная, насколько хорошим может стать их разговор. Вопреки всей осторожности Юнги даже издали выглядит как бывший член Чергонн из-за любви к мрачной одежде и татуировкам, которые выглядывают из-под воротника куртки и на пальцах. Чонгук рассматривает их недолго, оказавшись близко, затем без слов опускается в кресло напротив, выдерживая еще один царапающий взгляд, полный недоверия к чужакам. — Прежде всего покажи мне, что на цепочке, — просит парень вместо всего на свете, кивая на его шею. Чонгук хмыкает, медлит немного, вспоминая, насколько череп ворона в действительности опасен, прежде чем вытаскивает его из-под слоев одежды и показывает. Юнги прищуривается, разглядывает его даже слишком внимательно, затем шумно выдыхает, словно в облегчении, и просит спрятать назад. Чонгук чувствует, как цепочка холодит кожу, приласкав ледяным поцелуем, и размышляет лишь о том, насколько эта демонстрация может сблизить его с любым из бывших членов клана. — Как давно ты вернулся в город? — первым делом спрашивает Чонгук, явно намереваясь выяснить его мотивы заранее. Юнги с заметной силой потирает пальцами глаза, откидываясь на спинку кресла, затем вновь приближается. — Недавно, — негромко отвечает он, явно не собираясь слишком задерживаться на этом разговоре. — Я не должен светиться на улицах, потому давай не засиживаться здесь. Зачем ты искал меня? Внимательно наблюдая за ним, Чонгук пытается считывать его эмоции, но все напрасно, ведь единственная доминирующая среди них — страх внезапной смерти. Даже человек с черепом ворона на груди, очевидно, может оказаться предателем, швырнув его в костер аристократов. Ледяной страх расползается в глазах Юнги паутиной, выращенный прямо в его сердце, и ничем его не приглушить. Именно такой, каким должен выглядеть страх человека из ныне мертвого клана. Человека, который больше не может надеяться на защиту, чувствующий себя как никогда уязвимым, насколько это возможно. Чонгук должен просто мириться с этим, ведь это реальность, в которой они все существуют после исчезновения Чергонн. Каждый из них под прицелом, Чонгук прекрасно знает, и именно это заставляет его выдерживать молчание. Юнги нервно дергает ногой под столом, с недоверием смотрит на него, сильно поджимая бледные губы. Чонгук знаком с каждым из этих жестов, потому что какие-либо другие члены Чергонн, которых он встречал незадолго после гибели клана, вели себя так же. Именно поэтому Чонгук решает сказать правду, которую человек вроде Юнги заслуживает слышать. — Я хочу воскресить Чергонн. Вместо всякой реакции Юнги замирает, словно тот и правда в него выстрелил. Затем рывком вскидывает голову, обомлевший из-за этих слов каждой клеточкой: — Что ты сказал? — Вряд ли можно произносить это два раза, — мрачно говорит Чонгук. Незаметно оглядываясь, насмерть испуганный, словно кто-нибудь может стоять прямо за его спиной и прислушиваться, Юнги до побеления сжимает пальцы. Никого нет поблизости, лишь за несколькими столиками в другом конце бара, но Чонгук не позволяет себе терять бдительность. Именно осторожность разрешает ему оставаться живым. — И насколько ты всерьез? — шепотом спрашивает Юнги, явно еще недоверчивее, чем минутой раньше. — Я могу отдать тебе нож, который в меня пьяная мать швыряла, чтобы ты заколол меня им, если я не всерьез, — предлагает Чонгук. Вместо ответа Юнги может лишь удивленно выдохнуть, и в мгновение часть его недоверия исчезает, как если бы каждый должен был проходить через нечто подобное. Чонгук приподнимает брови, ожидая реакции, но она проявляется лишь очередным нервным взглядом, вскользь брошенным, словно он надеется заметить в Чонгуке что-то, что подтвердило бы все его внутренние подозрения. — Их членом я не был в отличие от тебя, но я водился с ними с четырнадцати, как только они мне позволили, а знал о них с десяти, — мрачно рассказывает Чонгук, осознав, что должен сделать это. — И еще никогда я не испытывал настолько отвратительных чувств, когда их не стало. Чергонн все делали для меня и моих друзей, которых город не защищал ничем, как и мою мать. Юнги выглядит еще более мрачным, чем прежде, пронизанный каждым словом насквозь, и становится ясно, насколько все это ощущается близким для него. Без сомнений, клан принял его в похожее нелегкое время. Чергонн всегда хорошо относились к людям из бедных городов и кварталов, в отличие от аристократов, которые всегда считали бедняков не ценнее мусора. Чергонн помнили, что они все еще люди, чаще всего намного более честные и преданные, чем люди в дорогих машинах. Вероятно, это и было причиной, из-за чего часть людей их ненавидела и презирала, а остальные мечтали быть вместе с ними, обещая отдать все на свете и даже свои души взамен. Чонгук прекрасно понимал их в этом желании. — Чергонн никогда мне не отказывали, даже когда сами были на грани из-за Черной войны, — негромко продолжает Чонгук, насильно вытащив из груди немного болезненной правды, которую всеми силами скрывал от всех, словно это помогало ранам затягиваться. Однако в реальности они все еще открыты. — Я из Йонсана. Юнги внезапно поднимает испуганный взгляд, почти блестящий, и становится ясно, что это и его правда. — Йонсан, — слегка дрожащим шепотом произносит он, смотря на Чонгука напротив, как на ожившего призрака. — Временами я жил там. Юнги рассказывает, насколько близким казался этот город в отличие от Сойля, который никогда не был приятным для людей, не обладающих большим состоянием или властью. Сойль никогда не щадил людей: часто заглатывал их целиком и выплевывал уродливой массой обратно, оставляя валяться в грязи, напоминая, насколько каждый из них ничтожен по сравнению с элитой. Равнодушно оставляя их всех корчиться на земле в ожидании спасения, которое никогда больше не придет. Юнги действительно понимает, о чем рассказывает Чонгук, и даже его взгляд говорит об этом как нельзя ярко и красочно, блестящий болью и разрушениями, словно они вновь находятся посреди руин Йонсана. Чонгук чувствует себя отвратительно, ведь Юнги единственный, с кем он всерьез заговорил о восстании Чергонн из пепла, однако какое-то непонятное чувство внутри подсказывает, что это не станет ошибкой. Несмотря на мрачный и испуганный вид, недоверие во взгляде и еще тысячи вещей, из-за которых ошибка все же вероятна, Юнги кажется именно тем, кого Чонгук искал долгое время. — На восстановление клана нужны бабки, власть и люди, которые будут готовы пойти за тобой, пролив всю кровь до последней капли, — негромко произносит Юнги, явно наконец воспринимая его всерьез. — Их найти здесь будет нелегко, но я знаю еще нескольких людей из Чергонн, которые загорятся этим при хорошем лидере. Чергонн исчез, ведь глава и все его заместители расстреляны, значит, им нужен новый вожак. Скажи мне, насколько ты можешь занять трон вместо него. Чонгук смотрит на него ледяным черным взглядом, сочетающим решительность и жестокость, которая опрокинется на каждого, кто посмеет помешать им. — Именно это я и хочу сделать. — Все существующие банды и кланы объявят вознаграждение за твою голову, — мрачно предупреждает Юнги, оценивая взглядом Чонгука, но теперь и сам замечает в нем ужасающие черты. Без сомнений, человек с этими черными глазами способен на страшные вещи, но Юнги сомневается, насколько хорошо он понимает ответственность за выбранное им будущее. — Лучшей идеей станет оставаться в тени первое время, набирая людей, и не высовываться. Люди на улицах не должны знать о ваших намерениях. Чонгук вынужден молча согласиться, прекрасно понимая, что расклад именно такой. Придется действовать осторожно во всех направлениях, привлекая новых членов, но ничем не выказывая опасности для более крупных кланов. В особенности аристократов, которые задушат их без всякой жалости, категорично настроенные против Чергонн изначально. Чонгуку не хочется представлять, насколько они были рады их смерти, однако теперь расклад на доске действительно меняется. Каждый будет молить о пощаде. Разрушившие их город и жизни — прежде всего. Юнги замечает жажду мести в его взгляде, блестящую кровавым красным, и не может не выяснить нечто слишком важное: — На какие вещи ты готов ради Чергонн?

***

Чонгук разглядывает резиденцию «Дэльи» издали, находясь на возвышении неподалеку от границы города, из которой открывается потрясающий вид на здания внизу и высотки, расположенные в центре. Предзакатное солнце медленно исчезает за верхушками гор, окрашивая небо в оттенки оранжевого и красного. Чонгук тяжело затягивается дымом, оглядывая горизонт, но взгляд сам возвращается на резиденцию, словно что-то насильно притягивает к ней его внимание. Величественный дом из черного кирпича с вкраплениями красного, сильнее всего на свете напоминающие пролитую кровь их врагов. Чонгук мрачно склоняет голову набок, вслепую пинает камень на дороге. Дэльи — настоящая королевская обитель. Основатели клана Дэльканто называют себя аристократами, ведь в них действительно течет кровь королей. Великих королей, которые развязывали бесконечные войны за власть и могущество, подчиняя себе маленькие поселения и целые города в любые времена и столетия. Этим государством всегда правила династия Ким, лишь изредка теряя трон из-за других семей, прежде чем вновь захватить его. Дэльканто целиком вырос на костях их предков, считавших, что их династия должна править вечно. И даже сейчас, через десятилетия правления президентов, курирующих государство и не имеющих ничего общего с королевской семьей, они продолжают считаться истинными ее правителями. Жажда контролировать власть всегда была в крови членов Дэльканто, клана, который заменил им престол. Очевидно, править умирающими городами бессмысленно. Являться членом одной из самых могущественных преступных организаций Азии намного выгоднее. Люди все равно знают, все равно помнят, кем была семья основателей клана и кем остается сейчас, несмотря ни на каких президентов, которые якобы являются здесь правительством. Чонгук вновь смотрит на Дэльи, представляя, как стены этой крепости смазывали кровью изнутри незадолго после завершения строительства, благословляя королевский храм кровью павших врагов на светлое его будущее. Чонгук прекрасно знает, какие легенды сопровождают это место, и нет слишком веских причин сомневаться в них. Джин выглядит так, словно выпивает по стакану вражеской крови каждый день, и это заметно даже через огромные городские экраны, развешанные повсюду его же кланом, которые контролируют все телевидение страны. Действительно нет причин не верить в эти легенды. Гунва шумно выдыхает за спиной, привлекая внимание, и надолго задумавшийся Чонгук едва вспоминает, что находится здесь не один. — И как же ты собираешься пробраться в замок аристократов? — спрашивает он, мрачно вертит кинжал в длинных пальцах, вытащенный из дерева, в которое метал его для тренировки. — На лицах вроде моего и твоего всё заметно издали. Даже самый продажный охранник Дэльи пристрелит тебя на пороге, не успеешь даже вдохнуть запах стен. И вновь Чонгук представляет окрашенные кровью стены: наверняка этот смрад въелся в бетон, оставшись там навсегда, и ничем от него не избавиться даже через сотни поколений и тысячи благих поступков. Дэльи всегда был и навсегда останется храмом убийц и террористов, которые не жалели даже детей, захватывая города. «Лучше всего нападать на сильных врагов со спины, если ты на самом деле хочешь отомстить этим выродкам. Через неделю аристократы проведут набор новых людей. Закрытая церемония, которой они хотят прикрыть ослабевшую защиту своего храма, потому что наверняка прикончили нескольких своих людей. Я знаю человека, который ищет парня для них. И если ты правда серьезно настроен, я сведу тебя с ним, но помни, что окажешься среди людоедов, как только войдешь в резиденцию». Через несколько дней после их разговора Чонгук все еще не верит, что Юнги предложил стать их едой, даже если действовал из благих побуждений. «Церемонии всегда закрытые, потому что аристократы боятся крыс и предателей, но я хорошо знаю человека, который может порекомендовать тебя. Без лишних вопросов и проверок. Для каждого из них ты будешь всего лишь бедным парнем, который хочет заработать, но на самом деле это шанс выяснить все необходимое, чтобы использовать против них же позднее. Их распорядок дня, сколько внутри охраны, на какой высоте расположены камеры. Наследник всегда будет близко, потому что часто посещает Дэльи, и близость с ним тоже сыграет важную роль, если захочешь расправиться с ним лично». Чонгук вспоминает прекрасное лицо наследника и размышляет, насколько адекватно сможет себя вести, как только встретится с ним на расстоянии ничтожного метра. Как же давно ему хочется выпустить из этой твари все внутренности. — Из Дэльи придет приглашение на имя Гьюди, который задолжал картелю рекомендацию о новых членах, — рассказывает Чонгук, слыша приглушенный запах пожара, словно что-то загорелось в лесу. — И его личной рекомендацией стану я. Все законно, значит, вламываться в храм не придется. Юнги обещал сделать все чисто. — Гьюди тоже работает на них? И при этом сотрудничает с парнем из Чергонн? — недоверчиво спрашивает Гунва, затачивая ножом ветки, валяющиеся рядом, на манер копья. — Как же он живой при таком раскладе, интересно. — Гьюди был должником и для Чергонн тоже, — объясняет Чонгук через негромкий выдох, не сводя взгляд с величественной резиденции вдали, которая выглядит еще прекраснее на закате. — Чергонн не убили его за оплошность десять лет назад, но приставили к нему Юнги и приказали до конца жизни заботиться о нем, как о собственном сыне. Может быть, Гьюди воспринял это намного серьезнее после того, как его настоящий сын погиб во время Черной войны. Гунва испускает низкий протяжный звук, разглядывая заточенные ветки, затем швыряет их в гниющие листья, раскиданные по всей поляне. — Я легко могу понять его, — невесело усмехается Гунва, прежде чем поднять взгляд и посмотреть на спину Чонгука, привычно напряженную, когда он вспоминает Чергонн или что-либо связанное с ним. — Я ведь тоже клялся всегда защищать тебя, как и Санги. Болезненное покалывание в груди ощущается маленьким пожаром, разгоревшимся между ребер при одном упоминании знакомого имени. Чонгук опускает взгляд, чувствуя могильный холод, расползающийся по каждой вене внутри, затушивший весь этот пожар за жалкое мгновение. Санги всегда защищал его. Чонгук же не смог даже один раз это сделать. — Извини, — негромко шепчет Гунва, с осторожностью поднимаясь с земли, чтобы подойти ближе. Длинные пальцы желают сомкнуться на плече младшего, немного погладить, без слов рассказывая, что никто из них не виноват в его смерти. Однако все напрасно, как и любые слова поддержки, которые все равно ничего не изменят. Чонгук чувствует ладонь парня на плече, но отшатывается. — Не извиняйся, — выдыхает Чонгук, прежде чем вновь поднимает взгляд, чтобы намертво вцепиться им в резиденцию Дэльи, которая даже издали кажется невероятно большой. — Их династия обязана закончиться. Эти выродки дьявола должны вернуться в ад и никогда больше из него не выползти. Гунва мрачно смотрит на него, прослеживает за его взглядом. — Санги тоже хотел бы возмездия, не только за свою смерть, но и за весь Чергонн и войны, которые они развязали, — задумчиво протягивает он. Чонгук стоит без движения еще некоторое время, ничего не говоря, даже когда слышит шелестящие по листве шаги. Прося беречь себя, как всегда, Гунва оставляет его наедине с мыслями и прохладным воздухом. Чонгук поднимает голову, разглядывая мрачные облака, которые сгущаются еще сильнее из-за накатывающей бури. Маленькие капли начинают падать вниз, но в ливень не переходят, словно оттягивая момент этой неизбежности. Чонгук стоит еще немного, смотря вверх без всяких мыслей, затем разворачивается и идет вниз по склону, двигаясь по протоптанной лесной тропе, чтобы выйти обратно к дороге. Черный мотоцикл ожидает его под невысоким пышным деревом. Забравшись на него и надев шлем, Чонгук едет в направлении юго-запада, на скорости пролетая небольшие поселения и высохшие поля. Взгляд цепляется за ржавые ветряные мельницы, всаженные глубоко в землю на каждом из этих бесконечных полей. Люди считали своим долгом заботиться о природе, не изничтожая ее электричеством, однако сейчас не могут заботиться даже о самих себе. Мельницы просто стоят здесь, высокие и мертвые, никогда больше не способные двигаться, как еще одно мерзкое напоминание о том, каким стал этот мир. Остановившись на пересечении дорог, Чонгук пропускает небольшой грузовик, затем сворачивает на знакомую тропу, каждый метр которой знает наизусть, и проезжает еще километр, прежде чем заглушить двигатель. Высохшее поле вблизи кажется выжженным. Чонгук скользит пальцами по высокой сухой траве, заросшей по всей поляне. Идет немного вперед, чувствуя лишь знакомый пронизывающий холод внутри, затем останавливается окончательно. Десять больших камней смотрят на него снизу вверх, заросшие сорняками, но Чонгук срывает их, чтобы открыть вид на выцарапанные надписи. Чонгук называет их надгробиями несмотря на то, что в действительности здесь похоронен всего один человек. Девять остальных — лишь напоминание о других людях. Чонгук самолично притащил их сюда и выцарапал каждое имя. Их нельзя забывать. Иногда память вытесняет из головы даже важные вещи, которые он клялся всегда помнить, и невыносимый страх перед этим вынуждает его каждый раз возвращаться сюда. Чтобы вновь вспомнить людей, которые были самыми близкими для него. Чонгук по очереди кланяется каждому надгробию, опускаясь намного ниже перед самым первым, представляя лицо главы Чергонн, которого называли господином Дюго на улицах. Впервые встретившись с ним многие годы назад, Чонгук испугался кривого шрама на его шее, скрытого старыми татуировками, и никогда позднее не спрашивал, откуда он появился. Чонгук лишь догадывался, что его пытали, желая убить в конечном итоге, и именно из-за этого впервые задумался, насколько жестокая жизнь может ждать его в будущем. Чонгук молча осматривает его личный камень, цепляясь взглядом за неровные буквы, которые царапал ножом, прежде чем оглядывает остальные надгробия и останавливается перед следующим. Единственный камень, под которым находится настоящее тело. Знакомое и близкое для него в каждом сантиметре кожи. Чонгук опускает взгляд на сырую землю, вспоминая, как самолично закапывал его. «Я буду гангстером, — усмехается Санги, складывая пальцы на манер пистолета. — И ты будешь править миром вместе со мной, Чонготти». Выпуская дрожащий выдох из глубины груди, Чонгук каждый раз вспоминает его лицо во всех деталях, включая маленький шрам на брови, который этот парень получил в двенадцать. В попытках не попасться очередной мелкой банде они перелезали через забор, Санги сорвался и поранился колючей проволокой. Чонгук вновь тяжело выдыхает, поднимая взгляд на камень. В отличие от остальных Санги он помнит всегда, однако из-за этой мысли внутри него становится лишь холоднее, потому что иногда забыть смертельно хочется. — Чергонн воскреснет из мертвых, — негромко говорит Чонгук и замолкает, словно надеется на разговор. Вместо какого-либо ответа слышится только завывание ветра и шум пожарной машины, летящей по шоссе в направлении города. — Я прикончу их всех за тебя и за всех остальных. Санги убили во время резни в Чунпхэ, расстреляв в популярном баре с цветастой вывеской. Кровавые картины вспыхивают перед глазами, как забытый кошмар, заставляют его дыхание вновь сорваться, превратившись в глухие хрипы. Чонгук втягивает носом лесной воздух, ощущает приближение сильного дождя. Оставаясь здесь и смотря на надгробия, он всегда чувствует невыносимое одиночество. На улицах города намного легче бороться с ним. Возможно, из-за того, что даже в самом разрушенном квартале есть люди. Однако на этом поле единственный человек давно мертв. Иногда он настолько хочет вновь увидеть его, что почти может сделать это. Черная тень проскальзывает за деревьями, расплывчатая, но достаточно большая, чтобы напоминать человека. Чонгук цепенеет, вглядывается в лес впереди, настолько напрягая зрение, что глаза почти начинают болеть. Каждый раз, даже прекрасно зная, что это иллюзия, он смертельно хочет приглядеться, выхватить из мрака знакомые черты, развернуть его к себе и прижать настолько сильно, чтобы свело кости. Чонгук яростно поджимает губы, ощущая порывы ледяного ветра на щеках, прежде чем внезапно чувствует прикосновение на плече. Развернувшись настолько резко, он расширяет глаза, но позади — никого. Вновь медленно оборачиваясь к надгробиям, Чонгук силой сохраняет лицо равнодушным, оглядывая надпись «Сангиро» на камне. Изнутри разрываясь на части, хочет попросить его не дотрагиваться и вместе с тем сделать это еще раз. Даже если каждое подобное прикосновение — всего лишь последствия того, что Чонгук принимает наркотики. Чонгук резко закрывает глаза. Именно из-за войны кланов Санги оказался в земле и больше не может обнять его, как раньше. Виноваты в этом только аристократы. Чонгук ощущает непривычный прилив сил, наполняющий его изнутри гневом, которого на этот раз более чем достаточно, чтобы наконец сделать все правильно. Сейчас он каждой клеточкой голой кожи чувствует, что справится с испытаниями. Во имя хёна, который больше не может. — Каждый из них будет гореть, — шепотом клянется Чонгук, сжав кулаки, представляя в земле всех их врагов, которые каждый день по кусочку отнимали самое ценное из его жизни, и лишь Чергонн всегда защищал их, даря немного надежды посреди всех этих развалин.

Двенадцать лет назад. Йонсан.

Чонгук медленно прогуливается по грязным улицам, пиная камни на дороге около полуночи, разговаривая с Санги о возможности заработать на лесопилке за городом. Улицы неприятно пусты и выглядят почти мертвыми, что случается здесь довольно редко. Из-за сильных ливней, наверное. Чонгук поднимает взгляд, разглядывая тяжелые черные облака, нависшие над всем городом. За несколько километров слышится визжащая сирена скорой помощи. Санги хмыкает, вглядываясь в щели между старенькими домами, замечает красно-синие огни вдали, заливающие светом улицу. Чонгук следит за его взглядом, затем отворачивается, идет дальше вниз по улице, потому что там все равно нет ничего интересного. Машины скорой помощи часто проезжают здесь из-за очередного уличного убийства или поножовщины. Нередко в них замешаны даже дети. Двигаясь дальше, они обходят еще несколько домов, в которых не горит свет, не встречая на улице ни единого человека, прежде чем издали виднеется какое-то движение. Чонгук прищуривается, но ничего не видит из-за листьев дерева, склонившегося над детской горкой на площадке. — Хён, ты видишь? — негромко спрашивает Чонгук, останавливаясь, кивает вперед, показывая направление. — На площадке кто-то прячется. Санги прослеживает за его взглядом, однако ему четырнадцать и он больше не заинтересован в детских площадках: — Наверняка какой-то наркоман, как всегда, банды разберутся с ним до рассвета, — отвечает Санги скучающим голосом, пиная очередной камень, который пролетает несколько метров и падает в грязь. — Идем лучше в Хэчвон, найдем немного бутылок, я слышал, недавно там выпивали и вряд ли забрали их с собой. Иногда можно выручить неплохие деньги за стеклянные бутылки, и Чонгук смертельно хочет согласиться, представляя, что наконец сможет нормально поесть, но что-то внутри останавливает его. Чувство, неизведанное ранее, похожее на легкое тепло под кожей, которое шепчет, что стоит проверить детские горки. Санги оборачивается с непониманием во взгляде, видит застывшего Чонгука, но лишь смиренно выдыхает, когда младший вновь кивает ему, без слов прося следовать за ним. Грязные лужи на асфальте пропитывают влагой кроссовки, в которых неприятно хлюпает вода, однако Чонгук движется еще быстрее, вцепившись взглядом во мрак под деревом, всем своим нутром чувствуя присутствие человека. Санги шикает за спиной, просит быть осторожным. Чонгук прислушивается несмотря на то, что хён всегда защитит его, но все же движется осторожнее, медленно огибая детские горки, двигаясь абсолютно бесшумно по влажному песку, прежде чем наконец заглядывает за дерево. И видит испуганного мальчишку лет восьми, который прижимает ободранные коленки к груди и смотрит прямо на Чонгука настолько большими глазами, что это почти комично. Чонгук выдыхает, внимательно рассматривает его в полутьме, замечает драные вещи, заметные мрачные синяки на лице, грязные волосы и невероятное количество страха, которое он пытается скрыть, но совершенно напрасно. Чонгука не обманешь, если дело касается страха вновь оказаться избитым. Немного наклоняя голову, он заглядывает за плечо мальчика и замечает потрепанный детский рюкзак, наверняка набитый его вещами, прежде чем тот прижимает его сильнее к себе, защищая, как самое ценное в жизни. — Не пытайся его забрать, — дрожащим полушепотом просит мальчишка, пытаясь делать голос грубее, однако из-за возраста он все равно звучит высоко и совсем не угрожающе. Чонгук переглядывается с Санги, который лишь качает головой, давая понять, что идея паршивая, но это необычное чувство в груди никак не проходит. Не позволяет просто уйти, оставив здесь ребенка, бледного и испуганного, которому наверняка некуда больше идти. Чонгук вновь смотрит на него, замечает нотки угрозы в детском взгляде, обещающие, что он будет драться за свой рюкзак, даже если их двое и они явно старше. Однако Чонгук пришел не затем, чтобы обокрасть его. Вместо всего на свете он медленно засовывает руку в карман и вытаскивает съедобный батончик, чтобы протянуть мальчишке напротив. И встречает настолько удивленный взгляд, что смотреть на него почти больно. — Зерновой батончик, — медленно объясняет Чонгук, пытаясь не жадничать, ведь от батончика все равно осталась лишь половина. — Я же вижу, что ты голодный, возьми. Недоверчиво оглядывая их обоих, мальчишка неуверенно вытягивает ладонь, рассматривая цветную этикетку, затем кидается на батончик с таким голодом, запихивая за обе щеки, что Чонгук хмурится, не желая знать, насколько давно он ничего не ел. Внутри что-то неприятно холодеет, как и всякий раз, когда они с Санги встречают бездомных детей на улицах, будущее которых представляет собой лишь мрак и бесконечные сражения за то, чтобы встретить следующий день в сытости и тепле. Им двоим немного легче, ведь они нашли небольшое убежище, в котором могут ночевать иногда, если не хочется снова возвращаться в дома к родителям. Однако детям вроде этого мальчика не остается ничего, кроме жизни на улице. — Как твое имя? — негромко спрашивает Санги, когда парнишка заканчивает с едой, и Чонгук замечает неподдельный интерес в его взгляде. — Как давно ты здесь? — Иногда друзья называют меня Ичи, — еще тише отвечает он, вытирая ладонью рот, потому что ел довольно неаккуратно из-за мерзкого голода. — Я здесь… ну… несколько дней назад я пришел из другой площадки. Чонгук вспоминает, какие сильные ливни здесь были, и вновь переглядывается с Санги, прекрасно понимая, что его выгнали из дома. Иногда взрослые делают это, когда денег становится недостаточно, чтобы кормить еще и детей, которым по мере взросления нужно больше еды. Зарабатывать в этих городах становится всё сложнее, и многие также ввязываются в долги, одалживая деньги у банд или богачей, которые быстро начинают заламывать проценты, с которыми никогда не расплатишься. Любой из возможных вариантов кажется Чонгуку отвратительным. Не исключено, что родители наоборот слишком любили его, потому сказали бежать, чтобы не пришлось отдавать его за эти долги. Люди нередко расплачиваются детьми. Санги мрачно заламывает пальцы, размышляя, что сказать, наверняка задумавшись о том же, что и Чонгук, едва завидев этого мальчика издали. Без сомнений, если они оставят его здесь, он протянет еще несколько дней максимум, прежде чем в лице банд или торговца органами за ним придет смерть. — Не хочешь пойти вместе с нами? — предлагает Санги настолько резко, что мальчишка вздрагивает, не ожидая больше никакой помощи. — Я знаю одно безопасное место за городом. Иногда мы остаемся там. Любишь заброшенные здания? И это становится решением, которое через время разорвет Чонгуку сердце в хорошем и одновременно отвратительном смысле. Именно решение дать мальчишке еще один шанс, показать, что за свою жизнь можно бороться, даже если невыносимо тяжело порой. И сказать то, что Чонгук однажды услышал сам, переполнившись надеждой с головой: «вырастешь и станешь сильным, потому что никакое детство не длится вечно». Санги вместе с Чонгуком приводят его в заброшенное здание с выбитыми окнами, которые в одной из комнат на втором этаже завешены тряпками, чтобы пропускать внутрь меньше холода. Двигаясь вдоль бывших квартир на первом этаже, они аккуратно переступают битые стекла и всякий мусор, включая использованные презервативы и шприцы, прежде чем встречаются с небольшой группой наркоманов. Всегда собираясь здесь, они чаще всего не обращают на них внимания. Иногда пытаются разговорить, выпросить немного денег или дозы, иногда даже догнать, когда они бегут наверх, однако никогда не могут сделать это. Забраться на второй этаж достаточно сложно, потому что лестница почти обвалилась, и можно сделать это лишь цепляясь за небольшие выступы в бетоне, предназначенные для детских пальцев и небольшого веса. — Здесь снова чертовы дети, — слышится приглушенный голос через несколько пустых комнат, настолько хриплый и слабый, что не хочется слышать. Чонгук перепрыгивает еще несколько разбросанных всюду кирпичей, прежде чем они наконец оказываются на лестнице. Аккуратно забравшись на второй этаж, цепляясь за все эти выступы, они движутся еще дальше и наконец входят в дальнюю комнату, завешенную тряпками. В центре стоит небольшая бочка, в которой они иногда разводят огонь, если становится слишком холодно. Вокруг нее — два старых матраса и немного одежды, оставленной здесь на всякий случай. Чонгук наклоняется над ней и перебирает, надеясь найти что-нибудь теплое для мальчика, который оказался на улице в слишком легкой куртке. Санги же внезапно хватается за матрас: — Матрасы передвинем ближе к центру, чтобы мы все поместились, давай, помоги мне, Ичи. Чонгук заинтересованно наблюдает за ними, не представляя, почему Санги стал настолько дружелюбным, прежде негативно настроенный к любым чужакам. Без конца повторяя, что любой из них может быть опасен, он внезапно проникается теплыми чувствами к Ичи: выглядит мальчик безобидно, однако имеет характер и принципы, который проявляются как минимум в готовности защищать рюкзак. Ичи даже не позволил Чонгуку нести его через весь город несмотря на то, что набитый вещами он выглядел довольно тяжелым. Ичи остается с ними на несколько дней, всюду ходит по их следам, проникаясь настоящим доверием, рассказывает о прошлом и о том, что его родители действительно влезли в большие долги. Ичи вылез через окно, как только услышал выстрелы. Чонгуку необязательно долго думать, чтобы догадаться, что кредиторы убили их. Наверняка они забрали бы и его, чтобы перепродать в качестве живого товара и вернуть себе деньги. Чонгук оглядывается, когда Ичи немного отстает, сильно уставший из-за очередных поисков стеклянных бутылок на улицах. Санги позволяет им обоим немного отдохнуть, переведя дух, сам же идет дальше, разгребая длинной палкой мусор на дороге в надежде найти что-нибудь ценное. Иногда на асфальте валяется всякое: начиная от ключей или цепочек, заканчивая смятыми купюрами и предметами одежды, которую можно перепродать или использовать. Нередко они находят паспорта или водительские права, запачканные кровью. Все эти вещи принадлежат убитым на улицах — Чонгук прекрасно видел, как банды вычищают карманы трупов, забирая ценное, а ненужное просто выкидывая. И размышлять о них почти чудовищно больно, каждый раз сильнее приближаясь к осознанию того, что жизнь здесь останется такой навсегда. Найдя немного ценных вещей среди всякого хлама, они приносят их в небольшое съемное помещение на пересечении улиц. Мужчина в запачканных штанах внимательно все осматривает, затем с легкой улыбкой треплет Санги по волосам, как всегда делает в знак благодарности. Выручив немного денег взамен найденным вещам, они наконец достают купоны и обменивают их на еду, которую справедливо делят между собой на втором этаже их маленькой комнаты. Санги нравится, что Ичи совсем не жадничает, и специально делится с ним едой, отдавая немного больше и объясняя, что он старший и должен заботиться о них. Чонгук несильно улыбается, чувствуя, насколько сильно любит этого хёна, и тоже отламывает немного хлеба для Ичи, который настолько рад, что едва не плачет. Иногда к ним присоединяются и другие парни с улиц, чтобы вместе поискать что-нибудь, обменяться едой, вещами или информацией о новых бандах или кварталах, которые они контролируют, чтобы помочь им избежать неприятностей. Санги никогда не жадничает взамен, тоже рассказывая то, что они выяснили за последние недели, чтобы предупредить остальных. Чонгук не влезает в разговоры старших, но подмечает то, насколько уверенно держится хён, даже если перед ним возвышается парень лет шестнадцати, намного сильнее и больше, явно обещающий драку в случае отказа сотрудничать. Чонгук всегда восхищенно смотрит на Санги, а теперь такой же взгляд появляется и у Ичи, ведь именно благодаря сообразительности Санги они оба в безопасности. И когда дело касается принятия решений, Санги всегда использует рациональность. Даже если его эмоциональная часть разрывается на куски из-за решения, которое они должны принять. — Давай отведем Ичи в Чергонн, — негромко предлагает Санги однажды, наблюдая за самым младшим издали, который крепко спит на матрасе, накрытый зеленым пледом. — Неважно, насколько мы к нему привязались. Это еще ребенок, и мы не можем заботиться о нем, как он того заслуживает. Чонгук слышит боль в его голосе, замечает потухший взгляд, очевидно намного более несчастный, чем прежде. И не может ничего предложить вопреки. Санги абсолютно прав. Ичи не должен больше оставаться здесь. И это становится решением, которое разрывает Чонгуку душу, однако он прекрасно знает, что оно правильное. Настолько же, насколько все предыдущие и последующие решения Санги, потому что он всегда умел вовремя закрывать свое сердце, не позволяя эмоциям все испортить. Люди из Чергонн разглядывают Ичи через несколько дней, который прячется за Санги, намного более высоким, чем он или даже Чонгук, однако бояться на самом деле нечего. Чергонн всегда трепетно относятся к бездомным детям, нередко пристраивая их в лучшее место, чем грязные улицы. Иногда с помощью проверенных людей даже переправляют их заграницу, где жизнь намного лучше, чем здесь, где меньше преступности, больше вкусной еды и даже игрушки, какие он только захочет. И никакой боли. Чергонн всегда делали это для них, в отличие от остальных банд и кланов, которые были готовы продать детей в рабство, лишь бы еще немного заработать на чужих жизнях. Ичи смертельно не хочет оставлять хёнов, которые за короткое время стали для него настолько близки, однако это необходимо. Чергонн позволяют Ичи обнять их обоих, прежде чем забирают его, обещая, что мальчик будет в безопасности. Санги долго смотрит им вслед, наблюдая, как машина везет Ичи вверх по улице и исчезает за поворотом. Чонгук не плачет. Санги улыбается даже, вдохновленный правильным решением, которое они оба приняли, но затем возвращается в их комнату на втором этаже и не выдерживает, роняя несколько слёз на зеленый плед Ичи, которым всегда накрывал его ночью.

***

Через двенадцать лет Чонгук все еще помнит и этого мальчика тоже. Даже несмотря на то, что под давлением времени его лицо давно растеряло все отличительные черты. Больше они никогда его не видели, однако Чонгуку приятно представлять его счастливым и накормленным, искренне надеясь, что мальчишка с большими глазами действительно смог найти лучшую жизнь. Даже если он, возможно, не прожил и полугода после того, как Чергонн забрали его. Чонгук вновь смотрит на могильные камни, однако его имени никогда не было на них. В памяти Чонгука он остается живым вне зависимости от того, что произошло после его исчезновения. Скорее всего, он почти единственный, кто не оказался здесь выцарапанным именем из числа людей, которых Чонгук искренне любил. И это должно быть на самом деле воодушевляющим для него, даже если каждый раз, когда он приезжает сюда, его одолевает лишь пустота и одиночество. Вновь взобравшись на мотоцикл, Чонгук надевает шлем и заводит двигатель, насильно приглушая мысли и воспоминания о Санги, который больше не подсказывает ему правильных решений. Идея оказаться в резиденции Дэльи кажется совершенно безумной, которая может привести к ужасным последствиям, и он действительно не знает, насколько это правильно. Однако ничто больше, очевидно, не поможет свершить правосудие. Клан аристократов уничтожил не только Санги, человека, который был Чонгуку всем, но и целый их город, разрушив вместе со зданиями каждое трепетное воспоминание о днях, когда смерть не гналась за ним настолько решительно, пожирая всех его близких людей.

***

Следующий четверг знаменуется личной встречей с Гьюди, человеком, который хочет представить его аристократам в качестве свеженького мяса, даже не догадываясь, насколько ужасным для всех окажется это решение. Внушительных размеров мужчина с нелепыми очками и деловым портфелем, который он задумчиво перекладывает из одной ладони в другую, рассматривает Чонгука взглядом, с которым ювелиры должны оценивать бриллианты, проверяя, насколько они настоящие. Чонгук держится спокойно, выдерживая каждый колкий взгляд в небольшом баре, в котором они встретились вместе с Юнги, прежде чем мужчина наконец отворачивается. Юнги шепчет, что его шестое чувство довольно сильное, позволяющее ему заранее отсеивать плохих кандидатов. Чонгук равнодушно кивает, не зная, как должен реагировать. Гьюди производит впечатление человека с десятком скелетов в багажнике, однако их ведь имеет каждый встречный гангстер. Чонгук просто старается не размышлять о том, насколько быстро этот мужчина может вытащить пистолет, если догадается, с какими намерениями Чонгук явился. — Я задам несколько вопросов, ничего сложного, — задумчиво протягивает мужчина, листая какие-то документы, которые достал из портфеля. — Откуда ты и какие связи имел на улицах? — Из Йонсана, — отвечает Чонгук. — Основал небольшую банду в четырнадцать. Иногда выполнял поручения старших, за которые мне платили. Чонгук не расскажет, что нанимателями были парни из Чергонн. — Из Йонсана, значит, — заинтересованно протягивает мужчина, наконец поднимая взгляд, чтобы оценить Чонгука, однако не замечает в нем ничего особенного. — Какие поручения? — Кражи или поджоги, — рассказывает Чонгук. — Иногда передавал людям послания или какой-нибудь вес. Гьюди задумчиво прищуривается, словно требуется время на осознание этих историй, прежде чем наконец вытаскивает какой-то документ из папки. Развернув листок, сложенный в несколько раз, молча читает написанное, затем вдруг тяжело выдыхает с непонятным выражением на лице, вытаскивает зажигалку из кармана и поджигает. Чонгук недоверчиво наблюдает за тем, как огонь сжирает бумагу, на которой наверняка написано что-то важное. — Клан высоко оценивает способность выполнять поручения без лишних слов и с преданностью, — говорит мужчина, прежде чем засунуть горящий листок в полупустой стакан с водой, который вмиг впитывает пепел. — Я должен проверить, насколько ты хорош. Завтра приедешь на этот адрес и кое-что доставишь для человека, который будет ждать на автомобильной свалке. Раскрывать рюкзак и заглядывать внутрь запрещено. Не сомневайся, я обязательно узнаю, если ты откроешь его. Чонгук опускает взгляд на рюкзак, который мужчина вытаскивает из черного полиэтиленового пакета, совершенно новый, но набитый чем-то. Принимая его, чувствует немного тяжести. И всерьез воспринимает слова не заглядывать внутрь. — Как только доставишь, мне передадут, — объясняет мужчина и разворачивается, поправляя манжеты пиджака. — Я свяжусь с Юнги для дальнейших указаний. Юнги, еще встретимся, а тебе желаю удачи.

***

Кланы действительно высоко ценят преданность. Иерархическое разделение их членов наводит порядок, искореняя возможность хаоса, однако преданных оценивают намного выше, чем людей, которые когда-либо облажались. Чонгук прекрасно знает, как работает система, затянувшая его с четырнадцати. Вновь оглядывая черный рюкзак с заметным напряжением, словно внутри динамит, он лишь тяжело выдыхает, но даже не задумывается о любопытстве. Приказ старшего не подлежит рассмотрению или сомнениям. Чонгук хочет выжить в этом мире, значит, придется играть по его правилам. — Я правда надеюсь, что все получится, — негромко признается Юнги, наблюдая за тем, как младший надевает шлем, спрятав в карман записку с адресом. — Не забывай о нашей договоренности. Как только проникнешь в резиденцию, я представлю тебя еще нескольким людям. «Как только окажешься в Дэльи, я поверю в серьезность твоих намерений окончательно». Чонгук кивает на прощание и заводит двигатель, не желая вспоминать, какой опасности может подвергнуть его это решение. Засветиться в храме аристократов нередко значит нарисовать точку для прицела на своей груди, в которую они непременно выстрелят, как только найдут повод сделать это. Ничего хорошего ждать не придется, мрачно размышляет он, разворачиваясь, сильнее выкручивает газ, словно пытаясь сбежать из собственных мыслей, которые накидываются с каждой стороны, если бы ждали подходящего момента для нападения. Чонгук впивается пальцами в руль еще яростнее, несется через длинный вечерний квартал, стараясь хладнокровно обдумать последние часы своей жизни, как всегда делал Санги, намного рациональнее него. Однако никак не может. И внезапно слышит какой-то шум, напоминающий далекие человеческие голоса, которые доносятся из конца квартала. Наручные часы показывают полночь, когда он останавливается, и хочется наконец оказаться в комнате, чтобы переосмыслить все случившееся, однако приглушенные голоса никак не исчезают. Чонгук завозит мотоцикл поглубже во двор и накрывает черной тканью, чтобы не отсвечивал издали, привлекая ненужное внимание. Каждый шаг приказывает себе не оглядываться, желая выйти вновь на улицу и проверить, что произошло, но не может сопротивляться этим непонятным чувствам, вдруг накрывшим его с головой. Ощущение неприятностей. Напоминающее маленькие разряды, запущенные вдоль всего тела электрошоком, они выматывают, заставляют сильнее сжать кулаки, сильнее вслушаться в неясный шум. И все же оглянуться. Иногда Чонгук не может сопротивляться этим чувствам. Мигающая красным вывеска ближайшего бара заливает светом часть мрачной улицы. Чонгук движется бесшумно, вслушиваясь, и каждый шаг приближает его к непонятным звукам, которые доносятся намного ближе. Чонгук замечает нескольких людей, заворачивая за перекошенный дом в конце квартала, однако не может видеть, на что они смотрят. Некоторые прикрывают ладонями лицо, показывают пальцами вперед, шепчутся, в их глазах блестит неприкрытый страх, болезненно знакомый Чонгуку еще с детства. Замечая еще большее скопление людей, он приближается, позволяет им поглотить себя, на чистых эмоциях двигаясь вперед, как заколдованный, каждой клеточкой души притягиваясь к эпицентру их внимания — обшарпанной стене одного из домов напротив. И замирает в осознании того, на что все эти люди смотрят настолько испуганно. Распятый человек совершенно голый, прибитый большими гвоздями к стене, наверняка мертвый по меньшей мере несколько часов. Чонгук слепо оглядывает багровые линии крови, застывающие на бетоне, вырисовывающие его силуэт яркими красками. Люди шепчут, переговариваются, просят вызвать наконец полицию, которая никогда не приезжает в эти кварталы быстро, однако все звуки для Чонгука сливаются в сплошной мерзотный шум, как из испорченного радиоприемника, выдающего лишь помехи. Чонгук медленно поднимает взгляд выше, замечая надписи на стене, которые оставили его каратели: «Каждый предатель будет изрезан и отправлен в преисподнюю. Я здесь власть». Маленькие колючие вибрации проходятся вдоль каждой вены, выпущенные прямо из глубин его груди, приказывающие не делать ошибок и не оказаться на месте этого мужчины в следующий раз. Чонгук прекрасно знает, насколько жестоко аристократы расправляются с предателями, оглядывая висящее тело, однако не чувствует страха. Внутри зарождается лишь тихая ярость, пульсируя, как настоящая взрывчатка среди его костей. Чонгуку отвратительны эти чувства. Всего лишь жалкий акт запугивания и устрашения, который нередко используют аристократы, пытаясь держать в вечном страхе их город, размышляет он, разворачиваясь. Иллюзия контроля несчастных людей. Чонгук в раздражении сжимает кулаки еще сильнее, чувствуя, как пальцы впиваются в ладони, возвращается вниз по улице, продолжая слышать приглушенный запах застывшей крови, словно он следует за ним по горячим следам. И не разрешает себе оглядываться. Дэльканто здесь сильнее всех заслуживают изощренной смерти. Чонгук расправится с каждым из них.