Чергонн

Чернота затягивает, медленно заглатывает его, затем выплевывает обратно на свет, позволяя разлепить веки, но не осмотреться. Все слишком расплывается. Чернота вновь накатывает, ослепляя тьмой, как будто сжирает все заживо, не позволяя залитым кровью глазам на чем-то сосредоточиться. И все же обоняние остается. Запахи сырой земли и предсмертной вони врываются в нос, издеваются, перемешивают в голове все мысли, какие едва только появляются, прежде чем исчезнуть. Чонгук приоткрывает глаза, замечая или даже чувствуя, как его тащат по земле за шиворот. Бесполезные ноги волочатся следом, цепляются за разбросанные всюду камни и кирпичи. Вдали виден свет, но и он гаснет, или же это его глаза вновь закрываются. sehun: 7 пропущенных вызовов. sehun: чонгук, мы срочно должны встретиться. Приглушенный свет возвращается, но теперь раздражающе мигает, понижая интенсивность или вовсе отключаясь, чтобы затем вновь загореться, освещая грязные стены. Издали слышится низкочастотный шум, похожий на вой генератора. Чонгук силой приоткрывает глаза, видит, как за поворотом исчезают зеленые стены, испачканные алыми каплями и разводами. Краска, наверное, но запаха он не чувствует. Как странно выкрашивать зеленые стены в алый, нашептывает его рассудок, прежде чем отключиться. yoongi: 9 пропущенных вызовов. yoongi: обещал же приехать вчера. напиши мне. Вонь становится сильнее через время, возвращая его к реальности, но не окончательно. Чонгук ощущает тело, понимает, что может двигаться, но конечности словно занемели. И еще здесь слишком холодно. Внутри проходится ледяная волна, охлаждает кожу изнутри, расходится в стороны легкими каплями, словно в нем замерзают органы. Чонгук пытается осознать эти ощущения, но все они неясные и расплывчатые. Чаще всего он испытывает что-то похожее из-за сильной дозы, но по какой-то причине помнит, как не успел ничего принять в прошлый раз. Чем-то его отвлекли, кажется. Издали вновь слышатся легкие низкочастотные звуки, однако сейчас Чонгук понимает, что это гудение лампы искусственного света. Мелькая раз в несколько секунд прямо над ним, она загорается и гаснет, загорается и гаснет. Чонгук даже с закрытыми глазами это видит. Хочется разлепить их, взглянуть наверх, разбить ее к чертовой матери, но на это нет никаких сил. Чонгук решает, что откроет глаза немного позже. Сейчас он должен еще немного подержать их закрытыми. Боль растекается внутри головы, как жидкая лава. Как кинжалы, мысли давят на мозги и царапают, вызывая легкие болезненные волны. Через время он вновь пытается двигаться, не осознавая, как давно здесь находится. Время не чувствуется, реальный мир воспринимается как очередная иллюзия, и слышен лишь этот чертов гул наверху. Чонгук раскрывает глаза скорее из раздражения, чем из желания выяснить, что произошло. И видит место, в котором никогда не был, даже если раньше часто просыпался где попало. Мрачные стены чем-то испачканы, заросшие нитью паутины возле двери. Издали видны надломы краски — штукатурка осыпается, на стенах всюду просвечивает голый бетон. Чонгук медленно ведет взгляд дальше, видит какой-то мусор на полу, высохшие листья, словно их занесло сюда из приоткрытого окна. И замечает небольшой высокий столик рядом, похожий на медицинский, прежде чем понимает, что это здание давно заброшенной больницы. Чонгук ненавидит больницы. В желании скорее выбраться отсюда он дергается, но голова взрывается болью, словно вся набита динамитом. Чонгук приглушенно рычит и в следующий миг осознает, что привязан. Грязное медицинское кресло намертво удерживает его запястья, обвитые кожаными ремнями. Чонгук дергает ногами, которые свободны, но все зря. Любимый нож тоже исчез из прорезей для ремня. Люди явно знали, на кого напали. Язык чувствует отвратительный привкус крови. Как же хочется немного воды. Чонгук дергает руками, игнорируя боль, четвертый раз и десятый, но ремни слишком крепкие. Запястья начинают неприятно покалывать из-за его стараний, но он не останавливается, прежде чем из-за боли в голове все светлеет, заливаясь яркими вспышками. Чонгук прищуривается, словно впереди кто-то включил прожектор, но это иллюзия, всего лишь следствие боли, ее мерзкая черта характера, которую она всегда приносит с собой — в маленьком черном чемодане. Чонгук шумно сглатывает, не желая знать, какой еще в нем арсенал, и закрывает глаза, однако боль становится сильнее. Иногда ее действительно сложнее выдерживать, когда всюду темно, словно она подпитывается этой тьмой, разрастается в размерах и чернеет тоже. Как сильно его ударили при похищении, он не хочет знать, но этого явно хватит для концерта этих вспышек на стенах. Как-то слишком ярко для такой темной комнаты. Чонгук вновь отключается, кажется, на целую вечность, прежде чем его вытаскивает в реальность какой-то резкий звук. Грязная дверь распахивается, освещая полутьму светом из коридора. Чонгук вздрагивает, резко распахнувший глаза, видит человека, который приближается, однако не может рассмотреть его лицо. Все снова предательски расплывается. Чонгук напрягает зрение, но этим вызывает лишь искры перед глазами. Явно мужчина, высокий и носящий тактические военные штаны, заправленные в берцы, не обещает приятного разговора. Чонгук ненавидит военных, ненавидит армию, потому что ее больше не существует, но прекрасно наслышан о том, чем такие люди сейчас занимаются. Ведь инстинкт убийцы просто из груди не выдрать. — Как думаешь, какие громкие крики любит это здание? — расслабленно спрашивает он низким и знакомым Чонгуку голосом, вытаскивая шприц из кармана, заполненный мутной жидкостью. — Я как раз хотел развлечь его. Кривые наколки расползаются по его рукам, едва он вытягивает их вперед, желая сделать инъекцию, однако Чонгук дергается и шипит, предупреждая не приближаться: — Клешни свои убери. Гюрса ядовито усмехается вместо ответа, затем хватает его за волосы и приближается настолько, что Чонгук ощущает едва уловимый запах его одеколона. И не сразу понимает, что на самом деле это нежный смрад вчерашней крови — четырех литров, которые он выпустил парню через несколько залов отсюда, подвешенному на крюк для разделывания животных. — Я здесь ради информации, которую ты мне выдашь, если не хочешь закончить пятном грязи на этом кресле, — медленно выдыхает он Чонгуку, нависая сверху и взглядом обещая изысканные методы допроса. — Я легко вытаскиваю дерьмо из людей, меня этому научили, потому даже не пытайся… Чонгуку не пристало все это выслушивать. Втянув слюни, он резко плюет ему в лицо, заставляя отшатнуться назад. И даже не представляет, как сильно Гюрса не любит эти выходки. Вытерев щеки, Гюрса замахивается и легко разбивает Чонгуку губы, вкладывая столько силы в удар, что комната вновь заливается ярким светом. — Идея плохая, лучше не дергайся, я же и вены твои могу вырвать, как видишь, здесь все инструменты для операций есть, — обещает он с неприятной усмешкой, вновь схватив его повыше локтя, как вдруг замечает следы других его инъекций на коже. — Какой вид, гляньте, аристократы взяли себе героинщика. Пиздатая идея разносить болезни в Дэльи. Игла через почти вечность прокалывает вену, которую Гюрса пытался найти. Чонгук приглушенно рычит, пытаясь двигаться, не позволить ему этого, однако пальцы давят на него слишком сильно, настолько, что рука едва не отнимается из-за его железного захвата. Гюрса явно умеет давить. Чонгук может лишь жалко дергаться, не желающий знать, каким дерьмом накачан этот шприц и сколько людей его использовали. Жидкость легко исчезает внутри него, вплетается в вены, разбавляя кровь. Ничем хорошим это явно не закончится. — Как сильно ты свой член сжимаешь, когда дрочишь, раз научился так давить? — язвит Чонгук, ощущая дрожь в пальцах из-за онемения, прежде чем Гюрса наконец отпускает его. — Чувствовал, что ты члены любишь, значит, все не зря, — задумчиво отвечает он и отступает назад, вытаскивая красные мальборо из кармана и закуривая, словно эти обещающие пытки взгляды были просто шуткой. Чонгук прищуривается, смотря на него и пытаясь найти больше ответов. — Итак, первый вопрос нашей викторины. Какие отношения связывают тебя и наследника Дэльканто, который Джин? — Какая нахуй разница, — огрызается Чонгук и дергает ногами, опираясь подошвами в заношенное кресло. — Что за дерьмо ты мне вколол, мудила? Гюрса прищуривается, выдыхая облака дыма, вновь затягивается, имея достаточно терпения в подобных разговорах. И все же чувствует, что с этим дерзким мальчишкой будет непросто. Чонгук не похож на человека, которому легко развязать язык, но едва ли его сопротивление продлится слишком долго. Из всех можно вытащить информацию, если использовать хорошие методы. — Честно говоря, некоторым из нас не нужно учиться пытать людей, знаешь, мы интуитивно это делаем, изобретая совершенно пиздатые способы вызвать боль, — рассказывает Гюрса, понижая голос, или же это Чонгуку просто кажется, когда все вновь начинает расплываться. — И ты даже не представляешь, в каких вещах люди признаются, чтобы закончить допрос. Чонгук сильно моргает несколько раз, пытаясь вернуть четкость зрению, но мрачные стены начинают плыть, искажаться и вытягиваться, как живые. На губах чувствуется что-то липкое, явно кровь из-за прошлого удара. Чонгук облизывается, не осознавая, что кровь вытекает из носа, ведь давление повышается, пульс становится злее, интенсивнее, дыхание на миг обрывается, словно кислород больницы застревает на языке, не проникая дальше. Чонгук шумно вдыхает, пытаясь осознать его слова, исправить свое положение в этом чертовом кресле, однако жидкость после инъекции явно действует. Гюрса выдыхает еще больше дыма, прекрасно зная, на что способен этот пыточный препарат, но для него каждый следующий раз оказывается волнительным, как первый. Иногда эксперименты с инъекциями развлекают его сильнее сеансов конверсионной терапии, на которых ему разрешено насилие любого вида. Во имя святой цели, конечно. Как и сейчас. — Блядство, я же не озвучил условия викторины, — выдыхает Гюрса, стряхивая пепел на пол. — Раз ты напрашиваешься на долгий разговор, их надо озвучить. Итак, есть всего несколько вариантов. Рассказываешь мне правду, ничего кроме правды, и я проявляю те немногие хорошие качества, которые во мне еще не сдохли. Воспринимай это как хороший конец своей истории. В отличие от него, плохой конец заключается в том, что ты будешь умирать медленно и мучительно, вспоминая всех людей на этой блядской земле, которых ты любил. Им не спасти тебя. На ближайшее время только я решаю, как много километров разделяют тебя и первый блокпост перед адом. Выбирай, Чонгук. Чонгук едва разбирает его слова, чувствуя, как жарко становится, как душно в этом помещении на самом деле, как тесно на этом кресле. Кривое лицо Гюрса мрачнеет, затем вновь расплывается еще сильнее, начинающее напоминать чудовище, с головы которого стекает кожа, словно его нарисовали чернилами. Чонгук загнанно дышит, сопротивляется эффектам препарата, сильнее напрягает ноги, которыми начинает грубее опираться в кресло. Мир ужасающе искажается, но через секунды вновь становится четким, возвращая адекватность, втягивая кожу Гюрса назад, разрешая ему вернуть образ человека. Чонгук шумно вдыхает, не осознавая, иллюзия это или наркотики, которые действуют волнами, накрывая его и отступая назад. Как издевательски. — Какие отношения связывают тебя и наследника Дэльканто, я спрашиваю, — злее повторяет Гюрса, прекрасно замечая эмоции Чонгука, на которого начинает действовать мучительная доза «красной гибели». — Как он начал доверять тебе настолько сильно, чтобы назначить дюно? Я весь во внимании нахрен, можешь не стесняться. Чонгук жадно дышит вместо ответа, прожигая его ненавистным взглядом и явно не собираясь ничего рассказывать, предпочитая не вести переговоры с ублюдками. Лучше избегать их или отстреливать, как бешеных животных, чего Чонгук отчаянно желает сейчас, потому вновь дергается, пытаясь вырваться. Гюрса с легким смешком закатывает глаза, осознавая, что парень напрашивается на второй вариант, который он ему обеспечит с большим наслаждением, не жалея и не пытаясь сочувствовать. Чонгук понимает это, как только Гюрса вытаскивает следующую сигарету из пачки, прикуривает и вновь выдыхает дым, принимая вид человека, который приехал в Диснейленд и с предвкушением ищет билетик на свои любимые аттракционы. На мгновение Чонгуку кажется, что он обожает карусели, на которых всех тошнит, прежде чем все расплывается, включая и его лицо. Явно не из-за сигаретного дыма. — Как Джин назначил тебя дюно? — терпеливо спрашивает Гюрса в очередной раз, заламывая пальцы с этим самым предвкушением, словно сейчас и правда случится праздник. — Как он вообще обратил на тебя внимание и оставил, а не вышвырнул за двери в первый же день, как только ты приперся к ним? В этой заношенной одежде ты просто посмешище. Джин не любит грязных щенков, как и наркоманов. Как-то слишком много исключений ты в себе собрал, малыш. Вытянутые стены заваливаются набок, или же это все головокружение, которое заставляет все плясать перед глазами. Чонгук шипит, старательно игнорирует его колючие взгляды, как и остальное, включая жар, который распространяется по коже еще сильнее, стремительнее, словно вместо препарата Гюрса загнал жидкое пламя в его вены. Чонгук замечает, как начинает страшно дрожать, бесконтрольно и слишком сильно. Как из-за передоза. Пальцы сильнее сжимаются, ноги вновь скользят вдоль кресла, сгибаются и вновь вытягиваются, словно их движение может облегчить его чувства. Все напрасно. Артериальное давление подскакивает еще выше. Чонгук гортанно рычит, вновь дергается, бесится из-за своей беспомощности, но этим развлекает Гюрса еще сильнее. Вновь затянувшись сигаретой, он приближается и в искреннем восторге смотрит Чонгуку в глаза, ища взглядом все эмоции, чувства, которые он начинает испытывать, замечая их все и явно наслаждаясь зрелищем. — В чистилище очень жарко, настолько, что кожа плавится, — полушепотом рассказывает Гюрса, выдыхая остатки дыма в волосы Чонгука. — Я прекрасно это знаю, просто поверь мне, я был там половиной своей души и тела. Чистилище оставляет раны, и они никогда не заживают, запомни. — Что ты нахрен несешь? — хрипловато спрашивает Чонгук, не замечая, как голос становится чужим, падающий намного ниже его привычного тона, словно зарождается в горле другого человека. — Я… — Какие отношения вас связывают? — спрашивает Гюрса дальше, заставляя его дернуться. — Давай честно, вы трахались? Как сильно Джин кричит, когда ты внутри? Или это он тебя трахает? Чонгук прищуривается, не представляя, какого черта он задает эти вопросы. Все мысли разбегаются, не позволяя ничего ни сказать, ни ответить, лишь вспомнить расплывчатое лицо наследника, смотрящего на него из полутьмы коридора в идеальном белом костюме, прежде чем приблизиться и поцеловать его. Чонгук выгибается из-за боли, зажмуривает глаза и низко воет. В глазах вспыхивают искры, еще сильнее, чем прежде. Дрожь становится сильнее, вынуждает его изворачиваться, драть ногами грязное кресло. Джин вновь целует его из глубины памяти, мягко выстанывает его имя и раскрывает шею, позволяя попробовать его на вкус языком. Чонгук приглушенно рычит, держится за его образ скорее бессознательно, чем из желания помнить. Гюрса вновь задает вопросы, давит на него этим черным взглядом, заставляет признаться, заметно раздражается из-за его молчания, словно может знать, что наследник Дэльканто трахается с мужчинами против всяких правил. И внезапно Чонгук начинает понимать, что его используют специально, чтобы всю информацию о наследнике потом обернуть против него же. Разломить аристократов пополам. — Как тебе эффект «красной гибели», мое личное изобретение, нравится? — спрашивает Гюрса с интересом, оглядывая бледное лицо Чонгука, который пытается не дергаться. — Человек вроде тебя явно любит драки и насилие, я по глазам вижу, так что просто избить тебя было бы скучно, правда. Чонгук закрывает глаза, стараясь просто дышать, но с каждым выдохом боли становится больше, словно она скапливается где-то внутри, рвется наружу с чудовищной силой, выкручивает его еще сильнее на этом кресле. Чувства заполняют все мысли, всю голову, едва позволяя слышать ядовитые замечания Гюрса, который наклоняется над ним еще ниже, разглядывая, наслаждаясь его состоянием, впитывая его боль, как наилучшее, что видел. Искаженные черты его лица размываются, затем светлеют, вспыхивая вместе с остальным, что здесь находится, заливая помещение ярким светом. Чонгук не выдерживает и низко стонет, выгибаясь, как касатка, выброшенная на побережье из моря. inhyung: 11 пропущенных вызовов. inhyung: чувствую, ты валяешься в канаве, придурок. Весь мир предательски гаснет, заливаясь черным и затягивая в бездну, медленно, но стремительно. Чонгук шумно выдыхает в изнуряющей боли, гортанно рычит, шепчет проклятья из последних сил, но все чернеет. — Приказа сдохнуть еще не было, щенок, — шипит Гюрса и жестко бьет по щеке, вытаскивая Чонгука назад, в реальный мир, силой заставляя распахнуть глаза. Кровавые дорожки из носа заливают губы, текут вдоль челюсти, срываются на шею, заполняют весь рот изнутри. Гюрса бьет еще раз, резко и наотмашь. В голове все звенит. — Давай, стань хорошим мальчиком и расскажи мне все. Иначе сдохнешь прямо сейчас, тебе ясно? Чонгук изгибается змеем, выше стонет вверх, дрожь заламывает его пальцы. Гюрса рывком хватает его за челюсть и сжимает, заставляя вновь смотреть на него, кричит и одновременно шепчет: — Рассказывай нахрен, слышишь меня? И все же темнота слишком сильная.

***

Ближе к двум часам ночи в клубе «Эльгётта» становится действительно шумно и весело. Чимин криво усмехается, опираясь о перила и глядя вниз. Зал первого этажа растворяется в легкой дымке. Люди двигаются слишком быстро, нелепо и обрывочно, наслаждаясь жесткой музыкой, заполняющей все помещение низкочастотными басами и томным вокалом. Чимин в ритм дергает головой, останавливается на мгновение и отпивает немного виски из стакана. Приглушенные вопли внизу сливаются с музыкой, расслабляют его, заставляя прикрывать глаза, отдаваться этой глупой и бешеной мелодии без остатка. Чимин виснет на перилах, ловит лицом яркие вспышки разноцветных прожекторов, отдаляется от всех проблем и переживаний, терзающих его за пределами этого здания, разрешая отпустить все ненужное. И все же иногда их нельзя игнорировать. Чимин выдыхает и опускает взгляд на свои вещи. Цветастая блузка осыпана сверкающими стразами, на шее видны несколько подвесок и даже кожаный ошейник, который он нацепил в надежде выглядеть еще сексуальнее этим вечером. Черные джинсы чертовски облегают, в них едва можно дышать, однако зад подчеркивают прекрасно. Чимин задумчиво перебирает свои кольца, оглядывая эти чертовы джинсы и свои великолепные ноги, которыми искренне гордится. И никак не понимает, почему весь этот шикарный наряд не привлекает главу Ингерро. Хосок восседает на кожаном диване позади и без остановки пишет сообщения, всматриваясь в экран планшета, блики которого отсвечивают на его лицо. Идеальный черный костюм заставляет его выглядеть еще серьезнее. Чимин оглядывается, отпивает еще немного виски, принимает более соблазнительный вид, откидываясь на перила, однако даже это не заставляет мужчину поднять взгляд. Хосок предупреждал, что сильно занят последнее время, и все же согласился провести эти часы с Чимином, но сейчас проводит их скорее с планшетом и своими амбалами, чем с ним. Чимин вытаскивает сладкие сигареты «ронокки» с ягодным запахом, прикуривает и выдыхает дым, рассматривая черты Хосока, который даже с этими слегка растрепанными волосами выглядит невероятно горячим и властным. Чимин сильнее затягивается и приближается к нему, прежде чем начинает ощущать его неповторимый запах: сочетания пороха после выстрела и дождливого леса, делающего его немного меланхоличным. Чимин обожает все, что с ним связано, потому наглеет, приближаясь еще сильнее, опускает ладонь и проводит пальцами вдоль предплечья Хосока, скрытого черным пиджаком. Вне сомнений, он прекрасно это чувствует, даже если не подает виду, ведь такого Чимина нельзя игнорировать. Чимин мягко усмехается, выдыхает сладкий дым на его экран и наклоняется ниже, желая скользнуть языком по его шее. Колючие мурашки вмиг пронзают Хосока, и он ядовито посмеивается, выключая планшет, прежде чем перехватить Чимина за талию и опустить себе на колени. Блестящая блузка на нем действительно потрясающая, и все же кажется явно лишней. Хосок жестко тянет за воротник, рывком распахивает ее, заставляя пуговицы разлететься в стороны, и зарывается лицом в его ключицы, осыпая их поцелуями. Чимин приглушенно стонет, закидывает голову назад, разрешая целовать свою шею. Амбалы рядом тактично отворачиваются, чтобы не пялиться, некоторые из них даже усмехаются, но Чимину нет разницы. Горячие ладони приглаживают его грудь, опускаются на талию и сжимают, заставляя Чимина реагировать неровным выдохом. — Какой же ты нетерпеливый, я же сказал, что почти закончил с делами, — полушепотом ругается Хосок, покрывая легкими поцелуями его шею и сильнее сжимая бедра, которые разводит шире, не в силах больше игнорировать этого несносного парня. — Что прикажешь мне делать, если мои партнеры начнут мне наяривать, пока я буду тебя трахать, малыш? Чимин закатывает глаза и нежно стонет, желающий еще больше прикосновений, его близости, которой никак не может насытиться, обожающий эти хриплые и недовольные ругательства Хосока, ведь даже это заставляет его обезуметь. И все же он не покажет своего желания настолько искренне, как хочется Хосоку, прекрасно зная, как его заводит дерзкая манера общения, в которой Чимину нет равных. — Скажешь им, что занят моей шикарной задницей и перезвонишь, — шепчет Чимин на выдохе, цепляя пальцами подбородок Хосока и приподнимая, чтобы их горячие взгляды встретились. — Поцелуй меня. Хищный взгляд Хосока темнеет, затягиваясь страшными черными огнями, сжигающими Чимина заживо на его коленях. Вцепившись пальцами в его шикарные ягодицы, он сжимает их всеми силами, оставляя красные следы. Впивается губами в изящную шею и губы, всюду желая попробовать его на вкус, насладиться им, вызвать как можно больше диких стонов, на которые Чимин всегда разносится из-за их поцелуев. Как и сейчас. Выгибаясь с явным наслаждением, младший постанывает, обвивая руками его шею, притягивает еще сильнее и впивается в него сам, вынуждая старшего низко рычать и разрывать пальцами его вещи. Как вдруг на столе оживает мобильный, вибрируя из-за входящего вызова. — Да что вы там все сдохнете без меня за пять секунд? — раздраженно рычит Хосок, принимая вызов, пытается не отвлекаться на поцелуи Чимина и вслушивается в чужой голос. — Какой Чонгук? Ах, этот, и что с ним? Чимин замедляется, вслушивается в их разговор, с осторожностью приглаживая пиджак Хосока и стараясь не показывать своего интереса. Явно что-то произошло. Хосок мрачнеет, однако чужих слов не расслышать, даже если хочется. Чимин напрягает слух, даже дышать начинает тише, но глава Ингерро давно использует функцию заниженной громкости в разговоре, именно на случай, чтобы сидящие рядом люди не пытались подслушать. Чимина внезапно раздражает то, какой он осторожный, и мстительно кусает его за шею, заставляя Хосока рвано выдохнуть прямо в мобильный, всем на свете давая знать, чем он сейчас занимается. — Намджун, ты нахуй не вовремя, знаешь, — приглушенно рычит Хосок, возвращая полный желания взгляд на Чимина и сжимая его задницу через джинсы. — Разберись с этим сам, проследи за павлином, мне насрать, иди нахуй и не звони мне до завтра, даже если начнется конец света. Выкинув телефон куда-то вниз, он впивается жестким поцелуем в губы Чимина, давит и прикусывает их, вынуждая его прижиматься еще ближе. Растворяясь в ощущениях, младший нежно стонет, выгибаясь на его коленях, разрешает целовать себя еще злее, с жадностью и желанием, сминая его ягодицы настолько сильно, что джинсы едва выдерживают, такие чертовски узкие, что сейчас наверняка разорвутся. Или же Хосок лично вырвет их вместе с пуговицами на следующем же вдохе, чтобы взять Чимина прямо здесь, у всех на виду, включая собственных амбалов рядом. И совершенно неважно, что Чимин вновь почувствует себя его шлюхой.

***

Измотанный и слегка расстроенный, Чимин возвращается домой через несколько часов. Испорченная блузка отправляется в мусорный контейнер возле двери, в котором исчезает большинство его вещей, ведь Хосок всегда разрывает их на части вместо того, чтобы расстегнуть пуговицы. Чимин не может на это жаловаться. Глава Ингерро щедро осыпает его деньгами, чтобы можно было купить еще двадцать четыре таких блузки. И все же Чимин, вглядываясь в разорванную ткань на дне ведра, шумно выдыхает, словно действительно желая более нежного обращения к себе, даже изредка. Все эти вещи ничего не стоят, он прекрасно знает, каждый раз позволяя их рвать, однако иногда, как сегодня, он ощущает, что вместо ткани разрывают и его тоже. Как что-то совсем неважное. Чимин старательно смывает макияж, переодевается в пижаму и исчезает среди огромных подушек и одеял, даже если через несколько часов наступит рассвет. Чимину просто хочется немного тишины и одиночества. Из-за клуба чертова голова просто раскалывается. «Какой Чонгук?» В желании просто отключиться он прикрывает глаза, но вопреки всему никак не выкинет Чонгука из головы. Вытащив мобильный, он раздраженно смахивает блокировку, вглядывается во вспыхнувший экран и решает позвонить ему, словно вдруг отказывается верить, что произошло что-то плохое. Вместо голоса Чонгука включается голосовая почта. Чимин раздраженно выдыхает и оставляет сообщение. jimin: четыре года назад ты разорвал мою цепочку, не надейся сдохнуть пока не вернешь мне деньги. И все же легче не становится. Чимин в мягком бешенстве закатывает глаза, прежде чем найти другой номер, давно чужой на самом деле, но который ничем не вымыть из памяти даже через полгода их расставания. — Да, — слышится голос Сехуна, который всегда отвечает чертовски быстро, как раньше, даже посреди ночи. Чимин на секунду прикрывает глаза, вспоминая, как выстанывал эти две буквы. Сехун врывался в него на всей скорости, трахая посреди дешевых банок из-под пива, раскиданных в его чертовом доме на колёсах, в котором всегда воняло и было чудовищно холодно. — Что случилось? Чимин не желает это помнить. И все же мозги не вытащить из головы. — Чонготти вляпался в какое-то дерьмо, я думал, ты поговоришь с ним, — мрачно отвечает Чимин, явно желая, чтобы хён почувствовал вину. И не только из-за Чонгука. — Какого черта ты не следишь за ним как следует? — Я же просил не называть его Чонготти, — исправляет его Сехун автоматически, как всегда, прежде чем полностью осознает его слова. — Черт возьми, что ты сказал? Какие… — Выясни, что произошло, я не могу вмешиваться во все это, — обрывает Чимин, внезапно жалея, что позвонил. Выслушивать этот хриплый и невероятно взволнованный голос просто невозможно. — Чонгука надо вытащить, неважно, чем он там занимается. Я прекрасно знаю, ты единственный, кто всегда мог вытаскивать его из могилы. И не смей отрицать. Оглушенный его словами, Сехун застывает внутри своего трейлера. И ничто не предвещает внезапных воспоминаний, которые кидаются на него отовсюду, как оголодавшие звери. Ведь Чимин совершенно прав. Сехун всегда вытаскивал его из ада.

***

Четыре года назад. Сойль.

Вечернее солнце медленно закатывается за горы, влажность повышается, заставляя его шумно дышать, переходящего через несколько улиц, прежде чем впереди возникает знакомый квартал. Сехун поправляет черный капюшон, не желая, чтобы местные банды заметили его здесь, и решительно движется вперед. Высыхающие после дождя лужи разгоняются в стороны его потрепанными кедами. Заворачивая направо, он мельком проверяет время на наручных часах, показывающих начало девятого. Чонгука нельзя надолго оставлять одного. Внутри змеится неприятное чувство тревоги, и каждый шаг его усиливает, заставляя разрастаться меж костей и мягких тканей, как раковая опухоль. Сехун вновь нервно дергает черный капюшон, замечая вдали мотоцикл Чонгука, припаркованный слишком криво даже для него. Чувство напряжения становится еще больше, щекочет кожу на шее, закрадывается в мысли страшными картинами, заставляющими идти вперед еще быстрее. Сехун врывается в перекошенный дом и летит вверх по осыпающейся лестнице, перепрыгивая разом несколько ступеней. На полу валяется штукатурка и куски цемента; на голых стенах заметны ржавые гвозди, торчащие во все стороны, как крюки для коллекции мертвых бабочек. Сехун идет вперед быстрее, пытаясь верить, что все в порядке, и достигает дальней квартиры, которую и квартирой назвать нельзя без двери. — Чонгук, я звонил тебе, но ты не… — начинает Сехун, переступая мелкий мусор при входе, как вдруг сердце падает вниз. — Боже, Чонгук! Все мысли вмиг исчезают, рассеиваются над головой, не позволяя ничего помнить. Даже собственное чертово имя, которое исчезает со всем остальным на свете, заставляя просто сорваться и бессознательно понестись к матрасу, за который завалился грязный ком, едва напоминающий человека. Чонгук валяется в луже темной рвоты и высохших слёз. Все вены исколоты. Взгляд рассредоточен и смотрит вверх, словно на потолке ищет все ответы, которых на самом деле не хочет найти. Изо рта вытекают кровавые слюни и пена. Испачканная майка вся изодрана, из которой вылазят худощавые руки, истощенные настолько, что видны кости. Чонгук давно прекратил нормально выглядеть. Чонгук давно прекратил что-нибудь есть, пить воду или даже вставать с матраса, воняющего сейчас так сильно, что из-за смрада перед глазами все расплывается. Чонгука давно ничто не волнует. Изнутри высохший, напрочь выжженный болью, нежным пламенем потери, которое обугливало все, к чему прикасалось внутри него, он и не пытается ничего спасти или исправить. Все можно исправить, исключая то, что Санги больше нет. — Что ты сделал?! — приглушенный крик слышится как через бетонные стены, которыми Чонгук оградил себя в каждом направлении, заперев свое сердце в маленькой душной коморке, которое больше не может чувствовать. К коже прикасаются чьи-то теплые ладони, затем подхватывают за плечи, нащупывают пульс на залитой слюнями шее. Насильно раскрывают пальцами его веки, как только они закрываются, словно пытаясь вынудить его не провалиться во тьму. Чонгук в последнее время только тьмой и наслаждается. Ведь больше нечем. — Что это?! — кричит кто-то явно знакомый, явно раздраженный и злой, однако и взволнованный тоже, чего Чонгук совсем не заслуживает при таком раскладе. Чонгук прекрасно знает, каким дерьмовым человеком оказался. Санги спасал его тысячи раз. Чонгук не смог даже один раз это сделать. «Я должен был сдохнуть вместо него». — Чонгук! — кричит Сехун, пытаясь растормошить его и даже не замечая, как предательски плачет, ведь сердце просто воет и рвется, едва он подхватывает младшего и силой вытаскивает из квартиры, чтобы оказать помощь, спасти любой ценой. — Делай что хочешь, но не смей умирать! Безвольные ноги волочатся следом, стирают всю грязь на лестнице, затем цепляются за траву снаружи, оставляя всюду слюнявые следы и капли крови. Чонгук возвращается в тело, затем его вновь вытаскивает из него, выдирает из ослабших костей, из органов, из всего человеческого. Чувство легкой невесомости намного лучше. Нежное ощущение спокойствия и полёта над гнилыми крышами, на которые он всегда взбирался к вечеру или полночи. Чонгуку оно нравится намного сильнее реальности. Как же легко дышать. — Пульса нет, — звучит незнакомый голос, затем пальцы разрывают его майку на груди. — Разряд! Санги искрится призраком вдали, пугающе настоящий, смотрит пристально, но ничего не произносит, не завлекает шепотом на тот свет вслед за ним, просто наблюдает. Чонгук всем своим существом тянется к нему, выползает вон из тела, ползет вперед изо всех сил к его ладоням, к ощущению его близости. И все же не доползает. Через мгновение его прошибает электричеством, этой жесткой вибрацией, насильно возвращая назад, в истощенное, изломанное тело. Санги пульсирует, мигает предательски, как кинолента, расплывается дымом и медленно исчезает. «Вернись». Чонгук распахивает глаза. И вместо загробного шепота Санги слышит, как плачет Сехун, прежде чем кидается к младшему и обхватывает его ладонями, шепотом благодаря, что вернулся. Сехун просто не может позволить ему умереть.

***

Джин встречается с важными людьми по делам картеля в любимом клубе «Гильгоста» около десяти вечера, лично пригласив их в квартал аристократов. Джин действительно гордится этим заведением: приглушенный бордовый цвет подсветки делает его загадочным, располагающим к разговору, на стенах видны декоративные цветы и стальные цепочки, свисающие вниз и блестящие в полутьме залов. Джин вспоминает, как выбирал все необходимое для ремонта, пригласил лучших дизайнеров Сойля и отвалил немало денег в надежде обустроить здесь все как следует. И не ошибся. Каждая деловая встреча, проходящая на втором этаже, где музыка более расслабляющая, заканчивается подписью неплохих контрактов и сотрудничеством. Джин прекрасно знает, как важна обстановка, чтобы картель заимел еще большее расположение в этом городе. Люди чаще всего действительно в восторге, и сегодняшняя встреча не стала исключением. Расслабившись на кожаном диване, Джин отпивает немного виски, наблюдая за мужчинами напротив, сверяющими условия контракта на несколько многообещающих заведений, которым аристократы обеспечат помощь в строительстве и позднее разделят прибыль. Все на свете обещает, что вечер окажется успешным и мужчины согласятся на проценты картеля, даже если они весьма завышены для такого дела. Джин всматривается в их лица, считывает взглядом эмоции, готовый возразить при малейших сомнениях, желающий получить обе их подписи. Мысли заняты контрактами, и все же не настолько, чтобы вытеснить из них все остальное. Раздражающие маленькие страхи пульсируют внутри, заставляют его все время отвлекаться, вынуждая терять концентрацию на работе. Джин выдыхает и бессознательно оглядывается, чтобы заметить за плечом нескольких громил из личной охраны. И не увидеть среди них Чонгука. Чонгук исчез примерно два дня назад. Людям клана разрешено не появляться в Дэльи некоторое время, прежде чем их отсутствие начнет вызывать вопросы. И все же что-то внутри Джина шепчет, что на этот раз Чонгук пропал не без причины. Чувство легкое, несильное, но раздражающее, которое оставляет заметные царапины изнутри его кожи. Джин медленно приглаживает полы идеального пиджака, привычно белого, как всегда, и вновь бессознательно оглядывается. Даже не замечает, как ищет взглядом Чонгука, этого мрачного демона, который всегда рядом, защищает его своим тяжелым присутствием, внушает всем врагам поблизости чувство дрожи в коленях. Джин ловит себя за оглядыванием громил и отворачивается вновь, изнутри напрягаясь еще сильнее. Исчезновение аристократов прежде не вызывало в нем никаких эмоций, не заставляло оглядываться, испытывать это напряжение, чувствовать тяжесть, которая скапливается где-то в груди и давит, притягивает к земле, медленно истощает его. Вероятно, Джин никогда не переживал, потому что личные телохранители взаимозаменяемы — не выйдет на смену один, он просто вызовет другого. Чонгук разрушает это привычное правило. Чонгука никем нельзя заменить. Джин встречает эти мысли с мрачным выражением, отпивая еще немного виски. Вновь желает оглянуться, словно этот несносный парень, без разрешения поцеловавший его совсем недавно, вырастет за спиной. Джин не поддается желанию проверить. Чонгука нет сегодня, но завтра он вернется, мысленно говорит он себе, возвращая внимание на мужчин, которые на самом деле не должны были теряться из его поля зрения этим вечером. — Все это выглядит очень заманчиво, и все же… — начинает старший, вконец отвлекая наследника от посторонних мыслей, однако не представляя, что не стоит спорить с ним сейчас и навязывать другие условия сделки. — И все же что? — медленно спрашивает Джин, его голос наливается железом, заставляя мужчин почувствовать ледяной холодок на коже. — Я извернулся, чтобы получить разрешение на строительство настолько близко к центральным кварталам, и нашел наилучшие точки, прибыль в которых вам обеспечена, если сделать все правильно. Приток людей там бешеный, стоит поставить ваши рестораны, как они вам двери вынесут с желанием испробовать все меню, все ваши изысканные блюда, которыми вы известны в прибережных городах нашей страны. И о защите можете не беспокоиться, на входе будет несколько моих людей. Каждый из них по боевым качествам стоит намного больше, чем наемная охрана. Какие еще вопросы? Явно дрожащими пальцами поправляя свой безвкусный галстук, мужчина напротив сглатывает, согласный со всем, но его взгляд вновь опускается на явно завышенные проценты. Джин прекрасно замечает это, но сейчас действительно не настроен быть вежливым и идти на компромисс. В голове слишком многое работает неверно этим вечером, отвлекая и раздражая отсутствием Чонгука, настолько, что хочется быстрее закончить все это, вызвать Чонхёна и заказать еще виски, которое позволит задвинуть дела как минимум до завтра. — Ваш вклад бесценен, разумеется, и предложение охраны замечательное, — слегка испуганным тоном заверяет мужчина, однако желание сэкономить явно настолько большое, что даже Джин удивляется его бесстрашию. — И все же я советовался с людьми из агентства недвижимости, они сказали… Джину и правда осточертел этот разговор. — На контракте ваша подпись, — расслабленно предлагает он, — или мозги. Время заканчивается, у него еще полно дел сегодня, чтобы слишком задерживаться здесь. Через полминуты мужчины, однако, уже поднимаются и с почтением кланяются королю, желая наилучшего вечера, прежде чем обойти головорезов и быстро исчезнуть среди людей. Джин просматривает подписанный контракт, велит охране спрятать его в чемодан и поднимается, застегивая пиджак. Им сегодня предстоит подписать еще один, избежав смертей, если получится, ни на что не отвлекаясь. И все равно Джин отвлекается. Бессознательно оглядывается и шумно выдыхает на отсутствие Чонгука, которое продолжает его нервировать. Сияние белоснежного королевского костюма видно издали, даже на расстоянии. Намджун, привалившись к бару и попивая сладкий коктейль, незаметно следит за ним, давно заметив наследника в вип-зоне через стеклянное ограждение. «Гильгоста» действительно впечатляет изысканными решениями вроде вкраплений стекла, и неудивительно, что это его любимый клуб. Намджун несильно усмехается и выпивает еще немного. В голове приятно звенит, ведь он здесь почти час и выпил прилично, но не сказать, что он провел время зря. Джин выглядит слишком нервным. Намджуну понадобилось примерно двенадцать минут и полтора стакана, чтобы осознать, какого черта он вечно оглядывается и кажется раздраженным. Чонгука нет среди охраны. И это действительно сильно бросается в глаза. Главе Ингерро доложили, что дюно исчез, и теперь Намджун уверен, что это не просто шутка, а настоящая проблема, исходя из реакции Джина. Намджун немного отворачивается, когда Джин спускается вниз по зеркальной лестнице и исчезает на выходе. Блестящий гелендваген распахивает заднюю дверь и заглатывает его, прежде чем взреветь мощным двигателем и медленно поехать вперед. Намджун провожает его взглядом через эти огромные панорамные окна, выходящие наружу, и мысленно прикидывает, правда ли кто-то выследил Чонгука раньше него. Являясь личным дюно наследника, он обязан иметь безопасность на улицах, мнимый статус, заявляющий его врагам, что не стоит связываться с аристократами. Намджун залпом опустошает стакан и движется на выход, пытаясь понять, в чем может ошибаться. Глава Ингерро осыплет его деньгами, если притащить живого дюно, но он действительно прекратил сопровождать Джина и даже приезжать в Дэльи несмотря на то, что сохраняет должность. Включив вопящий рок внутри розового крайслера, Намджун делает погромче и выезжает на шоссе, решая, что сегодня нет времени гоняться за призраком, но мысленно делая пометку в голове выяснить больше о том, куда этот засранец исчез.

***

Классическая музыка слышится совсем близко и одновременно далеко, приглушенно, словно играет изнутри подвала. Медленная и ужасающая, она вплетается в грязные стены вибрацией, огибает раскиданный мусор, ползет вдоль онемевших кистей Чонгука, затем отступает назад и звучит тише. Радиоприемник близко, в нескольких метрах возле двери, и все же звуки рассеиваются по комнате, затихают и вновь становятся громче. В голове слишком звенит. Чонгук не знает, причина в этом или же в том, что он едва соображает, вслушиваясь в эти мелодии скорее бессознательно. Гюрса медленно взмахивает руками вверх, затем опускает ниже, повторяя лишь ему известные движения. Чонгук цепляется взглядом за его размытый силуэт, напоминающий скорее просто танцующее пятно, чем человека. Засохшая кровь на лице не позволяет нормально видеть, не разрешает заметить, как он старается, с каким самозабвенным выражением повторяет эти чертовы жесты, касания пальцами стен, изгибы кистей, которыми словно пытается вспарывать воздух. Чонгук закрывает глаза, слыша затихающую мелодию, и вновь приоткрывает их, просто чтобы не отключиться. — Какие-то вещи никогда не забываются, — негромко выдыхает Гюрса и наконец опускает руки, переключая внимание на Чонгука. — Все сложилось бы иначе, знаешь, если бы тем вечером они провели мне прослушивание на сцене, как и полагается, а не на дряхлой кровати гримеров, в которую вжали меня. Чонгук надрывно дышит, цепляясь взглядом за пятно вместо его лица. Гюрса хищно усмехается, следит за ним на расстоянии, невольно вспоминая и все остальные вещи, о которых не рассказал, но которые легко всплывают в памяти, как и всякий раз, когда он включает свой радиоприемник. Любимая раньше мелодия сейчас кажется воплями чудовищ из ада. Как же громко она звучала тогда, чтобы никто не слышал криков. Какими жадными и ледяными были их ладони. Как сильно привязали. Каким шумным казалось их дыхание, везде и всюду, и каким горячим, опаляющее его лицо пожаром. Как бесконечно они просили «станцуй для меня, сладкий мальчик, и для него тоже, но не дергайся, балет резкие движения не любит». И как в итоге рвется душа, с каким омерзительным воплем — ничто другое в мире не может издавать такие звуки. — Я их всех выследил, — медленно рассказывает Гюрса дальше, наклоняясь над Чонгуком с этим стеклянным взглядом, заставляющим его холодеть изнутри и снаружи. — В каждый блядский особняк наведался, держа дробовик, похожий на твой. Всех прикончил, отомстил этим тварям на их языке, единственном, который они понимали. Чем в итоге закончилось, знаешь? — Гюрса вновь неприятно усмехается и отходит назад, оглядывая свои наколки в полутьме. — Двенадцать лет тюрьмы. Все этим расплачивались, когда судебная система в нашей стране еще дышала. Чонгук медленно облизывается, мечтающий, чтобы он наконец заткнулся. На языке ощущается мерзкий привкус, в помещении витает специфическое зловоние — тяжелый воздух, запах крови и едких медикаментов, которые Гюрса принес несколько часов назад, выставив их в идеальную колонну на столе. Как армию личных маленьких солдат. Через время он заставит их атаковать его — это Чонгук прекрасно знает, заранее чувствуя приближение очередной войны. Развернувшись среди его мягких тканей и костей, эта армия все уничтожит. Выжжет все города, истребит цивилизацию. Чонгук шумно дышит, не желая боя, в котором обязательно проиграет, как и в прошлый раз. И все же мужчина напротив меняется, его взгляд затягивается черными пятнами, и становится ясно, что он вновь готов заправить кровью свои танки. — Как ты понял, мне легко ненавидеть пидорасов, — медленно протягивает Гюрса, опуская взгляд на ампулы, лежащие на столе, как снаряды из стекла. — Рассказывай, как ты настолько легко стал дюно. Через постель? Джин вопреки запретам продолжает трахаться с мальчиками или только с тобой? Чонгук настолько истощен, что едва двигается, однако даже сейчас может запомнить эти странные слова. «Вопреки запретам». Внутри что-то неприятно холодеет, напрягается, едва он понимает, что и у наследника есть правила поведения, которых он не может нарушить. Джин внезапно оказывается просто человеком, как и все остальные, кто боится тоже, живет в вечном страхе, топится жидкой болью, не поднимает головы без разрешения. Все это просто не может быть правдой. — Каким еще запретам? — полушепотом спрашивает Чонгук, прикрывая глаза. Гюрса выше поднимает насмешливый взгляд вместе с сигаретой, которую вытащил из четвертой пачки красных мальборо. — Как мило, что ты не знаешь, — выдыхает он, оглядывая засыхающие дорожки крови на его лице. — Джин живет по правилам отца, которых нельзя ослушаться. Все сексуальные связи с мужчинами запрещены. Джин должен принудительно лечиться, отвергая все свои извращения. Чонхён не предупреждал, что Джина убьют, если он не вернется к гетеросексуальности? — Что? — полушепотом спрашивает Чонгук, едва слыша его, однако все эти мерзкие слова отпечатываются в памяти намертво, заставляя представить, через что проходит наследник, если даже издали выглядит таким бесконечно одиноким. — Какие еще… — Младший наследник нацелен на престол, и он заполучит его любой ценой, — рассказывает Гюрса дальше совершенно равнодушно. — Джина ничем не исправить, даже если он пытается всем доказать, что у него давно не встает на мужиков. Джин болен, главе картеля это прекрасно известно, потому они все просто позволяют ему жить и стараться еще какое-то время, прежде чем организуют что-то в стиле подставного самоубийства и избавятся от него. Всем своим существом желая провалиться в черноту из-за истощения и боли, Чонгук насильно вытаскивает себя назад, заставляя оставаться в сознании и слушать, запоминая все вещи, которые внезапно пронзают его сердце пулями. Джин всегда старался, чем чертовски раздражал Чонгука первое время. Все ненужные встречи с партнерами посещал, всюду старался все сделать правильно, контролировать всех чертовых аристократов в Дэльи и даже следить за поставками оружия, перепроверяя информацию о вертолетах по несколько раз, чтобы понимать все риски и детали. Чонгук прикрывает глаза, загнанно дышит, но мысли вращаются в голове еще быстрее. Чонгук вспоминает, как измотанный Джин засыпал внутри машины, направляясь на очередные важные встречи картеля. Из числа охраны никто не решался его разбудить, и Чонгук просто рассматривал его, замечая напряженное выражение его лица даже во сне. Джин всегда слишком старался, но теперь оказывается, что все эти люди держат его лишь потому, что он прекрасно справляется, этим же отсрочивая свою смерть. Чонгук ощущает, как не хочет это слышать. Из-за каких-то блядских убеждений все они готовы предать его. — И чем же он болен? — из последних сил усмехается Чонгук, предвещая потерю сознания, ведь Гюрса вновь расплывается на черные пятна впереди него. — Каким нахуй образом секс может сделать человека ненормальным? Гюрса шутливо закатывает глаза, выкидывая сигарету, прежде чем возвращается к ампулам и вытаскивает следующий шприц, медленно наполняя его содержимым. Чонгук ощущает неприятный привкус на языке и облизывается, чувствуя, что их викторина сейчас продолжится. — Люди считают ненормальными взрослых мужчин, которые трахают маленьких детей, задумайся, из-за чего они это делают, — медленно отвечает Гюрса, наполнив шприц, внимательно проверяет его и оглядывается, смеряя Чонгука темным взглядом. — Все извращения говорят о болезни, и неважно, веришь ты мне или нет, малыш. Джин пытался излечиться, жрал препараты, которые подавляли его желания, но в конечном итоге это не вернуло его мозги на место. Я прекрасно вижу, как он врет и продолжает врать, пытаясь и сам обмануться, что выздоравливает. Все это неправда. Вы ведь трахались. Не выдерживая, Чонгук слегка посмеивается на его очевидное безумие, вместе с тем ощущая привкус подступающей рвоты, которая ползет по горлу выше и щекочет корень языка. — Какой ты конченый, — шепчет Чонгук, несколько раз сглатывая, прежде чем Гюрса наклоняется над ним и обхватывает пальцами за руку, желая сделать очередную инъекцию. — Я же сказал, мы не трахались, я вообще не знаю, с кем он трахается, тупой ты мудила, иди нахуй! Игла вгоняется в кожу вопреки всему на свете, заставляя его разъяренно шипеть. Гюрса лишь усмехается, сильнее сжимает его предплечье, запрещая двигаться, вкачивает в него еще больше изнуряющих препаратов, но ничего не говорит, пристально наблюдая за эмоциями на его лице, которые вмиг вспыхивают, заставляя его вновь начать дрожать. Внутри разливается пожар, нагревает все органы, лишает вены кислорода, давит изнутри и выкручивает, заставляя низко выть и рычать, словно из-за этого станет легче. Чонгук пытается держаться, но глаза закатываются, ноги жестко опираются в кресло. Вспышка сильной боли пронзает его выстрелом, разламывает надвое, заставляя извернуться и почти закричать. Все звенит, затем схлопывается, но возвращается вновь смертельным ураганом и рвет его на части без всякой жалости. Дым сигареты заполняет пространство, врывается внутрь запахом нежного пожара. И время начинает двигаться на какой-то совершенно другой скорости. Гюрса смеётся, когда Чонгук разрывает ногами обшивку кресла. Гюрса сильнее вдыхает дым, когда на его запястьях выступают кровавые линии, ведь он слишком сильно вырывается из ремней. Гюрса усмехается, слыша низкий пугающий крик, после чего следует еще несколько, громких и страшных, которых он никогда прежде не слышал. Чонгук зажмуривается и начинает сильно кашлять. Гюрса опускает взгляд и замечает его кровавые слюни на одежде. И явно что-то говорит, но ничего не расслышать. Распахивая глаза, Чонгук видит, как его челюсть двигается, но ни единого звука не слышит, смертельно зацикленный на невероятном звоне в голове, который разрывает мозги, заставляя все дрожать и пульсировать как никогда прежде. Пугающий звон заканчивается за одно мгновение. Чонгук словно немеет изнутри, прекращая слышать абсолютно все звуки. Извернувшись, он выворачивает шею и внезапно видит вдали второй силуэт, которого здесь явно не было раньше. Расплывчатый и темный, как тень, он медленно приближается, выползая из черноты зала. Каждый шаг заставляет его становиться все более четким, прежде чем он наконец выходит на свет окончательно и позволяет разглядеть свое лицо. Чонгук замирает. Все движения прекращаются, и он леденеет изнутри, распахивая глаза настолько широко и не моргая, что они начинают высыхать. Все детали болезненно привычны и знакомы, как собственное отражение в зеркале. Высветленные волосы, падающие челкой на темные глаза. Мягкая линия челюсти, которая издали всегда кажется намного более грубой. Маленький шрам на скуле, давнишний и едва заметный, который он получил в двенадцать, перепрыгивая ограждение из колючей проволоки. Идеальный нос, напряженные бледные губы, сжатые в линию, что всегда означало его недовольство. На шее видны чернила нескольких татуировок. Из них сильнее всего выделяется изображение ворона — на идеальной середине его шеи, именно там, где проходят все важные артерии. Ворон всегда движется, когда он сглатывает, взмахами крыльев словно пытаясь вырваться из плена его кожи. Чонгук жадно впивается в него взглядом, такого чудовищно настоящего, не моргает и не дышит, даже когда перед глазами все мутнеет из-за недостатка воздуха. — Чонготти, что ты делаешь? — спрашивает Санги, оглядывая его привязанное тело, испачканное каплями крови и слюней. — Что ты делаешь здесь? Вместо ответа Чонгук резко вдыхает, давится обжигающим воздухом, осознавая, что еще немного и потеряет сознание, если не дышать. Санги искажается, затем вновь резко выравнивается, смотрящий на него этим привычным серьезным взглядом, каким всегда смотрел, если младший слишком сильно в чем-то ошибался, делал вещи, которые нельзя было делать. Санги молчит, лишь склоняя немного голову. Чертовски знакомый и привычный жест, ведь так он всегда ожидал ответа, терпеливо вслушиваясь в его дыхание, разглядывая его внимательно и с едва заметным подозрением. Как сейчас. Чонгук смотрит на него во все глаза и не может двигаться. Язык не слушается, желающий сказать тысячу слов и одновременно не говорить ничего. — Хён, — вырывается из Чонгука на выдохе, как единственное, что он может озвучить, сказанное этим дрожащим и сорванным криками голосом, который нельзя контролировать. Гюрса непонимающе оглядывается, но никого нет за спиной. — Из ума выжил? — спрашивает он с легким интересом, однако и с осторожностью, затягиваясь очередной сигаретой и возвращая внимание на Чонгука, однако он настолько решительно смотрит назад, за его спину, что Гюрса вновь оглядывается. — На кого ты нахрен смотришь? Чонгук не слышит, каждой клеточкой души ведется на иллюзию, верит, что Санги настоящий, ведь он совсем близко, напротив него, немного хмурится и опирается на правую ногу сильнее, потому что из-за травмы колена давно не может нормально стоять. Чонгук вдыхает глубже и ощущает неповторимый запах: примесь влажности мокрого асфальта, тяжелой пыли и выжженных войной улиц Йонсана, дым которых впитался во все его вещи, пыль которых покрыла его кроссовки и осталась на волосах. Чонгук вдыхает сильнее, и еще раз, разрываясь на части из-за осознания, насколько все детали складываются в образ хёна, его любимого хёна, который мертв, но словно восстал из земли и вновь пришел, чтобы привычно и серьезно посмотреть на младшего. Санги говорит что-то еще, но Чонгук не слышит, оглушенный одним его присутствием и запахом. На каждом выдохе шепчет его имя, не замечая, как слёзы застилают глаза, заставляя все мутнеть и расплываться. Именно это и усиливает пыточные инъекции Гюрса, которые продолжают действовать, живьем разламывая его надвое. Чонгуку этого просто не выдержать. — На меня смотри, щенок, — шипит Гюрса в его измученное лицо, схватив за челюсть, насильно заставляет его голову повернуться, выжигает взглядом, требуя всей правды. — Будь хорошим мальчиком и скажи мне все, что знаешь. Каждую блядскую деталь, ясно? — Я же учил тебя правильно разбираться с врагами, — вмешивается Санги, медленно прохаживаясь за спиной Гюрса и привычно заламывая пальцы, прежде чем оглянуться. — Как ты попался, Чонготти? Как допустил это? Кривой силуэт пульсирует, отдаляется, затем приближается снова. Яркие блики становятся еще сильнее, красочнее. Вглядываясь в его очертания среди мрачных стен, испачканных кровью, Чонгук загнанно дышит, слыша раздраженные вопли Гюрса, но даже не пытается смотреть на него, чудовищно не желая отводить взгляд с Санги, словно через мгновение он растворится в этой жалкой комнате, как дым. И никогда больше не услышать его голос, его приглушенные шумные выдохи, не заглянуть в его глаза. Чонгук жадно запоминает его, все детали отпечатывая в памяти. Сердце разрывает грудь, мечется среди костей загнанным зверем и низко воет, извергая страшные крики, которых Чонгук слишком давно не слышал. В последний раз оно так кричало в день его смерти. И вдруг начинает кричать настолько же страшно, как только Санги медленно блекнет, мутнеет, становится едва заметным. И исчезает. — Хён, — испуганно зовет Чонгук и резко дергается, вырывая голову из захвата Гюрса, который пытается остановить его. — Хён! Вернись, хён, не оставляй меня! Хён! Гюрса замахивается и жестко отвешивает Чонгуку пощечину, настолько сильную, что все мозги валятся набок, оставляя половину его головы совершенно пустой. И слышен лишь оглушительный звон, как внутри церкви, возле которой он похитил ребенка. Чонгук зажмуривается, изворачивается, всем сердцем и кожей желая вырваться, вскочить с ненавистного кресла, кинуться к этим стенам, вдохнуть запах, наверняка оставшийся после Санги, запомнить его. Впитать в свою кожу навеки. Чонгук кричит, затопленный болью, которая его заглатывает, раскрыв пасти, как жадное черное море, топящее человека, ведь это все, что оно умеет делать. Всех топить и заглатывать. Чонгука рвет кровью на кресло. Испачканная одежда липнет к коже, пальцы давно занемели, в голове все пульсирует. Гюрса ядовито усмехается, осознавая, что действие препарата наконец достигло наихудших эффектов. Чонгук задыхается, мысленно решая, что умирает, но не догадывается, что в этом здании смерть приходит лишь после приказа Гюрса. — Кровавый минет когда-нибудь делал? Людям он язык всегда развязывает, знаешь, — усмехается Гюрса, выдыхая еще больше дыма, и едва не скрывается в нем, этом зловещем тумане из кошмаров Чонгука, который еще сильнее его парализует. Из его загнанных выдохов не вытащить чужие звуки, не расслышать, как расстегивается ширинка на джинсах, но она расстегивается. — Сумасшедших я еще не трахал, даже интересно, каково это. Любишь эксперименты? Я их люблю просто дьявольски. Изворачиваясь, Чонгук мысленно призывает Санги, всеми силами молит вернуться, остаться еще ненадолго, даже на жалкое мгновение, но все напрасно. Из сигаретного тумана можно разглядеть лишь грязные стены и ужасный член Гюрса, налитый кровью, словно его действительно возбуждают чужие крики. Чонгук дергает головой, отворачиваясь, как только он приближается, но и в этом нет смысла. Гюрса придумывает правила. Гюрса решает, каким именно способом его прикончить. Гюрса задает все вопросы. Гюрса может развернуться и выйти, затем вернуться назад, придумывая намного более изысканные пытки. Гюрса ужасно смеётся. Гюрса не видит призраков. Гюрса перекидывает ногу через его грудь, нависая сверху. Гюрса запихивает пальцы ему в рот, хватает за нижнюю челюсть, силой раскрывает рот, заставляя выгнуть шею. Гюрса врывается в него на выдохе, затапливая член в крови на его языке. И начинает двигаться настолько жестко, что язык Чонгука немеет, как и все горло. jin: 1 пропущенный вызов.

***

В залах Дэльи звенит неестественная тишина, ледяная и могильная, словно все аристократы внезапно исчезли. Однако на самом деле все они просто смертельно боятся издать лишний звук, привлекая внимание наследника, который слишком раздражен последние дни и смотрит на всех зверем, словно в любой момент может вытащить ствол и прикончить разом их всех. Чонгука нет дольше четырех дней. Давящее осознание этого заставляет его раздраженно сжимать пальцы, нервничать, всюду неосознанно искать его взглядом, двигаясь через бесконечные широкие залы. Дэльи кажется еще длиннее, чем на самом деле, или же это кажется потому, как медленно Джин идет, словно надеясь в любой момент застать Чонхёна, который скажет, что все нормально и этот несносный демон вернулся. Останавливаясь, Джин шумно выдыхает, вновь смотрит на наручные часы. Из приоткрытой двери очередного зала слышатся приглушенные разговоры и запахи чужих одеколонов, напоминая вишню. Джин несильно вдыхает, вспоминая вишневую помаду в дальнем ящике, которую использовал в последний раз. Чонгук поцеловал его на королевском этаже, прямо после того, как он едва избавился от следов этого преступления на своих губах. Джин прикрывает глаза и неосознанно вспоминает их жесткий поцелуй, из-за которого в голове все звенело. Из-за мыслей он не замечает, как несколько человек приближаются издали, лишь в последний миг оглядывается на их тяжелые шаги. И видит Дюнхана, разгуливающего вместе со свитой. Вспоминая предупреждающие слова главы, что им не следует видеться, Джин сильнее вдыхает, вместе с кислородом втягивая и запах его мерзких духов, желая тактично сказать, чтобы не появлялся здесь. И вдруг замирает. Взгляд скользит ниже, как только Дюнхан скрещивает руки на груди, явно специально демонстрируя наручные часы на правой. Джин моментально узнает их. Внушительный черный циферблат «Rosenfeld» слегка блестит, испачканный кровью. Сердце вмиг срывается вниз. Джин лично дал эти часы Чонгуку. — Издеваешься? — резко спрашивает Джин и поднимает взгляд, который всех остальных легко ставит на колени. Дюнхан же лишь усмехается, явно слишком самодовольный, чтобы не понимать вопроса, но вопреки всему притворяется, что не осознает обвинений. — Это часы Чонгука. — Кто тебе это сказал? — снисходительно спрашивает Дюнхан и покачивает головой, поправляя их пальцами. — Эти часы мои. Вряд ли какой-нибудь жалкий щенок может позволить себе «Rosenfeld», если только их ему не подарили за какие-нибудь особенные заслуги. Джин прищуривается, всеми силами не ведется на провокацию, но лицо Дюнхана выглядит настолько самодовольным, что хочется казнить его прямо здесь. Все стены мозгами испачкать и даже не оглянуться, выходя. И все же этот выродок сейчас говорит чужими словами. Использовать «жалкий щенок» в отношении всех подряд любит всего один человек, связанный с картелем. Джин хмурится еще сильнее, как только понимает очевидное. Гюрса замешан. — Где Чонгук? — мрачнеет Джин, используя королевский тон, какому никто не вправе перечить в этой части резиденции. — Отвечай. Демонстративно закатывая глаза, Дюнхан принимает вид человека, который оказался здесь по воле случая и совершенно не понимает обвинений. Затем его взгляд резко меняется. Всем известно: он слишком кровожадный, чтобы не наслаждаться всеми мерзкими вещами, которые делает, не спрашивая ничьего разрешения. Из-за этого он просто не может играть на публику слишком долго. — Здесь ты не единственный, у кого в распоряжении есть зал смерти, — негромко произносит Дюнхан, избегая прямого ответа, однако выдерживать эти убийственные взгляды Джина непросто даже для него. И все же всех чувств он не покажет из-за гордости. Дюнхан притворно усмехается, на миг продолжая свое представление. — Кстати, он неплохо отсасывает. Джин леденеет изнутри. — Что ты сказал? — Я могу легко пригласить мужчин, которые запросто разберутся с ним, — еще медленнее продолжает Дюнхан, словно наслаждаясь каждым следующим словом. — Как думаешь, скольких этот мальчик выдержит? Четверых или сразу девять? Как легко разломается на части? Изнасилование может быть чертовски изысканным, правда? Все запахи вмиг становятся намного интенсивнее. Джин не может двигаться, просто дышит, на каждом следующем вдохе представляя все кошмарные картины, которые запросто могли произойти за четыре дня. Гюрса слишком сложно выдержать даже несколько часов. Джину прекрасно это известно. Вдоль вен вмиг разливается тихое бешенство. Гюрса не имеет права и пальцем его касаться. Джин резко шагает вперед и хватает его руку с часами. Дюнхан отшатывается, но пальцы сжимают его слишком сильно. Высоченные громилы рядом вмиг напрягаются, но лишь растерянно отступают назад, не имеющие права вмешиваться. Джина никто во всём Дэльи сейчас не остановит. — Как думаешь, стоит ли мне тоже начать пытать твоих людей? — в его манере спрашивает Джин, медленно растягивая слова и гласные, которые забираются внутрь младшего низким дьявольским эхом, напоминающим шепот смерти. Дюнхан вмиг цепенеет, желающий возразить, начать скандал, но все тело парализует этими черными глазами, придавливающими его к стене. — Рассказать, что я сделаю? — ниже спрашивает Джин и наклоняется, выдыхая слова в его жирное лицо. — Я их всех переловлю, как крыс, всех вытащу из шкуры и развешу в каждом зале, как чучела животных, на которые ты будешь смотреть и плакать, жалея, что перешел мне дорогу сегодня. Дюнхан вслушивается в каждое слово, изнутри разрываясь в желании как-нибудь ответить, но не может, впервые за долгое время вспоминая, с кем имеет дело. — За каждый синяк на коже Чонгука я буду отстреливать твоих псов, — предупреждает Джин, резко отпускает его и вытаскивает маленький черный «глок» из пиджака, направляя в громилу справа. Выстрел вышибает его мозги, заставляет их разлететься по стенам, пачкая и идеальный костюм Дюнхана. Вздрагивая всем телом, он замирает. Явные брызги свежей крови на щеке заставляют его лицо вытянуться. Джин пристально смотрит на него, не опуская взгляд, но краем зрения замечая, как кровавая лужа на ковре становится больше, впитываясь в подошвы дорогих ботинок. — Запомни мои слова и никогда не смей забывать их, как и свое настоящее место в доме Дэльи. Истинный наследник я, а ты всего лишь приближенный к королевской семье благодаря твоим родителям. Это не делает нас равными. Я здесь власть, запомнил? Электричество между ними нагревает воздух, вмиг начинает искриться, испуская тонкие вопящие молнии. — Что ты сейчас… — взбешенным шепотом начинает Дюнхан, однако свирепый вид Джина не разрешает ему закончить. — Я предупредил, — чеканит Джин и резко разворачивается, взглядом разгоняя его громил. — Часы можешь оставить, они будут напоминать о моих словах. Шумно втягивая остатки воздуха в зале, Дюнхан оглядывает королевские картины, надеясь не сорваться и не разнести здесь все к чертовой матери. Джин пахнет властью даже издали, на расстоянии, и его настолько выводит это, что вены выпячивает, а изо рта вырывается приглушенное рычание, вместе с воздухом выдыхая и свою бесконечную ненависть к нему. Джин поправляет лацканы пиджака, двигаясь вдоль широких коридоров, и заворачивает в центр связи аристократов, помещение, заставленное компьютерами. Внутри нарастает волнение, однако он не позволяет ему захватить контроль над рациональностью, прекрасно понимая, что должен делать. — Выясни, в какие отдаленные места города выезжал Дюнхан за последние десять часов, — распоряжается он перед одним из парней в зале, осознавая, что проверять все четыре дня не имеет смысла. Дюнхан наверняка видел Чонгука недавно. Как только забрал его часы, его явно распирало изнутри в желании увидеть реакцию Джина, из-за чего он и пришел к нему вопреки запретам. Парнишка вращается на компьютерном кресле, осознав задание, начинает быстро печатать, раскрывая всяческие программы на экране. Синеватый цвет монитора отражается в его глазах. — Через десять минут вышли мне адреса, — велит Джин и разворачивается, вытаскивая телефон из кармана и вызывая Чонхёна. Им нельзя медлить. Чонгука легко найти мертвым даже сейчас, но он всеми силами не верит, что его убили. — Чонхён, заводи машину и жди меня снаружи, без разницы, чем ты занимаешься. — Ясно, хён, — слышится его ответ, после которого Чонхён швыряет в сторону все документы, которые весь день разбирал и просматривал, резко цепляет пиджак со спинки кресла и выходит за двери, направляясь к машинам Дэльи.