Танго втроем по пеплу несбывшегося

      — У всех есть свои причины. Просто мне они безразличны.       Впервые услышав чужой резкий ответ, Чуя, шедший за чужим плечом, застыл посреди шага, словно натолкнувшись на стену. Недоверчивым взглядом смерив неторопливо удаляющуюся спину, он отмахнулся от странного чувства внутри — словно кто-то провел рукой против шерсти, сделал гладкое — шершавым, наждачкой снял лак, покрыв царапинами и шероховатостями полированную поверхность. Дискомфорт от этого никуда не ушел, но у Чуи просто не было сил думать, что в очередной раз происходит в гениальной голове гениального гения Дазая Осаму, и чем ему не угодил вопрос, почему эта кусачая псина чуть что норовит укусить Чую словами и действиями, практически не скрывая злобу и бурлящую неприязнь.       Чуя был уверен, что ничем не заслужил такого скотинистого отношения. И в ту же секунду сам себя подозревал в нарушении тонкой душевной организации одного вундеркинднутого психа. Чем нарушил – понятия не имел, но много ли нужно этому сборнику не диагностированных расстройств?       Мысль о том, что у Дазая крыша отъезжает чаще составов на станции, сглаживала все умоляющие быть озвученными грубости. И Чуя терпел. Рефлекторно огрызался на попытки себя задеть, потом жалел об этом, пропуская следующий удар и те два, которые следовали за первым пропущенным. В конце концов, терпение и самоуважение приближались к опасной грани, незадолго до которой Чуя бросал: «да пошел ты!» - и развернувшись, шел куда-нибудь сам. Лечить нервы. Успокаиваться, стреляя в тире, сидеть на крыше и баюкать очередную дыру в груди, запальчивым злым шепотом высказывать все наболевшее фотографии в запертом на ключ изнутри кабинете. Никак не лицом к лицу, оправдывая трусость – нулевой мотивацией стать причиной очередного срыва у любимчика босса.       В такие дни он никак не мог понять, с каких пор гаденыш, которого Мори-сан провел мимо него в гипсе и костылем в первые дни вступления в организацию, превратился в ядовитое чудище с жалом вместо языка. Будто бы примерещилось, как они оглядывались друг на друга, рассматривая ничуть не украдкой, а редкие миссии, продуманные Дазаем для Чуи в те месяцы, самые первые месяцы знакомства, проходили настолько гладко, что казалось, будто бы и не Накахара выкладывался на них по полной и чуточку сверху.       Спустя три года казалось, будто бы ему эта приязнь просто приснилась, а мальчик в бинтах не подсаживался к нему иногда во время обеда, чтобы скоротать время за болтовней.       — У всех есть свои причины. Просто мне они безразличны.       Ответа и связи с заданным вопросом «какого хрена ты каждый раз поступаешь со мной как будто я шавка подзаборная?» Чуя продолжал не видеть, сколько ни думал. Может, Дазай, с чем черт не шутит, оговорился от усталости? Косноязычие ядовитому жалу не было знакомо в обстановке, близкой к боевой, но ведь и у ораторов бывают накладки.       Утомленный игрой в угадайку, Накахара запустил пальцы в волосы, дернул на затылке — и опустил руку, одергивая собственный жест на середине.       Хотелось разораться без причины, выплескивая сумбур, царящий внутри. Однако позволить себе подобное пока было нельзя, и Чуя, даже если хотел трясти кулаками, закипая от бешенства, всего лишь представил, как пинает ногами непосредственную причину своего раздражения, испытал кислинку разочарования, осевшую у корня языка, выдохнул, покрутил головой, разминая сведенную напряжением шею — и отправился к месту сбора.       Задание было выполнено, зачистку они закончили — склады выглядели так, словно по ним демолятор проехался, а всех ценных заложников уже или отпустили, или заканчивали допрашивать, чтобы стереть память о вмешательстве Портовой мафии и не дай бог позволить Бюро вообразить, что у них отнимают хлеб или вместо них претендуют на звание спасателей жителей города.       Без заметных со стороны усилий оттолкнувшись ногами от бетона, по которому тут же расползлись трещины, Чуя поднялся в воздух, выметая посторонние мысли пьянящей легкостью, которую даровала способность контролировать гравитацию. То, что в комплекте с этой обманчивой неотягощенностью весом шла адская боль от рвущихся мышц и деревянных от напряжения сухожилий, было умело скрыто.       Продемонстрировать кому-либо, что каждый обманчивый взмах ноги или руки является поводом харкнуть кровью, Чуя все равно не имел права.       Так какая разница? Исполнители не могли быть слабыми, да и сам Чуя не стерпел бы даже подозрения в слабости.       Мысль, что тот же Дазай явно ловко манипулирует собственной нестабильностью в угоду собственным коварным замыслам, была отбита еще на подлете.       Чую очень сильно напрягало то, сколько он вообще в последнее время думал о поганом растратчике бинтов. Особенно напрягали собственные реакции на чужие шпильки, больно вонзающиеся в незащищенную спину, словно метательные дротики, отравленные предательством — очень личной формой этого действия по отношению к нему.       Между ними вроде бы не было ничего личного, но каждый раз, как Дазай Осаму открывал свой рот и его жало выплескивало очередную порцию отравы — Чуя начинал сомневаться, что он вообще понимает природу взаимоотношений с собственным «напарником».