Танго втроем по пеплу несбывшегося

      Дазай Осаму никогда не мог пожаловаться на скудную фантазию или отсутствие воображения. Иногда это оставляло его разочарованно вздыхать на последних страницах манги с предсказуемым сюжетом, иногда — с сожалением смотреть на хорошие планы противников, спущенные ими же в унитаз отсутствием фантазии при исполнении.       В этот день Осаму впервые понял, что перед реальностью его фантазия долгое время пасовала, давая вместо сотни очков форы — целую тысячу.

***

      Дазай-кун непослушной рукой закрыл дверь за спиной и прижался к ней лопатками. Пальцы сами нашли ключ в замке и повернули. Щелчок смазанного замка был совершенно не слышен — не надо быть гением, чтобы догадаться, кто именно постарался избавиться от любого скрипа и щелканья.       Во рту пересохло, в ушах шумело и стучало сердце. Вместе с мышцей в груди, казалось, пульсирует все тело. Особенно отчетливо это стало ощущаться, когда кровь пошла вниз и стала приливать против воли к паху. Осаму хотелось возмутиться, прервать зрелище, которому он стал свидетелем, но он так и не смог. Даже рта не сумел открыть.       Чуя на столе продолжал учащенно дышать сквозь ладошку, уголки обессмыслившихся глаз, скулы и кончики ушей покраснели, а его трагично собранные домиком брови изогнулись еще отчетливее, когда он задрожал всем телом. С высоты роста Дазай-кун отлично видел все: влажно поблескивающие глаза, рубашку, на которой ни единой пуговицы не осталось застегнутой, темные отметины на белой коже, припухшие бугорки сосков, которые сосали с такой силой, что они распухли вместе с кожей вокруг ареол, золотистая дорожка мягких волосков от пупка идущая вниз, почти незаметная, если бы не была настолько вызывающе приковывающей взгляд на фоне остального совершенно гладкого тела… А ниже была только каштановая кудрявая макушка, в которой Осаму с интересного ракурса распознал почти собственную.       Еще, конечно, были бедра и коленки Чуи, поднимающиеся на чужие плечи, и маленькие пальчики на стопах, отчетливо поджимающиеся от удовольствия, но пялиться на них Дазай-кун не стал — взгляд приковывали совсем другие процессы. К примеру волны дрожи, прошивающие рыжего, лежащего на столе среди надежно придавленных стопок бумаг, или динамичные движения головы между бедер — вверх и вниз, с причмокиваниями и другими мокрыми звуками, от которых волосы на шее и руках вставали дыбом, и становилось как-то зябко, пока в паху становилось только горячее… и более влажно. Дазай как-то бесконтрольно сжал дернувшийся член сквозь брюки. Осталась только одна мысль: он хочет подрочить прямо сейчас и кончить прямо на жалкое выражение личика Накахары. Он буквально хотел дрочить от самого выражения на этом лице и на него — такого даже его фантазия не могла представить. Эта хорошенькая миленькая мордочка, заставляющая желать растерзать ее обладателя...       Он сам себя ощущал очень неудачным претендентом на роль волка в порно-спектакле «Красной шапочки». От этой мысли было тошно и кисло во рту, будто он глотнул уксуса. Желчь умоляюще жгла где-то на корне языка.       Он хотел трахнуть Чую. Не как претензия, будто он может кого угодно трахнуть в принципе, коими Осаму был склонен разбрасываться, а по-настоящему. Без желания издеваться морально и потрошить душевно. Хотел коснуться его кожи, ревниво надавить на каждый синяк, хотел засунуть пальцы в слюнявый рот и трахнуть ими так, чтобы слезы потекли и губы покраснели. Хотел сделать Чую грязным, покрытым всевозможными телесными жидкостями.       Член, зажатый ладонью сквозь штаны, пульсировал так сильно, что без сомнений мог излиться от пары движений рукой.       От творящегося бесстыдства было невозможно отвести взгляда.       То, как Чуя дышал, как иногда бессвязно бормотал что-то, как сжимался и начинал сдавленно подавать голос, давая своему любимому мучителю знак, что он приближается к пику — Дазай хотел разорвать его на месте за все это, но также он хотел и подорваться к столу, взять за волосы, и… То ли искусать покрасневшие губы, то ли ткнуться членом в рот. Он сам не понимал стремительных идей и желаний, проносящихся в голове. Он просто ненормально хотел что-нибудь сделать с Чуей, и его стало потрясывать от этого желания. Безостановочная дрожь прокатывалась с головы до ног, горячая как лихорадка, и Осаму понял, что дышит в одном темпе с заходящимся какими-то птичьими вскриками Чуей, срывающегося на высокие неровные звуки от удовольствия.       «Кончай же, кончай!» — хотелось прорычать Дазаю и схватив Чую за волосы самому кончить ему на искривленное удовольствием лицо. Словно услышав его мысли, Дазай-сан поднял взгляд на своего молчаливого зрителя, скользнул им сверху вниз, помедлив на вздувшейся ширинке, с причмокиванием соскользнул губами до головки, выпустил, показав на миг кончик мокрого языка… и не сводя взгляда, дернул в ухмылке влажные покрасневшие губы, после чего снова опустил лицо к чужому паху, взявшись за дело с удвоенным усердием.       Смотреть, как кто-то сосет человеку, которого ты хочешь трахнуть, со стороны — это был настолько ненормальный опыт, что Дазая перемалывало в кашу от ревности и похоти. Он сжал себя настолько крепко, что стало больно, и пришлось с беззвучным выдохом ослабить пальцы, потом и вовсе убрав их от сокровенного места. Сейчас он не контролировал себя настолько, что не знал, какие действия совершит в следующую секунду, не то, что был способен уследить за силой собственной хватки.       В этот миг Чуя как-то по-щенячьи взвизгнул, дернулся всем телом, стремясь подкинуть бедра, и затрясся, откинув голову до хрустнувшей шеи и глухо ударившись о бумаги затылком. Слезы у него все-таки потекли, а взгляд стал настолько слепым, что Дазаю со стороны это показалось жутким.       Дазай-сан с причмокиванием сел в кресле, облизывая и вытирая пальцем уголки опухших губ, и демонстрируя, что Чуя между ног стал мягким. Член блестел от слюны, безвольно лежа подогнутый к животу, и был таким нежно-розовым и телесно-бежевым, что Дазай даже не стал спорить с пришедшими на ум названиями оттенков, больше пораженный увиденным, нежели заинтересованный искать другие описания.       Он всегда думал, что едва ли в Чуе его будет интересовать что-то кроме задницы. Оказалось, что рассматривать Чую целиком на самом деле ужасающе занимательно.       Фантазии не выдерживали всех тех приковывающих взгляд деталей, которые были в реальности, и с треском осыпались.       Чуя не был идеальной моделью из порно; у него были волосы, шрамы, веснушки и родинки, и когда он кончал это не было сексуальное лицо порно-актера — это было лицо-гримаса с тысячей выражений в секунду, которые исчезали, растворяясь в пустоте удовлетворения и усталости, когда пик оргазма оставался позади. Чуя не был гребаным идеалом из журналов и видео соответствующей тематики, но он был таким настоящим, а Дазай-из-будущего источал такое самодовольство от выполненной работы, что Осаму понял: смотреть надо вовсе не на лицо, во всяком случае, не в поиске выражения неземного блаженства, а на результат всех манипуляций.       По какой-то причине, Осаму еще ни разу не был с человеком, который бы не продавал свое тело и реакции за деньги. Сейчас вдруг оказалось, что страстные вздохи и стоны, и неописуемое удовольствие на лице — все это вовсе не гарант, что ты действительно хорош в постели.       С раздражением и злой иронией Осаму вдруг понял, что и об этой странице их сексуального развития Дазай-сан не забыл, и опять не делая ничего прямо намекнул самому себе молодому: его эго и самомнение такие раздутые вовсе не так заслужено, как хотелось верить. Пока Дазай мнил себя знатоком сексуальных игр, настоящий умелец в этом самом кабинете так основательно занял собой внимание ласкаемого, что тот даже кончая еще не понял, что у его бесстыдства был непредвиденный свидетель.       И этот свидетель не спустил себе в штаны только из упрямства, впившись ногтями в собственную ладонь.       Дазаю захотелось в срочном порядке добраться до пистолета и прострелить себе что-нибудь без шанса на выживание. Статистика непрозрачно утверждала, что даже дуло во рту не гарантировало стопроцентной кончины. Откуда-то же взялись эти десятые процента, испортившие абсолютный показатель?