Танго втроем по пеплу несбывшегося

      Знал ли Дазай, как вернуться домой? Конечно знал. Но от одной мысли, что придется возвращаться к последствиям череды совершенных ошибок, делалось так тошно, что даже двойное самоубийство с красоткой не обрадовало бы, как не порадовала бы удача в самоубийстве одиночном.       Шагая по Йокогаме при свете дня и зная, чем может окончиться каждый следующий шаг, Осаму вздыхал с капелькой светлой досады. Это был тот же вздох, которым он реагировал на очередную вспышку гнева у Чуи, снимаемую капелькой флирта и одним-двумя поцелуями, и тот же вздох, который у него вырывал хвастающийся Дазай-кун, желающий впечатлить своими успехами, но сам выдающий косяки, и получающий, в основном, щелчки по носу.       Шаг. Шаг. Шаг. Очередная подворотня, пригодная только для таких, как обитатели Портовой мафии. Для него, в частности. Можно было уйти из организации, но никак не заставить организацию уйти из себя. Дазай перебарывал ее годами, снова и снова выбирая свет, а не тьму. Но в конце концов, это не принесло ему никакого счастья. Стоило ли потратить столько усилий, если в итоге все, что ему осталось — это пустая квартира, в которой о Чуе напоминало абсолютно все, но не было самого Чуи?       Забавно, но только угодив в прошлое и имея возможность наблюдать со стороны, он понял, как рано, как давно влюбился в него рыжий эспер, и насколько тяжело ему пришлось, когда пришла пора осмыслить и принять эти чувства. Или запретить их себе, что Накахара и сделал, отрицая саму мысль, что интерес может быть не таким уж и односторонним.       Самое смешное, что сам он в молодости ничем не отличался от напарника. Боясь подставить Накахару — запретить себе защищать, заботиться и прикрывать его, и одновременно так нуждаться во внимании, в признании своих талантов именно Чуей, что потребность из ушей фонтанировала. Он ведь даже прикоснуться к нему себе позволял лишь во время спаррингов, отрицал саму идею заботы после использования и подавления «Смутной печали». О любви даже говорить не приходилось, это было что-то совершенно запредельное — в условиях, в которых им приходилось выживать, любовь убивала надежнее, чем откровенный садизм.       Только дожив до тридцати, потеряв все, и только когда его девизом по жизни вместо «у всех есть свои причины, просто мне они безразличны», стало «у меня есть своим причины, но другим они безразличны, поэтому плевал я на других» — он, наконец, понял, что должен был сделать много-много лет назад.       Спасти мир раз, два, три — это было нормально. Геройски.       Спасать мир по десять раз в году и усекать собственные права на счастье в угоду какому-то там миру — было самым большим пробоем в его и так нездоровой психике.       Он никогда не задумывался, ради кого этот сраный мир спасает. Однако уголком сознания всегда знал, что в очередной раз через неделю пойдет в ресторан на набережной, и там, по неизменному графику, сможет увидеть, как Чуя лениво попивает вино, в одиночестве занимая стол у самого ограждения. С моря будет дуть прохладный ветерок, Чуя будет без своей шляпы на голове, потому что мужчина в помещении всегда должен снимать головной убор. Солнце будет играть в рыжих завитках, вызолачивая виски и ресницы. Чуя будет таким красивым и спокойным, что в голове не будет укладываться, что этот коротышка способен щелчком пальцев превратить в пыль целое здание.       Дазай смотрел на него каждую неделю. Месяц за месяцем, год за годом, он растворялся в толпах и смотрел на него, не страшась быть узнанным и силой возвращенным в организацию, из которой с таким трудом бежал.       Все, о чем он жалел — это оставшийся там Чуя. Сумей он увести оттуда и его — жалеть было бы не о чем, вот только история сестрицы Кое и тот факт, что Чуя был любимым ее воспитанником, говорили без прикрас: Озаки сама пойдет за беглецом и своей рукой зарежет его до того, как босс хотя бы пикнет о ликвидации.       Ворвавшись в прошлое, меньше всего Дазай боялся Мори Огая. Дазай мог уйти всегда, и Мори Огай забыл бы о нем так же, как забыли остальные, будь то способности или люди. Не помогла бы ни Элис, ни сделанные записи, имейся они в принципе — мир вымарывал все напоминания, а человеческий разум маниакально подбирал объяснение, способное сохранить рассудок в целостности.       Шаг. Шаг. Шаг. Старая дверь в подвал, еще каких-то три-четыре месяца назад скрывавшая небольшую, но очень предприимчивую группировку, открылась так же бесшумно, как и полгода назад, когда он отсюда вышел. Забавно, что вскоре после этого из подвала выбрался еще какой-то идиот, и начал трезвонить о том, что он из другого мира. Убрали говоруна быстро, но вот щекотливой информацией не позабыли воспользоваться, начиная ставить собственные опыты над нестабильным разрывом пространства, откуда раз через десять можно было выбраться живым, по критериям не вполне ясным.       Учитывая, что настройки Дазай делал под себя, критерии тоже были довольно жесткими, и чужие успехи его немного взволновали, равно как и восхитили. Пришлось попотеть, чтобы к неудобному месту примагнитило Портовую мафию, а его самого незадолго до этого взяли в плен и не захотели кинуть в сыпящийся чем-то похожим на пиксели разрыв, повисший в одном из углов подвала порталом с неизвестной точкой выхода.       Удача определенно улыбалась ему с самого начала: трусливые крысы так не желали раскрывать причину выбора подвала своей базой, что заделали угол, талантливо подобрав кирпичи в тон к остальной стене. Заложники, все до единого, знать не знали, ради чего они попали в безрадостное место, а сплетней между ними ходило столько, что докопаться до правды не получилось бы никак. Дазай лично сочинил две или три теории, и все они подразумевали опыты правительства, за спиной правительства, и даже то, что их пленители на самом деле — инопланетяне. За это его примотали к креслу скотчем и заклеили рот, но народ это убедило лишь в том, что его заставляют скрыть правду, и в эти версии все вцепились хваткой весеннего клеща.       Разобрать то, что и без него стало осыпаться, не заняло много времени. Дазай выудил из-под еще одной рухляди некоторые свои вещи, разложил по карманам, вздохнул, обведя подвал долгим взглядом, но на самом деле прощаясь, разумеется, не с ним, а с самим миром. Миром, где он недолго, но был ужасно счастлив. Настолько счастлив, что даже если переход обратно будет смертельным — ну, он, во-первых, не успеет расстроиться, а во-вторых и не захочет.       Если, умирая, в своей памяти он вдруг обнаружит воспоминания о десяти-пятнадцати годах отношений — хорошо. Если обнаружит, что никогда не влюблялся, но Чуя хотя бы жив — отличный будет повод ухаживать за ним, как будто он не знает, какие трусы тот выберет для продолжения первого свидания.       Дазай шагнул в разрыв пространства, игнорируя нарастающий дискомфорт, звон в ушах, и продолжал идти, даже когда стало казаться, что с его лица вот-вот кожу сдерет, так сильно все вокруг дергалось, шумело цветами и формами, сбивая с пути, оставляя единственным выходом лишь продолжать шагать вперед снова, и снова, и снова…       Яркий свет, звуки, цвета — все это оглушило, заставив замереть посреди шага. Дазай опустил поднятую ногу и машинально обернулся. Разрыва как ни было. Валялась только вырванная страница из блокнота, и та прямо на глазах стала обугливаться, пока не скрутилась и не обернулась кучкой золы размером меньше монеты, которая упала на землю и стала неразличимой для взгляда, как он ни вглядывался.       Идя по знакомым улочкам, но спустя десять лет, и отмечая, насколько похорошел город, пусть для этого и пришлось пережить не одно его разрушение, Осаму вдруг замер как вкопанный, и неверящим взглядом окинул высотки Мори.Инк. Одна, две, три, четыре — здания-копии друг друга стояли, как будто вовсе не их в свое время Чуя пустил покореженными конструкциями из металла и стекла на очередных вредителей Йокогамы. Мори даже взыскать не смог по причине смерти своего эспера, за эти офисы, и почти всю базу данных, которая там хранилась.       Неожиданно телефон, который он подзарядил хорошо если процента на полтора, когда в подвале подключил к аккумулятору, пискнул извещением о сообщении. Без особого энтузиазма смахнув с экрана блокировку, Осаму покачнулся, когда ему показалось, что он вот-вот превратится в соляной столп. Любимый слизняк в шляпе: — ты домой вообще когда планируешь вернуться? Любимый слизняк в шляпе: — возвращайся давай со своего секретного дивана в офисе Агентства, у меня есть диван получше, если ты хочешь испортить себе спину окончательно. Любимый слизняк в шляпе: — если правда хочешь извиниться за то, что опять забыл дату годовщины наших отношений — юбилей, мудак ты этакий, забыть юбилейную дату! — то жду тебя дома, чистого и готового подставлять либо мозги, либо жопу. Любимый слизняк в шляпе: — обещаю ебать нежно и недолго. Любимый слизняк в шляпе: — купи нормальное вино, красное сухое, а не то пойло, которое ты в прошлый раз пытался выдать за нормальное вино. Любимый слизняк в шляпе: (сообщение было удалено) — за что я тебя мудака люблю?       Дазай машинально потер свободной ладонью словно примерзшие к телефону пальцы, резко замерзшие, как будто он вышел на улицу без перчаток в середине зимы. В голову ударило забытым — непрожитым — о котором он не мог знать, но… Знал, потому что это была его жизнь. Прошлое, где они с Чуей ругались, чуть не расстались — опять из-за Оды и того выбора, который сделал Дазай. Мирились, целовались, занимались сексом у всех поверхностей квартиры. Били посуду, били друг другу морды, а потом зализывали нанесенные раны, смотрели вместе богомерзкие сериалы на семьсот серий. Проводили совместные отпуска, уезжая в такую глушь, что даже ищи их эспер с соответствующей способностью — обломался бы. И в отпусках они конечно же много пили и любили друг друга так, что приезжать второй раз становилось просто некуда.       Этот Чуя, годовщину с которым он напрочь забыл, ждал его дома. Злой, но наверняка в кружевных трусах и с задницей, хлюпающей от смазки.       Учитывая, что в голове Дазая они были вместе всю жизнь — неудивительно, что он не помнил какую-то там дату, пусть она и была юбилейной.       Не хотел он праздновать то, что было его нормой. Все равно, что брызжа слюной восхвалять цвет своих глаз, празднуя каждого встреченного с таким же оттенком, хотя это был просто цвет глаз. И жизнь с Чуей была такой же просто жизнью. Ее не хотелось праздновать, ее хотелось жить.       Осаму не помнил, куда он уезжал до этого, чтобы скрыться от гнева партнера, но точно знал, куда направится сейчас: домой.       Дом там, где тебя ждут, а Чуя, должно быть, ждал его недели две, если верить датам и остаткам стертых сообщений — наверняка состоящих из мата практически целиком.       У Дазая был план, как все исправить.       Лучше всех рутинных празднований и юбилеев — новый период ухаживаний. Он сейчас же поторопится домой, уберет все разбросанные вещи, постирает грязные, перестелит постели, закажет ужин… Нет, не закажет — пользоваться он привык карточкой Чуи, так что остается только вариант с покупкой продуктов и приготовления из них чего-то, хотя бы внешне съедобного. Чуя, даже если не рискнет пробовать его кулинарные изыски, оценит жест…       Полный амурных мыслей более, чем полностью, Осаму шел вперед с бодростью человека, который полностью доволен жизнью, и ничто смутное его не терзало. Он был ужасно влюблен и более чем счастлив иметь то, что имел.       Все было хорошо.