Ключи на грушевом дереве

День неудачный; Каэл находит то, из чего можно приготовить нехитрый ужин — он привык довольствоваться малым, но ничего, пригодного для продажи. До города можно добраться и пешком, правда, жить до поиска подработки не на что. Шелест шагов за спиной спугивает вязкие мысли о будущем, подаренные пьянством отца. Девчонка с еловым венком на каштановых волосах выходит на берег, ставит рядом с Каэлом корзины с травами, споласкивает выпачканные руки в речной воде. Заговаривает тоже неожиданно. — Ты не дойдёшь к деревне до грозы, — голос мягкий и с нотами усталости, — а мой дом ближе. Я спасу тебя от дождя, ты меня — от необходимости тащить тяжести в гору. Признай, это хорошая сделка. Вежливый отказ почти срывается с губ, но она смешливо колет словами: — Не морлоку бояться дочери ведьмы. Если согласишься, то можешь называть меня Намирой. — И не дочери ведьмы бояться морлока, да? Я Каэл. Что же, он соглашается — и идёт за ней, как путники — за светом блуждающих огней. И встречает его не болото, а уютное тепло комнат под мерный шорох первых падающих капель. Подвох не прячется в углах; Каэл отдаёт свою ношу, смотрит в чужие чёрные глаза — и проваливается в такую топь, где шаг — и через минуту поверхность стелется ровной гладью без следов. Взгляд у матери Намиры понимающий и задумчивый. Каэл не обращает внимания на «дочь ведьмы» вместо «ведьмы» при первой встрече, но Фрия предлагает ученичество и детали становятся на места. Ведьмы не могут воровать души и забирать сердца, дочери ведьмы Каэл вручает всё сам, так же легко, как недели назад — обратно корзины с травами. Любимое дерево Намиры за окном в цвету, слишком сильном, чтобы быть естественным. Такое у Фрии он узнаёт первым. Намира смеётся и гадает по россыпи сушёных ягод, говорит: я твоё счастье, Каэл. И дара в ней нет, и прорицания работают не так, но суть проста: читается в лице Каэла, в ржавых веснушках на плечах, отзывающихся солнечными ударами на любое касание, в тихой песне при варке зелья. Весь мир, кажется, знает, как знали бы и боги, но боги — равнодушны и глухи, нет смысла думать о тех, кто давно ушёл. Намира кладёт эти ягоды в чай; и он на языке ощущается вкусом истины. Каэл прикрывает веки. На изнанке вместо болотных огней — угли потухающего Плача, ведущие к двум могилам, а не к старому дому. Одна и та же точка на карте, один и тот же путь, однако к диаметрально разным чувствам. Каэл поправляет обереги, оставляет ключи на ветви засохшей груши. Кана прижимается к груди; и сердце в своей горечи бьётся почти спокойно.