о безусловной важности разговора словами через рот

— нравится?.. ч-черт. ну конечно, йоэлю, блять, нравится, и порко прекрасно это осознает, продолжая крутиться у зеркала в одних трусах, носках — пол холодный, не хватало еще заболеть — и… — это что такое? — портупея. …и в пор-ту-пе-е, да, которая двумя полосками черной кожи, металлическим кольцом соединенными, перехватывает широкую бледную грудь, и в которой йоонас выглядит… — блядски, — йоэль не пытается даже подумать над каким-нибудь более приличным синонимом, потому что каким-то — впрочем, очень даже понятно, каким — образом ни одна приличная мысль ему в голову просто не лезет: все пространство собой занимает звенящая пустота. пустота — и желание, и как-то даже немного неловко, что от него так быстро становится тесно даже в свободных домашних штанах. — огонь. то, что надо, — расплывается в довольной ухмылке порко и, с хитрым прищуром взглянув на йоэлево отражение в зеркале, лукаво склоняет голову набок. — ну скажи. — сказать что? — что тебе нравится. и йоэль тяжело вздыхает: — не скажу, — прежде чем, всухую сглотнув, решиться: — лучше сам подойди и потрогай, как… — запинается на полуслоге и хочет зажмуриться от того, как похабно и плоско это звучит, но все-таки продолжает: — как мне нравится. один из неоспоримых плюсов дружбы, жизни и секса с йооном — намекать ему дважды не нужно. хотя хокка, конечно, не намекает, а говорит, чего хочет, прямо, чему хоть со скрипом, но у него же немного и научился; первые месяцы — да что уж там, первый год целый, если не полтора — осознавать и озвучивать свои пожелания (и неясно, что еще более трудно) ему давалось так тяжко, что психовали оба: и уже заведенный йоонас, упрямо настаивавший на диалоге и прочей «осознанной» херне, и собственной скованностью смущенный йоэль, чей запал, кажется, убивало само уже слово «осознанность»; однако сейчас… о, что будет сейчас. — хочешь выебать меня прямо в этом? порко спрашивает так вкрадчиво, как будто мурчит, и по губам своим пухлым, розовым проводит кончиком языка как-то совсем по-кошачьи; ад и черти, его за кольцо бы это, на сплетении солнечном от тепла его тела нагревшееся, ближе к себе подтащить, и йоэль и правда руку к нему протягивает, сделать это намереваясь, но нет — йоонас запястье его перехватывает и насмешливо фыркает: — сначала скажи это. — что? — ох, да какой же ты… — вовремя осекается, понимая, что нет, тут еще слишком зыбко и расстраивать йоэля упреками, когда он вдруг так расстарался, будет совсем опрометчиво. — посмотри мне в глаза и скажи, что… — я хочу тебя выебать в твоей этой пор… тупее? — молодец, — выдыхает йоонас; выдыхает от облегчения — и потому, что голос йоэлев звучит неожиданно низко и глубоко, так, что разговаривать, прежде чем делать, уже как-то не так уж и сильно хочется, лишь бы скорее вырвать вот так же звучащий стон, лишь бы… он даже не успевает додумать — мысли тянутся сладко и медленно, словно патока, но хокка их умудряется угадать: впившись в покорно открытый рот поцелуем — слишком голодным, чтобы не стало тут же понятно, как быстро он этого захотел еще на пороге их спальни, в которой йоон портупею эту мерил, — он в пальцах одной руки так крепко сжимает кольцо, как будто порко собирается от него куда-нибудь деться, а другой скользит жадно от плеч вниз по торсу. — мне дать тебе десять минут, или… — непослушным, рвущимся голосом спрашивает, резинку боксеров уже оттягивая. — или, — отзывается так же бездыханно йоонас и воздух глотает шумно, когда он нетерпеливо стягивает вниз по бедрам белье. — я… готов. — а. значит, это все специально? — м-м… не совсем. просто я знал, что тебе… ох-х!.. — у йоона в глазах мутится почти: немного шершавой подушечкой пальца йоэль головки касается, каплю предэякулята по ней широко размазывает и вниз по плоти скользит напряженной, лишь у самого основания останавливается, — что тебе понравится. — отлично, — кивает хокка тогда и, отпустив его наконец, шепчет хрипло и сухо: — ложись, — да к кровати мягко подталкивает, — и… — раздвигай ноги, да? — да. важный нюанс: йоонас знает еще и то, что это он держит все под контролем; он власть свою полностью осознает — и потому, широко расставляя в стороны стройные бедра, следящему за каждым движением йоэлю улыбается; и еще краем глаза он видит, как потрясающе выглядит в одной чертовой этой портупее, со взглядом горящим и твердым, налившимся кровью членом: огромное зеркало, перед которым он минут пять назад в обновке еще крутился, стоит параллельно кровати, и он уже предвкушает, как… — будешь смотреть, как я тебя трахаю? — м-г, — только и хватает воздуха ответить: йоэлю неожиданно так идет разговаривать грязно, не стесняясь того, чего и как сильно он желает, что между ребер сжимается все, дыханию просто не оставляя места; облизав припухший еще от поцелуя рот, йоонас, как завороженный, наблюдает, как он стягивает с себя выцветшую домашнюю футболку, штаны и белье, как медленно подходит к комоду, открывает верхний ящик, как раздраженно его, слегка заедающий, захлопывает и к постели вновь приближается, раскатывает по члену презерватив, наклоняется и… — ох-х, чер-рт, — выдыхает порко, чувствуя осторожное, неожиданно нежное прикосновение его губ к своему колену, а потом — чуть выше; Господи, йоэль и правда отвлекает его такими простыми, наивными почти ласками, пока одной рукой крепко придерживает за тонкую голень, а второй, на которую выдавил щедро смазки, скользит по промежности, оглаживает кольцо мышц и аккуратно, но смело проникает внутрь, и черт, черт, черт — так и ругается йоонас вслух, тем громче (от сдавленного шепота до бесстыжего стона), чем глубже и шире заполняют его тонкие, длинные пальцы, — черт, как же это хорошо и как нужно. — тише, пор-рко, — слышно, как хокка улыбается, перекатывая на языке рычащий удвоенный «р», — я же даже еще не начал, а ты скулишь уже, как… блядь, — еще слышно, как перед этим сравнением он задумывается, взвешивает, можно ли его вообще произнести сейчас, но да, ему можно, и йоонас сразу дает ему это понять: чуть подается вперед, навстречу ставшим уже быстрее движениям его руки, и, выгнувшись в позвоночнике, хнычет: — ну так начни. и дважды просить йоэля, конечно, не приходится — он только еще раз легонько целует его колено перед тем, как приподняться, пробормотав что-то невнятное, и устроиться поудобнее между бледных бедер. — что ты там кряхтишь? — успевает спросить у него йоон, а услышав лаконичное «спина затекла», не сдерживает смешка: — ну так возраст же. третий десяток… — ой, закройся. — груби… а-ах!.. первое движение йоэля внутри ощущается хорошо, даже правильно — и все же с хотя и привычной, но не менее от того неприятной болью; она быстро проходит — хокка дает ему с десяток секунд привыкнуть, прежде чем чуть отстраниться назад и снова толкнуться, и все-таки йоонас просит: — не спеши, — и вовремя добавляет: — пока, — рассмотрев на любимом лице раздражение: ждать и сдерживаться в постели йоэль не умеет, он желает всего и сразу, но теперь старается — и, произнеся короткое «ладно», действительно приостанавливается, а после склоняется над его лицом и мокро чмокает где-то между виском и ухом. — как пожелаешь, принцесса. «упрямый мудак, — так и хочется съязвить порко, — даже во время секса не можешь не огрызнуться», однако когда йоэль вновь начинает двигаться — размеренно, плавно, — он совсем забывает об этом — только довольно мычит, уткнувшись носом ему в плечо, и запускает ладонь в распущенные его волосы, поглаживает у корней; впрочем, стоит хокке всего лишь немного ускориться, теряя остатки и без того израсходованного щедро терпения, он, йоонас, уже не возмущается, наоборот, сам подается ему навстречу, а после нескольких все более глубоких, жестких фрикций напрягается и сжимает тугие мышцы, заставляя йоэля тут же сбиться с ритма и, громко выматерившись, продолжить — еще резче, еще сильнее, до влажного, грязного звука соприкосновения тела с телом. — м-м, да… вот так, — выстанывает вполголоса йоонас и крепче стискивает прямые светлые пряди, не беспокоясь даже, что причинит боль, — понимает, что она удовольствие лишь распаляет, — стискивает и тянет от себя, вынуждая йоэля слегка приподняться в корпусе, — посмотри на нас, — губами одними шевелит, — посмотри, — повторяет и сам голову вбок поворачивает, в отражение движущееся вглядывается — не его, а их, в то, как блестит от пота широкая спина хокки, и то, как выгибается его собственное тело, как высоко и часто вздымается его стянутая двумя черными полосами портупеи грудь. — нравится? — снова спрашивает, когда замечает, как йоэль, не останавливаясь, ненадолго переводит на зеркало взгляд, и, дождавшись рваного «нравится», сжимается вокруг него снова. — бля-ать, — стонет протяжно тот и толкается еще несколько раз, — ещ-ще, — не то требует, не то умоляет, и с тонким, высоким «ох» кончает, когда йоон, сам разрядки желающий каждым нервом, его слушается. — подожди, — шепчет, жарким дыханием мочку опаляя, когда порко под ним нетерпеливо ерзает, о бедро его потереться пытаясь, — чуть-чуть, — и устало глаза прикрывает, с последними силами собирается, чтобы потом на локтях приподняться и до отброшенного в сторону тюбика смазки дотянуться. неловкие, торопливые ласки ладонью, вязкой жидкостью смоченной, несколько точных прикосновений пальцев к головке — йоону хватает настолько немного, что он даже толком не запоминает, как сам толкался отчаянно йоэлю в руку перед тем, как крупно весь задрожал под весом его разгоряченного тела, тела самого красивого, самого желанного и любимого, рядом с которым так хорошо лежать на смятых сырых простынях, запах которого — секс и тепло, что-то родное и мягкое в такой степени, что от пришедшего на смену физическому удовольствию счастья, хрупкого, редкого, но настоящего, просто кругом идет голова. — так ли уж бесполезен диалог словами через рот, а, йори?.. — о Господи… — что? — заткнись.