Лекарство

      У Намджуна болит голова. Уже которые сутки он не может нормально функционировать, спать, есть, жить. Когда заканчивается расписание очередных разъездов, и группа возвращается в общежитие, чтобы немного отдохнуть в свободное время, Намджун запирается в своей домашней студии. Он скрывается от внешнего мира с чашкой крепкого кофе в попытках подправить лирику давно начатого трека, записать биты, крутящиеся в голове, или отредактировать фит с известным репером, коллаборации с которым он так долго ждал, но выходит полное н и ч е г о. Ким просто пялится в экран, белый свет которого так и кричит: «Вали уже спать, ничего путного не получится», но он упорно сидит в компьютерном кресле, чувствует, как затекает шея и голова начинает болеть с удвоенной силой. Глаза слипаются, и Джун проваливается в беспокойную дрёму, из которой его вырывает будильник или менеджер с тем, что надо собираться на очередное интервью, запись, радио, съёмку или куда там, хер их знает. Намджун уже запутался в днях и идёт туда, куда скажут, говорит, что скажут и улыбается, когда скажут.       Дни слились в один, взгляд становился суровее, улыбка всё более натянутой, а морщины на лбу глубже. Намджун пил таблетки горстями, что плохо сказывалось на желудке, но никак не влияло на больную голову. Стафф просто обходил стороной угрюмого лидера, менеджеры устали дёргать врача и просто выполняли свою работу согласно расписанию: обязан быть в главной студии в пять утра — вот он весь такой типо бодрый на месте, нужно одеть для фотосессии — он уже одет, причёсан и даже улыбнётся, где надо, если надо, конечно…       Когда это началось, не скажут ни стафф, ни сам Намджун, но вот если спросить у группы, они скажут с точностью до минут. Не само время, когда голова их лидера решила вдруг заболеть, мучая того противными спазмами, а когда эта самая боль решила принять сучью позу перманентного состояния, отказываясь уходить даже с молитвами буддийского монаха. Об этом у них не принято говорить между собой, но не почувствовать невозможно, поэтому остальные члены группы заняли позицию ожидания: главное не беспокоить лихо, пока оно тихо справляется со своей головной болью, ходить на цыпочках в общежитии и ждать лекарства. Лекарство это, кстати говоря, должно было вернуться из поездки с индивидуальным расписанием уже неделю как, но всё задержки, непредвиденные обстоятельства и вообще чёрт знает что!       Вот Хосок уже готов на стенку лезть от такого раздрая в группе, несобранности и вообще устал нянчиться с остальными (кроме Юнги, конечно), успокаивать стафф, исправлять косяки и ждать. Хосок ненавидит ждать, а ещё он ненавидит, когда ему не отвечают на смс, игнорируют звонки целых восемь (!) часов или же остаются совершенно холодными, когда он в панике. Юнги об этом знает и поэтому заставляет своего друга прямо сейчас пить вторую чашку какао с зефирками, сидя с ним на кухне в час ночи, когда сам бы уже давно спал в обнимку с подушкой, как это, наверняка, сделали все младшие. Но нет же! Если Хосок в отсутствие Намджуна — нянька для всех, то Юнги — нянька для Хосока, чтоб его пчела укусила в беспокойную задницу.       — Нет, ну так сложно ответить? — не унимается Чон, недовольно бурча в свою кружку.       — Ответит, как сможет, — Юнги спокойно доливает остатки светлого нефильтрованного в стакан.       — Ты ему звонил?       — Да.       — И что?       — Так же, как и у тебя, — пожимает плечами Юнги.       — Лучше напиши, вдруг он занят, да… Но если он занят, то всё равно может ответить на смс! Напиши ему, пожалуйста, хён, — Хосок устало жуёт зефирку и строит просящую рожицу, думая, что даже с этим своим коронным оружием не добьётся успеха. — Я же беспокоюсь.       — Ты истеришь, — констатация факта, что уж там. — Уже написал, — всё же успех есть, ха!       — И? Ответил?       — Как и у тебя — по нулям, — вздыхает Юнги, но заглядывает в телефон на всякий случай. — Хотя, — Мин меняется немного в лице, не успевая скрыть удивление.       — Что там, хён? Ну же! — Хосок ловко цапает телефон со стола, сразу же извиняясь, но всё равно заглядывает в чужую переписку, на что Юнги лишь закатывает глаза. — Прочитал!       — Прочитал.       — И у меня прочитал, — растерянно звучит на грани слышимости. — Но не отвечает…       — Не отвечает, — Юнги хорош во многих языках, но лучший из них — язык фактов.       — Хммм, — многозначительно тянет Хосок, а в его глазах проносятся куча идей, и все они о том, с какой стороны зайти в новую истерику.       — Подожди, — Юнги выставляет руки вперёд, будто сдерживая поток бессвязных претензий ко всем сразу, но этот жест скорее защитный: свою психику Мин тоже старается беречь. — Медленно досчитаем до трёх. Давай вместе.       — Один, — Хосок в который раз ведётся на этот приём, но провернуть его в праве только Юнги.       — Один, — вторит ему Мин, судорожно соображая, куда ему деться, потому что сейчас натурально рванёт.       — Два, — Чон тяжело дышит, смешно раздувая ноздри.       — Два, — Юнги отодвигает уже пустую кружку с какао подальше от трясущихся рук напротив.       — Три, — Хосок выдыхает со свистом, оседая на стуле. Истерика отступила, но ненадолго.       — Три, — победно улыбается Юнги, но тут же грустно вспоминает о своей мягкой ортопедической подушке, которая, наверное, чувствует себя покинутой и такой несчастной без него. — Пойдём уже спать, а?       Мин почти поверил в благоразумие своего друга, пока тот на время завис, что-то обдумывая. Но время было позднее, а в Хосоке были две большие кружки какао, десяток зефирок, шоколадное мороженое, мятные леденцы и желание во что бы то ни стало решить проблему. Их общую проблему, вообще-то.       — Давай подсыплем ему снотворное? — вдруг выдаёт этот солнечный мозг спустя минут пять.       — Эммм, — Юнги аж выпадает и оседает обратно на стул.       — Он так хотя бы поспит, — глаза Хосока загораются недобрым пламенем.       — Это незаконно, — хоть у кого-то из них должна оставаться крупица благоразумия.       — Всего пару-тройку, — Чон перебирает пальцы, обдумывая план. — Пять таблеток раскрошим и в кофе. Намджун такую бурду вместо кофе пьёт, что даже не заметит. Завтра расписание минимальное: отмажем нашего соню. Правда, я его не дотащу один, — Хосок хмурится, оценивающе смотря на откровенно прихуевшего Мина. — Даже вдвоём мы его тушу не поднимем: надо же было так накачаться! Чёрт, нам бы Чонгука… Ладно, положим его в студии, возьму его подушку, плед. Проснётся побитым, но выспавшимся! Ещё спасибо нам скажет, отвечаю. Где аптечка то? Тут же была, где она…       — Хосок-а, давай ты сядешь, и мы всё обсудим, ммм?       — Мелкие к себе утащили, наверное, — сдаётся в своих поисках Хосок, направляясь в комнату Тэхёна. — И что им там понадобилось? Йод, перекись… поранился кто? — вслух рассуждает Чон, не замечая Юнги, который думает теперь, что сон его другу намного больше нужен, нежели их лидеру: тот хотя бы тихо себя ведёт. — Таблетки от живота, порошок от простуды… А может, горло болит?       Хосок доходит до комнаты, из которой слышатся притихшие голоса макнэ. Не дай бог, кто из них заболел и скрывает. Это же лечиться надо, таблетки правильно пить, а если кто поранился, неправильно забинтуют и на тебе — никаких тренировок минимум неделю!       — Эй, аптечка у вас? — с порога спрашивает Чон, застывая на месте, за ним в его спину врезается неуспевший затормозить Юнги, у которого в кои-то веки просто не хватает слов на происходящее. Вся вышеупомянутая троица вскидывает испуганные мордочки на старших, не зная, как скрыть следы преступления. И стоит ли вообще скрывать…       — Вы чего это… — Хосок судорожно вздыхает, так и не договорив.       — …Устроили, — тут уже Юнги обретает дар речи, косясь на младших.       Тэхён стоит посередине комнаты с кружкой чего-то мутного и горячего в руках, Чонгук над ним с двумя ложками пытается раздробить что-то белое, видимо, взятое из разворованной аптечки, которая просто валяется у них в ногах. И завершением сей мафиозной картины становится Чимин, держащий в обеих руках по подушке, а в зубах одеяло.       — Намджун-хёну нужно поспать, — коротко и ясно с ноткой маниакальной увлечённости глаголет Тэхён, и ему что-то поддерживающее мычит Чимин.       — Да мы немного всего, постелем в студии, если не дотащим. Проснётся побитым, но потом нам спасибо скажет! — без всякой задней мысли поясняет Чонгук, возвращаясь к дроблению таблетки снотворного между ложек.       — Да я вас… да вы… И кто, и что… а я, — заикается Хосок, видимо до него дошёл абсурд происходящего и своей же идеи.       — Твоё воспитание, — хмыкает Юнги, складывая руки на груди. — Чимин, вынь изо рта одеяло и всё сложи, как было. Чонгук, собери аптечку и помой ложки, боже.       — Но, хён!       — Цыц, я сказал!       — Юнги-хён, Хосок-хён, тут всего лишь семь таблеток, давайте лидер-хён поспит!       — Тэхён, медленно отнеси кружку в раковину и тщательно помой.       — И руки помой.       — И комнату проветрите уже!       — Но, хён!       — Не хёнкай мне тут.       — Ну пожалуйста! Мы же беспокоимся за него!       Весь этот спор мог бы затянуться, если бы его не прервал отчётливый стук в дверь. Входную дверь. Все в комнате мгновенно обернулись на звук, и кто как был, тут же ринулись её открывать спасательному кругу группы. А это, без сомнения, был именно он.       — Хён! — пять голосов в унисон облегчённо и радостно произносят заветное обращение, отчего Джин в ступоре зависает на какое-то время в коридоре.       — Всем привет… — Джин ставит на пол чемодан и сумку, освобождая руки, и с недоумением оглядывает друзей. — А что у вас происходит?       — Да ничего особенного, спать ложимся, — тупо лыбится Хосок, отнимая у Чонгука ложки, из которых в итоге сыпется на его пижаму белый порошок. — Ой…       — Угу, — мычит Чимин, всё ещё с одеялом в зубах и подушкой в одной руке, вторая, видимо, выпала где-то по пути к двери.       — Ооо, это же кофе? Мечтал о нём всю дорогу, — Джин тянется к кружке в руках Тэхёна, и тот, забыв обо всём на свете от счастья, радостно протягивает ему напиток.       — Ээээ, Нет! — хорошо, что Юнги помнит и в последний момент вырывает из рук своего единственного хёна натуральную отраву.       — Да что ж бл, — Джин аж давится слюной от такого.       — Мы тебя так ждали, Джин-хён! — Чонгук лезет с обнимашками и помогает хёну снять пальто.       — Я вижу, — Джин подозрительно щурится на всё это действо, но мысленно машет рукой на сегодня. — Ладно, не хочу знать. Где он?       — У себя, — хором отвечают ему и показывают в сторону студии.       — Ясно. Всем спать!       — Спокойной ночи, Джин-хён.       — Сладкий снов, хён.       — До завтра!       — Угу!       — Чимин-а, одеяло! — Юнги всё же вырывает кусок ткани у младшего и подгоняет всех в свои комнаты. — Чонгук-и, аптечка и ложки. Тэхён-а, дорогой, вылей эту жесть, прошу тебя. Хосок, — Мин щёлкает перед глазами зависшего на месте друга. — Ау, Хосок-а, иди уже к себе. Кыш, всем!

***

      Интересно, сколько сейчас времени и какой вообще день. Хотя зачем Намджуну это знать — в компании есть люди, которые об этом позаботятся. Если вдруг завтра нужно будет поздравить всех с Чхусоком, Рождеством или Китайским Новым годом, ему об этом скажут, так что не стоит волноваться. Намджун и сам ненавидит себя за такое состояние, ведь он должен быть сильным, всё контролировать, обо всех заботиться, но что делать, если не хочется ничего. Совсем. Часа два назад вроде хотелось есть, но сейчас уже поздно да и лень вылезать из полумрака студии. Он поругает себя за безвольность завтра, извинится перед ребятами, они же наверняка волнуются, закажет обед стаффу, попробует собраться и перестать себя так вести, он же должен быть сильным… Но всё завтра, об этом совсем не хочется думать сейчас, ничего не хочется, если честно.       «Может, у меня депрессия?» — Намджун смотрит блёклым взглядом в широкий экран компьютера, в котором отображаются диаграммы звукозаписывающей программы, и думает, каково это будет разбить к хренам этот кусок пластика, чтобы трещины везде и месяц работы похоронен одним движением. Тогда его компьютер хоть немного будет отображать то состояние, в котором он находится.       На компьютерном столе совсем рядом стоит кружка, уже пустая, но её веса не хватит, чтобы разбить что-то… Хотя можно разбить её саму. Намджун оглаживает ровные стеклянные края, путаясь в своих мыслях. Кажется, фанаты прозвали его «богом разрушений», будто он случайно ломает всё, к чему прикоснётся. Отчасти, такое прозвище недалеко от правды, и мемберы часто теперь так его дразнят, но ключевое слово в этом явлении — случайно. О, далеко не все вещи были им сломаны или упали и разбились случайно. Просто они не прошли некий проверочный пункт на прочность в голове Намджуна. Часто ему просто интересно, насколько вещь прочная, особенно если с виду она совсем хрупкая. Ким лёгкими движениями подталкивает кружку к краю стола, с маньячным удовольствием следя за тем, как та беззащитно балансирует на краю. Ещё одно движение, и стекло вдребезги у его ног. Кружку совсем не жаль: она не его любимая, просто первая попавшаяся, ещё и не вмещает нужную для него порцию кофе — бесполезная вещь. Любимая кружка где-то в дальнем углу шкафа на кухне, невозможно розовая, с инициалами «RJ» и изображением альпаки, посылающего воздушный поцелуй. Намджун дёргает пальцем, и стеклянная вещь летит на пол, издав при падении обидный стук.       «Чёрт», — разочарованно выругивается про себя Джун, понимая, что не учёл мягкий ковёр на полу студии, благодаря которому кружка не разбилась, а просто упала. Он откидывается обратно на кресло, вновь поднимая мутный взгляд на раздражающий экран, и уходит в совсем не радостные мысли, даже не замечая открывающейся двери своей студии. Он и не сразу понимает, что кто-то тихо подходит к нему и кладёт руки на плечи, слегка поглаживая, и когда он начинает это чувствовать:       — Ёб вашу, бл… — встрепенувшийся Намджун не успевает договорить и даже повернуться к тому, кто посмел его так напугать, как на его голову ложатся чьи-то руки, отворачивая обратно к экрану.       — Тшш, это всего лишь я, — шепчут пухлые губы и расплываются в хитрой улыбке. Цепкие длинные пальцы ослабляют хватку и снимают капюшон серой домашней толстовки.       — Оу, — как только до Намджуна доходит, кому принадлежит этот шёпот, он сразу расслабляется в кресле, позволяя сделать с ним что угодно. Эти пальцы вольны даже придушить его, если их владелец этого захочет. — Привет, Джин-хён.       — Привет, — пальцы теперь нежно поглаживают спутанные чёрные волосы, мягко массируя кожу головы. Джин наклоняется к его уху и шепчет: — Закрой глаза.       Намджун подчиняется этому голосу, прикрывая уставшие веки, и только сейчас осознаёт, что так стало намного лучше. Он чувствует, как Джин убирает одну руку с его головы и протягивает её вперёд для того, чтобы выключить экран компьютера; тот гаснет, и света в комнате не становится совсем.       — Но, — Намджун хочет что-то сказать о том, что не сохранил файлы, вдруг программа слетит и вся работа покатится к чёрту, и вообще компьютер так выключать вредно, надо хотя бы задать ему программу сна. Он даже протягивает руку к чужому запястью, но вместо всего этого произносит нежно: — Я скучал.       Джин замирает в неестественной позе, стоя позади кресла, и немного удивляется, когда Намджун подносит тыльную сторону его ладони к своим губам, оставляя едва ощутимый поцелуй.       — Я тоже, — Джин не хочет шевелиться, чтобы не спугнуть момент, но его руку возвращают на прежнее место, перед этим мягко огладив внутреннюю сторону ладони большим пальцем. — Тоже очень скучал…       — Сделай так ещё раз, пожалуйста, — в голосе Намджуна проскальзывают умоляющие нотки, и он даже не собирается их скрывать.       — И давно ты так? — Джин знает и о головной боли, и об ужасном состоянии лидера, и даже о его странных и порой пугающих мыслях: он чуть не наступил на кружку, валяющуюся на полу.       — Дня три, — Намджун растекается под нежными касаниями. Кажется, боль немного притупляется, и он выдаёт просто первое из заготовленного для всех остальных.       Джин хмурится, точно зная, что это не так, но продолжает мягко перебирать отросшие пряди, переходя к вискам. Он и сам устал, чемодан, наверное, так и стоит в коридоре, но разбирать его нет никаких сил. Намджун заводит одну руку за свою спину и кресло, касаясь чужого бедра в джинсах и края толстовки.       — Ты давно приехал? — точно, Джин же был всё это время в отъезде, как он мог забыть.       — Только что, — нервно выдыхают пухлые губы: чужой глубокий голос мурашками бежит по коже, а поглаживания на бедре совсем не помогают.       — Ясно, — на самом деле Намджуну ничего не ясно, особенно то, в какой толстовке его хён. Вот это узнать очень хочется, но он убирает руку с мягкого бедра, опасаясь, что Джин остановит свои приятные действия с его волосами и вообще, что очень страшно, уйдёт. Поэтому Намджун замирает и зажмуривается, стараясь представить себе хёна в разных толстовках:       «Наверное, он в синей с белыми разводами, или лучше в уютной серой с чёрной надписью, ведь у нас они парные, хотя нет, он оставил её в комнате, я проверял. А может, в своей любимой розовой, она очень ему идёт, в ней он как мягкая зефирка, нет, как облачко сладкой ваты. Или же в зелёной, хотя она больше домашняя…. Надеюсь, в голубой, он её точно взял почему-то, она же совсем большая, когда я дарил её, не угадал с размером, с его фигурой он тонет в ней, даже если сверху надевает пальто… Ему нужно больше есть и спать, он же устал с дороги…»       Нежные касания пальчиков перемещаются на мочки ушей, и у Джуна нет больше ни сил, ни желания сдерживать стон.       — Всё хорошо? Как твоя голова? — Джин не ожидал такой откровенной реакции, но почему-то очень доволен. Хорошо, что в студии совсем темно и не видно, как сильно покраснели кончики его ушей.       — Намного лучше. Ты моё лекарство, Джини.       — Эй, где хоть немного уважения? — конечно, он это не всерьёз, но заданную планку надо держать.       — Прости, но разве я могу стонать, пока ты делаешь мне лучший в жизни массаж, и называть тебя хёном? — выгибает бровь Намджун и ухмыляется.       — Да, ты прав, — улыбается Джин, продолжая свою магию. Намджун не надел сегодня серёжки, и манипуляциям его пальцев ничего не мешает. — Но насчёт лучшего в жизни массажа я бы поспорил.       — Страшно хочу с тобой поспорить.       — Ты проиграешь. Я на многое способен.       — Не сомневаюсь. Но ты же мне продемонстрируешь?       — Однажды, — Джин переходит на крепкие плечи, разминая их, и неожиданно даже для себя зарывается носом в волосы на макушке Джуна. — Манго? Ты пользовался моим шампунем?       — Хотел пахнуть тобой, — вырывается прежде, чем он обдумывает, как это может прозвучать.       — Хах, — Джин невероятно смущён, но в их особых отношениях пора бы привыкнуть к такому. — Ну сейчас я пахну странным отельным гелем для душа, а шампунь у них вообще ничем не пахнет.       — Не дуйся, там ещё много осталось.       Намджун всё же делает то, о чём мечтал на протяжении уже минут пятнадцати, как только понял, кто пришёл к нему: он разворачивается в кресле и обнимает Джина за талию, утыкаясь тому в грудь.       — Ты сейчас замурчишь как кот.       — Неее, на это способен только Юнги, — Намджун сжимает руки крепче, радуясь, что Джин и не думает отступать и возмущаться, кажется, они уже переросли эту стадию.       — Пошли на кухню, я заварю тебе чай с мятой, — Джин по инерции зарывается пальцами в чужие волосы, гладит, оттягивает, хочет сохранить этот момент, поставить на паузу, но ещё он хочет уже лечь в уютную кровать, которая ждала его почти десять дней. И не важно сейчас, о какой из двух их кроватей он думает. — И схожу уже в душ, время позднее.       — Да, ты же устал с перелёта, — Намджун не хочет отрывать голову от удобного положения и так и бурчит в чужую толстовку. — Прости, я всё о себе… Ты иди, — немного грустно это говорить и не хочется от слова совсем, но он должен. — Просто постой так ещё чуть-чуть, пожалуйста.       — Я не уйду, — шепчет, прижимая «больную» голову к себе ближе, шепчет совсем не про сейчас, а, кажется, про завтра и про следующие тысячи и тысячи дней. — Пойдём, мне тоже не помешает немного чая.       — Ты же не сбежишь? — будто в шутку говорит Намджун, но в этом точно есть что-то большее, и они оба это понимают.       — Я же сказал…       — Тогда идём, — Намджун поднимается из кресла в том же положении, как и был, не отстраняясь от Джина, лишь перехватывая его поудобнее за бёдра. — Куда?       — Эй, ты же меня уронишь, — Джин слегка болтает ногами, оторванными от земли, и кладёт для равновесия руки на сильные плечи.       — Ни за что.       — Обещаешь?       — Обещаю.       — Тогда повернись немного, ты же не видишь, куда идти, — Джин пытается понять, в какой стороне сейчас дверь. — Я буду твоими глазами. Так, немного левее, ага.       Они выходят из студии странным подобием объятий, ровным шагом направляясь на кухню под негромкие команды навигации от Джина. И если бы Намджун мог видеть в этот момент, то он бы заметил, как из комнаты Тэхёна выглядывают три любопытные мордочки, как Джин заливается краской и машет им, чтобы немедленно закрыли дверь и шли спать, а с кухни ретируется Юнги, поднимая ладони к небу в сдающемся жесте. Но Намджун не видит, не замечает ничего кроме того, что в его руках самая большая ценность на планете, а эту ценность нужно бережно и безопасно отнести до пункта назначения.       — Всё, ставь меня, — ноги Джина чувствуют плоскость пола, объятия несправедливо разрываются, а сам он старается быстро привести себя в порядок, поправляя скомкавшуюся толстовку и заправляя волосы за красные ушки.       — Привет, — Намджун наконец-то открывает глаза, привыкая к свету, и видит перед собой именно то, что бы хотел видеть после того, как побывал во тьме: смущённого Джина в той самой голубой толстовке.       — Привет, — Джин на секунды зависает, только сейчас видя всю тяжесть дней без него на лице лидера их группы: уставший, с явным недосыпом и кругами под глазами. Боже, его не было всего ничего, а тут уже полная катастрофа. — Садись, сейчас вскипячу чайник. О, он уже горячий. Так, где тут была мята…       Джин начинает хлопотать по кухне, а Намджун грузно сажает себя на отодвинутый стул. Если бы он мог, он бы сидел так вечно на кухне, чтобы Джин в белом фартуке, что сейчас сиротливо висит на крючке неподалёку, готовил что-то, что угодно, если честно, хоть ненавистные морепродукты. Или же ходил с ним по супермаркету, выбирая хлопья для завтрака, да не важно что, главное — вместе с ним. А ещё можно навсегда запереться в спальне, чтобы выспаться на всю жизнь вперёд, только если Джин будет мило сопеть рядом. Неизменно в его желаниях одно — Джин рядом и желательно никого больше. Совсем. Когда он успел так помешаться на одном человеке? Всё же начиналось так неловко: более долгие объятия, чем с остальными, взгляды, быстрые поцелуи, за которые потом становилось стыдно, неумелые ласки, ночёвки друг у друга… И с каждым разом хотелось всё большего, а теперь не хочется отпускать его совсем, быть только вдвоём, смотреть только на него, гладить и целовать только его. Наверное, он эгоист, и мир ему этого не простит, но однажды Намджун украдёт всемирного красавчика и построит самый прекрасный замок вокруг, и выроет самые глубокие рвы, вооружится мечём и огнём… Нет, он сам будет извергать этот огонь.       — О чём думаешь? — Джин ставит на стол две кружки с мятным чаем.       — О том, что я эгоист.       — Почему это? — Намджун — один из самых щедрых, заботливых, ответственных и добрых людей, которых Джин знает, и такое просто не может быть.       — Потому что хочу украсть тебя.       — Да?       — Да. Посажу тебя в большой и красивый замок.       — Как дракон?       — Как дракон.       — А что, если за мной однажды придёт принц? — Джин строит удивление, хотя такой расклад вещей его вполне устраивает.       — Принц в нашей сказке только ты, — Намджун пожимает плечами, даже не задумавшись, как правильно звучит это «нашей».       — А если я захочу сбежать?       — А ты захочешь? — звучит как-то грустно и серьёзно, совсем не под стать сказке.       — Нет.       Джин, не задумываясь, отвечает, грея руки на чашке с чаем, и уверенно заглядывает в глаза напротив. В них то же, что и в его: сомнения и страх сменяются нежностью. Губы расплываются в улыбке, и они начинают тихонько смеяться, чтобы не разбудить остальных.       — Мне нужно в душ, — Джин отставляет почти закончившийся напиток и зевает, прикрываясь ладошкой.       — Иди первый, — Намджун тоже зевает: усталость и недосып дают о себе знать. — Боюсь, что не дождусь тебя и усну.       — Хорошо, я тогда возьму твою футболку. Мне лень разбирать чемодан сейчас.       — Конечно, — о том, что комната Джина вообще-то в двух шагах и он может взять свою, Джун напоминать совсем не хочет.       В душевой тепло и сыро: видимо, кто-то из группы недавно был здесь и готовился ко сну. Судя по запаху елового геля для душа, это был Хосок. Как замечательно возвращаться в дом, где всё наполнено родными ароматами, даже не принадлежащими тебе, но на сердце от них тепло и уютно. Джин не раз думал о том, чтобы переехать в собственную квартиру. Деньги есть, да и не маленькие уже, чтобы жить всей гурьбой в общежитии. Они даже как-то все вместе обсуждали это, но так и не пришли к точным срокам. Наверное, каждому из них хочется сохранить ещё ненадолго чувство молодости и непринуждённости, вот и не разъезжаются, хотя тот же Хосок заделался каким-то гуру недвижимости. Его квартир в Сеуле хватит на каждого, хоть семьи заводи.       Джин улыбается своим рассуждениям, раздеваясь в душе. Он стаскивает с себя любимую толстовку, пропахшую перелётом футболку, джинсы, что стали за это время великоваты, бельё с носками и всё это закидывает стираться. Джин оставляет аккуратно сложенную футболку Намджуна на стиральной машинке и наконец-то забирается в душ. В их квартире ещё две душевые и ванная комната, собственно с ванной, облюбованная всеми макнэ. В ней даже уточки резиновые есть для каждого из младших, подаренные когда-то в шутку Шугой на Новый год. Но эту душевую Джин предпочитает остальным, потому что в ней просто огромная душевая кабина. Не очень понятно, зачем вообще столько пространства, но свобода действий чарует. Он подставляет голову под струи тёплой воды, решив начать с любимого мангового шампуня. Тяжесть дня постепенно отступает, а мысли растворяются в пене под ногами. Не помешало бы ещё больше расслабиться, но в его долгое отсутствие один несчастный лидер грозился заснуть, так что, видимо, не сегодня. Хотя…       — Я принёс тебе полотенце и боксеры, — низкий голос, раздавшийся сзади так неожиданно, сначала пугает, а потом заставляет улыбнуться. — Знал, что забудешь.       — А я их совсем не забыл, — Джин чувствует спиной крепкое большое тело, и сдавленно выдыхает, приоткрывая губы, отчего струи воды попадают в рот.       — Вот как, — чужие руки оглаживаю широкую спину, переходят на талию, ничего не стесняясь.       — Да, — с вызовом продолжает Джин, смывая до конца пену с волос и даже не собираясь оборачиваться. — Я планировал пойти мокрый и голый спать. Думал, ты оценишь.       — Ооо, — протяжный стон куда-то в макушку. — Я бы оценил.       — Ну теперь план провален, придётся вытираться и прикрывать срам, — Джин причмокивает губами и останавливает поглаживания, которые становятся наглее. — Раз уж ты решил потереть мне спинку по-братски, возьми гель для душа.       — Хах, — Намджун ухмыляется, но берёт с полки гель и выдавливает обильно на свою ладонь. — По-братски могу. Шоколадный подойдёт?       — Угу, — Джин чувствует более уверенные поглаживания на своём теле и заводит ладонь за спину. — Мне тоже.       Получив ещё порцию геля, Джин растирает его по своей груди, рукам и ногам, чуть наклоняясь и задевая голыми ягодицами чужие бёдра. У Намджуна после стольких дней воздержания действительно стальная выдержка, но и она не вечна: он то видит всю картину целиком, в то время как его хён всё ещё смотрит в кафельную белую стену, не оборачиваясь, и тонет в ощущениях. Джун прижимается ближе к горячему телу, подставляя обоих под струи воды, смывает пену, даёт волю рукам, наклоняется немного, чтобы провести нежно по внутренней стороне чужого бедра. Поднимается теперь выше, накрывая ладонью чужой полувставший член, поглаживает, добиваясь первых тихих, но донельзя возбуждающих стонов из пухлых приоткрытых губ.       — Я небритый и грязный, подожди, — всхлипывает Джин, призывая своё растёкшееся сознание собраться. Он кладёт руку туда, где всё ещё находится чужая ладонь, пытаясь отстраниться.       — Мне это не важно, — Намджун руку не убирает и не отстраняется. — Я сделаю тебе приятно, позволь. А продолжить мы сможем завтра, — он оставляет лёгкий, но ощутимый поцелуй на подставленном плече, намереваясь продолжить свои действия и не чувствуя больше лёгкого сопротивления.       Уставшие тела обоих моментально отзываются возбуждением на ласки друг друга. Член Джина быстро твердеет под скользящими движениями умелых пальцев, крепко сжимающими у основания и плавно поднимающимися к чувствительной головке, обильно выделяющей предэякулят. Намджун теряется в ощущениях: чужие стоны и разгорячённое обнажённое тело, что доверчиво жмётся ближе, не оставляют и шанса, чтобы его собственный член не отозвался на это тяжестью и увеличением в размерах. Он хочет доставить своему любимому максимальное наслаждение, но собственное возбуждение тоже просит внимания — игнорировать его невозможно. Джун стонет протяжно, покрывает поцелуями-укусами подставленную шею, ускоряет движение рукой, думая о скорой разрядке партнёра, но тут Джин поворачивается в кольце его рук, и, чтобы не потерять равновесие для них обоих, ему приходится немного отстраниться, и прервать ласки.       — Я хочу… мне надо… я, — лепечет Джин, загнанно дыша. Он явно был в пол шаге от долгожданной разрядки, но что-то заставило его остановиться.       — Что такое? — не понимает довольно резкого изменения в их планах Намджун.       — Потом я буду совсем не в состоянии… а я так хочу, — Джин жадно хватает воздух ртом, бегает глазами по мускулистому телу, проводит руками по тяжело вздымающейся груди, плечам, наконец останавливается взглядом на любимом лице и берёт его в свои ладони. — Насмотреться на тебя… и, — пухлые искусанные губы Джина касаются чужих, завлекая в чувственный поцелуй. Он стоит на носочках, чувствует, как за талию его поддерживают сильные руки, как возбуждённый чужой член немалых размеров трётся о его бедро, а поцелуй получается настолько нежный, отчаянный. — Поцеловать тебя наконец…       Намджун улыбается в поцелуй, надавливает языком на губы цвета закатной розы, оглаживая чужой юркий язычок, отвечает с неменьшей нежностью и напором. Он кладёт руку на пухлую ягодицу, сминая её, наслаждаясь звучными стонами. Рука Джина протискивается между их разгорячёнными телами, находит его член и сжимает, доставляя удовольствие на грани безумия. У Намджуна звездопад перед глазами, он стонет с рыком в поцелуй, становится напористей, двигает бёдрами в такт движениям, ласкающим его.       — Джин, — гортанный звук, смешанный с всхлипом ударяет по затуманенному сознанию. — Джини, что же ты… агх… что же ты делаешь со мной.       — Люблю тебя. Намджун-а, я люблю тебя.       Кафель пола грозиться уйти из-под ног: так правильно прозвучало его первое признание. Намджун смакует на языке ответные совершенно искренние слова, но, пока собирает себя с мыслями, Джин уже отворачивается, пребывая в моменте.       — Нацеловался? — нужные слова растворяются в горле, вместе со стоном, а на их место в изменившемся положении тел приходят другие.       — Нет, — Джин прикрывает глаза, откидывая голову на чужую грудь, подставляя себя каплям воды. — Мне кажется, я никогда не смогу этого сделать. — Он заводит руку за спину, находя член и продолжая надрачивать в таком не очень удобном для себя положении. — Но сейчас, я хочу поскорее… ах, ну же…       — Ты первый, — шепчет ему Намджун и отводит ту самую руку от своего возбуждения, переплетает с ней пальцы, теперь обнимая и поддерживая таким образом Джина. Он накрывает второй рукой его член и прижимается плотнее, так, чтобы его собственный тёрся между его животом и чужими ягодицами. — С такой сладкой попкой я не продержусь долго. Поторопись, малыш.       Сам же Намджун ускоряет движения рукой, неразборчиво целует подставленную шею, ключицы, плечо, до куда может дотянуться.       — Ах, я сейчас… Джуни, — Джин высоко хнычет, не заботясь о громкости своего потрясающего голоса. — Почти!       — Я тоже, детка, — Намджун прихватывает полуукусом-полупоцелуем мокрую нежную кожу шеи в районе роста волос и в пиковый момент переводит руку ниже, сдавливая яички.       Кончая, Джин прогибается в спине насколько это возможно и оттопыривает округлые ягодицы, отчего трение между ними и членом Намджуна усиливается до крайности. Намджун отпускает чужой чувствительный в посторгазменной неге член и сжимает уже обеими руками тонкую талию, двигаясь между ягодиц, но не заходя дальше. Крышесносно.       — Да… вот так, агх!       Намджун кончает, обильно забрызгивая чужую спину белёсым семенем, но вода быстро с этим справляется, унося всё за собой.       — Как же… — Джин не в состоянии договорить, у него коленки трясутся и подгибаются.       — Хорошо, — за него это делает Намджун, стирая остатки ладонью, и поворачивает Джина к себе лицом, уводя в ленивый поцелуй. — Хочу вечность целоваться с тобой.       — Я согласен.       Джин уже ничего не соображает, мысли рассеиваются, а глаза слипаются. Он обмякает в чужих сильных руках, зная, что его не оставят, не уронят, возьмут с собой. Так и происходит: Намджун домывает их обоих, выключает душ, выходит практически с Джином на руках из душевой, обтирает его полотенцем, одевает и несёт в свою комнату, где заранее уже расстелена широкая постель.       Джин чувствует прохладные простыни, потягивается, пододвигаясь ближе к стенке, находит лицом мягкую подушку, но стойко не засыпает, пока не ощущает, как прогибается под ещё одним телом кровать. Джин не засыпает, пока Намджун, удобно устроившись, накрывает их одеялом, подтягивает его к себе в медвежьи объятья, от которых по утрам всегда жарко, но ужасно уютно. Он всё ещё не спит, когда Намджун целует его в щёку, приглаживает волосы и шепчет на ухо нежно, но совершенно уверенно:       — Я люблю тебя. Джин-а, я так сильно тебя люблю.       Всё. Теперь можно спать.