Часть 1
25 сентября 2022 г. в 16:54
Топот детских ног по ступенями лестницы Клаус услышал сразу же, как постучал в дверь. Столько торопливости было в этих детских шагах, что это вызывало непрошенную улыбку. Хоуп рядом нетерпеливо переминалась с ноги на ногу, крутилась, одергивала кофту и вертела головой. Она тоже спешила попасть в дом, встретиться с семьей и удовлетворить свое детское желание в ласке. Наконец, тяжелая дверь открылась, и Клаус едва не был сбит с ног мальчишкой, врезавшемся в него со всей своей силой четырехлетнего малыша. Всего лишь неожиданное нападение, которого не случилось бы, не отвлекись он на посторонний шум, но Хоуп уже хмыкнула, словно взрослая, и шмыгнула внутрь. Мужчина подхватил сына, и тот тут же уткнулся носом ему в шею, шумно сопя. Это только в присутствии посторонних Клаус вел себя отстраненно и холодно, не позволял себе проявлять лишних эмоций, чтобы не потерять авторитет. Но вот дома он мог быть мягче, тискать сына, не переживая, что кто-то сочтет это за слабость. Тео так и добрался на отцовских руках до гостиной, где Хоуп повисла на шее Стефана. Почти идиллическая, нереальная картина продолжала пугать Никлауса, хотя прошло уже несколько лет с тех пор, как его дом наполнился детскими голосами и топотом маленьких ножек. Наконец, Тео завертелся, спрыгнул на пол, схватил сестру за руку и потащил ее за собой наверх, словно буксир. Хоуп громко взвизгнула, но последовала за братом. Как только дети поднялись на второй этаж, Стефан сделал несколько широких шагов и вжался в мужчину всем телом. Усталость тяжелого дня мгновенно схлынула от этого объятия, от рук, обвившихся вокруг его тела. Подбородок Стефана устроился на плече, нос уткнулся в шею, там, где всего несколько минут назад был нос Тео. Клаус притянул мужа в ответ, стиснул пальцами его рубашку, успокаиваясь и оставляя за порогом все проблемы, навалившиеся сегодня. Они стояли там так долго, что не заметили, как неспешно спустилась к ужину Ребекка, как с тем же топотом пронеслись в столовую дети. Стефан склонил голову набок, подставляя шею. Он чувствовал, что мужчина был неспокоен, излишне напряжен, так что подставился, давая ощутить уверенность и умиротворение. Клаус всего на секунду прижался носом к изгибу шеи ровно над тем местом, где еле ощутимо пульсировала вена. Омега никогда не нервничал в ожидании такого укуса. Оставался спокойным и уравновешенным, зная, что ему не грозит опасность. Клаус едва подцепил клыками кожу, слизнул пару выступивших капель крови, как посторонний голос разрушил атмосферу уюта и безопасности.
— Фу! Оставьте ваши игрища в спальне! — Кол был взбудоражен и зол. — Это не очень прилично, где ваши манеры.
Стефан хмыкнул, успевая укусить в ответ, и последовал в столовую. Эти вечерние встречи с Клаусом всегда были безмолвными, слова только портили ощущение близости и расслабления. Поговорить они успеют и после, а вначале было важно почувствовать, что все в порядке. За столом собрались все, ждали только их двоих. Дети нетерпеливо качали ногами и смотрели на пустые тарелки, Кол во весь голос жаловался на очередную выходку своего озабоченного старшего брата, и только Элайджа призвал всех к тишине и порядку. Марсель и Ребекка заговорщически переглядывались, и это не укрылось от Никлауса, хотя прислуга, расставляющая еду, мельтешила у него перед глазами. Стефан шикнул на детей, почему-то резко завозившихся и мешающихся остальным. Ничего особенного за столом, с чем бы они не сталкивались раньше — тихие разговоры, обсуждение новостей, попытки малышей показать себя взрослыми, вставляя свои комментарии. Элайджа был обеспокоен странной политикой государства в отношении Луизианы, Кол злился из-за сорвавшегося свидания, Бекка по-прежнему таинственно переглядывалась с Марселем. Стефану жаловаться было не на что — утром он отвез Хоуп в школу, потом занимался своими делами, а в обед у него забрали вернувшегося с тренировки Тео, чтобы повеселиться в компании дяди и тети. Если он и мог на что-то пожаловаться, так это на некоторую скуку, в последние дни преследовавшую его. Клаус проблемы за стол не потащил. Рассказал про состояние гибридов, их подготовку, пожалился на несговорчивость ведьм по нескольким вопросам. Тео от скуки начал грызть подвеску, не желая слушать взрослые разговоры. Стефан едва успел сделать ему замечание, как одного взгляда мужа на мальчишку хватило, чтобы тот сел ровно и доел свой ужин. Потом, конечно, и ему дали слово, и мальчик с упоением рассказывал, как ему позволяют тренироваться со взрослыми гибридами. Гордость в глазах Клауса не скрыло бы даже солнечное затмение. Когда очередь дошла до Хоуп, та показалась излишне серьезной и задумчивой, хотя вернулась она в куда более приподнятом настроении. Девочка отложила в сторону приборы, тряхнула головой и обвела взглядом всех за столом.
— У нас сегодня был урок, — то, как трудно Хоуп было говорить об этом, не укрылось ни от кого. — Мы разговаривали про семью. И вот почти у всех в классе есть дяди и тети. А у меня только от папы Клауса. А других нет?
Стефан стиснул приборы и с трудом сдержался, чтобы их не переломать. Этот вопрос много лет не поднимался в доме, все тактично молчали, не напоминая ему о прошлом. Слова дочери всколыхнули в нем застарелую, давно похороненную боль.
— Нет, другой родни у тебя нет, — жесткий голос Клауса вспорол повисшую тишину.
— Никлаус, — голос Элайджи, тихий, но властный, разнесся по столовой вслед за чужими словами.
Хоуп переводила взгляд с отца на дядю, непонимающе хлопала ресницами и в отчаянии искала у кого-то поддержки. Стефан же не мог вымолвить ни слова. Он раз за разом прокручивал в голове сказанное дочерью, грубый ответ мужа. На мгновение его окутали грусть и апатия. Он даже не сразу расслышал, что к нему обращаются.
— Разве я что-то не так сказал? — Клаус выглядел ни в чем не виноватым. — Стефан, я что, не прав?
Стефану пришлось приложить усилия, чтобы не уронить приборы. Слова ранили его, заставили боль потечь по венам. Элайджа еще несколько раз одернул брата, даже Ребекка не сдержалась, сделала ему замечание. Хоуп выглядела растерянной, Тео рядом с ней тоже заинтересовался разговором. Они все ждали от него ответа.
— Я расстроила папу? — девочка первой нарушила отвратительно неловкую тишину.
У Стефана чуть не разорвалось сердце. Его дочь не должна чувствовать себя несчастной из-за обычного детского любопытства. Он взглянул на Клауса — тот выжидающе смотрел на него, ожидая правильно ответа. Но Стефан не мог больше носить это в себе, эти вопросы стали последней каплей для него.
— Нет, милая. Как ты могла меня расстроить? — омега протянул руку и погладил дочь по щеке. — У тебя есть еще один дядя. Деймон.
Глаза у девочки заблестели. Ей нравилось знакомиться с новыми людьми, а это было самым настоящим подарком для нее.
— Как дядя Элайджа? Почему мы его не знаем?
Элайджа чуть не подавился от такого сравнения. Не то, чтобы он любил Деймона и в лучшие времена.
— Почти как дядя Элайджа, — Стефан держался изо всех сил. Он чувствовал злость мужа, давление со стороны семьи, когда открывал детям этот секрет, будто Деймон был чем-то постыдным. — Он живет далеко, поэтому вы не виделись.
— Но мы все здесь! Почему он не может жить с нами?
Ответить ему было нечего. Он не знал, как объяснить своим детям, что произошло много лет назад. Теперь Стефан абсолютно точно чувствовал себя несчастным и потерянным. На вопрос он отвечать не стал, кто-то другой что-то объяснял Хоуп, а сам Стефан до конца ужина не проронил ни слова, погруженный в свои мысли. Не обрадовал его ни бокал вина, ни кровь, поданная после. Он чувствовал на себе тяжелый взгляд Клауса, постоянное внимание детей и беспокойство Элайджи. Он вышел из-за стола первым. Дети отправились наверх, играть, прислуга торопливо убирала со стола. Ребекка попыталась его остановить, но Стефан мягко отстранил ее. Ему нужно было побыть одному, восстановить равновесие, прежде чем вернуться к семье. Воспоминания о Деймоне, о том, как они разошлись в разные стороны, до сих пор рвали ему душу. Может, и прошло восемь лет, но ему все еще было больно. Новая семья и дети залатали его раны, но осталась одна, та, что продолжала мучить его, гноясь отчаянием. Он спрятался в саду, в тени одного из дальних деревьев. Сел прямо на землю, не заботясь о чистоте одежды. Шершавая кора царапала ему спину через рубашку, а один из листьев упал в руки. Было так тоскливо, что хотелось выть. Хотелось обратиться волком и бежать через лес, пока легкие бы не сгорели от недостатка воздуха. Позволить себе это было невозможно — у него были дети, были обязательства. Стефан просидел здесь, оставленный всеми в одиночестве, пока на улице совсем не стемнело. Потянуло влажным, тяжелым воздухом, послышалось пение соседей, протяжное, надрывное, глубокое, словно луизианские болота. Орлеан зажил совсем другой жизнью с наступлением темноты. Где-то рвалась наружу боль и тоска, а центр гудел, разрывался от веселья и молодого азарта. Стефан поднялся, отряхнул одежду. Ему пора было укладывать детей, да и долгое отсутствие вызвало бы слишком много лишних вопросов. В гостиной он столкнулся с Марселем, но на его приподнятую в любопытстве бровь омега лишь покачал головой. К тому моменту, как он поднялся к Тео, получилось взять себя в руки. Маленький волчонок отчаянно сопел, застряв головой в вороте пижамы, и Стефан только по-доброму усмехнулся, ловко помогая ему одеться. Мальчишка тут же влез на кровать и во все глаза посмотрел на омегу. Ничего ему не оставалось, кроме как подтащить поближе кресло-мешок и взяться за книгу, которую они читали уже неделю. Под мерный, мелодичный голос глаза волчонка медленно слипались, пока он совсем не уснул, сжав уголок одеяла пальцами. Стефан поцеловал его в макушку, темные волосы защекотали ему нос. Понаблюдав за спокойным сладким сном сына несколько минут, он отправился к Хоуп, которая сегодня особенно его ждала. Он внутренне готовился к новому потоку вопросов, на которые нужно было как-то ответить, но, стоило ему пересечь порог детской, как все словно вернулось на сутки назад. Хоуп уже была в кровати и нетерпеливо листала свою книгу. Чаще всего ей читал Клаус, но утром она была очень настойчива в вечернем чтеце. Стефан звонко чмокнул ее в щеку, забрал книгу и продолжил с того места, на котором вчера остановился Майклсон. Они много смеялись и обсуждали, стало легче. Когда положенное количество страниц было прочитано, а Хоуп уже укрылась одеялом до самого подбородка, на пороге комнаты появился Никлаус. Оперся о дверную коробку, сложил руки на груди и молча наблюдал. Стефан не мог не чувствовать тяжесть его взгляда. Он тянул время до последнего, четвертый раз поправил дочери одеяло, погладил по волосам, распутывая пряди. В конце концов тишина стала невыносимой.
— Ей не нужен такой дядя, как Деймон, — почему Клаус решил начать этот разговор, когда Хоуп была рядом, он так и не понял, хотя говорил альфа шепотом. — Он отказался от тебя, его никто не заставлял. Ты уверен, что хочешь подпустить его к нашим детям?
Стефан даже не успел ничего сказать, когда слишком любопытная дочь уже встрепенулась.
— Что значит «отказался»? — омега зажмурился, не зная, что ответить.
Он ненавидел Клауса прямо сейчас за то, что тот снова вернулся к этой теме. Не время было и не место, но он продолжал давить, причиняя боль, будто пытаясь вытравить и из него, и из дочери любую лишнюю мысль о Деймоне.
— Он перестал любить папу.
Голос Клауса был холоден, словно арктические воды. Стефан держал себя в руках, не желая расклеиться перед Хоуп. Но как же ему хотелось врезать мужу за эти слова. Даже если это было правдой, ребенку знать такое было необязательно, она еще слишком мала для проблем взрослой жизни.
— Клаус, перестань, — они встретились взглядами, и Стефан выдержал хищный прищур, направленный на него. — Пожалуйста.
К его чести, он закрыл рот. Поцеловал дочь перед сном, приобнял мужа и вышел из комнаты, погасив свет. Стефан медленно брел к спальне, чувствуя тяжесть руки альфы на своем боку, его дыхание, касающееся виска. От Клауса пахло кровью и виски, будто ему нужно было набраться храбрости для того разговора в детской. Но думать об этом не было сил. Выскользнул из объятия и спешно скрылся в душе, прячась за запертой дверью и шумом воды. Омега пробыл там непозволительно долго, борясь с собой, пытаясь понять, что и как он должен чувствовать. Медленно приходило осознание, что, возможно, Клаус пытался оградить его от новой боли встречи с Деймоном этими колючими словами. У Стефана просто не осталось сил. Когда он вернулся в комнату, то муж уже уснул, измотанный непростым днем. На раздумья ему понадобилось всего несколько секунд. Стефан забрал телефон и направился в спальню дочери. Сегодня ему лучше провести ночь там.
Найти в себе силы утром подняться с постели было непросто. Хоуп облепила его руками и ногами, сопела куда-то в основание шеи, ее спутавшиеся ото сна волосы щекотали кожу. Идеальное утро, в котором не было места тяжелому характеру Клауса, его острому, ядовитому языку, жалостливым взглядам семьи. Тяжело было думать о семье и знать, что Деймон не присутствует здесь, не участвует в жизни детей, не спорит до хрипоты за столом с кем-нибудь. Стефан хотел, чтобы с восходом солнца эта проблема ушла, будто ее и не было никогда, но она зацепилась острыми крюками за сердце и рвала его, выдергивая по кусочку. Телефон завибрировал, разразился мелодией будильника, и Хоуп беспокойно заворочалась, крепче вцепляясь в него своими маленькими ручками. Она совсем не хотела просыпаться и возвращаться в жестокий для ребенка мир и хваталась за каждую возможность побыть подальше от него. Беззащитность детей всегда делала Стефана сильнее. Иногда он просыпался только ради того, чтобы они не боялись выходить из дома и продолжали быть маленькими волчатами, которые нуждаются в нем, чтобы делать свой первый выбор. Наверное, сегодня было то самое утро. Омега нехотя выпутался из цепких пальцев дочери, поцеловал ее в пахнущую детским шампунем макушку и вернулся в свою спальню, чтобы принять душ и подготовиться к новому дню. Что сказать мужу, он так и не придумал, да и обсуждать вчерашнее пока не был готов. Обида еще грызла его, не хуже острых волчьих зубов терзала глубоко внутри, он боялся ляпнуть лишнее и испортить все, ради чего они оба боролись восемь долгих лет. Стефан запнулся о порог, выходя из ванной комнаты, полотенце с волос соскользнуло на пол, и он, запутавшись в собственных ногах еще сильнее, был готов свернуть нос или содрать о ковер кожу с него. Руки Клауса крепко удержали его на пути к падению. И это прикосновение расслабило его настолько, что ноги стали ватными. Он буквально повис на муже, пока голова пыталась сложит воедино это спасение и вчерашнюю злость альфы. Никлаус встряхнул его, внимательно посмотрел в уставшее лицо, и Стефан заметил мелькнувшее в глазах беспокойство.
— Все в порядке? — он продолжал осматривать его на предмет ран и повреждений, вызвавших такое состояние.
Омега кивнул, хотя внезапный приступ слабости все еще не отступал. Слишком много навалилось на него за вчерашний вечер, он просто не мог с этим справиться. Клаус продолжал его держать, пока не убедился, что ноги крепко держат мужчину. Стефан подобрал упавшее полотенце, впервые за много лет прижал его к груди, пытаясь прикрыться. Клаусу это не слишком-то и понравилось, хотя он ничего не предпринял.
— Поскользнулся, ноги мокрые, — будто ему нужно было объяснять, что произошло.
В глубине души Стефан, может, и мечтал, что муж сам поймет, что происходит, и решит проблему. Но Никлаус не понимал, а омега говорить не посчитал нужным. Он попытался подобраться к шкафу, где точно смог бы потеряться минут на пять, делая вид, что долго выбирает вещи. Клаус мягко поймал его за руку, останавливая на полпути, и, в противовес предыдущему движению, властно положил ладонь на его голый живот. У Стефана все мышцы напряглись так сильно, что едва не стало больно.
— Когда последний раз ты был таким рассеянным, мы ждали Тео. Может, мы?..
Несмелый голос альфы, каким его можно было услышать так редко, что по пальцам пересчитать, заставил Стефана нервничать еще больше. Да, в последний год Никлаус все чаще заговаривал о ребенке, но они оба не были готовы. Стефан не был готов.
— Нет, — возможно, слишком резко. — Хоуп пихалась во сне, не смог выспаться.
Клаус попытался что-то сказать, но омега уже нырнул между ровными рядами вешалок, делая вид, что занят выбором одежды. Искать продолжения разговора мужчина не стал. Ушел в душ и закрыл дверь громче, чем обычно. Стефан стиснул зубы, оделся и отправился проверить завтрак для детей. Через час Хоуп должна быть в школе, а она, скорее всего, еще даже не встала с постели. Иногда ему хотелось хоть капельку той же беззаботности, которая была у его дочери. Впрочем, на кухне и без него уже кипела работа. Прислуга всегда с опаской смотрела на него, когда он заходил туда и тем более готовил. Сейчас же они молча приветственно склонили головы и вернулись к своим делам. Стучали по разделочным доскам ножи, бурлила в кастрюлях вода, просьба перебивала просьбу. Стефан наблюдал еще несколько минут, прежде чем одна из девушек подошла к нему.
— Желаете что-нибудь, мистер Сальваторе?
Он поблагодарил девушку, но отказался. За эти годы он привык есть с семьей, приучал к этому детей, и сейчас только лишь хотел убедиться, что прислуга приготовила соответствующий завтрак для его волчат и собрала обед с собой для Хоуп. Лишь удовлетворившись увиденным и попробовав содержимое ланч-бокса, Стефан смог покинуть кухню. Ему казалось, что вся прислуга выдохнула от его ухода. Он умел быть придирчивым, особенно когда дело касалось детей. В столовой уже собиралась семья. Кол молча кивнул ему, не отрываясь от телефона, Бекка повисла на шее, звонко целуя в щеку, Элайджа посмотрел как-то слишком сочувственно, излишне вежливо приветствуя его. Нужно было поторопить малышей, но Клаус уже вел обоих по лестнице, гордый собой. Он всегда выглядел довольным и счастливым, когда дело касалось его волчат. Хоуп постоянно трогала заплетенные отцом косы, гладкие и аккуратные, Тео влез на стул, крепко вцепившись в его край. Никлаус без слов занял свое место за столом, искоса поглядывая на мужа. Прислуга забегала между ними, ставила на стол блюда, и Стефан торопливо накладывал завтрак детям. Хоуп перевела взгляд с одного отца на другого, о чем-то задумалась, но даже пискнуть не успела.
— Ешь быстрее, тебе нужно в школу.
Стефан не должен был так разговаривать с дочерью, но поднимать эту тему за столом было непозволительно, а она еще не понимала этого. Да и что он может сказать шестилетке, которая не знает всей истории? Ему бы самому разобраться в происходящем. Хоуп насупилась и уткнулась в свой завтрак, ворча себе под нос, что каша надоела. Придиралась к каждой мелочи, даже к чаю, в котором, по ее мнению, недоставало сахара. Стефан ее возмущения игнорировал, а когда Клаус захотел что-то сказать, то смерил его таким взглядом, что мужчина резко передумал. Они на самом деле старались не выносить свои ссоры за общий стол. Элайджа только смотрел на них обоих, манерно завтракая, будто все еще застрял где-то в восемнадцатом веке, весь такой собранный, прилизанный, идеальный. Стефан не помнил, чтобы раньше это его настолько бесило. Хоуп смогла справиться с кашей, хоть и недовольно хмурилась от взгляда на пустую тарелку. Ее недовольство несколько уменьшилось, когда дело дошло до бутербродов с шоколадной пастой, которым она перепачкалась от уха до уха. Только Тео, слишком маленький, чтобы понимать взрослые конфликты, молча ел так, что за ушами трещало, настолько он любил кашу на завтрак. Стефан же ел без удовольствия, как и сидящий слева от него Никлаус. Раздражение начинало копиться, царапало вены изнутри, пришлось заткнуть его крепким кофе, от горького запаха которого дети поморщились, а у Ребекки вопросительно приподнялась бровь. Столько вопросов было готово сорваться у всех, но Хоуп продемонстрировала отцу пустые тарелку и чашку, получила одобрительный кивок и убежала за рюкзаком, оттирая на ходу испачканные щеки бумажной салфеткой. У них оставалось не больше получаса, чтобы добраться до школы. Опрокинув оставшийся, уже остывший кофе одним глотком, Сальваторе поцеловал сына в макушку, пообещал скоро вернуться и неспешно отправился за своим пальто. Громкий топот, с которым Хоуп неслась по лестнице, насторожил всех. Стефан едва успел моргнуть, погруженный в свои мысли, когда маленькая ножка девочки наступила на самый край ступеньки. Она полетела вниз головой, раздался громкий вскрик, и омега едва ли понял, что это был его голос. Клаус выглядел невозмутимым, крепко сжимая в руках дочь уже у основания лестницы, и только бешеный взгляд его волчьих глаз выдавал, как оборвалось его собственное сердце. Стефан бросился к ним, стиснул девочку поверх рук мужа и только в ту секунду осознал, как колотило тело. Испуганный Тео выглядывал из-за высокой спинки стула, часто моргая.
— Я тысячу раз тебе говорил не носиться по лестнице! — омега не выдержал, сорвался, ругая дочь из-за собственного страха. — Хочешь себе шею свернуть?!
Хоуп тут же перебралась с одних рук на другие и уткнулась ему в шею.
— Папочка, прости. Я не хотела, — она обхватила его шею и сцепила пальцы так крепко, что не разорвать. Сама так испугалась, что готова была расплакаться. — В следующий раз я так не буду, папочка, прости.
Стефана тяжело отпускало, пальцы все еще дрожали. Он поставил дочь на пол, с отчаянием взглянул на альфу, и Клаус плавно скользнул ладонью по его плечу к шее, лаская и успокаивая властным прикосновением. От этого стало легче. Что бы между ними не происходило, его природная первородная сила всегда брала над ним контроль.
— Отвезти ее? — впервые за утро после того разговора в спальне Никлаус подал голос. Хриплый от долгого молчания.
Сальваторе замотал головой, хотя она все еще кружилась. А он-то, идиот, надеялся, что такие панические атаки пропадут после превращения в гибрида.
— Все нормально, я справлюсь.
Он на ходу накинул пальто, схватил ключи от машины и вышел, подгоняя девочку. Пока она усаживалась на заднем сиденье и пристраивала рядом рюкзак, Клаус выбежал вслед за ними.
— Возьми и не теряй голову. Не хватало еще, чтобы ты попал в аварию, — мужчина настойчиво впихнул ему в руки пакет с кровью.
Наверное, ему стоило опустошить его прямо сейчас. Еще лучше — укусить Клауса, единственного, кто мог утолить его голод до конца. Но сейчас было неподходящее время, поэтому он только поблагодарил мужа, бросил пакет в бардачок и тронулся с места. До начала первого урока оставалось совсем немного.
Они едва не опоздали, Хоуп вбежала в школу в последний момент, и Стефан возвращался домой раздраженный до края. Он видел, каким взглядом окинула его учительница, встречавшая детей, и это было последней каплей. Он с трудом нашел укромное место на обочине малоприметного поворота, где в такое время почти не проезжали машины, зубами оторвал край пакета и присосался так сильно, что свело мышцы лица. Лишь только после этого ему стало лучше. Кровь успокоила, утихомирила голод, прочистила голову. Ему нужно было подумать о стольких вещах, но это должно было подождать. Он даже телефон забыл, когда испугался падения Хоуп, так что придется вернуться домой, а потом уже ехать по делам. Канье грубо и отрывисто читал своим резким голосом из колонок, отвлекая от посторонних мыслей. Четкий ритм сосредоточился в его пальцах, стучащих по рулю, когда он стоял на светофоре. Впереди него на малолитражке какая-то девчонка пыталась перестроиться в правый ряд, но никто не хотел ее пропускать. У Стефана разболелась голова. Ему нужно выпить, нужно еще крови, нужно побыть в одиночестве и съесть мороженое. И все это разом, чтобы хоть немного успокоить рвущееся наружу сердце. Он больше не мог выкинуть мысли о Деймоне из головы. Девчонка, наконец, перестроилась вправо, светофор мигнул разрешительным сигналом, и Стефан вдавил педаль, срываясь с места. Сегодня он проведет день с сыном, остальные дела могут и подождать.
Когда он вернулся домой, там было слишком тихо. Он слышал, как неторопливо работала прислуга, но в остальном слишком непривычно. Будто после вчерашнего разговора все здесь внезапно решили, что ему нужно спокойствие и пространство. От того, что нарушилось привычное равновесие, было только хуже. Стефан окинул взглядом гостиную, ища хоть какую-нибудь причину придраться к уборке и сорвать излишнюю злость, но быстро взял себя в руки. Он не будет опускаться так низко. Он пошел на смех сына, развлекавшегося с Ребеккой, и несколько секунд наблюдал, как девушка возится с его волчонком, как щекочет по-детски мягкие бока, заставляя смеяться все громче и громче. Тео уже сипел, не в силах справляться со щекоткой, но, заметив отца, тут же все бросил, чуть не запутался в ногах, кидаясь к нему навстречу.
— Папа пришел!
Стефан подхватил сына и закружил по комнате, чувствуя, как его маленькие пальчики вцепились в рубашку, а от оглушительного смеха закладывает в ушах. И не было в это мгновение для него ничего более прекрасного, чем счастливый голос сына, его бешено бьющееся сердце и растрепанные волосы. Бекка незаметно подобралась к ним, слишком сосредоточенных друг на друге, и пощекотала самого Стефана. Так они и повалились на пол громко смеющееся кучей спутанных рук и ног, а Тео восседал сверху и смеялся громче всех. От этого стало так легко, что Стефан не сразу распознал во взгляде близкой подруги опасное и неуместное желание помочь. Как только мальчик слез с них и поспешил к комоду с игрушками, чтобы достать конструктор, Ребекка тут же села, поджав под себя ноги, и положила изящную ладонь Стефану на плечо.
— Элайджа очень просил меня не лезть, но, если тебе нужно будет с кем-нибудь поговорить, ты всегда можешь прийти ко мне, — ее участливый, заботливый взгляд полоснул по сердцу словно острый нож.
Стефан знал, что она хотела как лучше, но пускать в свои проблемы других не желал. Это было только между ним и Клаусом, и решить они должны были это сами, не привлекая Ребекку или кого-нибудь еще со стороны. Да и знал он, как иногда муж смотрел на собственную сестру, памятуя о ревущих двадцатых и обстоятельствах их знакомства. Он помотал головой и помог сыну открыть коробку с конструктором. Яркие детали тут же выспались на ковер, и Тео принялся сооружать какую-то замысловатую конструкцию. Стефан не сильно разбирался на самом деле, потому что игрушек было так много, что невозможно все запомнить.
— Спасибо, но не нужно, — если Бекке и было неприятно это слышать, виду она не подала. — Мы сами разберемся. Бывало и хуже.
Стефан врал. Хуже у них вряд ли бывало. Даже когда Клаус вернул ему воспоминания, и на него обрушилось столько информации и чувств, что стало больно, хуже точно не было. Но он собирался взять себя в руки и разрешить проблему самостоятельно. Ребекка, не дождавшись нужной реакции, ушла, оставляя его с сыном наедине. До самого обеда они сначала строили из деталей конструктора пожарную часть, потом читали и занимались. Образованием сына до школы Стефан занялся лично, и никто в доме не посмел ему перечить. За столом он только и умилялся, как подчистую съедал все мальчик, обладая таким аппетитом, что Никлаусу даже и не снилось. Да и вообще Тео отличался почти образцовым поведением в своем возрасте, в отличие от Хоуп, которая была похожа на отца больше, чем все вокруг хотели признать. После обеда Тео послушно отправился к себе, почистил зубы и нырнул в кровать, ожидая, когда папа уложит его для дневного сна. Если Стефан и хотел сделать хоть что-то из запланированного, то это было бесполезно. Он улегся рядом с сыном и уснул почти сразу же, как только закрылись глаза мальчика. Омега был настолько вымотан своими мыслями, что не выдержал этого и практически отключился. Разбудили его только к ужину. Он осоловело смотрел на детей и не мог понять, что происходит.
— Тетя Бекка сказала не будить тебя, — Тео жевал украденную с кухни морковку, и Стефан пообещал себе отругать прислугу за то, что перебивают ребенку аппетит. — Поэтому мы с ней играли во дворе. А потом пришел дядя Кол. И я его обыграл!
Стефан медленно сел на кровати, разминая затекшие мышцы. Обычно он спал чутко, просыпался от малейшего движения рядом, но сегодня просто не смог разлепить глаза. Хоуп уже забралась к нему на колени, взахлеб рассказывала про школьный день, как отец отвез ее выбрать самое вкусное мороженое в Орлеане, она испачкала кофту, но зато получились красивые фотографии. Стефан слушал и слушал, прижимал ее к себе и зарывался носом в волосы, чувствуя запах салона машины, школьного класса, магазинчика с мороженым, где они часто бывали, и самого Клауса. Омега вдохнул поглубже, успокаиваясь от близости детей. Тео уже залез на кровать и прижался к другому боку, заглядывая в лицо. Стефан поцеловал обоих своих малышей, поддразнил каждого из них, не желая, чтобы они оказались втянуты в их с Никлаусом разборки. Хотя сейчас все выглядело нормально. Альфа стоял в дверном проеме и смотрел на них с обожанием. Стефан не заметил в его мягком взгляде ни намека на вчерашний резкий разговор.
— Пора ужинать, — голос его звучал плавно, успокаивая расшатанные нервы омеги. — Решил сам за вами подняться.
Дети сорвались с места, толкались в дверях, пытаясь добежать до столовой один быстрее другого. Клаус внимательно проследил, как неторопливо муж поднимается с кровати и пытается привести себя в порядок. За день, полный дел, он остыл и успокоился, выяснять отношения точно не хотел. Стефан потер лицо ладонями, и мужчина указал ему в сторону спальни.
— Умойся и спускайся, — омега вскинул взгляд, пытаясь определить настроение мужа. — Скажу, чтобы начинали накрывать. Не задерживайся.
Пальцы мягко скользнули по плечам, спустились к лопаткам, и Стефан окончательно расслабился и потерял бдительность. Он привел себя в порядок так быстро, как только смог, и спустился в столовую как раз к подаче горячего. Сегодня дети удивительно обходили острые темы, Хоуп твердила про урок рисования, на котором ее похвалили, а ее брат хвастался собранным конструктором. Элайджа привычно был молчалив, изредка делая замечания детям за неподобающее поведение за столом. Кол цыкнул на старшего брата, чтобы не приставал к маленьким волчатам со своим идиотским этикетом, который уже надоел за тысячу лет, завязалась перепалка, дети смеялись, но на этом все закончилось. Это был один из самых спокойных ужинов, насколько Стефан мог припомнить. После он переглядывался с повеселевшим Клаусом, потягивая из бокала кровь, и все казалось таким обыденным, привычным. После ужина все разошлись по своим делам, хотя Кол не упустил возможности отправить пару колкостей старшим братьям, Ребекка удалилась к себе, не слишком счастливая, а Никлаус поднялся с детьми в игровую, чтобы провести с ними время. Стефан оказался предоставлен сам себе. Он решил скоротать час в саду, в его тяжелой влажной прохладе, наблюдая за медленно колышущимися листьями на деревьях. Воспоминания о том, как он сидел с братом во дворе их дома, слушал его рассказы, чаще всего выдуманные, учился и просто рассматривал окружающий мир, снова всколыхнули его душу. Невозможно было утихомирить эти мысли, когда они были так резко выдернуты на поверхность. Стефан услышал голос дочери, настойчиво зовущей его подняться. Он поднял голову и увидел, как из распахнутого окна на него смотрели три пары глаз, взбудораженных и уставших. Он торопился наверх, чувствуя, что прямо сейчас нуждается в том, чтобы его волчата повисли на нем, прижались горячими телами и заставили забыть обо всем плохом, что с ним когда-либо происходило. Они укладывали детей с Клаусом вдвоем, словно образцовая семья из низкобюджетного ситкома, будто ничего не случилось. Лишь в спальне, когда они оба посвежели после душа, а альфа начал теснить его к постели, коротко, но настойчиво целуя, Стефан решился подать голос.
— Клаус, подожди, — мужчина скользнул губами по его шее, но это не остановило его. — Клаус! Нам нужно поговорить.
Альфа раздраженно выдохнул, оторванный от своего занятия. Он мечтал об этом целый день — успокоившийся муж, поддающийся его рукам, это было конечной целью тяжелого дня, а этому мальчишке хотелось портить все разговорами. Но он уступил, встряхнул головой, чтобы немного остыть, и внимательно посмотрел на омегу.
— Я хочу поговорить о Деймоне, — Стефан склонил голову на бок, ожидая реакции.
— Нет.
Такого категоричного отказа от Клауса он не слышал никогда в жизни. Грубо, резко и коротко. Он попытался возразить, но жесткость мужчины сбила его с толку.
— Стефан, нет. Мы не будем это даже обсуждать, — омега нахмурился, сложил руки на груди. — Забудь и давай спать.
Настрой уже был сбит, так что Никлаус бы просто предпочел лечь и прижать к себе мужа, чтобы тот не вытворял глупостей. Но тот решил сопротивляться, будто они снова откатились на восемь лет назад, когда заново привыкали друг к другу.
— Клаус, да. Почему ты отказываешь? Он мой брат, ты не можешь вот так просто вычеркнуть его из моей жизни, — Стефан пытался не показывать отчаяния, хотя чувствовал, что спор с альфой не выиграет. — Дети имеют право о нем знать, имеют право познакомиться с ним. Я хочу увидеть его.
— А он тебя видеть не хочет. Если ты забыл, то он сказал, что ты ему больше не брат. Как ты можешь хотеть знакомить наших детей с тем, кто вычеркнул тебя? — Клаус чувствовал, как в сосудах вскипала кровь. — Мы закроем тему, ляжем спать, а утром ты забудешь об этом навсегда.
— Я не могу забыть! — омега сорвался, повысил голос, рискуя разбудить детей. — Он мой брат. Я не могу закрыть глаза и стереть его из памяти.
Никлаус стиснул зубы, контролируя себя из последних сил. Он был где-то в опасной близости от той грани, за которой он бросится на Стефана, прижмет к полу и укусит, указывая его место. Он не делал так с тех пор, как привез омегу в Орлеан, но сейчас был, кажется, крайний случай.
— Я могу помочь тебе с этим, — Клаус практически рычал. — Ты закроешь глаза и никогда не вспомнишь Деймона. И я сделаю это, если ты не перестанешь говорить о нем. Я исполнял все твои желания. Все до единого, Стефан. Ты хотел, чтобы Хоуп пошла в школу, как обычный ребенок? Я согласился. Ты хотел, чтобы я наладил отношения с семьей? Я сделал это. Все, о чем ты меня просил, я выполнил. Но этого не будет. Деймон частью семьи не станет, наши дети к нему не приблизятся, как и ты. А теперь ложись спать.
Стефан не сказал ни слова. Разочарованно посмотрел на мужа, не желавшего понять его, упершегося в свою больную правду, и сделал единственное, на что был способен. Забрал телефон и хлопнул дверью, уходя в комнату сына. Плевать он хотел, чего там желал Клаус.
То, насколько напряженным выдалось утро, за завтраком заметила и Хоуп. Пока Тео незаметно, как ему казалось, сметал с тарелки сестры кашу, девочка переводила слишком умный для шестилетки взгляд с одного папы на другого и хмурилась. Родители не разговаривали. Тем более, папа Стефан вышел утром из комнаты Тео и почти сразу же спустился в столовую, не посмотрев на папу Клауса ни разу. И не было обычного утреннего поцелуя, от которого кривился дядя Кол и улыбалась тетя Бекка. Хоуп была в растерянности, но задавать вопрос не решилась. Уж точно не в тот момент, когда дядя Элайджа начал рассказывать о ценности семьи, а глаза у родителей стали волчьими. Она обязательно подумает об этом в школе, придумает, как помирить их, чтобы снова все было как раньше. Хоуп не спорила, когда ей положили с собой обед, позволила всей семье поцеловать себя перед выходом и едва ли не впервые пошла до машины спокойным шагом, а не вприпрыжку, будто она не волчонком была, а зайцем. Хотя она отлично слышала тяжелый вздох папы Стефана, когда они сели в машину. Она должна была разобраться, что происходит, пока они совсем не поругались.
К сожалению маленькой девочки, ничего не изменилось, когда вечером она вернулась домой. Папа Клаус шикнул на нее, стоило ей попытаться расспросить про это, уезжая из школы после уроков. На тренировке, куда ее отвезли, тоже не вышло ничего добиться. Тео кинулся ей на шею, уже перемазанный в грязи после очередного урока от гибридов, и по секрету на ухо прошептал, что папа Стефан весь день был грустный, даже накричал на тетю Бекку. Хоуп посмотрела на отца и погрустнела сама. Давно она не видела, чтобы отец так резко и грубо разговаривал с окружающими, повышая голос и скалясь. Ей пришлось тренироваться усерднее, чтобы не накричали и на нее, но папа все еще был добр к ней, в машине не ругался за то, что они с братом испачкали сиденья. Она совсем запуталась и ничего не понимала, а спросить у взрослых было страшно. Поэтому Хоуп ложилась спать и, зажмурившись, жалась к папе Стефану сильнее, когда его пальцы медленно перебирали ее волосы. Это все, что она могла сделать.
Стефан начинал выходить из себя. Их с Клаусом молчаливая конфронтация и не думала заканчиваться. К субботе, на четвертый день после того отвратительного и болезненного разговора, вся семья была в ожидании. Это не могло продолжаться настолько долго. Все они знали, что уже семь лет их ссоры заканчивались не больше, чем через пару часов, но в этот раз все было слишком. Стефан больше не появлялся в спальне — только забирал вещи в то время, когда мужа там не было. Клаус уходил из дома сразу же после завтрака и возвращался к ужину, если не была его очередь забирать дочь из школы, почти перестал разговаривать с кем-либо в доме. Тео перебрался в комнату к сестре, и там они ночевали втроем, обнимаясь так крепко, что распутать их утром было почти невозможно. Ребекка хмурилась все сильнее, уходила из общей комнаты, сопровождаемая Марселем, не в силах выполнять запрет старшего брата. Элайджа настрого запретил всем вмешиваться. Это было не их дело, они и половины того, что происходило, не знали. Но сам он внимательно наблюдал со стороны, осуждающе смотрел на обоих и все больше времени проводил с детьми, хотя обычно не желал замарать чистый, выглаженный костюм. По субботам они обедали все вместе, в отличие от остальных дней, и все с напряжением ждали этого. Прислуга тоже была напугана, старалась накрыть на стол как можно быстрее и исчезнуть из столовой, будто их тут и не было. Стефан спустился одним из последних, крепко держа за руку Тео. После падения Хоуп он с большой опаской доверял этой отвратительной лестнице. Мальчик занял место рядом с сестрой, заглянул в тарелку, еще пустую, и огорченно вздохнул, чем вызвал смешки взрослых. Всех в семье забавляло, какой непомерный аппетит был у столь юного волчонка. Наконец и Клаус занял свое место, и вот сразу же после этого за столом повисла тишина. Стефан старался не встречаться с мужем взглядом, осторожно накладывал себе еду, чтобы не соприкоснуться пальцами с ним. Находясь рядом с ним, он чувствовал себя самым чужим для Никлауса за долгое тысячелетие его жизни. Омега нехотя ковырялся в тарелке, не чувствовал вкус еды и никак не отреагировал на то, что Тео уронил ложку. Отчитывал его за это, конечно же, Элайджа. Все они торопили окончание обеда, чтобы избавиться от этого мерзкого чувства. Это даже не было неловкостью. Было страшно находиться в эпицентре семейной разборки двух гибридов. Хоуп доела суп, хотя пару раз и сделала вид, что ее тошнит от содержимого тарелки, а потом с гордостью повернулась к родителям.
— Я делала домашнее задание на понедельник…
Ребекка поменялась в лице и инстинктивно наклонилась в сторону Марселя.
— Хоуп, давай после обеда поговорим об этом.
Бекка с ужасом следила за тем, насколько упрямым и непробиваемым стал взгляд девочки. Прямо как у ее отца.
— Сейчас покажу, что у меня получилось! — Хоуп ловко соскользнула со стула и устремилась к лестнице, игнорируя требования Элайджи вернуться за стол.
Казалось, хуже быть не может, но состояние Ребекки, близкое почти к истерике, заставило всех заволноваться. Только Клаус невозмутимо продолжил свой обед, удивленно поглядывая на замерших родственников. Хоуп прибежала обратно, запнувшись о край ковра, но все-таки удержавшись на ногах. Она показала альбомный лист, на котором было более чем прекрасно для шестилетки нарисовано раскидистое дерево. Если бы не белые круги, незаполненные ничем, может, последующих событий и получилось бы избежать. Но Хоуп была слишком мала, чтобы строить такие сложные логические цепочки. Она была просто маленьким ребенком, который хотел похвалиться тем, что выполнил самостоятельно. Клаус, приглядевшись к листу бумаги, громко скрипнул вилкой по фарфору. Среди имен его братьев и сестер, к которым он по-разному относился, особняком со стороны Стефана стояло имя, вызывавшее у него такой зуд в челюстях, что унять его смог бы только смертельный укус этого ублюдка. Деймон Сальваторе — красиво, с завитками, на которые была способна его талантливая дочь. Все за столом увидели, как растеклось золото в глазах Никлауса, как клыки показались из-за губ. Удивительным осталось и то, что первым отреагировал Марсель. Отложил приборы, схватил за руку совершенно растерянную Ребекку и улыбнулся девочке.
— А почему ты недоделанное показываешь? — Хоуп распахнула глаза и уставилась на дядю. — Пойдем, мы с тетей Беккой, дядей Колом и Тео поможем тебе доделать, а потом ты покажешь всем, как хорошо у тебя получилось.
Кажется, ни дети, ни Элайджа не успели толком понять, что произошло. Но уже через минуту за столом их осталось трое. Стол, которому было несколько веков, сделанный из деревьев, видевших еще первых европейцев, высадившихся на континенте, трещал от хватки пальцев Клауса. Стефан бросил приборы на тарелку, фарфор жалобно зазвенел. Он больше не мог это терпеть. Упертость и твердолобость мужа сводили его с ума, но даже сейчас у него не получилось взять верх.
— Сколько это будет продолжаться? Я запрещаю даже имя его произносить в этом доме, — вид у Никлауса был такой, что любой другой не посмел бы ни то, что перечить ему, а даже поднять на него взгляд. — У тебя нет брата. У детей нет других родственников. Я сказал тебе, что сотру его из твоей памяти.
— Заткнись.
Стефан вскочил из-за стола, такой же взбешенный, как и его муж. Золото расплылось и в его глазах, вены вокруг глаз болели, а клыки ныли от близости боя. Он действительно собирался кинуться на своего законного мужа, который превосходил его в силе. Но Стефан так устал от всего этого, что ему было все равно.
— Перестань говорить так о моем брате. Как бы там ни было, он продолжает оставаться моим братом. Если мы восемь лет о нем не говорим, это не значит, что я вычеркнул его. Я хочу увидеть его, хочу познакомить с ним детей. Ты не имеешь никакого права запрещать мне…
— Имею, — голос Клауса был острее стали, а от его взгляда можно было заработать разрыв сердца, если бы они все на это были способны. — Я забрал тебя оттуда, чтобы ты перестал страдать от всего, что он делал с тобой. Как думаешь, что он скажет о тебе, когда узнает, что его младший брат стал гибридом? Сколько синонимов к чудовищу он подберет? Я не позволю какому-то ублюдку оскорблять тебя и моих детей. Все, чего я добивался столько лет, было не для этого.
Стефан в ужасе смотрел на него. Альфа ни во что не ставил его, гнул свою линию, а в глазах не было ни капли, ни всполоха того, за кого он выходил, от кого родил детей. Боль и обида разъедали его сердце несколько дней, и эта рана стала настолько большой, что сдерживать злость омега больше не смог.
— Да пошел ты! — Стефан в порыве ярости смахнул со стола тарелку, она, не выдержав силы удара, разлетелась на осколки, но никто из прислуги не посмел даже носа высунуть, чтобы убрать беспорядок. — Я не твоя собственность! Ты проклятый эгоист, всегда думал только о себе! Не хочу тебя видеть. Ты чудовище, Никлаус.
Грохот двери на втором этаже был настолько громким, что Элайджа поморщился. Он отставил в сторону бокал, изо всех сил пытаясь сохранить лицо. Он всегда был оплотом спокойствие и логики в этом доме, но с тех пор, как его брат привез Стефана сюда, в их доме перестали звучать такие оскорбления. Он почувствовал, как по столу пошли трещины, когда Клаус схватился за него. Это было не яростью и гневом, Элайджа прекрасно это знал. Они проходил это уже несколько раз за тысячу лет — его брат оказывался на грани расставания с теми, кто ему был дорог, по собственной глупости. Очередная первородная паническая атака, он уже и отвык от этого. Но приближаться к альфе не решился. Клаус в таком состоянии был опаснее, чем когда-либо. В прошлый раз вся семья легла в гробы из-за его припадков. Лишь дождавшись, когда все закончится, Элайджа позволил себе подняться с места и проследовать за моментально исчезнувшим братом в его спальню. Тот бесился, дрожащими руками хватал вещи и только усилием воли ставил их на место, а не превращал в обрывки и обломки. Как старшему брату, Элайдже было трудно смотреть на это. Но он по-прежнему осуждал его.
— Думаю, нам пора поговорить, Никлаус.
Мужчина швырнул в него первое, что попалось под руку, но промахнулся. Он был слишком взбудоражен, чтобы нанести осознанный, точный удар.
— Убирайся, — его речь едва ли можно было назвать словами, почти сплошной рык. — - Убирайся отсюда, брат.
Считать это угрозой Элайджа не посчитал нужным. Все устали от этого скандала, и, хоть он и обещал себе не вмешиваться, пришло время помочь решить проблему. Он подошел ближе, взглянул на брата. В его глазах кроме безумной злости плескался страх, почти что первобытный, мешающий ему трезво соображать.
— Мы поговорим прямо сейчас, — Элайджа возражений не терпел, тем более от своего сумасшедшего брата. — Насчет того, что вы оба себе позволяете. Ты хоть на минуту задумался, как это влияет на детей? Стефан прав, ты эгоист, не видишь дальше своего носа. Твоя дочь считает, что вы поругались из-за нее. Ты хоть раз перестал любоваться собой и подумал о ней? О девочке, которая по вечерам всхлипывает, потому что ее родители не разговаривают? Вы оба почему-то думаете, что они слишком маленькие, чтобы понимать вас. А они понимают, Никлаус. Ты же готов был убить собственного мужа сейчас. На глазах у своих детей. Я даже не знаю, насколько сильно разочарован тобой.
Клаус тяжело дышал, почти хрипел. Сквозь пелену злости пробивались слова брата, словно издалека, но он разобрал каждое слово и зарычал. Теперь он злился на себя, на Элайджу, на Стефана, на весь чертов мир. Давить на него через детей было мерзко и низко.
— Плевать я хотел на твое разочарование, брат. Это не твое дело. Так что будь добр, уйди из комнаты и не лезь, куда тебя не просят. Или тебе твое воспитание не позволяет допускать в семье такие вещи?
Элайджа молча продолжал смотреть на него, дожидаясь, когда у альфы пройдет приступ ненависти ко всему живому. В этот раз ждать долго не пришлось. Глаза Клауса вернулись к обычному холодному цвету, исчезли клыки, но вид его все равно не стал слишком миролюбивым. Привычка прятать страх за хищной яростью тянулась с детства, и иногда Элайджа жалел, что не попытался исправить это раньше.
— Я буду говорить, а ты слушать, Никлаус. Для тебя это трудно, но постарайся, — Клаус скрипнул зубами, предупреждая о возможных перспективах. — Твоя паранойя когда-нибудь убьет тебя. Или лишит всего, что ты имеешь. Ты же из-за этого так не хочешь их встречи? Святой Стефан, приехавший с тобой в Орлеан, пройдя все трудности, родив тебе двух детей, увидит брата и решит, что ему не нужен такой психопат, как ты. Здесь ему приходится прогибаться под тебя, следовать твоим указаниям, а там будет только Деймон, который позаботится о нем и детях.
Элайджа даже не успел закончить подготовленную речь. Клаус прижал его к стене, сжимая пальцы на шее. Его так трясло, что вряд ли он отдавал себе отчет в происходящем.
— Заткнись! Закрой свой рот, брат, и не смей никогда говорить об этом.
Клаус рычал, с трудом контролировал себя, но Элайджа не в первый раз сталкивался с этим. У него был нужный опыт, он умел учиться на своих ошибках. В отличие от некоторых.
— Ты же знаешь, что я прав, Никлаус. Ты боишься, что он оставит тебя. Как оставляли тебя все остальные. Исчезали из твоей жизни, потому что выносить тебя невозможно, — Клаус рычал на грани отчаяния, будто ему было физически больно от этих слов. — Поэтому ты делаешь то, что умеешь лучше всего. Вместо того, чтобы поговорить с ним, ты отталкиваешь Стефана еще больше. В конечном счете все закончится так же, как и всегда. Ты разочаруешь его настолько, что он действительно уйдет. А прятаться этот мальчишка умеет, раз ты не мог найти его больше полувека. Так почему бы тебе, Никлаус, не поговорить со своим мужем и не рассказать о своих опасениях? Почему бы тебе не рассказать ему, что с тобой происходит, а не ломать стол. Он мне, кстати, нравился.
Клаус оттолкнул его, отшатнулся и замер посреди комнаты. Его напряженные плечи, стиснутые в кулаки ладони, выпрямленная спина — все говорило о той боли, которую причиняли ему слова брата. А Элайджа и не думал останавливаться. Раз его слушали, нужно было успеть сказать все, что он хотел.
— Я тоже совершенно не в восторге от того, что дети будут общаться с Деймоном. Он не тот человек, который может показать хороший пример. Неотесанный, грубый алкоголик с отвратительным чувством юмора. Единственное, чему бы он смог научить детей, так это матерным стишкам и как пить даже самый мерзкий алкоголь. Но я не могу запретить Стефану общаться с его родным братом.
На этих словах Клаус, наконец, заинтересовался. Пропало былое напряжение, а во взгляд вернулось хищное ехидство, с которым он прожил несколько сотен лет. Переключиться со своих проблем на возможность расковырять кому-нибудь душу было его обычным занятием. Он был тем, кто причинял боль, а не наоборот. Заткнув мысли о скандале с мужем, альфа тут же сосредоточился на брате, которому давно хотелось сделать какую-нибудь гадость за его постоянно спокойное, непроницаемое лицо. Элайджа ожидал чего-то такого, потому продолжал просто стоять и наблюдать, готовый выдержать любой словесный удар несдержанного младшего брата.
— Хочу ли я знать, откуда у тебя такие познания о старшем Сальваторе? — насмешку в голосе Клаус даже не пытался скрыть. Как и самодовольную ухмылку. — Определенно такими вещами с тобой не Стефан поделился.
— Мне нечего скрывать, хотя я предпочел бы, чтобы ты не выносил это за пределы комнаты. Небольшое увлечение, не более. Пара ночей для нового опыта.
Взгляд Клауса был такой цепкий, что Элайдже потребовалась вся его выдержка. Он не позволит брату испортить все, что так долго строилось. Не позволит ему уничтожить Стефана, семью, разбить сердца детям, Ребекке. И уж тем более не позволит ему ковыряться у него в душе. Некоторые вещи окружающих не касались.
— У тебя такое лицо, — Клаус несколько раз щелкнул пальцами, пытаясь подобрать слова. — Будто это не просто увлечение было. Ну или больше, чем пара дней. Почему же все закончилось, брат? Тебе не понравилось? Или он оказался разочарован? Поделись со мной личной историей, ты же обо мне все знаешь.
Элайджа оставался непоколебим. Он не даст Клаусу возможность контролировать ситуацию. Если он возьмет верх, то все окажется зря. А ему нравился Стефан, нравились племянники. Так что он продолжал смотреть на своего непутевого брата, за грубостью которого скрывался истерзанный отчимом мальчишка. Клаус не разрушит свою жизнь в этот раз, он этого не допустит.
— Если тебе так хочется обсудить мою личную жизнь и мою постель, то мы обязательно это сделаем, но в другое время. А сейчас мы говорим о твоем браке, Никлаус, — альфа оскалился, понимая, что возможность уйти от разговора ускользнула. — Ты столько лет искал его, десятилетия поисков. Напомнить тебе, как ты убил Кола, когда тот заикнулся, что для Стефана только за счастье, раз ты не можешь его найти? Хочешь похоронить свою семью из-за упрямства?
Клаус не сдавался. Он был не из тех, кто отступает при малейшей сложности. Элайджа прав — у него упорства на армию хватит и еще останется. Так что он снова перешел в наступление, отчаянно пытаясь контролировать себя и не поддаваться на слова брата.
— Никогда бы не подумал так о тебе, брат. Как же тебя расстроило расставание с этим ублюдком, раз ты не хочешь со мной об этом поговорить. Давай же, расскажи мне, поделись, станет легче. Тебе было трудно потому, что он тоже альфа? Или потому, что он предпочел тебе охотника?
Элайджа только моргнул, медленно, сосредотачиваясь на реальной проблеме. Он знал, что честность вызовет у Клауса одно единственное желание — вытащить наружу все грязные тайны, а потом мусолить их, перекатывать, травить. В мастерстве пыток брат превосходил многих.
— Не стоит говорить о том, что было так давно. Это уже не имеет никакого значения. Сейчас у меня другой интерес, и ты это знаешь, но тебя это не касается, — осадить Клауса стоило немедленно, пока тот действительно не перешел границы, за которые его пускать никто не собирался.
— Видела бы Катерина твои интересы, — Клаус протянул это едко, зло, ища возможность задеть так сильно, насколько мог. — У прекрасной Катерины разорвалось бы сердце, узнай она о твоих любовных приключениях. Ах, точно. У этой стервы не было сердца. И вкуса тоже не было — вы же оба спали с Деймоном. Будь она жива, у вас бы получилась прекрасная шведская семья. И не говори мне, что все твои интрижки не связаны с ней. Или браслет, который ты не снимаешь, не она подарила тебе?
Элайджа представлял море. Оно медленно и ласково накатывало теплыми волнами ему на босые ноги, щекотало пальцы, звало за собой и отступало, оголяя мокрый песок. Море тихо пело, шептало, успокаивало, не давало ему кинуться на брата и вырвать его черное, словно океанские глубины, сердце. В целях сохранения мира в семье они никогда не поднимали некоторых тем. Элайджа готов был обсудить свою насыщенную неделю с альфой, но не Катерину. Море обволокло его ноги до колен, поднялось выше, поцеловало пальцы и снова отступило.
— Надеюсь, ты выговорился, Никлаус, и позволишь и мне вставить слово. Я знаю, какой ты параноик, весь дом об этом знает. Ты действительно думаешь, что он увидит брата и решит с ним остаться? Думаешь, он выберет его, а не тебя, после этих восьми лет и воспоминаний, что ты ему вернул? — Клаус сощурил глаза, слишком явно показывая, что Элайджа выбрал правильное направление. Там было столько вещей, о которых можно было говорить. — Или ты боишься, что Стефан узнает, как ты прятал от него письма брата? Как сжег каждый из тех конвертов, что для тебя перехватили твои гибриды, как отправил их караулить на границу, чтобы Деймон не посмел перешагнуть ее? Он искал его, писал ему, ждал если не возвращения, то хотя бы ответа. И когда Стефан узнает, тебе не поздоровится. Ты знаешь, что он сделает. Он заберет ваших детей и покинет Орлеан так быстро, что ты не успеешь объясниться с ним. Он не захочет тебя видеть, настроит против тебя твоих волчат. И все закончится так же, как и всегда — ты будешь виновен во всем, тебя возненавидят, будут желать тебе смерти. А знаешь, что будет больнее всего? Как он будет смотреть на тебя. Смотреть и ненавидеть так сильно, что ты захочешь умереть. Так же, как тебе хотелось, когда Стефан тебя только вспомнил и сторонился, хоть и преодолел все расстояние от Вирджинии до Луизианы на соседнем сиденье. Это были веселые деньки, не так ли? Если ты добиваешься именно этого…
Договорить Элайджа не успел. Его так сильно прижали к стене, что в ней осталась вмятина от головы. Столько отчаяния было во взгляде Клауса, что его даже стало жалко. Боль, злость, ревность — все это смешалось и теперь искало выхода в дрожащей хватке пальцев на шее. Скинуть руку для Элайджи не составило никакого труда, но брата он не оттолкнул. Стоял рядом, готовый подставить свое плечо, как они когда-то поклялись.
— Но ты же можешь все исправить, Никлаус. Никто не заставляет тебя любить Деймона, упаси боги. Но ты можешь уважать желание Стефана видеть брата, общаться с ним, познакомить с ним детей. Ты, наверное, забыл, что твой муж едва ли не единственный, кто действительно тебя любит. И тебе стоило бы подумать о том, что в твоем положении самого ненавистного существа в мире после дьявола, нам бы не помешала помощь со стороны. Мы оба знаем Деймона, он убьет любого за брата. Он попытался убить тебя, когда ты забрал Стефана. Подумай об этом, будь любезен, и прими верное решение. Или он уйдет.
Элайджа слышал тяжелое дыхание брата за спиной, когда собирался уйти. Слышал, как сжимались и разжимались его кулаки, как загнанно колотилось волчье сердце. Ему было жаль Клауса, потому что за собственной болью, накопленной за тысячелетие, он с трудом мог видеть то хорошее, что его окружало.
— Позволь сказать еще кто-что, — Клаус резко обернулся, и их взгляды встретились. Сейчас было самое время для этого. — Пару месяцев назад я хотел обсудить с ним некоторые вещи. И случайно задел его блокнот на тумбе. Конечно, я ничего не прочитал, когда поднимал. Но меня поразило, что он хранит рисунки, которые ему дарят. Хоуп, Тео, ты. Он все складывает в свои святые блокноты и хранит. Не это ли показатель того, что он не собирается оставлять тебя? И блокноты эти. Мы ему каждый год дарим, но он использует те, что ему дарите вы с детьми. Каждый год. Я передам, что на ужине ты не сможешь быть. Тебе стоит как следует подумать над моими словами. И я буду рад, если некоторые детали нашего разговора останутся здесь.
Мужчина плавно прикрыл дверь, оставляя Клауса один на один со всем, что он услышал. Теперь только от него зависело, как дальше все будет обстоять. Элайджа перевел дух. Ему предстоял еще один нелегкий разговор, и он надеялся, что сил ему на это хватит. Он подошел к комнате, значившейся как кабинет, но больше являвшийся своеобразным убежищем в тяжелые времена для всех. Тихо постучал, зная, что его услышат, вошел внутрь и закрыл дверь за собой.
— Стефан, нам нужно поговорить.
За ужином было непривычно тихо. Напряжение парило над столовой, тяжело оседало на плечах, придавливая к старинным, массивным стульям, не давая пошевелиться. Ребекка нервно убирала падающие на лицо волосы, откидывала их назад резким, истеричным движением, замирала до тех пор, пока непокорная прядь снова не соскальзывала ей на щеку. Марсель молчаливо касался ее запястья, поддерживая и успокаивая, но это мало помогало. Кол выглядел как обычно — отстраненно, с ожиданием окончания ужина, как и всегда. Элайджа негромко приказал прислуге подавать. Они все по-прежнему не произнесли ни слова, даже дети, обеспокоенные и испуганные. Они до сих пор не могли понять, почему их так резко увели с обеда, почему так громко и страшно звучали голоса родителей. И уж тем более они не понимали, почему место отца за столом сейчас пустовало. Хоуп тоскливо посмотрела на свободный край стола, перевела взгляд на папу и внимательно следила за его выражением лица. Тот был спокоен, не показывал никаких переживаний, и это помогло успокоиться и самой девочке. Но вот Тео не был так проницателен. Ему все еще было страшно после скандала родителей, который было слышно даже на заднем дворе, где дяди и тетя Бекка пытались занять их, чтобы отвлечь. Мальчику было уже четыре, он прекрасно все видел и понимал. Родители ругались так сильно, что он сначала боялся заходить в дом. Поэтому он повернулся и шумно засопел, привлекая внимание омеги.
— Папа Клаус ушел?
Ребекка едва удержала нервный вздох. Никто в семье не знал, на сколько хватит Клауса в этот раз. Сколько он сможет продолжать держать себя в руках и вести себя в рамках хоть какой-то морали. Восемь лет для такого, как он, огромный срок, у всего был предел. Стефан подвинулся, позволяя прислуге поставить блюдо на стол, повернулся к сыну и мягко улыбнулся, успокаивая своего впечатлительного сына.
— С чего ты взял? — Тео грустно посмотрел на пустующий стул по левую руку от папы и моргнул, пытаясь избавиться от глупых слез. Отец учил его не плакать при других. — У него возникли срочные дела, ему пришлось уехать. Никогда не думай, что он нас бросит.
Бекка смотрела на него во все глаза. Она понятия не имела, сколько нужно было самообладания Стефану, чтобы так спокойно говорить с детьми. Будто ничего не случилось. Но она и сбившегося сердцебиения не слышала. Для Стефана это была правда, в которую он верил и которую говорил своим маленьким волчатам, выстраданным десятилетиями боли и мучений.
— Когда он вернется, то обязательно придет к вам, — омега продолжил как ни в чем не бывало и бросил быстрый, короткий взгляд на Элайджу, безмолвно прося начать ужин. — А сейчас вы перестанете болтать и начнете есть.
Больше ни одного лишнего слова не было произнесено за столом. Излишне вежливое обсуждение новостей, какие-то планы, ничего существенного, что могло бы всколыхнуть кому-нибудь из присутствующих раны. После ужина Стефан один занимался с детьми, не пустив к ним никого, и уснул снова вместе с ними, прижимая к себе своих малышей, не желая отпускать. Он продолжал думать о том, что сказал ему Элайджа, до тех пор, пока в комнате совсем не потемнело.