Терморегуляция

Тигнари отвратителен сам себе. Не вообще, а именно сейчас, пока прячется, натягивая одеяло, и все равно мерзнет, отрывисто дыша и пытаясь не вдыхать сладковатый запах пота и смазки, собирающейся между его же бедер. Все началось… непримечательно. Настолько, что Тигнари сначала подумал, что просто переработал — и, конечно же, продолжил работать, потому что усталость проходит, если занять разум чем-то другим. Только на этот раз это не помогло. Стало только хуже, превратилось в удушающими волнами растекающийся по телу жар и холод — одновременно, — в дрожащие, едва держащие его ноги, в это — Тигнари в который раз опускает руку ниже, туда, убеждаясь, что ему не кажется, и моргает. В это. Отвратительно. И мысли появились тоже — мысли, которые раньше его не занимали. Мысли о том, как ему пусто и одиноко, — мерзкие и непристойные мысли, обращающиеся в жар — в раздражающий зуд под кожей — горящий тем ярче, чем дольше Тигнари не обращает на это внимания. Ни одна болезнь, о которой Тигнари знает, не начинается так, не протекает так — не имеет таких симптомов. Он пытался найти информацию в Акаше, пока еще все его существование не свелось к тому, чтобы просто тереться о подушку, но безрезультатно. Для ученого обнаружить что-то новое — повод для гордости, но Тигнари бы не хотел быть нулевым пациентом. Хуже того — этого мало. Толкаться в жалкую подушку — мало. За последний час Тигнари уже дважды кончил от этого, но лучше не стало. Ужасно то, что инстинктивно — словно он какое-то безмозглое животное — он знает, что могло бы помочь. Но он этого не делает. И даже не может сделать — в одиночку. Тигнари не против секса, но то, чего просит его разум — точнее, остатки разума, — гораздо хуже секса: сузить восприятие лишь до желания разрядки. Без возможности убежать. Словно тигр, угодивший в ловушку. Тигнари обиженно скулит. Отвратительно. Слыша приближающиеся шаги, он замирает — но только на секунду, на секунду, во время которой он умирает без трения — и, может, дело именно так и обстоит. Это предсмертная агония — совершенно абсурдное предположение, очевидно, что это не она, но ощущения точь-в-точь такие. Но потом скрипит дверь, и Тигнари замирает, становясь абсолютно неподвижным. Только никакая неподвижность не помогает скрыть жалкий скулеж. — Шутка правда смешная, давай я объясню… — Ну конечно, Тигнари напрочь забыл о них, он даже не подумал о них — о своих соседях по комнате, которые могли бы вернуться в любой момент, но решили вернуться именно сейчас. — Тигнари? Он закусывает уголок подушки, потому что иначе, боится Тигнари, он закричит. Буквы едва складываются в слова, но когда складываются — звучат точно и по делу: им не нужно знать. Они даже не должны видеть его таким. — Тебе плохо? — спрашивает Аль-Хайтам, и Тигнари ненавидит его ровный и безучастный тон. Он может позволить себе такую роскошь — говорить спокойно. Роскошь, за которую сам Тигнари отдал бы что угодно. — Хочешь, мы позовем врача? Он хочет — но вряд ли доктор чем-то поможет. Тигнари отпускает подушку и глубоко вдыхает. Собственный запах ударяет в ноздри, но теперь он смешан с другими — от них, как и от его запаха, кружится голова, но по-другому. Не от отвращения, а от желания. Потрясающе. Он бормочет, собирая остатки сознания: — Уходите. Конечно, это и их комната тоже, но Тигнари надеется, что им хватит вежливости и сострадания, чтобы выполнить его просьбу. — Пойдем, — зовет Аль-Хайтам, обращаясь не к Тигнари, но он отчаянно хочет, чтобы тот обратился к нему. — Что? Не смотри на меня так. Он попросил нас уйти. — А? С каких пор ты делаешь то, о чем просят другие? Аль-Хайтам не отвечает. Тигнари молит о том, чтобы они перепирались где-нибудь в другом месте — с ними рядом и в обычном-то состоянии находиться сложно, но сегодня от каждого их раздраженного слова только сильнее хочется толкаться в подушку. Матрас прогибается. Тигнари вздрагивает, подаваясь назад, но стена мешает отодвинуться далеко. Холодный, безжалостный бетон даже не позволяет Тигнари раствориться в нем, чтобы избежать этого разговора. — Если он заболел, то это может быть заразно. — Это ты заболел. Заткнись. Тигнари? — голос Сайно звучит мягко. Он никогда так не говорит. — Скажи мне, что случилось. — Ничего, — воет Тигнари, сжимая свой член в ладони. — Уйдите, пожалуйста. В глазах собираются слезы — будто всех прежних страданий ему было мало, будто Тигнари было мало всего этого унижения. — Знаешь, можно просто сдвинуть одеяло. — Если и есть то, отчего может стать хуже, так вот оно: столкнуться с ними в таком состоянии, смотреть им в глаза сквозь пелену слез, выносить осуждающие взгляды, скользящие по его голому — одежда только мешает — телу. Или не осуждающие, а нейтрально-изучающие, словно Тигнари — какое-то экзотическое существо, подходящее исключительно для вскрытия. — Не сдвину. — Хорошо, тогда я. — Ты же боялся заразиться? Аль-Хайтам вздыхает. — Я не боюсь, просто проявляю осторожность. Но если он болен, то и мы, вероятно, тоже. Рациональная часть Тигнари, слабая и сломленная, готова умолять его этого не делать. А другая часть — не его, потому что как она может быть его — уничтожившая здравомыслие, отчаянно хочет, чтобы слова Аль-Хайтама оказались не пустой угрозой. Хочет этого — и большего. Но когда они безжалостно и жестоко тянут одеяло, Тигнари все равно вцепляется в него, вяло и не совсем понимая, какую часть своего тела он хочет прикрыть — потому что нет ничего, чего бы он не стыдился. Свет ослепляет. Когда зрение возвращается, Тигнари зарывается лицом во влажную подушку, чтобы не видеть их лиц, подтягивает колени к груди. Подушка — его последняя защита, но Тигнари думает, что толку от нее мало — она ничего не скрывает. Тигнари хотел бы просто исчезнуть. Хотел бы, чтобы Сайно — или Аль-Хайтам, или вообще кто угодно — поставил его на колени и оттрахал. А если нет — Тигнари хотел бы вернуться под одеяло и продолжать тереться о подушку. — Что ж, ожидал я явно не этого, — Аль-Хайтам первым нарушает тишину. — Принеси фруктов, — говорит Сайно. — И мяса, если найдешь. И воды. — Скоро буду. Тигнари вздрагивает, когда громко хлопает дверь. — Ты ведь не понимаешь, что с тобой происходит, да? — спрашивает Сайно. Тигнари качает головой. — Я знаю. Поговорим, когда все закончится. — Оно закончится? — Тигнари искренне в этом сомневается. — Да. Через пару дней. Тигнари стискивает зубы. Через пару дней — раз сейчас он не умирает, то умрет за эти пару дней, если все не прекратится. Шуршит ткань, и в следующее мгновение возвращается знакомое тепло. Тигнари отрывается от подушки — и ловит Сайно за руку, вдавливая ногти в запястье. Там, где их тела соприкасаются, кожа так замечательно горит, словно это именно то, что ему нужно, но не совсем. Нужно больше. — Сайно, я не могу… Мне нужно… что-нибудь. Я просто… — Я знаю, — Сайно хмурится. — Но ты не в себе. Очевидно. — У меня есть знакомая в Амурте. — Сайно гладит его по пальцам, и Тигнари отпускает — хотя все в нем буквально умоляет его этого не делать. — Она может приготовить зелье, которое поможет тебе уснуть. Значит, Сайно придется уйти, и хотя еще несколько минут назад Тигнари именно этого и хотел, теперь ему нужно и присутствие Сайно, и его приятный запах, и успокаивающий голос. — Не уходи. — Не уйду. Мы дождемся Аль-Хайтама, и он побудет с тобой, пока меня нет. Аль-Хайтам — даже его компания радует больше, чем ничего вообще. — Попробуй подумать о чем-то другом. — Проще сказать, чем сделать, но Тигнари закрывает глаза, стараясь представить что-нибудь другое. Не это. Первое, что приходит на ум, — тишина леса, прохладная и спокойная. *** Тигнари открывает глаза, веки кажутся тяжелыми от действия зелья, и он даже не помнит, как пил его, но точно знает, что пил, потому что иначе пьянящая необходимость, владевшая его телом, не позволила бы ему уснуть, иначе она бы мучила его еще несколько часов, дней — целую вечность. Он по-прежнему ее чувствует. То, как она бежит по венам, словно яд, вынуждая кровь течь к одному конкретному месту. Тигнари двигается, зажимая одеяло между ног. У него все еще стоит, бедра все еще влажные от смазки — и это все еще отвратительно. Несмотря на болезненную идею-фикс, Тигнари слишком четко осознает, что происходит вокруг. Словно из-за этого обострились все его ощущения. Ему не нужно видеть — хотя темнота теперь переносится легче, чем обычно, — чтобы понять, что в комнате пусто. И пустует она уже несколько минут, хотя нос улавливает знакомый запах — запахи. Аль-Хайтам и Сайно где-то рядом, Тигнари понимает это не столько по их запахам — он вновь толкается в одеяло, — сколько по голосам, доносящимся из-за двери. Тигнари прислушивается: они говорят о нем, конечно же, и Тигнари это кажется оскорбительным. Как же ужасно, что они знают о нем то, чего он сам о себе не знает, и что они смеют обсуждать это за его спиной, словно у него нет никакого права голоса. Тигнари собирается с силами и, поднимая руку, тянется за бутылкой на тумбе у кровати. Наполовину полная. Должно быть, он не первый раз просыпается и пьет. Думая о медленном течении рек, бегущих в джунглях, он надеется, что сможет быстро заснуть опять. *** Из тихого небытия Тигнари вырывает ощущение сухой руки на лбу. И ему почти хочется рассердиться на Аль-Хайтама за то, что он его разбудил, но секундная ясность ума тут же вновь сменяется желанием. — Тебе холодно? Уже несколько минут трясешься лежишь. — Да, — выдавливает Тигнари. Только вот холод этот никак не связан с температурой в комнате или с температурой его тела — Тигнари уверен, что кожа обжигающе горяча, и Аль-Хайтам, наверное, тоже это чувствует. — Я принесу тебе одежду. — Нет. — Только не одежда — сдерживающая, узкая, вызывающая зуд. Рука Аль-Хайтама все еще лежит на лбу, и Тигнари подается на прикосновение — и да, вот оно. Именно то, что ему нужно, чтобы прогнать холод. Аль-Хайтам отстраняется. Тигнари тихо воет. — Полежи со мной? — Тигнари никогда бы не подумал, что будет просить о таком Аль-Хайтама. Да кого угодно, если уж на то пошло, но он чувствует, что ощущение пустоты убьет его, если он не сделает хоть что-нибудь — хотя это не то, чего он жаждет, а всего лишь хождение вокруг да около. — Не думаю, что это хорошая идея, — Аль-Хайтам качает головой. Тигнари судорожно вздыхает — думать иногда так вредно. — Я ничего не сделаю. — Тигнари не уверен, что сможет сдержать свое обещание, но цель оправдывает средства. — Мне нужно тепло. Аль-Хайтам вздыхает. — Только на этот раз. Повернись. Тигнари слушается. Аль-Хайтам обнимает его за талию поверх одеяла, прижимаясь ближе. Даже сквозь тонкую ткань так гораздо лучше, чем — ну, буквально все. Запах Аль-Хайтама, его тепло мягко окутывают Тигнари, и ему приходится заставить себя замереть, а не подаваться назад и не притискиваться к нему плотнее. — Лучше? — спрашивает Аль-Хайтам. И гораздо хуже. — Зелье еще осталось? — Нет. Сайно обещал принести еще после пары. Просто восхитительно. Тигнари глубоко вдыхает, закрывает глаза — и пытается вспомнить то спокойствие, что дарят ему прогулки по лесу среди высоких деревьев. *** Все заканчивается внезапно. Хотя симптомы еще долгое время будут напоминать о себе. Тело ноет, мышцы тянет — Тигнари чувствует себя так, словно убегал от лохматого вьючного яка. Но приподнимаясь на локте и отрывая взгляд от пола, он думает, что хотя бы теперь сможет встать. Встать — и дойти до душа, чтобы смыть все, что напоминает о прошедшей — если верить Сайно — паре дней. По ощущениям, все длилось куда дольше. Аль-Хайтам поворачивается в кресле. Он выглядит — обычно. Воспоминания у Тигнари размытые, раздробленные на сотни не совпадающих друг с другом осколков, но он помнит, как хотел Аль-Хайтама. И Сайно. Хотел их так сильно — и не причинил им серьезной боли. Он рад, что все закончилось. Тигнари, вернувший себе контроль над разумом, хочет убраться отсюда до того, как Аль-Хайтам выдаст ему очередную лекцию — о чем угодно. Аль-Хайтам, может, и красивый, но это никак не помогает примириться с той палкой, что застряла у него в заднице, или с его непомерным эго. — Тебе лучше? — спрашивает он. — Да. Я в порядке. Это очень далеко от правды. На секунду внутри зарождается что-то, похожее на панику — что если это случается не последний раз, чем бы это ни было? Что если теперь Тигнари придется жить с этим? Ответы есть у Сайно. Тигнари нужно поговорить с ним как можно скорее. Чем раньше он поймет, в чем проблема, тем быстрее найдет решение. Но сначала — душ. *** Тигнари избегает Сайно две недели. Он понимает, что его поведение нецелесообразно. Тигнари просто не ожидал, что будет так сложно встретиться с человеком, который был с ним так терпелив, который так сильно помог ему, ничего явно не требуя взамен. Величайшая слабость человечества — жажда сиюминутно добиться результата, не обращая внимания на долгосрочное планирование. Тигнари — не исключение. Дело не в Сайно. Дело в Тигнари — в том, что ему стыдно, в том, что он никак не может пережить непристойное поведение, пусть это и поможет ему быстрее добраться до понимания того, как больше никогда с подобным не сталкиваться. Поэтому он практически запирается в библиотеке, отчаянно и наивно надеясь, что в книгах найдется ответ, которого нет даже у Акаши. Он зарывается в тексты по биологии, медицине — даже по зоологии, и этот текст закрывает особенно быстро, потому что то, что он там обнаруживает, к людям неприменимо — а Тигнари вообще-то человек. Но и в статьях о человеческой анатомии нет ничего, даже отдаленно похожего. В детстве Тигнари нашел дома старый фолиант. Рукопись с историями о валука шуна. Он уже был достаточно взрослым, чтобы сложить два и два, и недостаточно, чтобы действительно об этом задуматься. Та книга — она все еще может быть там, где маленький Тигнари ее оставил. Но — и это опять совершенно нецелесообразно — он не хочет туда возвращаться. Потому что тогда придется столкнуться с родителями, а Тигнари не уверен, что он к этому готов. Поймут ли они, что случилось, по одному его хмурому виду? И что хуже — если дело в его родословной, то они нарочно скрывали от него правду или они просто нормальные, не обреченные на такое, и надеялись, что их сын тоже окажется нормальным? Тигнари чувствует себя очень одиноким. Забавно, что раньше это чувство никогда его не волновало, а теперь ему кажется, что оно следует за ним повсюду. А еще — беспомощным, и к этому Тигнари тоже не привык. Он спешно трясет головой, отпивает остывший кофе — и берется за следующую книгу. *** Тигнари нужно встать. Встать и уйти, прежде чем Сайно проснется и им неизбежно придется поговорить, чего Тигнари успешно избегает вот уже сколько недель. Но тело не слушается — опять. Эта новая привычка его тела Тигнари совершенно не нравится. Только вот на этот раз, скорее всего, он просто переутомился. (Ему остается только надеяться, что он пришел к правильному выводу.) Тигнари чувствует взгляд в спину и оборачивается, с горечью понимания, что упустил момент. Сайно смотрит на него — скорее лениво, чем намеренно, но все равно. — Что? — просто спрашивает Тигнари. — Ничего, — голос Сайно звучит хрипло ото сна. — Удивлен, что ты еще здесь. — Я проспал. — Ага, такое иногда случается, когда до утра засиживаешься в библиотеке. — Сайно переворачивается на спину и потягивается. — Нашел что-нибудь интересное? Тигнари вздыхает. Только то, что не хотел бы найти. То, что с радостью бы никогда в жизни не узнал. И никакого ясного ответа. — Мне нужно было раньше прийти к тебе. — Знаешь эту шутку: врачи не помогут пациенту, который не хочет жить? — Тигнари понятия не имеет, почему Сайно называет это шуткой — ситуация-то довольно плачевная. — Кроме того, это же твоя жизнь. Ты можешь делать так, как считаешь нужным. Тигнари в этом сомневается. Он думал, что может — пока кое-что ужасное, чему он не хочет давать названия, не вмешалось в его планы. Пока оно не заставило его потратить на исследования две недели, которые он мог бы посвятить полезной работе. — Сколько у меня осталось? — Не драматизируй. Ты не умираешь на самом деле. — Сайно не был на его месте, поэтому он не знает, что происходящее, по ощущениям, гораздо хуже смерти. — Три месяца. Куча времени, чтобы найти партнера. — Партнера? Что-то подобное он предполагал, просто не ожидал, что Сайно предложит то же самое. — Да. Лучшее решение в этой ситуации — сдаться. Так будет менее… вредно, так вроде бы говорят. Сдаться — вообще не вариант. Тигнари не хочет снова обращаться в скулящее отвратительное нечто, не хочет снова находиться с людьми в таком состоянии. Он по натуре — помощник, а не тот, кому нужна помощь. — То есть лекарства нет? Сайно задумчиво вздыхает. — Я о таком не знаю. Но у тебя три месяца, чтобы наверняка все выяснить. А если нет… — Сайно поворачивается к нему. — Ну, ты всегда можешь прийти ко мне. Я не против тебе помочь. Тигнари выгибает бровь — это еще более неожиданно. Они не друзья, они даже не в полной мере соседи по комнате — с их-то сумасшедшим расписанием, но все равно Сайно так легко предлагает ему помощь. Тигнари знает, что за отстраненным поведением Сайно скрывается гедонизм, но он думал, что это касается только азартных игр. К тому же… — Ты отказался. — Это факт — Тигнари бы с радостью притворился, что его голос не звучит обиженно. — Я отказался, потому что ты не мог точно решить, нужна тебе моя помощь или нет. В следующий раз не затягивай до последнего. — Следующего раза не будет. — Ну тогда, — Сайно улыбается, — желаю тебе всей удачи нашего мира. *** Розы помогают справиться с тревогой, лотосы хороши при стрессе, падисара обладает противовоспалительными свойствами — и ничего из этого не подходит Тигнари. Он изучил даже те растения, что водятся только в других регионах, их будет сложно достать, но такое препятствие его бы не остановило: трава наку и волчий крюк тоже помогают при ранениях, но есть их опасно; глазурная лилия обладает теми же свойствами, что и большинство цветов Сумеру. Тигнари, бездумно пялясь на свои записи, устало потирает переносицу. Именно это предлагают книги для людей в сложных психологических и физиологических ситуациях. Болеутоляющие и противотревожные. У животных — а Тигнари пришлось и об этом подумать, как бы сильно ему не хотелось этого делать, — вариант есть только один. Омерзительно сдаться. Позволить природе взять то, что принадлежит ей по праву. Тигнари этого делать не собирается. *** — Извини, Тигнари. — Ему жаль — так сильно жаль, но ситуация от этого лучше не становится. — Мы думали, что это просто рецессивный признак, который исчезнет со временем. Рецессивные признаки как вредные сорняки. Они могут спать веками, но потом про них забывают — и они тут же принимаются расти заново. — Ни я, ни твоя мама через такое никогда не проходили. Даже по меркам своей расы он — ошибка природы. Неудивительно, что ему так одиноко — обратная сторона уникальности для всех видов. Отчужденность. Изоляция. Журавль взлетает, поднимая брызги на спокойной глади небольшого озера, и поднимается высоко в небо. Тигнари завидует его свободе — свободе от мыслей прежде всего. У животных, кажется, есть и свои проблемы, но они могут позволить себе не задумываться о них, просто следовать за течением, беспрекословно подчиняясь закону природы. Потому что с мудростью приходят страдания. Чем больше знаний, тем глубже печаль. — Если мы чем-то можем помочь… — Как это можно вылечить? — Увы, никак. Но есть кое-что, что может облегчить положение. Думаешь, ты уже достаточно взрослый для такого разговора? Он улыбается — для него это просто шутка. Для него, для Сайно, для Аль-Хайтама — для всех, кто в курсе. Они воспринимают все легко. Они могут посочувствовать, но у всякого сострадания есть предел, если оно продиктовано не личным опытом. Именно так Тигнари бы относился к пациенту: с большим желанием помочь, но при этом — бесстрастно, потому что все случилось не с ним самим. — Нет. Нет, я точно не хочу это слушать от тебя. — Тигнари вздыхает. — Все равно спасибо, отец. Маме, пожалуйста, ничего не говори. *** — Но представь, если бы это было возможно. Аная медленно моргает. Она — умнейшая из всех, кого Тигнари знает в Академии, и это все, что она может предложить. — Да, но это не так. Тигнари, симптомы, которые ты описываешь, наблюдаются у людей только при воздействии веществ. Ну, и даже в таком случае они не полностью соответствуют твоему описанию. Тигнари сжимает зубы — на столь долгое мгновение, что виски отзываются болью. Некоторые люди ужасно приземленные. Они могут быть умны, но ум кончается там, где начинается воображение. — Ты в порядке? — мягко спрашивает она. — Хорошо спишь? — Да. Все хорошо. В конце концов, у него еще три недели. *** Тигнари рад — хотя это определенно не то слово, — что они оба в комнате. Такое правда редко случается. Они не поворачиваются, чтобы поздороваться с ним, явно занятые чем-то за своими рабочими столами, — но так даже лучше. Ему не придется выносить их взгляды. Он глубоко вдыхает. — Я переезжаю. — И это, к сожалению, привлекает внимание, заставляет их обернуться. — Ты не можешь переехать, — говорит Аль-Хайтам. — Если ты переедешь, кто-то другой займет твое место. И в таком случае, мне придется привыкать к новенькому, а на это уйдет слишком много сил, которые я не готов тратить. Какая тактичность. Аль-Хайтам должен быть благодарен — Тигнари сам с радостью бы привык к кому-то новому, чем наблюдал за тем, как сосед по комнате беспомощно два дня подряд дрочит на соседней кровати. Но опять же — у них разные приоритеты. — Тебе не нужно переезжать. — Сайно упирается подбородком в спинку своего кресла. — Если дело в твоей… — Пожалуйста, не произноси вслух. — Тигнари уже по горло сыт самим словом — если его скажет еще хоть кто-нибудь, его стошнит. — Но да. Он вполне осознает, что, словно раненое животное, в момент слабости стремится спрятаться от близких. Это сравнение больше не кажется нелепым или грустным, или забавным, или раздражающим. Это просто жалкие и жестокие факты. — Где ты будешь жить? — Тигнари стоит сказать Аль-Хайтаму, что этот вопрос звучит удивительно заботливо, чтобы тот исправился на привычный отстраненный, рациональный тон. — Пока не знаю. У меня еще есть время, чтобы подыскать подходящее место. — Ты думал о том, чтобы вернуться после… — Сайно неопределенно машет рукой. Тигнари думал. Но тогда ему придется смотреть им в глаза, понимая, что они знают, почему его не было. Смотреть им в глаза и понимать, что однажды они уже видели его в худшем состоянии, — это тяжело даже сейчас, и Тигнари всматривается куда-то между ними. — Сайно сказал, что есть способ… облегчить твои страдания. Но ты не можешь переносить это в одиночку. Если ты захочешь, я могу помочь. Невероятно. Тигнари переводит взгляд на Аль-Хайтама — да и Сайно тоже смотрит на него. И все-таки они смотрят по-разному, думает Тигнари: Сайно — с удивлением оттого, что Аль-Хайтам в кои-то веки бескорыстен; Тигнари — с разочарованием оттого, что это подтверждает его мысли. Он для них — просто пациент, больной человек, нуждающийся в беспристрастной помощи. На виске Тигнари нетерпеливо дрожит венка. — Спасибо вам обоим за беспокойство, но я уже принял решение. Завтра я съеду. *** Тигнари не удается этого сделать. Потому что вселенная бесконечно жестока. Потому что следующим утром, когда Тигнари спускает ноги с кровати и делает шаг, Сайно — храни Кусанали его реакции — бросается к нему со своей кровати и ловит за секунду до того, как Тигнари падает. Он держит его руку в своей, а другой — обнимает Тигнари за поясницу. Сайно спит без верха, и еще никогда Тигнари это не волновало так сильно, как волнует сейчас, когда он прижимается ближе — ближе, чем нужно, — к Сайно, утыкаясь носом ему в шею и резко вдыхая. Сайно пахнет божественно. Песками, солнцем — тепло и приглашающе. И кожа у него такая горячая — лучшее лекарство от холода, что медленно расползается из самого сердца Тигнари. — Тигнари, — Сайно прихватывает его за шею, не позволяя потереться об себя. — Успокойся. Ложись обратно. — Ты останешься? — Да, я останусь в комнате. В комнате — так далеко от Тигнари. Неприемлемо. — Ты даже не представляешь, как это ужасно, — лихорадочно шепчет Тигнари, — когда некого обнять. — Нужно было раньше об этом думать. — Я все еще могу. Я все еще могу, и я хочу тебя. — Нет, Тигнари. Честно, я не издеваюсь, я просто уважаю то решение, которое ты принял, пока был в себе. Да в Бездну его благородство! Тигнари зло — хоть и с явным трудом — выпутывается из объятий Сайно и падает на кровать. И вот так, не чувствуя рядом тепла другого тела, с удивлением понимает, что действительно еще может думать. — Тебе что-нибудь нужно? — спрашивает Сайно. — Да. Чтобы ты уважал мое решение и ушел. — Этого я сделать не могу. Я буду за своим столом. Позови, если что-то понадобится. *** — Ты не то чтобы неправ, но есть один нюанс — то, что ты все-таки неправ. — А ты несешь какую-то чушь, это не… Тигнари со стоном отрывается от подушки — и тут же валится обратно. Все закончилось, но слабость он будет чувствовать еще пару дней. Он глубоко вдыхает. Все наконец-то закончилось. Одного раза ему хватило, чтобы понять, что он больше не хочет снова через это проходить. Второго — чтобы понять, что он не хочет через это проходить один. Стыдись не стыдись, сдавайся не сдавайся — есть два человека — по крайней мере, было два человека, — которые согласны ему помочь. Два человека, перед которыми Тигнари и так уже достаточно опозорился. Он был глупцом, считая, что ему никто не нужен, пока его натура кричала, молила его передумать. Больше он так глупить не будет. — Как ты себя чувствуешь? — спрашивает Сайно, отпивая из чашки. — Ваши предложения еще в силе? Они обмениваются взглядами — и кивают практически одновременно. — В следующий раз, — начинает он уверенно, но заканчивает уже тише, — просто помогите мне. Пожалуйста. *** Жизнь Тигнари возвращается в относительно привычное русло. Он точно знает, что изменилось, но не хочет считать эти изменения чем-то значительным. И все равно — приятно понимать, что есть кто-то, кто поймает его, когда он упадет. Хотя по большей части все остается по-прежнему. Тигнари не уверен, что когда-нибудь сможет отнестись к этому иначе, чем к простой данности, что когда-нибудь он сможет научиться не вздрагивать каждый раз от одной мысли об этом. И тем не менее, жизнь Тигнари возвращается в относительно привычное русло. За исключением некоторых деталей. Сайно находит его в одной из теплиц Академии. Он мнется нерешительно, стоя за деревом, и не подходит, но хочет этого, потому что иначе зачем он здесь? Наверное, он думает, что Тигнари так занят поливом цветов, что не замечает его. — Я тебя вижу, — говорит Тигнари. — Я так и планировал. — Сайно подходит ближе, сдвигая мешающую ветку. — То есть ты не прятался? Сайно качает головой. — Ну и зачем ты здесь, раз не следишь за мной? — Вечером я иду в Пуспу играть в «Священный призыв семерых». Не хочешь пойти со мной? Это что-то новенькое. Сайно раньше никогда его не приглашал. — Ты приглашаешь меня потому, что… — Нет. Нет, я приглашаю тебя просто потому, что хочу. Позвал бы он Тигнари, если бы не стал добровольным заложником ситуации? Очень вряд ли. Но Тигнари осознает, что совсем не против провести с ним время, даже когда от присутствия Сайно не зависит его самочувствие. Тигнари опускает лейку на землю. — Я не умею играть. — Это же кафе. Пить-то ты умеешь, верно? *** — Ты знаешь, где находится это место? Аль-Хайтам кладет грязный, неаккуратный клочок бумаги на книгу, которую Тигнари читает. Секунда уходит на то, чтобы переключить внимание на листок, но когда Тигнари это удается, он тут же узнает это место. — Чаща Апам. Да, я знаю, где это. — И ты там ориентируешься? Тигнари согласно угукает. — Мне там нужны руины. Не хочешь быть моим сопровождающим? — Я отправлю тебя к своей одногруппнице, — Тигнари тянется к перьевой ручке и оглядывается в поисках бумаги. — Она ориентируется в лесу почти так же хорошо, как я, но… — Но ты лучше. Именно поэтому я прошу тебя. Я могу подождать, если ты занят. Аль-Хайтам нетерпеливо похлопывает указательным пальцем по своей записке. Тигнари поднимает на него взгляд. Что-то он в последнее время пользуется спросом, да? — Дай мне полчаса. *** Когда это начинается снова, Тигнари первым возвращается домой. В комнате никого, и он тяжело вздыхает, раздевается, оставляя одежду на полу, и ложится под одеяло. Он отчего-то слепо верит, что Сайно или Аль-Хайтам скоро будут здесь. С прошлого раза они так об этом и не поговорили, но на них обоих можно положиться. Может, характеры у них так себе, но в прошлые разы они были рядом, хотя никакие обязательства их не связывали. Тигнари так увлекается, удовлетворяя себя, переживая первые волны возбуждения до того, как оно станет совсем невыносимым, что упускает момент, когда приходит Сайно — и понимает, только когда тот стягивает с него одеяло и прижимает потрясающе холодную ладонь к шее Тигнари. — Насколько все плохо? Тигнари выдыхает. — Терпимо. — Или он думал, что терпимо, пока не появился Сайно. Пока он не коснулся его, наконец-то не сдерживаясь. — Подождешь, пока я приму душ? — Нет, — Тигнари отпинывает от себя одеяло. — Сейчас. Пожалуйста. — Хорошо. — Сайно пальцами гладит Тигнари по щеке. — Можно тебя поцеловать? Тигнари, конечно же, думал об этом — о том, как именно все случится между ними. От себя он ожидал беспристрастности и безразличия, от Сайно — что он просто перевернет его на живот и войдет. Они не любовники, хоть и теперь близки как никогда. Но, может, Сайно просит поцеловать его больше для себя, чем для самого Тигнари — Сайно ведь не может заводиться лишь от присутствия другого человека. — Да. Сайно может быть непреклонным, может быть упрямым — но он целует так ласково и так легко, что Тигнари сам подается навстречу, углубляя поцелуй, и оказывается, что нужно это не только Сайно. Головокружительная влажность рта, завораживающая нетерпеливость. Тигнари вцепляется в плечи Сайно, тянет его на себя, заставляя практически лечь сверху. Тело Сайно такое теплое, Тигнари чувствует себя так комфортно, так правильно, лежа под ним, и совершенно не чувствует себя жалким, как было раньше, когда он в отчаянии терся о подушку. Тигнари касается его члена, гладит его через штаны. Как же глупо было полагать, что он отнесется ко всему безразлично и пассивно. Как он может быть беспристрастным, когда оттого, что он отвечает на ласки, а не просто принимает их, он распаляется только сильнее? — Сними, — бормочет он, беспомощно цепляя дрожащими пальцами пряжку ремня. Сайно, посмеиваясь, садится на край кровати. Тигнари дрожит, обнимая Сайно со спины — тому это только мешает, но если отпустить его сейчас, не касаться его кожи, то все может обернуться куда более плачевными последствиями, чем перспектива никогда не увидеть его раздетым. И когда Сайно раздевается полностью — он тут же возвращается к Тигнари, накрывает его губы своими и толкает спиной на кровать. Хорошо, как же невероятно хорошо — но может быть еще лучше. Зуд, который еще только предстоит унять, который нужно было унять уже очень давно. Тигнари разрывает поцелуй, готовый умолять, но не успевает, потому что дверь скрипит, и Тигнари, испугавшись, выпрямляется, поднимая голову и смотря на незваного гостя, — и выдыхает сквозь зубы от облегчения. — Ты что, даже дверь не закрыл? — Аль-Хайтам скрещивает руки на груди. — Я был немного занят, — отвечает Сайно. Тигнари дверь не волнует. Его волнует только запах Аль-Хайтама, мешающийся с запахом Сайно, и Тигнари дрожащей рукой тянется к нему. — Это я вижу. Ты не против? — Аль-Хайтам указывает на них, смотря не на Тигнари — ну конечно, он же явно не против, — а на Сайно. Спрашивает его. — Абсолютно нет. Сайно тянет Тигнари вверх, заставляет сесть себе на колени. Аль-Хайтам не присоединяется еще пару мгновений — скорее всего, думает Тигнари лишь немного раздраженно, аккуратно складывает одежду, — но так легко забыть о нем, когда руки Сайно не прекращают его касаться, не прекращают доставлять удовольствие, дразня соски легкими щипками. И когда Аль-Хайтам все же подходит, прижимается к Тигнари со спины — Тигнари понимает, что вот это — ощущение жара двух тел с разных сторон, их запах — точно стоило всего ожидания. — Что мне для тебя сделать? — дыхание Аль-Хайтама щекочет ухо, пока его грубоватые ладони скользят по ребрам ниже и замирают на бедрах. Тигнари находит его руку и опускает ее ниже, туда, где уже бесстыдно копится смазка, но Аль-Хайтам не повинуется сразу, высвобождается из хватки и вместо этого надавливает на основание хвоста. Тигнари вздрагивает, стонет громко, вдавливая ногти в плечи Сайно, чувствуя, как внизу живота сильнее закручивается удовольствие. Аль-Хайтам ведет ниже, вводит только кончик пальца — медленно, на пробу, и Тигнари хочет этого так сильно, больше, чем чего-либо еще, но все равно напрягается, жмурится, прижимаясь к Сайно и избегая прикосновения. Некстати очнувшаяся рациональная часть Тигнари цепляется за мысль о том, что, если бы не его низменная натура, он бы никогда не оказался в такой ситуации, что ему стоило бы проводить это время в одиночестве, ненавидя себя, питая к себе отвращение, а не… — Нам остановиться? — спрашивает Аль-Хайтам, и Тигнари лихорадочно трясет головой, но все равно сильнее прижимается к Сайно. — Эй, Тигнари, — шепчет Сайно, ласково поглаживая Тигнари по лопаткам, — как называется лунный лотос, который цветет днем? И, ох, Тигнари точно ни за что не хочет слышать продолжение фразы — и объяснение, которое явно прозвучит следом, — поэтому он затыкает Сайно поцелуем. Это успокаивает. Заставляет глупую рациональность понять, что это и не неправильно, и не плохо, и не отвратительно. Именно так, как иногда бывает. Пальцы — поменьше, пальцы Сайно — осторожно разводят его ягодицы в стороны. Аль-Хайтам кружит по входу, не толкаясь внутрь. Тигнари расслабляется от прикосновения, и тревога медленно отступает, когда он представляет, как прекрасно это будет — ощутить кого-то из них внутри, растягивающим и заполняющим его. И когда Аль-Хайтам пытается снова, Тигнари позволяет, принимая палец глубже. Оказывается, это не так уж страшно — но и не так удовлетворяюще. Смазки слишком много, чтобы от одного пальца был толк, и только легкое жжение напоминает о том, что внутри что-то есть. Тигнари подается бедрами назад, надеясь, что Аль-Хайтам поймет намек. Он понимает и вводит второй палец, медленно двигая ими вперед-назад. Это не больно — лишь небольшой дискомфорт, — но Тигнари сомневается, что его тело сейчас, при таком головокружительном сочетании химических веществ, вообще способно испытывать сильную боль, и он шепчет — потому что вряд ли будет больнее, — разрывая поцелуй: — Я готов, пожалуйста, быстрее, быстрее, быстрее… — Он готов? — спрашивает Сайно — разумеется, не у Тигнари, и это несправедливо, потому что, конечно, он готов, это же его тело, он лучше знает. — Совершенно точно нет… — Я тут, вообще-то, — Тигнари хотелось бы, чтобы голос его прозвучал раздраженно, но получается только скулеж. — Извини, — Сайно касается губами его виска. — Мы просто не хотим тебе навредить. Сайно скользит языком по его шее, а потом опускает руку на сочащийся смазкой член, — и это не то удовольствие, которого хочет Тигнари, но это хотя бы уже что-то, — и Тигнари кончает через пару движений рукой. В обычном состоянии после этого он стал бы слишком чувствителен, попросил бы остановиться, но сегодня — сегодня он только становится податливее, сильнее плавится в их руках. Пульс гулко стучит в ушах, за этим шумом он слышит воодушевляющее, долгожданное «Перевернись». Он подчиняется — немного неловко, потому что ноги едва слушаются, — Аль-Хайтам обнимает его за плечи и тянет на себя, откидываясь на кровати Тигнари дышит с трудом, потираясь о шею Аль-Хайтама и вдыхая его запах — старые книги, городская пыль, что-то, чему Тигнари не может подобрать названия, — пока Сайно растягивает его пальцами. Сайно сложен изящнее, чем Аль-Хайтам, и Тигнари легко бы принял его ладонь. От этой мысли он вздрагивает, подаваясь бедрами назад, навстречу пальцам Сайно. — Сайно, — говорит Тигнари. — Быстрее, пожалуйста. — Хорошо. Потом только не жалуйся. Потом так далеко — а сейчас это сейчас. Сейчас он растворится в этом моменте заживо, полностью, если Сайно не сделает то, что Тигнари от него нужно. Тигнари поднимает бедра выше, ноги дрожат от напряжения — и так только заметнее то, насколько Тигнари этого хочет, насколько уже действительно можно идти дальше, но Сайно разминает его ягодицы, прогоняя напряжение. Он потирается членом между ягодиц Тигнари, чуть надавливает на вход — так мучительно медленно, что, когда Тигнари чувствует давление головки, он резко подается назад с отчаянным вскриком, насаживаясь так сильно, как может. И замирает неподвижно. Только член, дрожа, выплескивает белесую жидкость, пачкая и его живот, и живот Аль-Хайтама. Сайно рычит. — Можешь подержать его? Он слишком жаждет получить удовольствие. — Может, этого достаточно? — Аль-Хайтам, тем не менее, все равно кладет руки Тигнари на плечи. — Тигнари, ты… Последняя связная мысль покидает разум в начале предложения. Уплывает, растворяясь в ощущении легкого жжения — и чего-то еще, за гранью физического. В ласковом, мягком тумане, которому больше не стыдно поддаваться. Этот туман разрушает стены, толкает Тигнари туда, где больше нет мыслей или беспокойства, или страха, там тихо и спокойно, земля обетованная, лес, в который не нужно идти или о котором не нужно вспоминать, чтобы представить себя в нем. Аль-Хайтам осторожно приподнимает Тигнари за подбородок. Его губы шевелятся, но Тигнари не слышит ни слова. Вопрос ли это или беспокойство — неважно. Все, кроме того, как Сайно касается его тела, неважно. И все, что Тигнари может, — просто улыбнуться Аль-Хайтаму и — громко и резко — так громко и резко, что фраза прорывается через туман, произнести: — Еще. *** Мягкое давление на хвост заставляет Тигнари лениво открыть глаза и наклонить голову, чтобы увидеть, что происходит. Аль-Хайтам сидит рядом, скрестив ноги, касается пальцами блестящего хвоста. Тигнари рассматривает его — это ведь первый раз, когда он видит Аль-Хайтама голым. Тигнари практически отключился, когда они закончили, и не улучил момент, чтобы хотя бы взглянуть на него. К тому же, в отличие от Сайно, Аль-Хайтам всегда собран — и фигурально, и фактически. Тигнари облизывается. Его одежда обычно не оставляет простора для воображения, но даже она скрывает все, что есть под ней. Немного несправедливо, что ученый имеет настолько прекрасное тело — а Тигнари тоже ученый, вообще-то, но он не может таким похвастаться. Хвост вздрагивает в руках Аль-Хайтама, и тот на секунду поднимает взгляд на Тигнари. — Хорошо спалось? — Да. — Лучше, чем когда-либо. — Что ты делаешь? — Ухаживаю за твоим хвостом. — Это я вижу. Зачем? Я не болен, сам могу. — Да, но, полагаю, ты сегодня был слишком занят, поэтому я решил помочь. Мне перестать? Тигнари не нравится, когда его хвост трогают незнакомцы, потому что, когда они это делают, ими движет обидное, непочтительное любопытство. С друзьями все иначе — но они с Аль-Хайтамом не совсем друзья, правда? Но в движениях Аль-Хайтама есть какой-то трепет — в том, как он гладит хвост — он не тянет, не дергает, он — Тигнари приподнимается на локтях и ложится обратно — даже нашел масло Тигнари на полке в их общей ванной. К тому же… ладно, Тигнари думал, что ему хватит того, что было раньше, но, кажется, все будет длиться определенное количество времени, как бы он этот период ни проживал, потому что он чувствует, что по телу вновь разливается тепло. Он не знает точно, что именно вызывает такую реакцию — забота, от которой Тигнари в обычном состоянии отказался бы, или близость привлекательного человека, или это просто его природа требует свое — но Тигнари и не хочет думать об этом сейчас, когда все происходит именно так, как должно. Тигнари отводит хвост в сторону и шире раздвигает ноги. — Можешь закончить позже. Аль-Хайтам усмехается. — Понял. *** — И как долго тебя не будет? — спрашивает Тигнари, перекатываясь на спину — изнутри вытекает все, что они в нем сегодня оставили. — Полчаса? — Аль-Хайтам поправляет воротник накидки — если ее, натянутую с одной стороны, можно так назвать. — Сайно скоро вернется, но вода нужна тебе уже сейчас. И что-нибудь из еды тоже. Тигнари подползает ближе и трется лицом о его плечо. — Я не могу попить из-под крана? — Во-первых, ты никогда не должен пить… Тигнари широко лижет его шею, чувствуя солоноватый привкус кожи. — Ты хочешь еще раз? Его голос звучит ровно — но Аль-Хайтаму ведь это нелегко дается, верно? Он предложил свою помощь, не зная наверняка, на что подписывается, и хотя Сайно, вероятно, просветил его, предположения с реальностью не сходились. — Извини, — Тигнари отстраняется. — Не стоит, — Аль-Хайтам стягивает половину накидки, ведет плечами — и та соскальзывает на кровать. Он поворачивается к Тигнари, обхватывает ладонями его щеки. — Давай вместе дождемся Сайно. *** У Аль-Хайтама большие руки. Когда-то этот факт был чем-то обычным, когда Тигнари чувствовал внутри его пальцы — но теперь это почти пугает, когда пальцы по-прежнему внутри, но на этот раз уже по-другому. На этот раз, когда Аль-Хайтам вводит четвертый палец, сквозь ощущение близости пробивается страх, и Тигнари болезненно скручивается, пытаясь спрятать лицо у Сайно на коленях, на которых лежит затылком. — Мне перестать? — Аль-Хайтам замирает. — Думаю, сейчас я только делаю тебе больно. Тигнари не хочет останавливаться — он хочет больше, несмотря на страх, несмотря на жжение. И когда он получит это, Тигнари уверен, он захочет еще — ощутить их обоих, вместе, внутри него. От мысли об этом он не может сдержать стон. — Тигнари, — Сайно наклоняется, ласково поглаживая его по скуле и убирая влажную повязку с его лба. — Давай немного отдохнем… — Н-нет, — шепчет Тигнари, резко качая головой. — Я справлюсь. — Возможно, будет проще, если ты кончишь еще раз. — Можешь повернуться? — просит Сайно — но не ждет, пока Тигнари послушается, помогает ему перекатиться на живот и приподнять бедра. Дело вот в чем: он кончил дважды за последние — неважно, время сейчас течет забавно, — и разве это ему помогло? Но когда Сайно соскальзывает на пол, потому что кровать Тигнари слишком узкая для троих, и касается его члена, Тигнари все равно толкается в его руку, все равно стискивает одеяло — и все равно кончает, немного разочаровываясь, расслабляется полностью, вжимаясь в подушку под ним. — Лучше? Аль-Хайтам согласно отзывается, двигая руку дальше. Мышцы расступаются, позволяя и не сжимаясь. — Значительно. В ванной есть масло, принеси, пожалуйста. — Секунду. Масло. Тигнари вздыхает. — Я недостаточно влажный? Он никогда не думал, что будет беспокоиться о чем-то таком — и уж тем более спрашивать об этом таким слабым, обиженным голосом. — Достаточно. — Тигнари судорожно выдыхает, когда Аль-Хайтам толкает руку назад и вперед. — Но это самая широкая часть, поэтому… — Держи. — Сайно возвращается, почесывает Тигнари за ухом — он биологически не способен мурчать (немного жаль), но если бы мог — замурчал бы. Насыщенный, явный запах розы заполняет комнату (Тигнари будет ощущать его еще несколько недель). Аль-Хайтам не скупится — масло щекотно стекает по внутренней стороне бедра. — Выдохни, — просит Аль-Хайтам, повторяя движение — Тигнари чувствует настойчивое прикосновение его костяшек и дрожа делает так, как сказано. И теряется в ощущениях, в ласковых руках, поглаживающих по спине, в невесомых поцелуях, что Сайно оставляет на шее, в растяжении, временами почти невыносимом, но не менее желанном. Он кончает еще пару раз — сложно сказать, сколько именно, потому что он течет с двух сторон, — и возвращается в сознание, только когда Аль-Хайтам говорит восторженно — а может, Тигнари только кажется, он бы не удивился: — Чувствуешь? Чувствует. Или только думает, что чувствует — явную пульсацию там, где запястье Аль-Хайтама входит в его тело. Абсолютно эйфорический восторг — наверное, ближе один человек другому быть не может. Тигнари хотел бы выразить мысль словами, но он только зарывается в одеяло с тихим воем. *** Однако рука Аль-Хайтама не сравнится с этим. Принимать руку — легко, понимает Тигнари. Принимать их обоих — сложнее. Тигнари никогда не чувствовал себя таким открытым: физически — хотя к члену Сайно присоединяется только головка члена Аль-Хайтама, и тот замирает в ту же секунду, как оказывается внутри; эмоционально — разрываемый от ощущения заполошно бьющегося сердца Сайно, ощущаемого спиной, и внимательного, прямого взгляда Аль-Хайтама. Он толкается дальше, целует Тигнари, проглатывая его стон. Прижимается к его лбу своим, осторожно двигая бедрами. И это тоже новое ощущение: как бы сильно Тигнари ни хотел закрыть глаза от удовольствия, он не может отвернуться от лица Аль-Хайтама. Его пристальный взгляд рождает внутри странное стремление: следовать за ним, сдаться полностью, доставлять удовольствие. Если бы Аль-Хайтам сейчас загадал желание — оно бы без сомнений стало желанием Тигнари. Пальцы Сайно касаются члена Тигнари в тот момент, когда Аль-Хайтам прижимается к нему бедрами. Но не двигается — никто из них не двигается, замирая на пике близости, на самом краю единения. Идеально — именно то, чего Тигнари хотел все это время, то, чего он желал, то, чего так сильно жаждал. Вот только… — Укусите меня, — едва слышно шепчет он. Они оба слушаются — одновременно, синхронно, — и весь мир окончательно утопает в тумане. *** Когда Тигнари просыпается — на удивление легко — тело неожиданно ощущается очень легким. И — он в порядке. Тигнари уже потерял надежду, что когда-нибудь ему станет лучше, но… Грудь Аль-Хайтама под головой Тигнари мерно вздымается от дыхания. У Сайно во сне подрагивают ресницы, и он прижимается спиной к стене, обнимая руку Аль-Хайтама, словно плюшевую игрушку. Тигнари не торопится в душ — просто снова закрывает глаза, надеясь подольше насладиться этим теплом. Он улыбается, выдыхая. Может быть, все не так отвратительно, если они рядом.