Погибший росток

Чувствовать, дышать и поглощать тепло Дотторе очень странно, совершенно сумасшедше и до покалывания в кончиках пальцев неправильно. Доктор и пациент не должны в рамках этики и жестких пунктов субординации прикасаться друг к другу подобным образом, походя со стороны на двух слипшихся слизней в период спаривания. К несчастью, они не простые люди, связанные исключительно профессиональной деятельностью и сопутствующими временными формальными отношения. А их судьбы сложились до того скорбно и аморально, что вмещали в себе все страшные этапы сцепленных жизней и убогие воспоминания на тягостном пути к «исцелению». Обладая сборником особых правил и ритуалов, путь на нормальную сторону Тейвата, где оставались люди из прошлого, оказался закрыт. Такие ненормальные вещи не принимались и активно порицались, особенно теми, кто по своей воле или нет, но оказывался посвящен в эти отношения, воплощавшие собой комок грязи. Благо, никто не мог в пустующих помещениях оказаться вдруг свидетелем поразительного в самом ужасном из возможных действе между Вторым Лордом Фатуи и его едва ли не погибшей пациенткой. Девочка заимела отвратительный из всех видов, который когда-либо неосознанно на себе примеряла с подачки Фатуи. Еще не довелось смотреться в зеркало, которого даже не имела, но имелось четкое представление мерзкой внешности, от ощущения болезненности по всему телу, имевшее место концентрации внутри. Плоть стягивало от липкой засохшей крови и черной грязи, покрывшей толстым слоем израненную кожу так, что можно было подумать на новую форму элеазара. Ужасно в целом. А там, где были руки Предвестника, оказалось патологически не сказать, что хорошо, но не столь же плохо, как в иных участках. Пальцы растирали подмерзшую кожу, не взирая на липкость и неприглядные нечистоты, и они же прижимали обеспокоенную голову к широкой груди. Ощущение присутствия и медленное биение сердца опустошали до полного нуля даже не столько одну только голову, но и все тело, оставляя за собой тягучее и тяжелое чувство непонятного. Всякий раз, стоило только воспаленному недавней галлюцинацией и болью мозгу обеспокоиться вновь, как вовремя подгадавшие момент дистальные фаланги с новым стремлением зарывались в спутанные пряди и нежно проходились по скальпу. За длинными пальцами устремлялись прочь и малочисленные мрачные измышления, имеющие по началу форму скользких лент, вроде змеиных туловищ. Доктор — вина разрушения внутри, но он же и есть спасение от разложения... Какой мерзкий замкнутый круг, но не сказать, что он отторгающий. По крайней мере, пока необходимо хотя бы одно человеческое присутствие рядом, внушающее, что он и есть оригинал, а той мерзкой копии и не существует вовсе. Он не был гремучей смесью Порчи и бреда крупного органа черепа, и не имел желания воспользоваться такой доступной наготой, чтобы безвозвратно себе присвоить юность пациентки. Мужчина скорее даже прикрывал, насколько позволяли то сделать ладони и не спешил предпринять что-то, что можно было бы расценить как попытку, рывок к страшному деянию. Стоило бы воспротивиться при иных обстоятельствах, а до тех пор девочка прогибалась, умирая, под кистями Доктора, и дышала тем же воздухом, что и мужчина, просто не имея возможности сделать вдох поодаль от эскулапа. Между двумя разными кожами было тепло, но не сказать, что горячо, как при страстных объятиях, о которых глаза бесчисленное количество раз бегали, только читая. Те части, что не были охвачены, стали вдруг холоднее Крио. Дотторе всегда был холоден, будто вековая глыба льда, идущая в ногу вместе с Архонтом Снежной. А внутри, при более детальном изучении, которое вдруг случилось по одному только неосторожному поступку девочки, он имел температуру во много раз выше. Его плоть намного теплее, чем вся девочка, а дыхание ровное, неторопливое, как у ленящегося питона в мангровых зарослях при переваривании мелкого животного. Воздух из двух куда более крупных легких щекотал лицо, раздувал торчащие во все стороны зеленые волоски челки, совсем слабо касался плеч не телесной лаской. Ничье дыхание прежде не было так близко и не вызывало чувства отторжения или хотя бы непреднамеренное стремление оттолкнуть от себя. Но думается Коллеи, что Дотторе все равно ощущается куда более странно и необычно, нежели иные люди, считаемые мужчинами. Такие новооткрытые странные вещи стали лишь дополнительными пунктами в характеристике Доктора, как «необычного человека» или «совсем иного рода мужчины»: будь то богатый или бедный, глупый или умный, а до его уровня они не дотянутся ни в жизни своими ничтожными ручонками, не знающими труд, и слабыми мозгами, не желавшими совершенствоваться всю до последнего восприятия нервного импульса. Ученый — особенный человек и держался обособленно среди других, зная о своей пациентке всю неприглядную подноготную, каждую складочку плоти, белесый шрам и саму ее душу. И это его заслуженные наблюдения, проводимые целыми годами. Обычно корежило и извращало восприятие, наблюдение и осязание Дотторе, издевающегося, агрессивного и непредсказуемого... Он все еще такой же, но молчаливый, надежный для взвинченного сознания и отдаленно нежный. Неправильный, но куда более приятный, чем был обычно, даже с мутным пониманием того, что лежала на теле врачевателя тряпичной куклой, которую стоило только пнуть, подцепив носком сапога, и та отлетит, ляжет, как будет угодно хозяйской над ней конечностью. Даже слова не скажет против своим ртом, зашитым шелком, и не зарыдает ярко-фиолетовыми глазками-пуговками. Увидь кукольную девочку дорогие ее сердцу люди вроде Сайно, приложившего непосредственные старания к тому, чтобы тело не истлело под натиском болезни; или Тигнари, обучивший глуповатую больную всему тому, что она теперь знала, то как бы вышло дело? Что бы они испытали внутри, взирая на неприглядное аномальное действо? Налетели бы бедственным ураганом или страшным градом? А может, без лишнего шума выразят свою неприязнь и к Доктору, и к Коллеи, лишив следом жизни двоих убогих? Точно отшатнулись бы в отвращении с перекошенными, посеревшими лицами, прикрываемые в ужасе ладонями... Щеку обожгло разительно высокой температурой. То оказалась одинокая слеза, покинувшая границы слизистой глаза и скатившаяся неприятным мокрым следом по грязной коже. Из груди вырвался и сдавленный всхлип, стоило только сложенным мужским фалангам притронутся к мертвенно-бледной, будто обескровленной щеке. Они собрали мутные капли и помогли расправить липкие ресницы от черной густоты, отделяемой из уголков глаза, как при не слишком приятно текущей болезни. По консистенции выделения походили на инфекционные конъюктивные, как при одноименной «песочной» болезни глаз, поражающей людей слабых иммунитетом, или тех многих, кто не заботился о чистоте рук, которые тянут к нежным глазным яблокам. Только цвет успокаивал и настораживал одновременно, поскольку говорил о куда большей серьезности, чем могла быть от легкой гнойной, хоть и раздражающей болезни. Коллеи замерзшей рукой слабо ухватилась за измазанные в слизи пальцы Доктора, как если бы жаждала остановить или попытаться воспротивиться новым замыслам. Но не было достаточной силы сопротивления, а сама девочка подтянула свои ноги к груди и свернулась в напряженный комок покалеченных плоти и костей. Она заняла уязвимую позу эмбриона еще не покинувшего материнского разродившегося лона, которое только обнаружило зарождение нового человека в своих разрыхленных границах мягкого эндометрия. Имела ли место быть радость от зародыша? Невозможно сказать, хоть сама молодая группа клеток считала, что точно нет, будучи еще на слишком далекой стадии от заложения основы головного мозга. Однако так девочке казался свой сосуд куда целее и приятно меньше, чем было на самом деле. Тепло, едва ли сохраняемое внутри, будто бы удерживалось куда лучше, как и усваивалось от мужчины, подтянувшего пациентку ближе и сжавшего намного крепче. Словно ей требовалась защита не от внутреннего чудовища, лениво циркулирующего в кровеносном русле, а извне. Быть бесполезной бластулой в руках Дотторе — правильно и хорошо, но лучше вновь оказаться восьмиклеточной раздробленной клеточкой из материнского и отцовского материала. Будто в назидание, лекарь напоминающе коснулся пальцами выпирающих позвонков длинного хребта, указывая на оконченное эмбриональное развитие, завершенное заложенной и готовой функционировать нервной трубкой, а в последствии и аккуратного тяжа головного мозга и спинного, с привлекательным конским хвостом в пояснице. Он задержался на парах нервов, числящихся среди тех, что иннервируют нижнюю часть тела, и спровоцировал обильное количество крохотных мурашек и неприятных покалываний. Девочка однократно вздрогнула и прижалась подсохшим лицом к плечу, удовлетворенно ощутив, как растрепанное тело бережно приподнимают и с новым усилием укладывают и зажимают у груди, как беспокойного младенца. Эти омытые кровью других и своей руки оказались в сотни раз востребованней, чем любые другие. Они ловили каждое движение костяной клетки ребер и мимолетные мышечные сокращения, следующие совсем неосознанно, без видимой на то причины. Они карательно напоминали о том, с чем столкнулись большие любопытные глаза на стыке двух миров — на неотесанной реальности и в собственной истерзанной голове, готовой лопнуть в самый неожиданный момент. Если черепная коробка разойдется по швам, то забрызгает яркими соками окружение и Доктора, который без новой крови девочки пребывал не в особенно чистом виде. Он был взъерошен и взбудоражен, как после мощного потрясения, которое, в общем-то, и произошло. А после раскатистого хруста, следующим за болезненным повреждением носа, оказался уже в своей крови и дополнительно заимел свежую металлическую вонь. Только-только утихла одна, как пришла на смену другая, будто почитала «тайное правило» о невозможности быть Доктору без едкого запаха. Если не чужого, так своего. Сердце Коллеи билось быстро, но готово было встать на месте только от того, что ее не растерзали в ответ за пусть и непреднамеренное, но все же нападение. И совершенно никакого волнения не оказалось бы, попадись под руку случайный безликий Агент Фатуи, например. Но под ней оказался Дотторе — не какая-то шестерка Фатуи, а Второй среди Предвестников, носящего в своем теле ужасающую силу, которой стоит дать только разыграться, так от Сумерской девчонки не останется и мокрого места. Настолько низкой и беспощадной окажется температура бесноватого Крио Элемента. Его возможности больше, а параметры просто нечеловеческие. Статус необычайно высок, влияние огромно. Но этот человек, которого человеком можно назвать исключительно за гуманоидную личину, так легко получил ранение от тонкой кисти, принадлежавшей слабой и умирающей девчонки, что невольно вызывал уйму подозрений. Подставился, так еще и дал рецепторному органу обильно закровоточить, из-за наступившей за смещением травматизации мягких тканей и разрывов сосудов. За всем и вовсе спустил пациентке все с рук и не стал подвергать бесчеловечному наказанию, какие всегда следовали за непослушанием. Он лишь вправил на время изуродованные структуры и принялся за девочку, чтобы утихомирить разум, получивший за время бессознательности сильные моральные увечья. Он не сделал ничего, что могло навредить или усугубить... Неужели Предвестник нарочито допустил нечто настолько скандальное? Или за проблемой стоял его необычно измученный вид? Но ведь не может быть такого мерзкого состояния у выносливого чудовища без разумной для его организма причины?.. Точно виновата выматывающая поездка или суматоха с погибшими сегментами — они же, кажется, связаны со своим создателем, так или иначе? Тяжело было поверить, что выдающаяся личность этого лечащего врача оказалась так легко восприимчива к самым обычным людским слабостям, против которых мужественно выстаивал сколько себя помнила девушка. Всегда он был безупречен и необычно отстранен от мирских проблем, вместо которых голову занимали безумные исследовательские работы, а в последнее время и вовсе одна лишь девочка из лесного дозора. Коллеи шумно потянула носом воздух, ощущая, как серия быстрых сокращений межреберных мышц помешали широкому раскрытию легких. Свои руки, довольствующиеся до сих пор одной лишь кистью Доктора, заблуждали, вдруг зажив своей жизнью, жаждущей больше утешения и вразумления. Такое ей безропотно оказывали до тех пор, пока тело вдруг не оказалось в неожиданной смене положения, будучи теперь на сильных руках, будто она ничего толком и не весила. Не исключено, что так и было после катастрофической кровопотери. — Настоятельно рекомендую тебе так не делать, — предупреждающе хмыкнул Дотторе, когда ослабленные руки вцепились в черный ремень, берущий начало от шеи. Стремление было не ясно. Коллеи не требовалось поднимать испачканное лицо, чтобы встретить острый предупреждающий взгляд мужчины на строгом лице, потому что мозг сделала свое дело быстро и четко, просто представив недовольного ученого. И за этой сдержанной гримасой он таил куда большую претензию, нежели ту, что имел честь озвучить и демонстрировать. Необычно сильно сжались органы в полостях тела, а пласты мышцы напряглись, став в одно стремительное мгновение до того твердыми, что отдаленно походили на непреклонные каменистые осколки горной породы. Глаза испуганно уставились куда-то сквозь мужское плечо и стали намного влажнее, чем были до. — Коллеи, — он вкрадчиво позвал, опустив девочку на замызганный секционный стол, где имел удовольствие «лечить» ее. Доктор тяжело вздохнул, не имея возможности беспрепятственно отстраниться, будто от прилипшей девушки. Она была сжата до трясучки от перенапряженных структур. Ее запачканные руки до боли в фалангах впивались в черную кожу портупеи, не смея выпускать лоскут кожи. От него словно стала зависеть жизнь, болтающаяся на вшивом волоске и кое-как выдерживающем вес леченого тельца. После изнуряющего затишья, время которого не представлялось возможным не то что определить, но даже представить, девочка осмелилась подать голос, думая, что сумеет объяснить что-то, что имело бы пользу для себя и Дотторе. Но вместо членораздельной речи и твердых уверенных слов, она получила за свои старания хриплые поскуливания, будто животные. Растерзанные от криков голосовые связки были не в состоянии вибрировать от выдуваемого воздуха, а язык — правильно двигаться во рту, формируя сложные звуки. Испугавшись, она задрожала всем телом, все еще не смея покидать пространство Предвестника, и резво завертела головой, то ли приводя истеричный настрой в голове в норму, то ли уговаривая не покидать. Девочка так и не оторвалась от мужчины, кажется, имея вполне себе серьезные планы о становлении его новой частью тела. Искалеченной и бесполезной, но определенно не отсеченной. — Коллеи... Девушка отчаянно затрясла головой и не подумала выпустить часть облачения Дотторе из рук, наотрез отказываясь от наставлений. Будто такое рьяное теснение к нему могло защитить атакованный бредовыми картинками разум, а его слабые касания к дрожащим плечам могли оградить от несуществующих образов бесноватой Порчи, намертво увязшей в теле. Тошно от понимания, что свое тело теперь вовсе и не свое, а деленное с чем-то, о чем даже нет полного понимания, или знаний, превосходящих по обширности и новизне все те древние и кратки очерки. Самообман в лице провозглашенного «спасителем» лекаря был вынужденным и крайне необходимым для потерянной в бесконечном страхе девочки, для которой проводником в пространство без животного ужаса оказался один из главных страхов. Как воздух, он заставлял держаться в сознании и жить, наплевав на личностные протесты, которые с момента заключения сделки более не приветствовались в их отныне совместных делах, должных проводиться без укрытия разного рода деталей. В зеленой голове не было ни одной нормальной привычной мысли. Все, как одна, походили друг на друга своей блеклой пустотой и совершенной бесполезностью, не неся в себе и невидимой крупицы чего-то, что могло в теории дать восстановиться. Их столь же много, как в клубке свежего выводка маленьких гадких змеенышей, которых стоило бы, озаботившись, передавить каблуком сапога, пока те не окрепли до состояния куда большего и страшного. До сих пор с истязающей натяжкой она слышала их и ощущала ставшим вдруг обостренным обонянием мертвецкий смрад от чешуи. Гадкие твари не оставляли в покое, хотели позабавиться еще: раз взрослой особи можно, то и крохотным потомкам тоже, заимев неслыханную наглость и решимость, чтоб подлезть к ногам больной и поползти по ним вверх, не забывая покусывать крохотными клыками, все равно травящими даже через малое время после первого раскрытия глаз. Доктор их никак не чувствовал, и в этом было его преимущество. Точно не боялся богомерзких созданий из скверны, находящейся даже не где-то поблизости в громадной туше, а непосредственно внутри. Если держаться близко и касаться его сильного тела, то спасена будет и она, перенимая от него необычную хладнокровность и резистентность к ужасающим вещам. Коллеи должна была ужасно себя чувствовать, находясь в неприличной близости с самым ненавистным существом в Тейвате и задушено рыдая в его потемневшую от разных и не похожих друг на друга жидкостей рубашку. Она точно самое великое позорище своего рода, наставников и друзей, всего Сумеру. Все же виделся сквозь затуманенное понимание оскорбительный плевок в лица сформировавших ее людей и не раз спасших, а теперь так легко преданных ради кратковременной тяги почувствовать себя не уязвленной, целой и находившейся в безопасности. Значило ли это моментальное обесценивание всех тех вложенных в нее сил, чтобы дать все шансы из возможных на выживание слабой и больной девочке? Неужели своим неосторожным движением она исподтишка так гнусно подорвала все чужие усилия, а следом все равно что вонзила нож под ребра тем, кто прикладывал руку к тому благополучию, которым еще не столь давно обладала? Наверное, Дотторе это искренне веселило, как и в иное время, когда пациентка ломалась под весом собственных мыслей и менялась на глазах по сотне раз, проходя мучительные стадии метаморфозы. Но этот случай был точно особенным для него. Хотя бы потому, что, невзирая на все происшествия и специфику их отношений, она самостоятельно тянулась к губительным рукам и черствому сердцу, нещадно убивающим подопытный объект изо дня в день. Девочке, как оголодавшему созданию, приспичило подставиться под властную руку и заполучить нечто, оказавшееся в резком и совершенно нежданном дефиците, какого ни разу за всю жизнь не было. Рука Доктора зашевелилась на опущенной и готовой вот-вот разорваться от мыслей голове. Мужчина гладил, успокаивающе похлопывал, а еще мягко говорил, нагружая и без того отказывающийся слаженно работать головной мозг, готовый уже съежиться за неимением сил. Пульс мгновенно подскочил, и в ушах барабаном забило глухим эхом, а в теле мерзопакостная дробь отзывалась, должно быть, из каждого крохотного сосуда. Дотторе не сумел отстранить от себя заплаканное лицо не сразу, а после некоторой определенно раздражающей и выводящей из себя возни. Несмотря на пролитые слезы и заплаканный вид, щеки так и оставались бледными, а то и зеленоватыми от неутешительного состояния тела и разума. В кистях рук Коллеи не сильно, но с каким-то чувством сжали, заставляя смотреть на обезображенную шрамами голову рассеянным и будто теряющимся взглядом. Смешок прорвался за пределы острых, сжатых вместе зубов, оставляя на губах тень мрачной улыбки. — Тише, Коллеи, — большой палец скользнул по влажному нижнему веку и чуть подцепил внешний уголок по контуру ресниц. Легче не становилось, как, собственно говоря, и хуже. Мужской голос подавлял все те редкие всполохи истерии и душащей паники, зарождающейся в самой глуби груди, как и те малые крупицы желания сделать что-нибудь, о чем, погодя, можно пожалеть ненормально сильно. — Все позади. Мужчина прав, однако впереди отныне ожидали только невыносимые последствия того, что осталось за дрожащими плечами и на дополнительно изуродованным страшным шрамом животе. Но когда лекарь говорил и касался так мягко и утешающе, что слезы уже шли не столько из-за убивающих изнутри чувств, но и потерянности перед таким резко-отрицательным контрастом отношения, не несущим за собой ни боли, ни гадостей. Человека перед глазами, кажется, подменили, но подменили в верную и правильную сторону, а не подсунули двойника из головы, который точно поизводил бы девочку вдоволь, а следом надавил в разы сильнее, чем в первую и последнюю их встречу. Противоречивое чувство безопасности одарило настрадавшуюся пациентку теплом среди низкотемпературного помещения, будто подлинный оригинал перед плывущим от слез зрением точно защитит от «Дотторе» и других невзгод, которые могли бы обрушиться на неподготовленные плечи. Он, правда же, не даст терзать тельце своей пациентки и надругиваться над ней из раза в раз, пока отовсюду не изойдет чужими выделениями и кровью?.. Коллеи хочет верить в эту фальшивую надежду изо всех сил, идя на поводу у нежности со стороны. И хочет слепо следовать мысли, что видение не повториться в тонах алой бесчеловечной боли и чудовищного ощущения замкнутости без возможности побега. Если для сохранности нужно придумать и самозабвенно поверить в сказку о том, что ученый —спаситель от отвратительного доппельгангера, то она, несомненно, уверует в несуразное сочинение как в новоявленного Бога. Иначе не выдержит, не переживет еще одного позора и зверств, стирающих грань человеческого и животного понимания допустимости. — Ну же, Коллеи, — ладони ободряюще сжались, принуждая возвратить упущенный взгляд, ушедший куда-то в сторону. — Думаю, нам с тобой в последнюю очередь хотелось бы возиться с твоими отекшими красными глазами. Не стоит рыдать, если теперь все хорошо, ты так не считаешь? Она не может унять своей боли внутри и жалостливых стенаний, покидающих дрожащие губы. Не в состоянии прислушаться к наставлениям, как и не может раскрыть дрожащий рот не для мокрого плача, а чтобы провернуть языком где-нибудь у зубов и произнести хоть что-нибудь, что не будет бесполезным звуком. От мужской снисходительности затрясло только сильнее, и зрение поплыло вновь, не удивив этим ни одного из двух. Мокрые всхлипы не заставили себя долго ждать, подкрепляясь капельками слюны, орошающими мутной аэрозолью. С неприязнью воспринимались раздражители зрительные и обонятельные, и те редкие, слуховые, в виде одного лишь голоса над собой, занявший все внимание, какое только было. Со стыдом девочка признала, что, отдав всю взвинченную концентрацию Дотторе, она ощутила себя проще, как если бы переложила боль и тяготы ответственности на кого-то постороннего. Привыкнув терпеть и бороться с невзгодами самостоятельно, умалчивать об ужасах, творящихся в голове, непривычно стало ощущать облегчение рядом с врачом. — Позволь помочь, Коллеи. Я хочу облегчить твое состояние... Никакая помощь не окажет нужного эффекта, только потому, что нужна защита от того, что невозможно вытравить из-за нюанса в виду нахождения корня проблемы непосредственно внутри тела. Нужна высокая стена, отгораживающая от себя же самой, — главного источника ложного видения действительности и всего мира. Нужен укромный угол, куда будет возможность забиться испуганным зверем, и пара определенных лекарских ладоней. Коллеи тяжело воспринимать затянутые речи Доктора над ухом и вдумчиво внимать им. Она практически не реагировала на исследование все еще бледных щек и их растирание, будто приободряющее дитя в горе, по неосторожности разбившее колено при активной игре где-то на улице. Она не знает, так ли это, потому что не разбивала колени в кровь на прогулках, и никто не утешал в моменты боли от травм, полученных иным путем. Наблюдение слабо можно назвать чем-то похожим, а бинтование с назидательной речью и подавно. Дотторе, такой аккуратный и понимающий, поднял невменяемую девушку на руки и перетащил на рабочий стол неподалеку. Просто невероятны были резкие перемены в его обычно жестоком нраве, а руки, так ненормально дрожащие для глаз и ощущений, осторожно разжали небольшие кулаки на влажном от ледяного пота ремне, которые уже ломило от статики. Отнятая от Предвестника пациентка закономерно засуетилась, бросая одичалые взгляды то на гремящего стеклом и металлом ученого, то на границы помещения, желая сорваться немедленно с места и бежать от паники, накатившей так неожиданно, что можно было потерять сознание. Но вот мужчина возвратился к ней, прижал к себе и вплелся пальцами в волосы, осаждая заходившееся в безумной тахикардии сердце, а после дал ощутить короткое ощущение боли в здоровом плече. Слишком короткая пытка вынудила застонать от болезненности, пока из глаз целым градом повалились слезы от такого низкого предательства, которое стоило ожидать, не понижая бдительности, в качестве основания для недоверия имея под собой все дикие грехи этого Фатуи. Действительно глупо было отстраненно думать о чем-то здоровом и приемлемом, не предполагая даже, что новая инъекция может стать той самой «помощью». Расстроенные нервы кричали и были в шаге от обезумевшего вопля, когда из мышцы извлекли иглу с раздирающей плоть дрожью. С каждым коротким морганием, когда мир перед глазами погружался во тьму, то можно было прийти к заключению, что принесли страдание далеко не опытные руки Доктора, сделавшего укол, а чьи-то совершенно чужие и малообученные. Иначе не понятно, почему пальцы ходили из стороны в стороны и травмировали инъекционное поле. То же подумалось Коллеи, когда голова стала от чего-то пустеть и наполняться невесомой аптечной ватой со специфическим запахом. Она вытесняла своей пушистой массой тревожные мысли и поражала раздразненные нервы, притупляя их восприятие. От нападки показалось, что в черепной коробке совсем не осталось места, ни уж тем более самого главного органа — мозга, ни красивых выступов основания черепа, ни чего-то, что еще анатомически должно было заполнять место среди прочих структур мозгового отдела. Внутренности черепной коробки ощутили себя по желейному странно, как и тело, показавшееся в какой-то момент не своим, а чьим-то чужим и ужасно неудобным, возможно даже тесным. Да и Доктор, подхвативший, кажется, общее состояние сосуда Порчи, тоже стал сам не свой: во много раз мягче на ощупь, расплывчатей перед глазами и странно теплым, когда девочка ухватилась онемевшими ладонями за сильную руку. Голос ученого разлетался эхом не по помещению, а прямо в границах мозгового отдела черепа, создавая еще тысячу звуковых копий, слишком разных, но в то же время похожих на слух. Теперь они обволакивали утекающее сознание, и один только мужчина всецело вытеснял своим безоговорочным господством и особенной силой остатки змеиного выводка, для которого вдруг стала матерью, из плоти которой и расползлись черными тушками. Спокойствие пришло, не предупредив о себе, и вытеснило собой все те яркие остатки, что намертво прилипли к изувеченной плоти. Но большее влияние заполучило совершенное безразличие с новой всеохватывающей волной растворяемого в организме вещества. — Вот так. Смотри на меня. Девочка рассеянно моргнула до того заторможено, что стала почти неотличима от земноводного, вышедшее из спячки и моргнувшее впервые за долгие месяца холода. Отвыкшие глаза усердно силились поймать размытые очертания Предвестника и его переставшие пугать черты лица. — Посиди немного тут. Ты же справишься с чем-то настолько легким, верно? Пальцы, вцепившиеся в рубашку и задевающие ремни под тканью, деликатно были разжаты без приложения каких-либо особых усилий. Коллеи засуетилась, ощутив, что ее отталкивают и собирают оставить совсем одну бороться с фантомами, которые удалось на время подавить. Руки эскулапа оказались последним, что она осязала перед тем, как поймать непослушными пальцами пустой воздух перед собой. Мужчина растворился в ее зрении темно-синим пятном, следующим по пятам, будто пес, смазанным следом, как от потертой по неаккуратности краски. Было затруднительно сказать, чем конкретно занялся Доктор, отошедший, пусть и не слишком далеко. Бесполезные глаза забегали по окружению. И слуху пришлось в очередной раз напрячься, чтобы уловить возню металлом и стеклом, как и несколько мгновений назад. Как перед болезненной инъекцией. Последовало и шуршание ткани, случайно пойманное, пока девочка стекала неоформленной массой с возвышенности. Она не имела определенного мотива для поднятия на ноги, как и причины шагнуть в сторону Предвестника. Не заимела и после, когда покачнулась и упала на пол грудой конечностей, не заинтересовавшей ученого от чего-то восторженно зашипевшего сквозь зубы. Он швырнул на стол инструмент с грохотом. Оперевшись о край стола ладонями, он тяжело потянул воздух носом и запрокинул голову к потолку, где нестерпимо сильно слепили лампы холодным светом. С удовольственного оскала слетел хриплый смешок, а ладонь зачесала растрепанные пряди челки назад. Необычное зрелище. Но куда предпочтительней эти сомнительные виды после укола, чем убогие картинки — продукт своего же искалеченного Порчей мозга. Не отводя глаз, пациентка наблюдала измененными глазами, все еще пребывая в плену плитки пола почти у самых ног Второго. — Кажется, я говорил, что тебе стоит посидеть на месте? Осторожное закрытие и открытие глаз, однократное моргание, а Доктор уже у самого лица и возвышается великой горой. На его лице виднелась тень улыбки, совсем не располагавшую к себе и не внушающую никакого доверия. — Непорядок, Коллеи. Предвестник склонился над ослабленным тельцем и, усадив его прямо, растер расшибленные руки и плоть колен, которые уже стали наливаться темным цветом. Или Коллеи просто напросто показалось? Должно быть, так падала тень от большого силуэта мужчины, который непонятливо для девочки, так скрупулезно теперь имел с ней дело. Чем больше он «заботился», тем только обширней становились вопросы во штыки. Падение же оказалось совсем безболезненным и даже не травмоопасным. Тогда почему он так бережно осматривает места соприкосновения с полом? Вряд ли он волновался о болевых ощущениях, потому что скверна и сам лекарь угнетали каждой своей выходкой нервную деятельность и разрушали восприимчивую способность нервов. Под нападки решил подставиться и вестибулярный аппарат, без которого человек уже и не человек вовсе — не прямоходящее. А на ноги до зуда в конечностях хотелось встать. Просто подняться и, наверное, убедить себя в не начавшейся нервной деградации, удостовериться в отсутствии парализованного пояса нижних конечностей. — Не стоит, — Дотторе, оказавшийся перед самым лицом, осторожно взял за локоть и ощутимо сжал, привлекая с этой помощью немногочисленное внимание к своей персоне. — Разобьешься. Дрожь пропала, хоть пациентка и испытывала ужасающий холод и снаружи, и внутри, где лениво растекалась тягучей чернотой Порча, пожирающая с неприглядной жадностью теплые внутренности юного тела. По коже, где держался Доктор, теперь расползлась, будто корка Крио, призванная, чтобы удерживать ее концентрацию на реальном, а не на вымышленном в голове, подвергнутой разъедающей пакости. Странно, хоть льда на себе не наблюдалось. Поразительный мороз окутывал все сильнее и сильнее непробиваемой пленкой, и единственным признаком нереального озноба оказались вставшие пушковые волосы. На затылке таковые тоже подхватили напряженность, и по коже поползли мерзковатые ощущения, оборвавшиеся, стоило только светлому хлопку коснуться грязного тела. Будто похоронный саван скрыл неприглядные нечистоты и похоронил за своей непрозрачностью неотесанную наготу, даря защитный слой, в котором нуждалась девочка. Дотторе сорвал ткань с одного из своих рабочих столов, а теперь поправлял ее на плечах Коллеи и растирал кожу через материю, чтобы согреть. Покрывало оказалось до неприличия тонким, но даже так в разы лучше, чем ничего или чем сидеть в таком виде перед мужчиной. И не важно, что тот провел с ней так много времени рядом, все прошедшие минуты рассматривая и утешающе трогая голую кожу. Ученый не посмел что-то привычно съязвить или выплюнуть, пока девочка переживала страшнейший момент своей слабости рассудка от галлюцинаций, как не сделал этого и теперь, возвращая утерянное тепло. Пальцы, все еще призрачно ощущаемые в волосах, сменились настоящими, и от них глаза невольно прикрылись, когда приятное касание возвратилось. Удивительно, что нечто такое чуждое ей неожиданно пришлось по вкусу, да с такой силой, что врачевателя Фатуи, или хотя бы его часть, захотелось намертво приклеить к себе. Отделенная от туловища ладонь Доктора и закрепленная, например,где-нибудь на щеке... Идея абсурдная и жестокая, что невольно под ребрами все сжалось. Однако это стало бы чем-то справедливым по отношению к Дотторе. К кому-то, кто этой же дланью рылся во внутренностях, сдвигал их в сторону и пачкался теплой, бьющей волнами кровью. Да, это идеальное возмездие и самое меньше, что не только можно, но и нужно сделать с лекарем из Снежной, если бы не стал ощущаться до противного иначе. Мужчина превратился в совершенно другого человека — ненормально снисходительного, терпимого и... Ох, девочка даже не может верно оценить его, пока чувствует другую кожу на себе. Пока он рядом и касался слипшихся волос, Коллеи чувствовала себя погано, но стоило ему сделать шаг от нее, то становилось от чего-то еще дурнее. Его отсутствие поблизости убивало и делало существование невыносимым и тяжелым, как без должного и правильного дыхания. Не сказать, что как при острой дыхательной недостаточности, но вот как при нехватке железа, утерянном при вскрытии живота, может быть. Раненный живот самопроизвольно сократился, переживая пренеприятнейшие нападки несуществующих в пределах внутренних органов пальцев. Коллеи ощупала его, страшась найти разорванные края кровоточащей плоти, рыхлый жир, вылезший за пределы раны желтоватым студнем, и часть внутренностей, выглядывающих из под рассеченного серозного листка, красиво блестящего в свете ярких ламп. Ни свежей крови, ни чего-то, что могло вывалиться из полости тела, девушка не смогла отыскать. А с пальцами столкнулась только засохшая корка крови вокруг и неровные края срощенной плоти, пугающие бесчеловечной быстротой регенерации, преподнесенной проклятой силой в качестве «извинений» за истязания в чертогах разума. И то исключительно в своих целях, о которых можно было лишь отдаленно догадываться или предполагать, имея представление о том, что Порча обнаружила свое сознание. Понимала и знала собственное «Я», идущее в разрез с «Я» Коллеи. Неприятно от мысли, что внутри взял верх хозяйства кто-то другой, являясь ко всему прочему, древней скверной, бесчинствующей в Тейвате долгие века в древнее время. Порча, разделявшая сосуд вместе с девочкой, смотрела и изучала фиалковыми глазами общего вместилища, иногда выражая свое нежелание мирно сосуществовать с кем-то еще. Порча внутри и Доктор снаружи... Не хочется даже думать, кто из двоих чудовищ одержит победу и добьется своего скрытого и не совсем мотива. Но пока что у двоих зол шансы одинаковы в равной степени: демоническая грязь разъедала изнутри и порывалась заполучить контроль над сосудом, пока Предвестник, кажется, делал все возможное, чтобы как можно дольше продержать тело живым и теплым. Не дать ему разрушиться раньше времени, а рассудку до конца разбиться в мелкую крошку когда-то целого и здорового мозга, если речь не шла, конечно, о том же, но от его научных методов. Выбирая из них двоих, Коллеи скорее предпочтет не делать выбор вообще, чтобы во второй раз пойти на глупость, чтобы не страдать и не выносить все пытки, что были уготованы ей. Но если и придется определиться с палачом, то нехотя укажет пальцем на Доктора, который пусть и будет дальше изучать закрома тела и вторгаться в него то голыми руками, то инструментами, но точно не так, как это сделала Порча с фальшивкой. Живот неприятно свело то ли новой болезненной прорезью, то ли спазмом прямые мышцы, и Коллеи без сил вынужденно отказалась от положения сидя и опустилась плечами на пол. От почти незаметного головокружения возникло чувство страха, в особенности, когда перед глазами на едва ли заметное время потемнело. В непроглядном мраке немедля послышались голодные урчания из чрева ожидавшей Порчи, умудрившейся проголодаться за время короткого отсутствия. Девушка не может ничего сделать с диким животным, густо пускающим слюну на тело, привлекающее во всех возможных приемлемых и точно ненормальных случаях. Оставалось только моргать чаще среди черноты и угнетенно чувствовать, как увязает в твердом материале, вместе с которым уходила на самое дно, где достаточно душно, чтобы дышать и не стоять на грани околообморочного состояния. В сознании удерживали только свои пальцы, вцепившиеся в живот короткими ногтями, царапающими срощенную плоть. Лекарь показал один из идеальных способов держать себя в реальном мире так, чтобы не провалиться в полудрему, за которой обязательно придет полноценный сон, нужный телу, находящемуся в экстремальном состоянии. Отдых — лучшее лекарство сейчас, но вместе с тем и мерзкая погибель среди руин давно сгинувшей и совсем неизвестной нации. О ней невозможно было сказать ничего: ни о географической принадлежности, ни хоть чего-нибудь, что указало бы и дало подсказку на пути к познанию и знакомству с удивительным местом, с которым удалось столкнуться только ради галлюцинации. Местом, играющим против слабых ног девочки, которые заплетались о друг друга и спотыкались о разбросанные по полу обломки стен и колон. В то время, пока сами глаза в ужасе старались ориентироваться в пространстве и среди разбросанных штандартов с изорванными алыми знаменами. Спать захотелось еще сильнее, но боль упорно удерживала, не давая пересечь границу бодрости. И образы держали в состоянии думать, а стук каблуков ворошил роющиеся мерзости в черепе. Каждый шорох складочки ткани резал ножом, настораживая, но недостаточно сильно, чтобы вскочить и глянуть на новую, поджидающую опасность. А дополнительный шум дыхания неприятно удивил — последний клон уцелел. Оплошность за оплошностью составляли список «заслуг» пациентки и складывались в сомнительное досье проблемного больного в учреждении. Несмотря на всю ту пока что нулевую пользу, планируемую применить в ближайшем будущем. Если повезет пережить методы Второго и последствия после совершенного надругательства над лицом младшего из сегментов. Что-то странное неприятно загорчило на корне языка, а после охватило рот несуществующей кислотой, когда кожа от чего-то покрылась с головы до пят ледяным потом. Дотторе, обнаруживший и принесший мальчишку в их сомнительный круг общения, задержал кровавые глаза на лежащей на полу девушке. Разумеется, он знает. Понимает, что неприглядное месиво на месте чистого лика оказалось по вине рук пациентки. — Не дергайся. Холодный приказ снежной бурей окатил зал, что относиться он должен к собаке, но не к человеческому существу, стенающему от боли разорванного мяса. От мужского тона кругом словно побежал потрескивающий Крио, поражающий и окружение, и то, что оказалось единственно живым — Живой Глаз Порчи. От несуществующих острых осколков, задевших грудь, сердце забилось чаще, больно ударяясь о твердые границы грудины, было намерено вытолкнуть из своих пределов прозрачные пластинки льда. — Дыши ртом, — плеск чего-то жидкого заставил резко расширенные зрачки среди фиолетовых радужек взметнуться к мутной фигуре Предвестника, на которую побаивались смотреть. — Не пытайся использовать нос. Коллеи поглощала чернотой глаз Доктора, занятого сложными манипуляциями над пострадавшим лицом, которого повезло не видеть еще раз. Уж лучше пусть ни разу не удивленные глаза врача исследуют изорванные куски кожи, висящие на месте не иначе как с помощью безымянных Богов. А руки, мечущиеся между секционным и манипуляционным столом, гремят металлическими подносами с завышенными краями, не дающими рассыпаться содержимому при ударах о меняющиеся поверхности. Они только звякнут и все. — Что тобой руководило? Девочка всей своей безвольной грудой мяса и костей хотела бы срастись с полом, чтобы не говорить ни слова, или, например, с телом Предвестника, чтобы тот сам прочел ее память и мысли, будто своего клона. Лишь бы не позориться до конца и не испытывать всепоглощающий трепет, от которого пальцы лишь сильнее царапали нутро, приводя в чувства. Что он хочет от нее услышать? Самую очевидную на свете глупость о помутненном рассудке и о том, как Порча решила поиздеваться в очередной проклятый раз? Или стоит сказать о новом видении, предупредить об утечке пары подопытных, а следом поведать об испытанной эйфории, когда душа оказалась отведена благодаря оказавшемуся под рукой Вивьену? Он же разорвет, как дикий зверь, за любой из этих и других пришедших на ум вариантов. А потом уже зацепится за картинки, которые демонический Бог решил подсунуть вместо реальных вещей. Ей нечего было сказать посреди шумной работы и раздражающего скулежа оперируемого сегмента, когда Второй приступил к делу, не дожидаясь какого бы то ни было ответа от пациентки. Веки ненадолго сомкнулись, увлажняя болящие от сухости глазные яблоки, а после открылись с неприятным жжением вновь. Только чтобы чернота зрачков вновь с уже большим фокусом уставилась сначала на синее пятно волос мужчины, а после повержено отползли в сторону, не вынося двух алых всполохов чужого внимания. Черные и красные пятна на полу выглядели куда добродушней и приветливей, чем Доктор, пребывавший в загадочном для понимания девочки состоянии духа: то ли зол, то ли нет. Одному лишь ему известно, что скажет или сделает в следующую секунду, а может и тому неведомо, из-за всего того обилия мыслей, например, или его нынешнего занятия... А занимался он действительно страшным, восстанавливая лицо Дзеты при помощи тонкого инструментария и некоторых материалов, за которыми отходил совсем ненадолго, а после в спешке возвращался и молча продолжал свое лекарское дело по части жестокой хирургии. — Задержи дыхание. Сейчас станет легче. Тошнотворный звук и заливистый вопль, перебившийся мокрым кашлем с неприятными булькающими звуками, заставил оторопеть. Странно оказалось слышать не себя в такой же позиции с раздираемой в криках глоткой, а совершенно другого — мальчишку, истязаемый во имя выздоровления. То нарастающие, то подавляющие звуки от ходящих по израненному телу руки давали новый повод сжиматься чему-то живому глубоко в груди, а губы поджиматься при каждом мокром откашливании. — Скажи-ка, Коллеи, — по дистальной части кистей Фатуи равномерно распределилась кровь. Он встряхнул ладонями, прежде чем вновь вернуться ими к срезу. Алые капли разлетелись в стороны. — Какую цель ты преследовала, превращая его в то, что обычно остается после трапезы голодных бродячих псов? Она никак не ответила. Просто тупо уставилась взглядом в те редкие капли, разлетевшиеся по и без того грязному полу. Живот потянуло лишь сильнее от вида и запаха. — Решила отыграться на бедном подростке?.. — его ровный тон оказался разрезан страдальческим стоном «пациента» на столе и парой нечленораздельных звуков среди жалких хрипов, доносимых из глотки. — Ослушаешься еще раз, и я буду вынужден в срочном порядке соорудить кляп или прибегнуть к общей анестезии, которая при твоей незавидной удачливости точно тебя убьет. Живот горел от всех тех гиперемичных царапин, оставленных самой же себе после находки удобного способа через достижение мизерной боли, плодотворно влияющей на работу мозга и нормальную последовательность мыслей. Даже так, они все равно пошли крахом и осыпались мелкой скрипящей крошкой, когда Предвестник жестко цокнул языком и со скрежетом обрезал поднятую на уровень глаз светлую шелковую нить. Ножницы с грохотом легли на металл стола, а шовный материал на скорую руку был обработан незамедлительно после освобождения второй руки и вставлен в кривую иглу при помощи пинцета и щипцов. Они же и приложились к коже сегмента. — Не дергайся. Это не настолько больно, — Доктор неодобрительно хмыкнул и продолжил трудные манипуляции с младшим клоном, морщась всякий раз, когда мальчишка заходился в громкой одышке или стоило рыданиям начать пробуждаться вновь. Коллеи неотрывно таращилась со своей позиции на инструменты в ловких окровавленных руках, с зажатой между стальными концами изогнутой иглой. Она в новый раз убедилась в том, что, кажется, нет такого медицинского дела, в котором мужчина не сумел бы справиться: с Порчей управляется играючи, а Дзету, изуродованного до неузнаваемости, будто не сшивает по кусочкам обратно, а занимается штопкой порванного рукава. Было бы интересно изучить плод своих зверских трудов, не омытый кровью, чтобы во всей красе разглядеть среди ровных слоев дермы кровоподтеки, окрашивающие кожу, и все те рассечения, оставшиеся на местах ударов. Благо, от бреда отводили нерабочие ноги и те малые остатки разума, ломающиеся из раза в раз и падающие навзничь в предсмертных конвульсиях. Наблюдая за опытным во врачебном деле Вторым, пациентка чуть прикрыла веки, заставляя мир скрыться за темнотой плоти. С пришедшим мраком все окружающие ее звуки стали резко приглушенными и отдаленными, как если бы уши оказались накрыты ладонями. Однако чувствительный орган оставался по прежнему свободен от каких бы то ни было рук, а сознание утекало куда-то в темноту, невзирая на панический страх перед беспросветной чернотой, где поджидала сытая фальшивка. Куда не пойди, а всюду ждет или Дотторе, или «Дотторе». Либо уцелевший срез. Будто истерзанную с самого детства пациентку обязаны сопровождать отродья с одинаковыми чертами лица и схожими наклонностями, питающими даже практически идентичный интерес к тому, что должно стать Живым Глазом Порчи. Для будущего оружия слишком много внимания со стороны одного только Второго Предвестника, обхаживающего девочку, как сторожевой пес. Он же и вырвал жестокой рукой, припавшей к зеленой макушке, из мрака. Вымазанный в крови и от чего-то менее уставший, чем был до операции, выдержал долгий красный взгляд с расширенными зрачками и любопытствующе спросил: — Как твои дела обстоят теперь? Вопрос звучал отвратительно неправильно из его рта, обсыпающим обычно только гадостями, начинающимися простыми глумливыми шутками и заканчивающиеся омерзительными ругательствами и пугающими криками. Коллеи проморгалась, смахивая с глаз лишнюю жидкость, которая скатилась по внешнему уголку куда-то к виску. Это не был знак нового плача, всего лишь смахнутая излишняя капля, смазывающая слизистую. — О, это многое объясняет, — он тяжело вздохнул, когда девочка отвела голову в сторону от прикосновения к нижнему, чуть покрасневшему веку. От него снова запахло кровью, и пациентка может точно сказать, что под глазом стало мокрее из-за воняющих металлом рук. Наверное, она бы проще отнеслась к чему-то такому обычному для них с врачом, будь кровь не среза, а любой другой человеческой, не имеющей нигде в Тейвате такой же. Пациентка не боялась вида того, что содержится в сосудах тела. На восприятие, должно быть, повлияли печальные обстоятельства и специфическая работа в качестве одного из патрульных в лесу Авидья, где каждый день мог неожиданно закончится кровавыми ссадинами или жесточайшими рваными ранами, нанесенными агрессивным животным, на которое не повезло напороться. Такие увечья давно стали нормой для фиолетовых глаз, но вот такие же увечья на другом лице и алый цвет на своих руках, но не от собственной крови — отторгали. Пальцы Предвестника липкие и неприятные, держат в своих костяных клетках крепко. Не дают и шанса выбраться, когда изувеченное тельце подняли руки с пола. Не сказать, что тушка предприняла хотя бы что-нибудь для этого, но прикосновение ощущалось сковывающим и точно не хуже увесистых кандалов. Доктор одновременно и оковы, и жестокий надзиратель, секущий кнутом за непослушание презренных прямо по спине, пока от нее не отойдут содранные лоскуты плоти. Наверное, он есть воплощение каждой области человеческой жестокости во всех сферах, что только существуют. По настоящему страшный человек, но как же Коллеи спокойно себя чувствует в его власти у дышащей груди и так близко к сердцу, скрытому за жесткой грудью. Оказавшись так близко к нему, пациентка даже не думала собраться предпринять хоть что-нибудь, что может остановить его автоматию и привести к постепенному охлаждению, вплоть до окоченения — смирение заняло главенствующую роль в сложной иерархии разума. Умное решение идти на поводу у самого обычного приспособительного механизма перед человеком, во много раз превосходящим во всех возможных параметров. Уповать на возможную милость не стыдно, зная, что с самого начала в бесконтрольных руках не было и не могло быть даже той желанной капли власти над собой и ситуацией, в отличие от врача, унявшего судороги в своих куда более могущественных кистях. Он не растерял и морозящей собранности, лишь изредка растапливаемой необузданным огнем неуемного нрава. Другое пламя, доселе незнакомое, Коллеи решила отведать, найдя новый для себя способ обогрева о другое живое существо, даже не являющееся животным или иного вида созданием. А о другого человека. Так близко не допускался никто из тех близких, кто остался на стороне спасенными, имеющими право только на настолько редкие осторожные касания, что можно было сосчитать на пальцах одной руки. И то все те разы считались вынужденными, как при случайном ранении или обострившейся болезни, но не более — Второй занимался и тем, и другим без ограничивающего лимита. — Нет! Нет!.. — Коллеи сквозь долгое время молчания подала хриплый голос и засуетилась, когда руки лекаря после недолгой тряски поставили на пол, куда более чистый, кажется, находящийся даже не в секционной, где остались неприглядные следы прошедших «операций». Без Дотторе не ощущается необходимой уязвленной девочке безопасности, и без его близости кажется, что до тела дорвутся другие такие же руки и голос, подавленный совершенно аналогичным. Нигде не было слышно посторонних шагов или хотя бы видно схожий силуэт, стремительно настигающий откуда-нибудь из тени шкафов, как и полагается чудовищам из ночных кошмаров. — Коллеи, — предупреждающе позвал он, разворачивая девочку спиной к себе. Пациентка, загнанно дыша, прижалась к стоящему позади себя Предвестнику, крепко зажмуривая глаза. Воздух, поступавший в легкие, больно обжигал дыхательные пути, настрадавшиеся несколько ранее, пока из них исторгались крики на столе. От частых дыхательных движений голова кружилась только сильнее, и для дополнительной опоры ладони вцепились в мужские бедра, сжимая в грязных пальцах и одежду, и сильные ноги. — Коллеи, прекрати. Неприятные от нечистот руки взяли за бледные щеки и задрали беспокойную голову наверх так, что лицо потемнело от отбрасываемой Предвестником тени. Большие глаза девочки метались из стороны в сторону фиолетовым пигментом. Еще чуть-чуть и глазные яблоки закатятся от переживаемого ужаса, проявившийся множественными судорогами и подгибающими от слабости коленями. Доктор оставил ее голову в покое и, не отрывая пальцы от испачканной кожи, заскользил по шее и плечам, и отбросил в сторону длинную белую ткань. Коллеи не хваталась за нее и даже никак не отреагировала должным образом, оставшись вновь совсем нагой перед мужчиной, поддерживающим грязное тело под грудью, пока освобожденной от лица рукой занялся кранами на стене. Испуганный крик раздался следом за неприятным, даже болезненным ударом воды, которой дал волю ученый, открыв кран. От неожиданности девушка закашлялась и в панике утерла облитое лицо, но мигом замерла, когда обнаружила под ногами темные разводы, лениво тянущиеся лентами к водостоку. Змеями сползала с кожи засохшая кровь и мерзкая на вид черная дрянь, которую можно было увидеть в омытых местах, где под кожей темнели сплетения вен и тонких капилляров. На такой феномен и нетипичный вид Доктор ненадолго обратил свое внимание, растерев плоть несколько усердней, будто стремясь понять: то был остаток пигмента или действительно незапланированные изменения внутри тела подопытной, которой повезло не обратиться бесформенной жижей из мяса и разрушенных в труху костей? Впрочем, если повезло единожды, не значит, что повезет и в дальнейшем: вдруг она, поддерживаемая и омываемая мужскими руками, немедля поддастся, не выдержав силы внутри, и утечет, как грязь в прорези пола? Панический страх терзал изнутри с каждой куда более детальной мыслью о печальном и трагическом конце, от которого даже не будет больших проблем — вода займется уничтожением тела, если, конечно, те его ошметки не засорят смыв. Уж лучше дальше быть в руках Предвестника и беспрекословно проминаться под его пальцами, терпеливо вычищающими испачканную кожу. Они несильно сжимают руку, подставляя под плещущуюся воду, и не спеша растирают, оставляя только блеклый узор сосудов на поверхности кожи, где те или окрасились, или по вине агрессивной Порчи полопались вовсе. Доктор, ходящий по руке ладонью, иногда цеплял редкие наросты чешуек и с возрастающим любопытством, погодя, и вовсе подцепил коротким ногтем, легко срывая пару таких с плеча. Роговые частички с неприятным звуком упали на плитку и отскочили в стороны, выделяясь на белом фоне непрезентабельным буро-черным цветом, какой оставили и на месте открепления от плеча. Коллеи рассеянно проследила за ними и подняла голову, чтобы с ужасом обнаружить углубления на пустующем пространстве конечности. — Как удобно, — он хмыкнул и подцепил еще одну чешуйку, но место скорого отрыва отозвалось горящей болью, из-за которой истязаемая рука рефлекторно одернулась. Из под нароста потянулась крупная красная капля, знаменуя собой начатое, но незаконченное удаление свидетельство страшной болезни. Стало так же дурно, как и от отделения ногтевого ложа, происходившее зачастую по неаккуратности в дозоре. Эти чешуйки ведь тоже своего рода такие же ногти, но связаны с телом куда лучше, чем слой кератина, а потому и захотелось уязвленно накрыть место нового ранения и не разжимать пальцев, даже когда немногочисленные объемы крови остановят свой ход из разрыва. По голове будто ударили не паническим страхом, а медным ковшом, точно по затылку. И из-за такой «потери сознания», струи, лившиеся из лейки душа, вдруг стали едва ли слышно биться о пол, но порождали за собой эхо, настолько оглушительное, что внутри черепа все загудело и сотряслось. Коллеи показалось, что она ушла под воду, нырнув в глубокую темную реку, а за ногу схватили лохмотья длинных водорослей. Сколько бы она не билась, сколько бы не дергала за растительные путы, ничего не выходило. А воздух в легких кончался, холод пробирал с самой кожи до внутренностей, наполняя гипотонической жидкостью, тем самым нарушая и без того настрадавшийся гомеостатический баланс. На грани своих возможности к саморегуляции он более не способен поддерживать и девочка ощущает, как в спину дышит что-то потустороннее, на что нельзя смотреть и обращать внимание — иначе за ту же ногу и утащит... Но утащили намного глубже, далеко не за ногу и даже не за руку, а за страшно раненный живот с кривым длинным рубцом. Всего лишь легкое прикосновение к нему, как смешливой щекоткой, и Коллеи будто вынырнула из под темных вод, где наказано было не окунаться. Мягкий живот «утопающей» отмыли от все той крови, что натекла, и от редкий черных сгустков, из-за которых в воздух поднялся тошнотворный запах металла и чего-то еще неясного, но затхлого и дрянного. — Зачем ты себя так? — большим пальцем он очертил долгие выпуклые царапины, на которых местами не хватало пары кусочков верхнего слоя кожи, содранного ногтями. Мягкий низ живота зачем-то зажали между пальцами и пропальпировали с некоторой болезненностью, выказанной зажмурившейся пациенткой следом за сдавленным кряхтением. — Как бы то ни было, а теперь может быть больно, — он хмыкнул, отпуская зажатую плоть с залегающим в слоях небольшим количеством жира, и накрыл нутро ладонью, будто такой бесполезный жест мог унять дискомфортную пульсацию из-за сильного хвата. — Совсем недолго, конечно. Пока внутренности не займут свое природное положение. Глаза внимательно уставились вниз, где возлегла мужская рука, и, моргнув, они обнаружили фаланги уже в слоях мягких тканей. Кровь вновь запачкала кожу, а крупные капли разбивались о пол, дробясь на мелкие брызги, быстро растворяемые розовым цветом в воде. Тошнота охватила желудок, он сжался, готовясь исторгать из себя по пищеводу едкую кислоту, а во рту стало кисло и неприятно от вязкой слюны. Чем дольше девушка наблюдала за тем, как пальцы копошатся в брюшине, тем хуже ей становилось, пока изнемогала от судорог из-за боли. Дотторе решил самостоятельно вправить кишечник. Он так уверен, что дополнительно пролитая кровь не убьет или не заставит чувствовать себя еще хуже, вплоть до потери сознания от острой кровопотери? А может из-за болевого шока, предвестниками которого стала трясучка и ледяной пот, ощущаемый даже под текущей по коже водой. — Коллеи, ты здесь? Усмешка над ухом ударила по голове так же сильно, как молоток, однако череп не сумела раздробить. Разве что встряхнула внутренности черепной коробки и возвратила из под приглушенной пелены притупленной восприимчивости. — Коллеи? Лекарь так смешно звучал со скрытым недопониманием в голосе, что девушка могла нервно улыбнуться, но совсем в другое время. Не тогда, когда голова пыталась собрать по кусочкам разбитый вдребезги рассудок, когда глаза не обнаружили кровь ни в воде, ни на себе. А подушечки пальцев мужчины не были погружены в раненый живот и не гладили брюшную стенку изнутри, и даже не щекотали ленты кишок. — Нашла что-то, занявшее все твое внимание?.. Не злая насмешка, дрогнув, оборвалась, когда пациентка запрокинула свою голову и устремила молчаливый взгляд на эскулапа, поджавшего губы. Его брови нахмурились, а глаза силились найти что-то, что могло послужить зацепкой, чтобы разгадать причину не до конца ясного поведения и, что куда важнее, такого спокойного взора фиалковых глаз из под опущенных век. Девушка и сама на мгновение перестала ощущать ужас, а тело с приятной тяжестью расслабилось в сильных руках. Девичья ладошка пальцами оплелась вокруг длинной мужской и с оставшимися силами подняла на уровень своих глаз, скрупулезно рассматривая, как детектив, зацепки на месте страшного убийства, где каждая капля крови и чуть сдвинутый предмет имел огромное значение. Но Коллеи искала свою кровь на его костяшках и обрывки плоти под короткими ногтями, которых все же не оказалось. Вместо того зрачки теперь привели выпуклые рубцы, различающиеся по цветности шрамы. Каждый из них был совершенно уникален и не повторялся дважды, с той же глубиной и протяженностью... Точно ли этот Предвестник — врач, а если и так, то что же заставило его оставить эти страшные следы на себе? Почему не перешил рассеченную плоть, а местами оплавленные разводы, как от ожога, не потрудился зарастить должным образом, чтобы сохранить кожу с минимальным уродством? Откуда эти глубокие рассечения на предплечье?.. Кажется, на фальшивке не было таких отметин, а если и были, то наверняка соблюдены не с идеальной визуальной точностью и даже не с аналогичной текстурой, ощущаемой под подушечкой пальца. Тяжелый вздох оказался вытолкнут из груди, а голова безвольно склонилась к груди. Только пальцы все еще сжимали ученого и едва ли ощутимо обводили избранный на запястье рубец. — Чуть не отсекли за воровство, — мрачно сообщил Предвестник, выключив воду. Его совершенно не озаботили те брызги, что попали на одежду. Девочка в изумлении остановила палец и рассеянно оглядела его, примеряя в голове возможное орудие, которое могло в теории коснуться кисти и не успеть отделить ее от предплечья. Но почему же такой состоятельный Предвестник мог пойти на гнусную кражу, чтобы присвоить себе что-то, что могло бы обойтись за пару мешков Моры, которыми тот наверняка располагал? Или это случилось до его становления Фатуи? — Шучу. Я не помню откуда он взялся, — все же признался он, заполучив взволнованный и тревожный взгляд девочки, когда оторвал ее от пола. — А тебе не следовало бы вот так просто пытаться меня изучить. Знаешь, это можно по разному трактовать... Он зловеще растянул губы, когда девушка на руках предпочла спрятать свое лицо в груди. — Верное решение, Коллеи.