Она начинала пахнуть, как он
Попривыкшими руками черный сапог был натянут на ногу и был наскоро зашнурован потуже парой уверенных рывков за шнурок на себя. Крепкая шнуровка была не по личному желанию или какому-то соображению, сводящимся к эстетичному подчеркиванию тонких ног, а из опасения травмироваться. Должно признать, что плохая фиксация стопы в любой обуви приводит к пренеприятнейшим растяжениям, а иногда и куда более серьезным происшествиям, которые мгновенно фиксируются властителем медицинского чистилища. Уж лучше вытерпеть длительный дискомфорт, чем попасть под пронизывающий алый взор и быть все равно что на коротком поводке, пока повреждение не будет вылечено до победного конца. Ни дополнительных травм, ни лишнего внимания девочка не хотела, хоть редко и проскальзывала скользкая мыслишка ослабить тугую шнуровку и дать утомленным ногам отдохнуть. И ее стремление вполне легко объяснялось долгим отсутствием не только какой-либо обуви, пока девочка обходилась босыми ногами, которые помнили долгие кочевничества без малого намека на твердую подметку. Но и вновь появившимся каблуком под пяткой, который был даже ниже, чем она имела честь носить. Жаловаться было некому, да и нельзя было раскрыть рта в недовольстве, чтобы не заполучить в «награду» жестокий урок о ценностях и благах. Потому губы разумно сжимались в тонкую полоску, а язык разумно лип к верхнему небу, не смея даже шелохнуться. В обуви хотя бы заимелась возможность не бояться того, что теперь было под ногами — все было ничтожно под кожей сапог, а Коллеи не приходилось в панике бросаться зачищать кожу от красных следов, когда по неосторожности наступала в подтекшую кровь сегмента. Собственно, больше не требовалось страшиться и нередкого мусора в коридорах, который представлял из себя мелкую крошку стекла, обломков фарфоровых масок Дотторе и выбитых из челюстных дуг зубов. Дентин в первую встречу ужаснул и потряс до глубины души, а наказ собрать его вызывал желание тошнить и одернуть пальцы, как от горячего чайника. Коллеи, потоптавшись на месте, уже собралась уходить, определив для себя, что с приготовлениями было покончено, как и с разношерстными мыслями непонятного генеза, однако резко остановилась в открытой двери. Голову, наконец, посетила хоть одна толковая мысль на протяжении всех сборов, которая приятно осадила, вернув на землю распоясавшийся разум. Она напрочь позабыла о твердой просьбе Дотторе, неоднократно повторяемой его низким голосом всякий раз, когда не наблюдалось безоговорочного послушания. Виной всему был Дендро Глаз Бога, повязанный на темную ленту пальцами мужчины. В последнее время он казался куда бледнее обычного и даже приобрел мутноватый серый цвет, будто хозяин божественного артефакта находился на грани смерти и в скором времени должен был бы расстаться с жизнью.Возможно, так и было
Лента затянулась тугим бантом вокруг шеи, ложно успокаивая несуществующим теплом в месте соприкосновения особенного дара Архонта с кожей через ткань. По словам врача, это должно успокаивать и не давать бесноваться, о чем Коллеи не может судить из-за слишком малого времени, которое она прошла с порочной кровью.***
«... Введенные останки спровоцировали слишком сильную реакцию организма объекта и запустили почти остановившееся сердце (объект потерял много крови в то время, пока меня не было на месте. Попытка самоубийства? Уточнить для исключения риска повторного нарушения условия эксперимента). ... У объекта наблюдались сильные судороги — приступ, похожий на те, какие испытывают больные с травмой головного мозга (Эпилепсия? Иное нарушение? Уточнить). Физический показатель был усилен: удерживать тело на месте не было затруднительно, однако силы в несколько раз возросли. Нет возможности судить о длительности эффекта, стоит выяснить опытным путем. Должно склоняться к тому, что сильная реакция была вызвана идеальным сцеплением человеческого тела с Порчей, которая, если верно трактовать некоторые из проявлений по текстам, боролась за право взять контроль. Тяжело сказать, какими могли бы быть последствия смены штурмана пораженного сосуда... Наиболее вероятно мгновенное разложение... ... Хотелось бы рассмотреть такой феномен на всех доступных в настоящее время уровнях. ... Было отделено несколько кровяных и черных сгустков. Предпринималась попытка изучить их голыми руками, но те немедленно подверглись сморщиванию и последующему разложению. Кажется, «оно» отторгает другое живое существо. Либо гибнет от недостаточной стабилизации и резкого изменения среды, в которой находится. Могу провести аналогию с пресной водорослью, помещенной в гипертонический раствор... Требуется более тщательного изучение, которое временно не может быть обеспечено в силу бессознательного положения тела и высокого шанса летального исхода. Из рта, кроме сгустков, шла пена. По цвету была похожа на свернувшуюся кровь — не уточнено. Идентификацию природы выделения затрудняюсь провести в связи с контактом предполагаемой крови с... Стоит отметить риск деструкции личности объекта в силу сильных галлюцинаций, на которые ранее поступали немногочисленные жалобы. По имеющимся данным, часть из них... Состояние контролирую лично. Нужно омыть кожу от крови...» Доктор оторвал руку от бумаг и рассмотрел утомленным взглядом свой острый почерк, оставшийся черным следом за стальным пером. Легкое, совсем ненавязчивое раздражение покалывало сотнями игл кончики пальцев из-за недовольства записями. Он не помнил, когда в последний раз занимался подобного рода документацией, самостоятельно записывая в журнал исследований снятые показания эксперимента. Обычно этим занимались его особенно взбалмошные сегменты, которых строго настрого нельзя было подпускать ни к чему практическому, кроме письма. Они бесились, выражали свое недовольство сотнями разных способов, но все же брались за дело, освобождая мужчину от лишней возни с бумагами. Его срезы — точные копии, безусловно, однако имели сомнительные измышления относительно работы, которую взялись или были насильно поставлены выполнять. Благо, будучи уже взрослым и осознанным ученым, Дотторе, оглядываясь на себя куда более младшего, счел верным решением разделить труд своих копий. И это принесло свои плоды в виде снижения риска аварии и ожидаемой оптимизации учреждения. Работай так все заводы Снежной и стоящие над ними структуры, то нация Крио давно бы обрела господство над Тейватом. Но это не было целью Царицы, не имевшей узурпаторских планов. Несчастная женщина. Как бы то ни было, а разминка в виде легкого, пусть и немного спутанного заполнения журнала, осаждали вспыльчивый после череды трагедий нрав. Особенно ценилась тишина, наставшая со многими смертями и смолкшей больной, которая обычно изводила, пока этими же руками заполнялись бесконечные стопки пергамента. Каждый лист требовалось изучить, подписать, а сверху поставить темную печать Второго из Лордов Фатуи. И так по кругу, слишком много раз, чтобы вычленить что-то особенное из завала... Процесс с данными о Коллеи проходил бы куда интересней, не терзай голову раздирающая боль, преследующая мужчины с самого момента уничтожения срезов. Страдала не только голова, как при рядовом проявлении болевого синдрома, но и лицо, которое будто бы встретилось с исполинским кулаком Капитано, например. Только вот после драки с Первым остались бы травмы, а тут их нет, да и боль какая-то совершенно новая и незнакомая. Возможно, ранее он встречался с ней, однако позабыл, не желая нести в голове и кусочка памяти об этом отвратительном чувстве. Было наивно полагать, что те съеденные еще по пути в Заполярный Дворец горы препаратов, могли хотя бы временно унять омерзительные рези в мозговом и лицевом отделах черепа. Те, кажется, намертво прилипли, закрепившись на истощенном после потрясения теле, и давали волю прочим малоприятным симптомам, которых на деле, скорей всего, было куда больше. Первыми вступили в бой сильная тошнота, как если бы было проглочено что-то несвежее, и уже не становившимися редкостью головокружения. Однако более всего лекаря беспокоили проклятые ладони, никак не желавшие подчиняться атакованному множеством сбоев мозгу. Руки напрочь не поддавались никакому контролю ни со стороны разума, ни тела, продолжая лишь сильнее дрожать, как если бы великий Предвестник Фатуи оказался до смерти напуган. Страха он не испытывал. Его, кажется, совсем ничего не пугало, а что должно было, то лишь удивляло и заставляло одну из скрытых бровей саркастично взмыть вверх. Но не более. Удручали пальцы, работавшие бесчисленное количество раз с неодушевленными и живыми механизмами, которые едва ли теперь годились даже чтобы держать перьевую ручку и ровно выводить буквы. Бестолковые фаланги должны были позабыть еще в далеком прошлом о значении непроизвольных сокращений из-за обилия проведенных гуманных инженерных вмешательств, и уже не столь простых в человеческие. А иногда и не только людские тела. Совсем слабо утешала мысль о временности пренеприятных эффектов, с которыми мужчина столкнулся, сам того не ожидая. Этой скользкой отрады определенно не доставало для полного успокоения взвинченного Дотторе, который привык к тому, что его тело и разум — идеальны. И, кажется, начинало выводить из себя только сильнее прежнего, укоризненно сетуя и на нестабильность характера, из-за которого ладони готовы были ходить из стороны в сторону, благодаря жгучему гневу. Он терпеть не мог яркие эмоции, в особенности те, которые затмевали разум и прокладывали кривую дорожку к мерзким вещам, выполняемым в состоянии аффекта. К несчастью, он был рожден существом рода человеческого, которому свойственны такие бесполезные вещи, лишь усложняющие жизнь и ему, и окружающим. Чего только стоят прошедшие дни разочарования в своих подчиненных Фатуи, не оправдавших даже самой малой возложенной на них надежды. Должно быть, под ненавистной эмоцией было подписано около трети похоронных листовок батальона, если не больше... Какое счастье, что от таких методов получилось отучиться. Однако один такой лист с извещением о смерти он очень хотел бы видеть непосредственно в своих руках, с выведенным на нем кровью еще не павшего, который был послан с «дипломатической» миссией в Сумеру. О, Дотторе с радостью поставит определенного вида штамп на заключение неугодной мерзкой душонки, не совладавшей с планом. — Сукин сын... — сквозь зубы прорычал он, сминая один из листов в руке, когда голову очередной раз прострелило зверской болью. Оказывается, не только беглый взгляд по срезу мог вызвать необъятный спектр эмоций, но и даже самая малая мысль, допущенная о самой сволочной копии. Виски, будто тисками сдавило, да с такой силой, что череп готов был лопнуть, как перезревшая полосатая ягода, окропляя округу ярким соком. Но в его случае сок мог быть представлен кровью, а ошметки мякоти — частями раздробленной кости и мозговой тканью. Он точно убьет его, а перед смертью, которая покажется слаще меда, вдоволь поистязает вновь прибывшего на «Родину» клона. А пока что он подовольствуется глубоким вдохом, раскрывающим легкие так широко, что на мгновение голова закружилась только сильнее, и перед глазами заскакали мельтешащие разноцветные мушки. Шумно выдохнув, Доктор вернул себе утерянное самообладание и сгреб растекшиеся мысли в одну кучу, чтобы направить возвращенные силы на документы, которые местами успел помять. Ничего страшного, потому что это сделал он, а не какой-нибудь срез, которого он бы со всей строгостью выдрессировал для исключения повторения ошибки. Бумаге от этого не убудет, а вот бессознательной Коллеи это явно не пойдет на пользу. С самоупреком Доктор еще беспокойными руками поднял со стола металлический лоток с водным раствором резко пахнувшего антисептического средства, когда с журналом было покончено. В жидкости уже с приличное время замачивался крупный кусок белой марли, который он собирался использовать вместо полотенца. За ним нужно было идти, что было затруднительно с текущим самоощущением, да и собирало на себя слишком уж большое количество грязи густым ворсом. — Нужно будет тебя вымыть по-человечески, а не заниматься бесполезной возней. Ладонь Дотторе с куском марли накрыла грязное тело, и белый цвет немедленно взял на себя удар красного и грязно-бурого цветов. Мужчина осторожно, но без трепетного волнения обтирал тело больной, лишая ту липких разводов нечистот. Для него не было какой-то новинкой омывать голые тела в стенах своей лаборатории и распоряжаться теми, как тряпичными куклами. Особенно это касалось Коллеи, которая, наверное, была фаворитом среди детей не только в качестве успешного эксперимента, но и впечатляюще озлобленным ребенком. Выхаживать ее тельце было куда проще благодаря некрупным габаритам. Впрочем, было честно для себя признано, что разница между ее детскими рельефами и сформированным женским телом не особенно волновали, в отличие от без остановки болтающих мерзости срезов. Их похабные мысли и как бы «тайные» диалоги не только забавили абсурдностью и животным уподоблением, но и высеивали в голове ученого интересные наблюдения. Например, Доктор ясно увидел то, как сильно отличались младшие копии от старших и, разумеется, от оригинала — то есть себя. Их дефектность обнаруживалась не только на разговорном и практическом уровнях, но и на практике с мыслями. Эти звери поверхностно оценивали Сумерскую девочку, хоть в своих головах имели часть от Творца, имеющего совсем иные соображения на ее счет. А думал он о ненормально большом количестве шрамов, подавляющую часть которых оставил своими руками, будто заклеймив породистую лошадку. Думал и об измученном виде, отражающем подлинное внутреннее состояние гибнущей с каждой встречей тонкой души. Совсем не тянуло, как мертвецов, облизывать взглядом и пускать густую слюну, как шавка в гон, на округленные девичьи формы. Он понимал себя куда младшего возраста, чем был он сам. Однако точно вспомнить не мог, чем таким руководствовались срезы, вожделевшие ее — мужчина слишком давно прошел «гормональный бунт» и помешательство от ударившего в голову желания, чтобы мог сам же себе что-нибудь ответить... В те биологические годы у него не было времени на бесполезные, хоть и приятные развлечения. Возможно, сегменты, владеющие любопытными сведениями, просто решили компенсировать этот пробел. Предвестник, в качестве подтверждения своих же выводов, ненадолго замер, рассматривая неподвижную и совершенно доступную девушку перед ним. Реши он сделать что-нибудь с ней, то вышел бы победителем и грозным завоевателем, всегда добивающимся своего. Но вместо того, он сухо обвел взглядом окровавленную кожу, изобразил ломаные линии зрачками на тех частях, которые воспевались в опошленных бардами прозами, и легко прикоснулся редко вздымающейся груди. Он стоял неподвижно, отсчитывая удары измученного сердца, а после одними только кончиками пальцев обвел дуги ребер и задел часть мягкого живота, легко проминаемого под уверенным касанием. Губы изогнула отстраненная улыбка. Выросшая девушка была красива. Она распустилась ярким экзотическим цветком, который в силу омерзительных условий роста приобрел в своих капиллярах яд, способный сразить насмерть каждого, кто потянется своими грязными руками. Она рисковала стать успешной в социальной группе молодой женщиной, если бы не печальное стечение обстоятельств. Доктор, не обращая никакого внимания на приятную глазу наготу, по прежнему видел перед собой страдающего ребенка. Ребенок горько стенал лишь по его и только его вине, воплощаемой на практике, методами интересующими не только себя, но и верхушку Фатууса. Но стоило отметить, что этот «ребенок» заимел более крупные размеры тела и прошел отметку половозрелости только благодаря тому, что обыденно порицается в научном сообществе. Живая девушка была результатом его тяжких трудов, определенно стоящих, поскольку сохранили жизнь и дали развиться, хоть изначально и не подразумевалось заходить так далеко с больным дитя Сумеру. В последний раз крепко сжав мягкую плоть на изгибе талии, Доктор выпустил девочку из своих рук и приобрел задумчивое выражение лица. Красные глаза холодно рассмотрели поверхность шрамированных ладоней и следом перешли на изученное тело пациентки. Кажется, Коллеи не заслуживала быть оскверненной ни им самим, ни кем бы то ни было еще. Это стало бы вопиющим неуважением к Живому Глазу Порчи и к разрушающемуся телу живого оружия. Но прежде всего, одной из самых интригующих личностей, которую приходилось терзать. Особенно веселила мысль о невозможной романтической симпатии, которую девушка в силу юного возраста могла бы неосознанно проявить. И дело даже вовсе не в том, что в лаборатории более никого не осталось, кроме их двоих, не включая Дзету. Корень проблемы был исключительно в дестабилизации разума и множественных нарушениях биоритмов и некоторых физиологических функций... В первую очередь волновали явные проявления Порчи, а во вторую уже и жестокая симптоматика с валом проблем в виде побочных эффектов и сомнительных проявлений сопровождающих заболеваний. Могло статься, что некоторые, такие с виду маловажные, негативно отражались на результатах проведенных работ. — Ты одна сплошная проблема, Коллеи, — беззлобно хмыкнул он, возвращаясь к уже ставшей грязной материи.***
Коллеи не могла больше это выносить. Ненависть будоражила все имеющееся существо за слишком быструю регенерация и поганую выносливость, не дающие ей покончить с кошмаром раз и навсегда, который изъел ее до мозга костей. Тело ломалось раз за разом с омерзительными хрустами, ткани рвались поразительно легко под натиском мощных рук, а органы пожирались и брались по нескольку раз. Если это и был дар бессмертия, то девочка проклянет ее ужасающей болезнью, нежели панацеей от нападок оголодавшего чудовища. И оно было куда страшнее, чем болезни или какие-нибудь незначимые невзгоды, обычно поднимаемые в бессмысленном разговоре из вежливости. В этих диалогах не сквозило и десятой частью того, что сносила она на своих надломанных плечах без каких-либо перерывов. Будучи в замкнутом порочном круге из страшной агонии, отвращения и нового желания покинуть свое тело, приходилось переживать бесчисленное количество раз неземные пытки: регенерируемые внутренности выедались с мокрыми причмокиваниями, за чем наблюдала периодически отделенная от шеи голова. Она немо взирала за тем, что происходило с основной частью, которая подвергалась дроблению костей рук и редкому отрыву ног. Использованные тушки, лежащие кругом кровавым месивом из кожи, мяса, костей и волос, вызывали такое яркое, умопомрачительное и нечеловеческое чувство, что хотелось наконец-то оказаться безвозвратно уничтоженной «Дотторе». Шанс прекратить все в один момент был упущен, когда было заключено новое соглашение с Дотторе, допустившее бесчинство останков демонического Бога и дальнейшие нелицеприятные картины, пока глаза не оказывались выеденными. Право на мольбу о смерти отнято и обжалованию не подлежит. Коллеи глубоко внутри, где хоть что-то осталось, кричала, когда зубы облюбовывали мягкие бедра, безвольно касающиеся крупных мужских ног. Уже в знакомой манере был жестоко оторван кусок кожи с приятного цвета жировой тканью, а следом подверглась нападению и большая производящая мышца. Она отделилась от общего пласта красной мякоти плоти с омерзительным рвущимся звуком и шумным дыханием возбужденного мужчины. Аппетит чудовища был непомерно большим, будто оно не поглощало ничего в пищу целые столетия, и оголодало настолько, что решилось на страшный грех — пожирание себе подобного в качестве мяса убойного животного. — Ха-а... — каннибал шумно отдышался, утирая рот от крови, когда проглотил узкой глоткой крупный кусок Коллеи. Глаза поползли по тому, что осталось от недавней трапезы, и жестоко сощурились, встретившись с фиолетовыми радужками, смотрящими совсем бесцветно — настолько они изменились под безбожным натиском. — Я наелся. Игнорируя сказанное, он вновь склонился над чревом девочки и собрал склизким языком ту кровь, которая успела растечься в стороны от разорванного живота. Его подвижная мышца была мягкой и скользкой, именно такой, какой она и запомнилась растерзанному телу. В какой-то далекий для помутненного сознания момент соприкосновения стали жестче, а движения более размашистыми — орган удлинился. Язык нечестивого раздвоился, приобретая более привычный змеиный вид, который в силу своей измененной рецепторной функции с большим интересом вылизывал вылюбленное всеми нездоровыми способами неподвижную Коллеи. Смахивались крупные кровоподтеки, собирались обрывки мышц, которые жадно вкушались, не взирая на переполненность желудка. Уходили и белесые капли, спущенные в каждую свободную от пожирания плоти минуту то в полости тела, то на порой целую грудь или даже лицо, с которого он так же решил слизать мерзкие следы, отдающие чем-то специфическим. Фальшивка не сумела устоять перед покрасневшим глазом девушки и зацепила его мокрым органом за самый угол, едва ли касаясь солоноватого глазного яблока. Зрительный шарик встретил вторжение обильным слезоотделением и ощутимым вдавливанием, повлекшим за собой паническую, хоть и притупленную боль. Кончик игрался с липкими ресницами и норовил подлезть под веко, желая обвести языком око целиком. Но вместо того язык покинул поверхность слизистой, а горячий рот припал в щеке в смазанном поцелуе, который вскоре оказался и на иссушенных девичьих губах. Кожи касались так легко, что стало только страшнее от контраста, который действовал не хуже электрического разряда через все тело. Ласка тревожила, а смена настроения парализовала и так безвольное тело, принимающее теперь не бесконечную агонию, а длинный язык в рот. Тяжелая ласка не вызывала никаких чувств, кроме едва ощутимой тошноты, которая могла быть и сильнее, если бы не растерзанный желудок. Новые ощущения мало интересовали, и им не придавалось никакого особенного значения, считаясь лишь продолжением банкета на приеме у господ страдания и ужаса. Наконец-то ощутилась и ставшая родной боль. Теперь действия «Дотторе» казались куда правильней, чем были до проявленной аморальной нежности. Целование облупленных губ превратилось в жесткие встречи с зубной эмалью и сильное трение, когда губы жадно обласкивали кровоточащие ранки, высасывая кровь из пульсирующей плоти. Он как упырь из страшных легенд, какие обычно рассказывают старики совсем маленьким детям, чтобы те, в меру напугавшись, даже не подумали осмелиться лезть в страшные глубины леса или, например, пещер, где на них нападет совсем не бледный силуэт, а скрытный хищник. Губы воплощения легенды огрубели, потеряв свою нежность, когда дающая скольжение слизь растворилась. С каждым движением по порванным губам ощущения становились отдаленными, но вместе с тем более напористыми. Словно не целовали и даже не терзали, а касались чем-то странным, вроде тканной материи... Накатившее удушьем чувство, что внутренности выворачиваются наизнанку, заставило ее согнуться в невредимом животе и густо вырвать черную жидкость на согретый едва ли заметным теплом тела металл. Глаза густо влажнели, слезы бесконтрольно текли по обескровленным щекам и неприятно затекали в ушные раковины. Девочка была потеряна и найдена одновременно, оказавшись ослепленной ярким светом, который и проводил ее в обитель омерзительного чудовища, делящего тело вместе с ней. — Проснулась? — голос мужчины мгновенно отрезвил, будто бы окунув в ледяную реку вместе с головой. Она часто-часто задышала, в ужасе наткнувшись ослепленным зрением на того, кто какие-то пару жалких секунд назад жадно поедал и брал ее тело. Мгновенно заболели внутренности, пережившие не одно зверское извлечение, а голова готовилась лопнуть из-за перенасыщения видов сначала с «Дотторе», а теперь с Дотторе. Ужас сдавил глотку, но в ином случае девушка закричала бы, а следом дала глазам закатиться, отдаваясь во власть обморока. В нем был шанс набрести на каннибала. Бешено стучащее сердце, готовое остановиться в любую секунду, идеально разгоняло кровь по настрадавшемуся телу. Оно повторно сократилось, когда мужская рука, кажется, хотела убрать что-то с мертвецкого на вид лица. Дрожащая конечность Коллеи вскинулась непроизвольно и увесистым шлепком пришлась вовсе не по врачебной длани, а по открытому крючковатому носу. Девочка не могла сказать точно, как такое вообще удалось провернуть, чтобы суметь воспротивиться самому Второму Предвестнику и выдавить из движения не только умопомрачительный хруст, но и подавленное рычание от явной боли. Взвинченный разум не мог фокусироваться ни на чем, кроме построения абсурдного плана и жажды бежать со всех ног. Она с неимоверной болью упала на пол, когда откатилась от мужчины. Из раскрытого в сдавленном хрипе рта, густо капнули черные вязкие капли, оставшиеся еще с мокрого откашливания. Они будто подгоняли своим видом, говоря, что слабая девочка станет такой же, если не покинет эскулапа как можно скорее. Ведь он, имея идентичный чудовищу вид, поймает ее в свои жестокие руки и также примется за теплое мясо малокровного тела, и решит разбавить трапезу насилием в нетронутое лоно. Задыхаясь от страха, она поползла по полу на одних только руках, пока Доктор что-то рычал, жмурясь от боли, поразившей лицо. Это была идеальная фора для отступления, которая окончилась уже повторным тошнотным хрустом за спиной. Он сам же себе вправил нос. Сейчас он ее хватится. — Коллеи! Девочка кожей ощутила ту же злобную интонацию в голосе, с которой шипела исполинская змея. Сейчас он оскалится, бросится сильным телом сверху и сотворит то, что сделал тогда. Паника, будто открыла новые силы, и девочка со стенаниями продолжила свой нелегкий путь. Как же хорошо, что живот был срощен, иначе ленты кишков рисковали бы выйти за пределы брюшной полости и длинными полосами остаться позади. Если за них схватиться, то можно и подтянуть к себе... Резко затошнило от уродливых представлений о том, как кишечник наматывают на кулак и безжалостно тянут, заставляя с нечеловеческой болью возвратиться. Сейчас стошнит! Коллеи шумно сглотнула, борясь с подступающей пустой рвотой, и, услышав режущие слух шаги, предприняла безуспешную попытку вскочить на ноги, которые практически и не чувствовались. Треклятая кровопотеря сыграла злую шутку с ней и не позволяла резво распоряжаться конечностями. Зато предоставила исполинскому ужасу заполнять собой каждую клеточку тела и приказывала бояться неизбежного, которое надвигалось куда быстрее, чем предполагалось. Страшно. Очень страшно. Он ее не убьет. Он сделает вещи куда более ужасные, чем простая смерть. Он сделает это, потому что обхватил стальным обручем лодыжку, за которую дернул. — Нет! Не надо! — девушка яростно забилась в панике, даже не глядя в лицо ученого, тянущего тело. — Не трогайте меня! Хватит! Она задыхалась от ужаса и испытывала сильнейшее помешательство, растущее из всепоглощающего страха. Голова отказывалась мыслить, работать, как то было положено, перебросив все ресурсы на элементарную защиту и выброс ненормального количества адреналина, от которого должно было бы попросту встать сердце. Настолько были безудержны его сокращения. Конечности зажили своей жизнью, получив непосредственный приказ об обороне, чтобы отстоять тело. Пациентка яростно выкручивалась в руках ученого, как змея, брыкалась, кричала, пыталась дотянуться до предплечий, чтобы укусить. Чтобы уподобиться ему же в богомерзком откусывании человеческой плоти. Слюна, разбрызгиваемая в процессе неравной борьбы, начинала пениться в уголках губ. — Приди в себя! — крикнул эскулап, крепко сжимая нижнюю челюсть девушки, чтобы она в бесконечном верчении головой не свернула себе шею. Он заставил ее смотреть в свои красные глаза, не давая отвернуться в сторону. Коллеи, походившая на зараженное бешенством животное, крепко жмурилась и всеми силами старалась отпихнуть от себя мужчину и в один из подобных толчков вдруг обнаружила на лице противника кровь. Алый цвет тянулся от ноздрей до губ и даже подбородка, где собирался каплями. Это точно был не настоящий Предвестник — фальшивка, которая воспользуется уязвленностью разрозненного разума и снова изнасилует ее. Настоящий не мог так дать взглянуть на кровь. — Нет! Я не хочу опять!.. Все слова стали неразборчивой кашей из рыданий, криков, болезненных стонов и мокрого кашля, когда слюны становилось непомерно много, а дыхания попросту прекращало хватать. Подопытная так жалко выглядела, имея отвратительный вид, что Предвестник даже ненадолго замялся, испугавшись, что рассудок девчонки все же сдался, угасая безвозвратно. Однако, как и положено было опытному практику, он быстро вернул себе холодную расчетливость и ясный ум, чтобы остро прислушаться к помешательству его затянувшегося эксперимента. Больная беспорядочно рыдала про боль, стенала про плоть, кричала об использованности, уже прекратив выпутываться из захвата. Должно быть, она смирилась. Или не было больше сил поддерживать боевой настрой против ученого, который со всей внимательностью слушал и вглядывался в зеленую голову. О чем бы не вела речь Коллеи, а на этот раз его руки были непричастны, а совесть, что удивительно, чиста. Если, конечно, не брать во внимание, что весь переполох случился исключительно из-за проведенной им же инъекции. Но стоило отметить, что сам он к галлюцинациям воспаленного разума не имел причастности, а благодарить за видения стоило Порчу, решившую пересечь черту размытой дозволенности. Даже с прекращением сопротивления Доктор не мог ее отпустить ни в целом, ни частично. Приходилось крепко прижимать к себе, как дитя, и молча выслушивать уже не столько рыдания, сколько скулеж побитой дворняги на пару с воем кита. Было бы куда лучше усыпить девочку, введя в ее тело седативное средство новой инъекцией, лишь бы устранить источник шума и не дать навредить самой же себе в состоянии полного душевного раздрая. Истощенность и сильная дрожь то горящего, то остывающего тела ощущались удивительно сильно, как и внезапная пропажа сил, наступившая с задушенным всхлипом и отчаянным шепотом. Нагое тело ощущалось не телом вовсе, а слишком крупным комком обнаженных нервов, будто Пиро нечисти выжгло плоть до черных углей, а Крио, неизвестно откуда взявшееся, придала форму белесым нитям и зафиксировала их неподвижно. Доктор и сам начинал подумывать об использовании Элемента, которым обладал, чтобы приморозить бесноватую, спровоцировать сонливость и избавиться от разразившейся на полу драмы. — Пожалуйста... — Коллеи прошептала сквозь слезы, когда обессиленно уронила голову на грудь Дотторе, будто плевать она хотела создаваемые ей же противоречия. — Нет, Коллеи. Мужчина непреклонен и жесток к неразумной девочке, которая в процессе слишком длительной возни разбила острый нос. Подсохшая кровь неприятно пахла и стягивала кожу, особенно сильно в местах глубоких рубцов, имеющих и без нее не слишком слабую силу натяжения из-за неровно заживших тканей в прошлом. А сам рецепторный орган тошно болел и пульсировал из-за раздразненных кровеносных сосудов, не особенно выделяясь на фоне общего горящего пятна боли на лицевом отделе черепа. Девчонка, будто знала о временной слабости и решила позабавиться над обнаруженным феноменом в виде слабости. Не будь она в состоянии аффекта, то он бы обязательно ее здорово проучил за роспуск шаловливых ручонок... Наконец, Коллеи окончательно выбилась из сил и оставила те старания, которые начала со всей неприкрытой одичалостью. Больше не было ни брыканий, ни криков. Да даже хриплых обвинений, от которых начинало воротить из-за однотипности и страшной клеветы, пятнавшей доброе имя ученого. На их место пришли нередкие всхлипы, судороги, прошивавшее все тонкое тело, и немного резковатые шумные вдохи воздуха, который насквозь пропах чем-то затхлым, будто гниющим и выделяющимся среди всего железом. Оно доносилось от Доктора, как и его индивидуальный специфический запах кожи вместе с выветренным парфюмом, используемый им для изничтожения вопросов о «морговом» душке. Второй Предвестник — едкий, как химия на его же полках, а тот «Дотторе» не имел запаха или отдаленно напоминал гнилую кровь с частичкой плесени. — Умница, — искренне похвалил ее Дотторе, все еще придерживая пациентку и не отпуская от своей груди. Освобожденной от Коллеи ладонью, он мягко пригладил ее спутанные волосы и осторожно, будто страшась навредить, вплелся в них расправленными пальцами. Было ожидаемо, что девочка от «ласки» снова шевельнется и съежится, стараясь уменьшиться до размеров одиночной споры, чтобы уйти от леденящего душу прикосновения. Впрочем, оно имело определенную пользу для вразумления пациентки, которая подверглась страшнейшей атаке со стороны Порчи и своего больного рассудка: мужчина показал ей то, что помнили только они с ней. Повторил поощрение, позабытое с самого раннего детства. Не хватало только приторной сладости от цветного сахара. Доктор не прекращал играться с ее зелеными прядями и изредка массировать теплую кожу головы. В безрадостном детстве девочки, он всегда трогал ее через ткань перчаток, которые носил, кажется, не снимая, за исключением некоторых трудных операций. Но теперь было до страшного интересно изучать голыми подушечками пальцев, местами с сожженными реактивами бороздками. И его пациентка, похоже, разделяла это чувство новизны, не считая искривленных нежных черт лица и страдальчески заломленных бровей, когда уже немые рыдания возобновились. Сгорая изнутри, девушка разрушала свои хлипкие стены далеко в голове, которые воздвигли извилины головного мозга для защиты. Одно определение прогибалось под другим, третье истлевало на глазах, а иное и того хуже — зарождало сомнение в оставшихся. Гудящая от раздирающих сознание фантомов голова не могла здраво соображать или предлагать некоторые примеры разрешения конфликта. И приглаживающий макушку Дотторе делал никак не легче, лишь усложнял и угнетал. Но как же было критически важно сосредоточиться на чем-то снаружи, чтобы задушить внутренние раздражители... Нужно запомнить настоящего Дотторе.Она — идиотка, без единого намека на присутствие мозга, раз рыдая, притеснялась к чудовищу
После криков и грохота в секционной было до больного странно не слышать ни единого постороннего звука, если не считать два разных по частоте дыхания: спокойное лекарское и поверхностное девичье. Ей было тяжело дышать после душераздирающих воплей и продолжающегося состояния неблагоприятного стресса. Доктора просто потрясало упорство Живого Глаза Порчи, который после всех перенесенных невзгод оставался при своем разуме и цвете волос, а не терял себя и не седел, как некоторые из испытуемых, когда исследователь играючи вертел острием лезвия перед раскрытыми инструментами глазами. Впрочем, стань волосы вдруг платиновыми, то это все равно не умоляло бы высокой ценности материала. Живой Глаз Порчи пусто взирал куда-то сквозь в пол, привыкая к убивающей руке исследователя, его близости и звенящей пустоте. Змеи заткнули свои рты, а Доктор, кажется, впервые трогал ее с иными мотивами. Даже уложил себя, объявив о новом вопиющем случае на их совместной практике, некорректного обращения с пациентом. Руки Второго стоило бы подвергнуть жестокой ампутации, повторив таким нехитрым образом его многочисленные манипуляции над неудачливыми пленными. Однако Коллеи не посмела даже украдкой взглянуть на инструменты для разделения мягких тканей и аккуратные ручные пилы для крепких костей. Она лишь прикрыла дрожащие веки и без особого желания или протеста отдалась во властные руки, служащие мостом между ее внутренним убитым восприятием и реальным миром. Если она закроет глаза, то снова угодит в капкан Порчи. Если закроет глаза, прижатой к крупному телу, то угодит уже в научный капкан со стальными челюстями. Подлинный Доктор был куда лучше, но все еще оставался отвратительным и самым гнусным, возможно, из всех живых существ Тейвата, которые когда-либо существовали. Биение его презренного сердца мало обнадеживало и упрямо говорило, что этот ученый самый настоящий и живой из всех погибших. Что он не был вырожден из громадной змеи и не был причастен к страшнейшим актам, совершенным над безопытном телом. Коллеи ощущала себя удивительно пустой, хоть внутренние органы и были на месте, а голова не отделена и не лежала где-то в стороне, наблюдая немым зрителем. Если бы Второй решил вынуть из нее пару-тройку внутренностей, то ощутила бы разницу она? Или, как в последние из массы пыток, беспристрастно уставилась бы взглядом в сторону, отдаваясь на волю озверевшего мужчины? Может, она даже не ощутит боли из-за атрофированного восприятия и нахождения разумом где-то совсем далеко, а не на бойне?.. Ей не хочется проверять. Страшно даже не то что думать, а больно — напарываться на редкие осколки от той картины, которая стояла перед глазами. Что угодно, но только не снова. Неважно каким будет новое условие, главное — сохранить себя и не пребывать в панике из-за допущения о том, что одна из структур действительно могла быть похищена и проглочена голодным ртом. Поэтому быть ребенком в руках не так плохо. Не так плохо чувствовать истязателя.