Мы будем смелее

***

Лаура сейчас бы схватила Машу за руку и уехала в карельские леса. Палатка, песни у костра и надоедливые комары. Она слышала о красоте озер и думала, что Маша смогла бы описать всю их красоту, как никто другой. В белых ночах была особенная романтика, это Лаура помнила с детства, когда однажды, совершенно случайно прочитав «Калевалу», влюбилась и сбежала из дома. Мать просто пожала плечами и отпустила. Быть молодой — прекрасно. Может, в голове и сидит безысходность, смешанная с песнями Сплин и стихами Есенина. Может, обидно, горько и одиноко быть молодым. Может, хочется плакать и не выходить из комнаты, как завещал сам Бродский. Может. Но все-таки быть молодой — прекрасно. Это Лукина знала, понимала и принимала со священным трепетом. Нужно было жить сейчас. Нужно было не терять ни секунды. Поэтому Лаура протянула руки и поцеловала Машу. Просто и спокойно, как целовала бы её, если бы они жили вместе и каждое утро встречали в одной постели. Когда-то Лукина думала, что она чертов Базаров. И что когда-нибудь она все-таки передумает, станет каким-нибудь военным врачом и умрет, выполняя свой долг. Лаура не была Базаровым. Она был скорее девушкой, впечатлительной и влюбляющийся навсегда. Она восхищалась Машей, как Николай Ростов восхищался Александром I, как Аркадий Кирсанов восхищался Базаровым. Но ей не хотелось быть кем-то из них. Ей не хотелось потерять свой объект восхищения. Её Богиня должна быть рядом, давать целовать свою руку и смотреть тепло, смеясь глазами. Наверное, это не было нормальным. Наверное, никто не назвал бы это настоящей любовью. Лауре было плевать. Лаура просто знала: Маша смотрит на неё так же. Маша могла исписать тысячу листов, но никогда бы не смогла найти идеальных слов для Лукиной. Если бы требовалось, она украла бы её, как Печорин украл Бэлу. Она любила бы её, как Соня Мармеладова любила Раскольникова. Искренне и бескорыстно. И сейчас Третьякова не двигается, боясь разбить, сломать всё вокруг и саму Лауру. В конце концов всё это может оказаться простым видением, сном и шуткой кого-то сидящего там, наверху. Они выбежали на улицу через черный ход, внезапно, жадно глотая уличный воздух. Лаура достает сигареты, и Маша отбирает одну из них. Курят медленно, каждая думает о своем, изучая обшарпанные стены соседнего дома. — Маш, давай уедем куда-нибудь? — выдает Лукина, прислонясь к стене. — Иногда я думаю об этом. Не хочу превратиться в Джея Гэтсби и смотреть на Питер, как на мой собственный зеленый огонек. — Потому что он смотрел на него, как на символ своей любви, а тот был скорее… символом его смерти? — Лаура усмехается. — Ты же не Дэзи, слава Богу. — Если ты Гэтсби, то кто я, по-твоему? — Ты скорее Ник Каррауэй, — Маша выбрасывает сигарету. — Единственный, кто не бросит после смерти самого богатого человека в округе, потому что тебе не нужны его деньги. — Значит, такой у тебя взгляд на их отношения? — Лаура удивленно поднимает глаза на Третьякову. — Я не знаю. Просто… ты не думала, что у Ника в сердце было больше любви, чем у кого-либо вообще? — В моем сердце сейчас слишком много любви. Знаешь, я могу умереть от этого. Маша смеется. Может, им стоило подумать о будущем. О том, что они будут делать хотя бы завтра. Может. Лаура отказался думать первой. Она схватила Машу за руку и… уехать в карельские леса не было возможности. Но уйти домой к Лукиной было легко. Они ввалились в квартиру, шурша пакетами. Они пили всего лишь чай, они потеряли счет времени, вычитывая каждую строчку из романа Фицджеральда. Лукина лежала на полу, жадно вглядываюсь в строчки. — «Никогда еще дом Гэтсби не казался мне таким огромным, как в эту ночь, когда мы рыскали по большим пустым комнатам, охотясь за сигаретами. Мы раздвигали драпировки, похожие на палы палаток, мы водили руками по поверхности темных стен в поисках выключателей; раз я наскочил в темноте на открытый рояль, и оттуда брызнул фонтан нестройных звуков. Повсюду пахло затхлостью, как будто комнаты уже давно не проветривались, и было совершенно непостижимо, откуда взялось в них столько пыли. Наконец на одном столе обнаружилась сигаретница и в ней две лежалые, высохшие сигареты. Мы уселись перед окном в большой гостиной, предварительно распахнув его настежь, и закурили, глядя в темноту.» — зашептала Лаура и, закончив читать, подняла глаза на Машу. Третьякова молчала. Лукина достала карандаш и подчеркнула все строчки. — В этом есть что-то, — произносит Лаура закрывая книгу. — Любовь? — Маша ложится на спину, чувствуя мягкую кровать под собой. Наверное, на такой хочется спать целыми днями. Лукина поднимается с пола, падает рядом и лениво тянется за поцелуем. — Может, покажешь мне, чем бы закончилось их ночное приключение, если бы они были другими? — шепчет Лаура и тянет на себя Третьякову. Маша нависает над Лукиной, смотрит в глаза и улыбается: — Если бы они были смелее? — Мы будем смелее.