Безобразная фея

            Белый Авентадор мчался по автотрассе в свете сеульских ночных огней. Стрелка спидометра быстрыми темпами приближалась к отметке двести. Феликс крепко сжал руль, вдавливая педаль до упора. Потоки воды, залившей несколькими минутами ранее улицы столицы после проливного дождя, рассекались под колесами спорткара в разные стороны, доходя до обочины и пешеходных дорог. Кровь кипела, словно раскалённое железо. На лицо все признаки бешеной аритмии.       Но в глазах читался неподдельный страх. Феликс боялся. Всякий раз, когда семья собиралась за одним столом по случаю дня рождения господина Бана, он становился жертвой нападок со стороны прочих членов семьи. И этот сбор, как и прочие, не предвещал ничего хорошего, только безосновательные упреки и обвинения.       Миновав столичные улицы, Феликс выехал за город, сворачивая на пятом километре в сторону элитного посёлка. Казалось, что кто-то выложил тут все деньги страны и теперь задыхается под их завалами, грея задницы в возведенных здесь дворцах и замках. Видные деятели культуры, политики, бизнесмены — глубокими корнями проросли в пригородах Сеула, подальше от городской суеты. Оторванные от реальности, такие беспомощные и бесполезные, они продолжали паразитировать на обществе, удовлетворяя свое чревоугодие к богатству и роскоши.       Богатые богатеют, бедные беднеют. Такова нынешняя реальность, которая с каждым днём становится видна все отчётливее. И Феликсу противно от самого себя. Когда он успел стать таким же? В какой момент оказался на стороне тех, кто лишает обездоленных последнего?       Сердце болезненно ноет. Что мешает ему прямо сейчас влететь в дерево, разбившись насмерть? Правильно — ничего. Но непонятно откуда взявшийся инстинкт самосохранения не позволяет переступить красные линии.       С каждой секундой, с каждой минутой и часом, днём и месяцем Феликс сходит с ума. И сейчас сходит, съёживаясь всеми внутренностями при виде только одной тени высоких врат в дом семьи Бан, которая лишь на бумаге была родной, а на деле совсем наоборот.       — А, господин Ли Ёнбок! Прошу прощения, сразу не признал. Вы выглядите. так. э…стильно? — охранник скептически осмотрел спортивный вид парня в чёрных тонах. — Чего встали, олухи?! Пропускайте! — крикнул он своим коллегам.       Врата отворились. Каменная дорожка вела вверх к вилле на невысоком холму с панорамным выходом на Сеул. Вооруженные до зубов люди в смокинге стояли по всему периметру, периодически переговариваясь по рации. Феликс незаметно засунул руку в бардачок, вынимая пистолет с глушителем. От этой семейки можно ожидать чего угодно.       Рёв двигателя белой бестии привлёк к себе интерес всех гостей сегодняшнего торжества. Они с нескрываемым интересом разглядывали каждую деталь Авентадора, пытаясь рассмотреть водительское место сквозь тонированные стёкла.       — Боже мой… вы только посмотрите, в чем он приехал.       — У отца праздник, а он приходит сюда в таком виде?       — Какое невежество.       Переполох, который вызвал Феликс своим появлением, продолжал нарастать, словно снежный ком. Дорогие бальные костюмы гостей шли вразрез с его спортивным видом. Блондинистые волосы, слегка растрёпанные и отброшенные назад, придавали дикарскому обличию Феликса удивительный шарм, идеально подчёркивая черты его худощавого веснушчатого лица.       Терпкий запах Chateau Margaux 1787 года, цена которого переваливала за двести тысяч долларов за бутылку, вызывал приступ удушья. Вокруг маленьких столиков по несколько человек концентрировались гости, обсуждая, на их взгляд, наболевшее. Женщины хвастались драгоценностями в несколько сотен каратов перед своими оппонентками, обсуждали последние новинки в мире моды, или же, поездки на лазурные берега Франции. Бриллианты сверкали в свете огромных люстр стиля хай тек, рубины и изумруды оттеняли их яркие экстравагантные платья с глубоким вырезом декольте. Каждая из них старалась нести в себе сущность греческой богини любви и красоты, но на деле была лишь её ничтожным мелким воплощением.       Они — жены богачей, те самые, что дальше их особняка не видят ничего, совершенно не добившиеся в жизни чего-то хорошего, поистине ценного и значимого, служат лишь украшением их самолюбия.       Что же до самих богачей, то здесь без видимых изменений: кто сколько акций купил, на развитие какой отрасли потратил чуть ли не целое состояние, оценка банковских ставок, рассуждение на тему падений и взлетов на мировых биржах и как это отразится на собственном наворованном кармане денег, выведенных уже давно куда-то в офшоры на теневые счета. Феликс уверенно и с гордо поднятой головой не спеша шел по залу под натиском осуждающих взглядов, иногда оглядываясь по сторонам, замечая знакомые лица. Отказать себе в удовольствии позлить присутствующих нарушением этики и дресс-кода сегодняшнего вечера было крайне трудно.       Концы его черного короткого плаща парили в объятиях ветра с открытой веранды, ведущей к бассейну. Повсюду в воздухе витали примеси мужских одеколонов, раздражая слизистую носа. И только лёгкая, приятно успокаивающая шалящие нервные клетки мелодия скрипки была бальзамом на душу.       — Как ты посмел прийти сюда еще и в таком виде? — схватила Феликса за локоть миссис Бан, — не позорь нашу семью! — Пожалуй, Ли сейчас сгорит в огне её ненависти, не оставив после себя и пепла.       — Отец захотел видеть меня в этот важный день. Неужели я не имею права отдать сыновьи почести?       — Закрой свой поганый рот, — она дёрнула Ли на себя. — Приёмыш, у тебя нет права называть его своим отцом. Тебе повезло стать частью Бан, он всего лишь пожалел тебя, ребёнка подлых лжецов, мелких жуликов и воров.       — Вы знали, что не стоит кусать руку, из которой потом, скорее всего, придется хлебать? — Феликс оглянулся по сторонам, склоняясь над ухом мачехи. — Маятник всегда может качнуться в другую сторону, — воздушный французский поцелуй пронзил женщину насквозь, оставляя многочисленные дыры в сознании.       Звонкая пощечина прервала бурные светские беседы, музыка стихла, официанты замерли на месте в руках с подносами.       — Хорошего вам вечера, мадам, — усмехнулся Феликс, резко хватая руку миссис Бан в полупрозрачной перчатке, целуя её тыльную сторону.       — Я.я. клянусь, я выведу тебя на чистую воду, сукин сын!       Но Феликс уже не слышал её или сделал вид, что не слышит, направляясь в сторону кабинета Бана старшего.       Абсолютная тишина по ту сторону двери. Страх. Отчаяние. И в придачу накатившая волна истерики. Тяжелый ком подступил к горлу, лишая возможности проглотить избыток слюны в полости рта. Губы нервно подрагивали, а на переносице выступали морщины от гримасы в ответ на непонятно откуда взявшуюся боль во всем теле.       Феликс ущипнул себя за правое бедро и на облегчённом выдохе со словами «к чёрту» на уме постучал в дверь, едва касаясь до неё костяшками.       — Входите.       Не теряя ни секунды, парень прошел в рабочий кабинет отца. Бьющий прямо по мозгам и ушам неприятный скрип дверных петель заставил жмуриться его, вконец лишая внутреннего спокойствия.       Царивший полумрак вызывал паническую атаку перед неизвестностью, словно кто-то сейчас выпрыгнет из тёмного угла и начнет безжалостно ломать кости, упиваясь наслаждением от истошных криков. Хотелось убежать и больше не возвращаться сюда никогда, но Феликс не мог, не сейчас, когда сделано столь многое на пути к цели всей жизни. Любой просчёт или маленькая оплошность могут разрушить всё то, что годами выстраивалось с таким трудолюбием по кирпичикам, и Ли не мог этого допустить.       Тяжелая, выпившая все соки шахматная партия приближалась, казалось, к долгожданной кульминации, сделанная ставка превысила все банковские лимиты мира, и Феликс собирался сделать шах и мат, положить конец этой долгой, удручающей, глупой, на его взгляд, игре, в противном случае погибели не избежать, на дно пойдут все и вся.       — Отец… — он остановился перед широким письменным столом из красного дерева под свежим слоем воска.       Молчание.       Тишину прерывал шелест перелистываемых страниц книги.       Тонкая нить дыма тянулась к потолку от тлеющей сигары в пепельнице.       — Знаешь, почему я ненавижу праздники? — грубый, басистый голос отца разорвал тонко натянутые нервы Феликса, словно струны той скрипки, что до недавнего времени вселяла чувство глубочайшего умиротворения.       Парень оставался спокоен, старался не поддаваться давлению, что толкало своей тяжелой рукой в пропасть.       — Все они собираются здесь лишь с одной целью — деньги, получить как можно больше денег, — мужчина отдал книгу стоящему рядом помощнику. — И что с того, что для этого нужно всего лишь извалять себя в грязи возле чьих-то ног? Так, пустяки, — отрывистый кашель Бана старшего моментально привёл Феликса в чувства, — но все они мусор, раз готовы унизить свое достоинство ради каких-то грошей. Удивительно, на что может пойти человек ради денег, — инвалидная коляска медленно развернулась, самый ни на что есть искренний смех мужчины испугал Ли не на шутку, — другое дело такие, как ты — сильные, независимые, любого могут заткнуть за пояс, — собрал руки в замок, поглаживая большим пальцем наручные часы из чёрного золота и стали, — я восхищаюсь тобой, я рад, что воспитывал тебя таким, я горжусь, что ты мой сын, — свет настольной лампы осветил морщинистое лицо мужчины; на правом глазу, покрытом бельмом, тянулся шрам то ли от пореза острым предметом, то ли от царапины, оставленной диким зверем, — добро пожаловать домой. Дела идут хорошо? — радушно улыбнулся, сгорая от отцовского любопытства.       — Есть некоторые сложности, но.       — Но? — коляска двинулась с места; мужчина подъехал вплотную к Феликсу, испытующе всматриваясь во взгляд Ли. — Ты мой сын! Семья Бан никогда не испытывает трудностей и всегда достигает цели. Как же ты собираешься возглавить тогда фонд?       — Что? — дрогнул голос Феликса.       — Врачи говорят, что моя смерть близко. Старые раны дали осложнение, и медицина не способна ничего с этим сделать, — снова отрывистый кашель. — Я написал завещание. После моей кончины всё состояние перейдет в твои руки, ты станешь новым гендиректором фонда.       — Это честь для меня! — Феликс упал на колени, судорожно хватаясь за руки мужчины. Слёзы сами наворачивались на его глаза, — но Бан Чан…       — Он больше мне не сын. Он предал всех нас, пошел против наших идеалов, опорочил наше доброе имя, — отец уставился куда-то в пустоту, словно заговорённый, — я долго размышлял над своими действиями, грехами, которые невозможно искупить, стоило ли оно того? — опечаленно выдохнул, во взгляде некогда сурового хищника тяжёлым бременем легли досада и разочарование, спустя столько лет, сквозь пелену необузданных амбиций и страстей эти глаза начали различать полутона, да только поздно, повернуть время вспять попросту нельзя, — возможно, Бог таким образом наказывает меня, испытывает собственным сыном. Но я, прежде всего, лидер, которому доверились десятки людей. Прежде всего, я должен думать об их благополучии, благополучии их семей, — он положил руку на голову Феликса, прислонённую к своим коленям, — это решение было принято только во благо фонда и тех людей, что трудятся во имя него. И только такие люди, как ты, способны привести нас к светлому будущему, — взял за подбородок Феликса господин Бан, — я прекрасно знаю, что таят в себе эти глаза, о чём мечтают, чем живут и дышат, Феликс, — от произнесённого настоящего имени тело парня покрылось мурашками, Ли хотел бы забыть его раз и навсегда, — придёт время, и я расскажу тебе всё, а до этого пообещай мне, — резко схватил за волосы Феликса, запрокидывая его голову, — что не разочаруешь меня, не дашь повода усомниться в принятом мною решении, — многообещающе уставился в прекрасные карие феликсовые глаза, которые блестели от накатывающих слёз, — Бан Чан ведёт опасную игру, и, если я узнаю, что ты пытаешься поспособствовать ему в этом, то я убью вас обоих, — вновь отрывистый кашель прервал мужчину на полуслове, — не сомневайся в моей решительности, я всегда выполняю обещанное. Поклянись.       — Мне, — судорожно и неуверенно промолвил Феликс, — незачем этого делать, — а земля уходила из-под ног, — потому что я никогда не играю по чужим правилам, даже если это правила самого Бан Чана, — стиснул от боли в затылке зубы; слеза покатилась вдоль щеки, — если я захочу, я похороню не только Криса, но и всех, кто находится в этом доме.       Феликс почувствовал, как хватка на макушке слабеет. Безумный старческий смех вывернул наизнанку, оставляя совершенно нагим и беззащитным.       — Я же говорил, что горжусь тобой! Ничего другого я и не ожидал от тебя, — подъехал к граммофону, устанавливая джазовую пластинку, — твоя независимость и понимание свободы действий даже меня пугает, но это то, чего всем нам не хватает.       Феликс поднялся с колен, поправляя растрепанные пряди волос. Тревога и страх сменились раздражением и злостью, внутри начал просыпаться вулкан, выплёскивая из своего жерла раскалённые глыбы ненависти. Издевательства, через которые проходит Ли всякий раз, когда встречается с господином Баном, рвут последние нити терпения, оставаясь в очередной раз без ответа. Желание достать пистолет из кармана плаща и привести в действие смертельный для этого старика приговор оказалось сильнее прежнего. Но Феликс стоит, не позволяя себе сделать ни одного опрометчивого движения, которое может стоить ему жизни.       Рано. Слишком. Необходимо подождать еще чуть-чуть.       — Если бы я очертил вокруг себя границы, — начал надвигаться в сторону мужчины, — если бы следовал дурацким правилам и сдерживался, — склонился над инвалидной коляской, — то никогда не оказался бы там, где сейчас, — выровнялся и почтительно склонил голову Феликс, — поздравляю с юбилеем, отец. Счастливого праздника.       Ноги не слушаются, идут прочь. Как можно дальше. Быстрее. К чёрту это место. К чёрту это семейство. Нужно убраться отсюда как можно скорее.       Феликс вылетел на улицу, устремившись к авентадору.       Парень откинулся на спинку сидения, поймав для себя минутную тишину, чтобы привести спутавшиеся мысли в порядок. Неистовый, до срыва голосовых связок, крик оглушил собственные уши. Казалось, что стёкла сейчас лопнут от перенапряжения. Феликс несколько раз ударил по рулю, случайно просигналив.       — Больной ублюдок, — Феликса трясло. Трясло не на шутку. На лбу выступили вены, глазные капилляры разорвало в клочья, — вы все скоро сдохните! — губы неконтролируемо подрагивали, — спокойно, Феликс, спокойно, — внутри все кипело, хотелось рвать и метать, дробить чужую голову без остановки.       Остановись. Не делай этого.       Время замерло. Ли застыл в ожидании немыслимого, чего-то несбыточного. Женский голос оборвал последнюю связь с реальностью. Всё вокруг погрузилось в кромешную тьму, оставляя Феликса один на один с собственной совестью. Чужое дыхание обдавало со всех сторон, заставляя испуганно оборачиваться по сторонам.       Обещаешь, что никогда не бросишь меня?       Обещаю.       Феликс дрожащими руками схватился за голову, сворачиваясь, словно ёж, в клубок.       — Хватит… прошу тебя…       Взрыв.       Автоматная очередь.       Пелена угарного газа перед глазами.       Кровь, мучительно долго растекающаяся по паркету из сибирского кедра.       Феликс вздрогнул из-за неожиданного телефонного звонка. Пальцы дрожали, от чего все попытки принять входящий терпели неудачу.       — Поздравляю с назначением, директор, — тихий, такой загадочный и проникновенный голос захватил Феликса, оказывая эффект мощного антидепрессанта.       — Как ты узнал?       — Мой любимый, дорогой и обожаемый братец, неужели ты думаешь, что я не знаю, что происходит в собственном доме? Как оскорбительно, — недовольно хмыкнул.       — Ты, должно быть, совсем с ума сошел? Прослушка в его кабинете? Серьёзно? — это было слишком очевидно, но только не для господина Бана.       — Не будь такой букой, Ликс, — с наслаждением протянул имя брата Чан.       — Совсем перестал мне доверять?       — Не заводись, я должен был лично убедиться, что старик не блефует. Какого жить с мыслью, что ты в шаге от несметного богатства? М-м? — рассмеялся Чан, — жить, ни в чём себе не отказывая? Признаюсь честно, я даже завидую, — грустно вздохнул.       — И что дальше?       — Что дальше? — на другом конце вызова повисла пауза, — ну, знаешь, может произойти всё что угодно: поскользнулся, забыл выключить чайник, не справился с управлением. Что тебе импонирует больше всего? Только скажи, и мы обязательно попробуем это.       — Крис! — низкий, завораживающий, такой нереальный и невообразимый, словно потусторонний сказочный мир, смех брата заставил снова нервничать Феликса, снова испытывать приступ страха и оказаться на грани шоковой терапии; говорить вот так легко об убийстве собственного отца, спокойно предлагать варианты вероятного преступления, на которое Бан Чан способен пойти, нет причин в этом сомневаться, разрушало в Феликсе остатки человечности, — у нас был уговор!       — С тобой всегда так весело играться, теперь я понимаю его.       — Урод.       — Прости. Ты ведь знаешь, как я люблю тебя, Ликс?       — Знаю, — любит, действительно любит; приятная нега, словно акварельные краски на водном пейзаже, растеклись по феликсовому телу, принося желанный покой.       — Я поклялся, что никогда не заставлю тебя снова испытать боль, тогда, семнадцать лет назад, помнишь?       — Помню… How is Australia*?       — Fine. But it's raining again on Sydney, — усмехнулся Чан.       — Embankments at this moment so beautiful and scary at the same time, — поджал губы Феликс, перебирая пальцами по верхушке руля, — my mother often took me there. She loved rain. She said that this is the best reason to think about everything terrible and forget it like a bad dream.       — We will definitely come here together, — он улыбается, точно улыбается, чёрт его дери.       Феликсу не нужно видеть Чана, чтобы понять это, слишком очевидно и до невозможности наивно. Но мило и очаровательно, что ненароком помогает услышать внутри себя трепетание крыльев бабочки.       — When we finish what we started.       — How long should I follow the girls? I can't stand it, Chan.       — Be patient a little more. It will all be over soon. Do you trust me?       — Of course. Don't forget why I'm doing this, I don't care about anything but destruction Lion Semiconductors. This is the only way my parents can sleep peacefully, — нервно сглотнул, капельки пота выступили на лбу и висках; одной рукой Феликс держал сотовый, а другой до дрожи в ладони сдавливал пистолет, — мне пора. Возвращайся, пожалуйста, скорее. Я не выдерживаю. Ещё чуть-чуть и я сломаюсь, Крис, слышишь меня? Ты ошибся, выбрав меня в союзники; я не создан для всего этого.       — Маленький мой, послушай меня. Послушай меня. Хочешь, я приеду прямо завтра? Прямо сейчас, но только не смей сдаваться. Мы отплатим с полна тем, кто сделал это с нами.       — Нет! — вытер пот с лица Феликс, откидывая на заднее сидение оружие, — занимайся своими делами, не думай ни о чем, но если ты не привезешь мне в качестве подарка билеты в Сидней, то я и правда перестану тебе верить, — завёл машину; дикий рёв заглушил праздничную шумиху, снова привлекая к себе излишнее внимание.       — Начинай собирать чемоданы, солнышко, — усмехнулся Бан Чан, — что тебе Сидней? Я брошу к твоим ногам всю Австралию. ****       С каждым прожитым днем становится невыносимо. Хочется кричать от безысходности, драть на голове волосы, бить себя без остановки по лицу лишь бы почувствовать хоть что-то, хотя бы маленький огонёк радости или разочарования, неважно, который позволил бы, как и раньше, смотреть на мир через полностью разложенный световой спектр, снова ощутить прилив вдохновения и идти к своей цели, покорять вершины, кажущимися теперь недосягаемыми.       С каждым прожитым днём Джисон теряет веру, мир вокруг становится хрупкой стеклянной скульптурой, не вызывающей прежних эмоций. Ещё немного, и она разобьется на тысячи мелких осколков, по которым Хан долго будет пытаться ходить, полосуя стопы до крови, пока не придет осознание чего-то действительно прекрасного, ради чего стоит жить.       От этого зала начинает тошнить. От кухни начинает тошнить и той утвари, что приходится до глубокой ночи приводить в порядок. От всего ресторана хочется избавиться по щелчку пальцев, утопить его на дне океана, сжечь или разворотить до основания во вспышке накатившей истерии.       Всё, что здесь находится — тюрьма, в которой молодая роза по имени Хан Джисон загнивает, а иглы, наоборот, становятся до невозможности чудовищно большими и острыми.       Почему он находится здесь? Почему должен видеть эти физиономии, вызывающие самое что ни на есть искреннее отвращение, приносить им этот безвкусный медовик и получать в лоб лицемерное «спасибо, все очень вкусно»? Сотни почему и зачем, на которых по-прежнему нет ответа и, возможно, никогда не будет. Остается продолжать плыть по течению в надежде ухватиться за что-то лучшее, или же сбросить с себя кандалы самообмана и вранья и начать жить на полную катушку, не сдерживаясь в реализации даже самых худших побуждений, что, по мнению Хана, сможет помочь вкусить запретный плод, называемый свободой: когда не надо думать о последствиях, не надо ограничивать себя ущербными рамками морали, чести и достоинства — полная анархия и никакой наказуемости.       Наверное, поэтому Джисон оказался в стенах академии. Музыка — это свобода. Она помогает Хану воплотить в жизнь то, что кажется для него таким несбыточным и невозможным. Но на самом деле она лишь сдерживает его безбашенные порывы, которые до жути хочется попробовать воплотить, но что-то мешает сделать первый шаг и переступить красную линию, начерченную как жестокий приговор судьбы.       Джисон лежал одетый в горячей воде. Мокрые, слегка вьющиеся русые волосы припали к его лицу, закрывая карие глаза, в которых все еще ярко могли сверкать звёзды, скрытые, к сожалению, пугающим ночным небом. Интерес к жизни постепенно уходит, и Хан ничего не может с этим сделать, все ближе оказываясь на краю разверзнувшейся пропасти. Неужели конец, который Джисон так старательно оттягивал, стремительно приближается, а холодное дыхание смерти начинает обжигать его прекрасную фарфоровую кожу? Стройное тело просвечивалось сквозь намокшую бледно-розовую рубашку, обнажая ключицы, рельеф груди и пресса, и резинку нижнего белья, торчавшей из-под чёрных джоггеров. На запястье левой руки, что свисала на краю ванны, маленькими каллиграфическими буквами набито: «Dreams come true».       Сияющая в блеклом свете душевой лампы слеза медленно потекла по щеке, касаясь кончика джисоновых губ. Соленый, смешанный с горечью привкус заставил Хана поджать подбородок от неприязни, искривляясь в болезненной гримасе. Он на всхлипе начал соскальзывать головой по стенке ванны, погружаясь под воду. Тело моментально обмякло. Наступила приятная долгожданная тишина, глаза, казалось, закрылись навсегда, а связь с внешним миром перестала существовать. Остался лишь голос собственного разума и совести.       Неужели конец, который Джисон так старательно оттягивал, наконец-то пришел? Свисавшая рука плавно начала опускаться вниз, скрываясь под водой. Такой рай уготован Хану на самом деле или же это ложно созданная иллюзия, из которой он пока что не может найти выхода?       Внезапный телефонный звонок разорвал страшный водоворот мыслей Джисона, засасывающий его в бездну всё глубже, без шанса ухватиться за последнюю ниточку жизни.       — Эй, золушка, не забудь и в моей комнате прибраться. Как ты только это выносишь?       — Чего тебе, Сонхва? — капли тонкими жилками стекали по джисоновой шее, падали с его мокрой челки на водную поверхность, нарушая тишину, которой с таким трудом пытался добиться для себя Хан.       — Я не хочу, чтобы мой друг в самом расцвете сил сдох невинным девственником в застенках забегаловки, — было бы смешно, если бы не было так грустно. Учитывая то, что секундами ранее Джисон практически пришел к трагическому для себя финалу, слова Сонхва едва не воплотились в суровую реальность, — бросай все это к чертям собачим, я заеду за тобой через десять минут, и не смей искать мне тысячи отговорок, иначе, клянусь, я вышибу эту чертову дверь, и никакое «закрыто» меня не остановит!       — Подожди. Сонхва. Пак Сонхва! — от раздражающих гудков сброшенного вызова Джисон ударил кулаком по воде; брызги разлетелись в разные стороны, от их попадания в лицо Хан недовольно сморщил нос, задерживая дыхание.       Джисон вылез из ванны, снял с себя промокшую насквозь одежду, оставаясь полностью нагим перед своим отражением в зеркале.       В нем прекрасно все: начиная от мочек ушей, заканчивая пальцами ног. Этот парень не мог не стать музой художника натуры, он, словно античная скульптура, гордо возвышающаяся над самим олимпом.       Он медленно провел пальцами вдоль своего торса, робко касаясь талии.       Но он ненавидел себя. Ненавидел это лицо, ненавидел это тело, волосы, нос, разрез глаз. Собственные губы казались кривыми, стоило посмотреть в отражение, что забивало последний гвоздь в крышку гроба и так чрезмерной неуверенности в себе.       — Разве кто-то может любить тебя, Хан Джисон? — убрал мокрую чёлку со лба, — посмотри на себя, — схватился за подбородок, — тебе не стыдно от самого себя?       Стыдно, очень стыдно, но что-то не дает прийти к этому умозаключению.       Схватил полотенце, обворачиваясь им на ходу ниже пояса. ****       Ярко-красная каррера остановилась около ресторана. Мощный рёв двигателя прервал тихую безмятежную жизнь спального района, спящие птицы встрепенулись и рванули с веток деревьев, дворняжки подорвались со своих мест, лая наперебой.       Свет автомобильных фар осветил всю улицу, разрушая ночную идиллию.       Блондинистая макушка показалась из-за дверцы спорткара.       Сонхва — мастер эффектных появлений, и этого у него никто не сможет отнять никогда.       На нём были светлые джинсы, плотно облегающие его бедра, заправленная в них белая, слегка помятая футболка от гуччи, такого же цвета аир форсы, края их подошвы окрасились в тёмный из-за луж после дождя, глаза закрывали полупрозрачные авиаторы с персиковыми стёклами. Он положил руку на крышу машины, тарабаня по ней пальцами от предвкушения шикарного вечера, что возникало при виде Хан Джисона, стоявшего на крыльце.       — Надеюсь, я не опоздал, малыш? — рассмеялся Пак, расплываясь в пленительной улыбке.       Его игривость, легкомыслие и полная отчужденность от правил восхищала Джисона. Они, словно две крайности одной сущности, притянулись друг к другу и сплелись крепкими неразрывными путами, что душили их обоих. Но они не испытывали дискомфорт, напротив, они наслаждались этим чувством, разглядывая друг в друге черты своей внутренней противоположности с небывалым интересом и страстным желанием чего-то ранее неизвестного и манящего за собой.       — Я не твоя сучка, чтобы меня так называть, — оскалился Джисон, скрещивая руки на груди и надавливая себе пальцами на предплечье, — так зачем ты здесь?       — Садись, — наигранно открыл дверь пассажирского сидения Сонхва для Хана, словно швейцар для истиной леди, — хватит заниматься херней, сегодня тебя ждет незабываемая ночь, и её подарю тебе я, — склонился, — твой друг — Пак Сонхва, — протянул свое имя по слогам, толкая язык за щеку.       — Кончай паясничать, а? Иначе я развернусь обратно.       — Ни в коем случае, Джисон-а! — подбежал к Хану и схватил его за руку, — по крайней мере, не сегодня, — резко потянул на себя Джисона, обхватывая одной рукой за талию, их губы и носы практически соприкоснулись друг с другом, — тому, кто однажды растопит лёд в твоем сердце, несомненно, повезёт, — вдохнул запах джисоновых волос Сонхва, наслаждаясь мятными нотками излюбленного парфюма Хана, ставшего неотъемлемой частью его образа, словно прекрасное, сводящее с ума сновидение за пределами всех возможных реалий.       — Неужели?       Сонхва в ответ быстро закивал, усмехаясь себе под нос и не сводя глаз с Джисона.       Хан с наигранной ухмылкой на лице медленно обхватил шею Пака, вызывая приятные мурашки по его телу.       — Смотри не утони, — Джисон оттолкнул Сонхва, не прилагая чрезмерной силы, и сел в карреру, закрыв за собой дверь, чуть не придавливая пальцы парня.       Сонхва завертел в воздухе указательным пальцем правой руки, облизывая края губ, направляясь к водительскому сидению. ****       — Что это за место? — Джисон рассматривал людей, стоявших в очереди до самого перекрёстка одной из улиц Каннамгу.       Кричащая неоновая вывеска на английском внушала страх перед чем-то неизведанным и запретным.       — Лилит, — приглушил двигатель, наблюдая за бесценной реакцией Хана, словно испугавшегося ребёнка, — пока сильнейшие и влиятельные мира сего трудятся «во благо» этой страны, их детишки ходят по барам, развлекаются в клубах и притонах, утоляя свои самые ужасные грехи в искусственно созданном ими мире, — усмехнулся себе под нос.       — И это мне говорит сын премьер-министра? Ты ведь такой же, как и они, — перевел взгляд на Пака Джисон, испытующе всматриваясь в самую глубину его глаз.       — Ошибаешься, — наклонился над ухом Хана Сонхва, касаясь кончиком носа мочки, — мое богохульство ни в какое сравнение не идет с этими жалкими отбросами, — отстранился, — с другой стороны, кто-то же должен пропивать и тратить на шлюх казенное? — вскинул брови, поджимая губы до проявления ямочек по краям, — уверяю тебя, стоит пристраститься один раз, и уже ничто не сможет остановить. Но если ты боишься, то мы можем уехать отсюда, ибо развратный и гнусный мир богатеев испортит всякого, кто переступит его порог.       — Нет, — безукоризненно выкрикнул Джисон, — я хочу узнать, что скрывается за этими дверьми.       — Мать твою, когда ты так выпаливаешь, у меня всё внутри сжимается, честное слово, — ударил Джисона по плечу Пак, — ладно, — вынул ключи из стартера, — не будем терять времени.       — Ты уверен, что мы вообще сможем сюда попасть? — указал пальцем на очередь Хан, конца и края которой даже не видно.       — Джисон-а, вроде бы такой умный мальчик, но в то же время такой глупенький. Серьёзно думаешь, что я буду стоять среди этих неудачников? Идём.       Сонхва бесцеремонно прошел мимо стоявших в очереди людей, которые возмущенно переговаривались между собой из-за наглости Пака, но ни у кого не хватило смелости возрастить, зная, к какой касте принадлежит парень. Нет ничего невозможного для Пак Сонхва, нет на свете того, что встало бы преградой на его пути, он имеет пригласительный во все роскошные, дорогие и самые элитные заведения Сеула, стоит только назвать фамилию.       — Надеюсь, меня не встретят на выходе после этого с виллами и факелами.       — Не переживай, никто даже и дышать в нашу сторону не захочет при большом желании. Телохранители отца повсюду за мной таскаются, спокойно вздохнуть не дают. Отчет о моей жизни оказывается у него на столе раньше, чем я успею вдохнуть или поковыряться у себя в носу и почесать между ног, — шум музыки постепенно нарастал с каждым последующим шагом, — оу, не отвлекайтесь, девочки, — задорно подмигнул двум девушкам, жадно целовавшимся в одном из коридоров клуба, — дочь министра внутренних дел собственной персоной, — обратился Сонхва к Хану, смотревшему на девушек, как баран на новые ворота, — если повезёт, то я хочу тебя кое-кому представить.       — Леди! Джентльмены! — парень с вишнёвыми волосами и смокинге учтиво поклонился в разные стороны, стоя на сцене, в центре которой находился пилон, его левое ухо было покрыто бриллиантовой серьгой-каффой, напоминавшей крыло птицы, с которого свисал алмаз в несколько сотен каратов, — ночь опустилась на Сеул, демоны выползли из преисподней, просыпается она, — девушка с длинными смоляными волосами до поясницы, на высоких шпильках, в белом, с широким вырезом декольте, топе и узорчатых стрингах того же цвета, вышла на сцену и в приглушенном голубоватом свете начала не спеша идти, словно модель на подиуме, стук её каблуков в полной тишине отбивал барабанной дробью в опьяненных алкоголем и наркотиками головах посетителей, — Лилит! — толпа неистово взревела, аплодисменты заглушили ведущего, однако резким вскидыванием указательного пальца он вновь создал гробовую тишину, собирая на себе весь фокус внимания; он облизнул губы, улыбчиво перебирая между зубами жвачку розоватого оттенка, после чего не спеша начал приоткрывать рот, чтобы что-то сказать, но вместо этого выплюнул резинку в сторону, принимая бокал красного от кого-то из гостей и, сделав несколько больших глотков, практически опустошая, он неожиданно бросает его, вдребезги разбивая об сцену, — make some noise!       Шум музыки резко возрос, унося всех в круговорот дикости и… свободы… свободы от обязательств, свободы от никчемной повседневности, свободы от всех предрассудков и предубеждений, свободы от самого себя, где, наконец, можно забыть все раз и навсегда, сбросить тяжелый груз самобичевания и неуверенности в себе и идти вперед.       Барьеры, что выстраивались годами, начали трещать по швам, разваливаясь под чистую. Хану становилось спокойно, было невыносимо приятно, желание пойти в самый эпицентр и быть поглощенным суровой бурей разрушало присущее парню здравомыслие, из-за чего ему становилось стыдно от своего внутреннего зверя, уже долгое время рвавшегося наружу.       Он шел за Сонхва, не отводя взгляда от танцпола, на котором вот-вот могла начаться давка, но, находясь во власти полной эйфории и отчужденности от внешнего мира, люди продолжали двигаться в такт музыке. Не так, как правильно, а так, как они чувствуют своим телом, ощущая комфорт и уверенность в себе.       — Я знал, что ты будешь здесь, — стремительно подошел к «незнакомцу» для Джисона Сонхва, присаживаясь рядом, — ты скучал? — обхватил шею и робко поцеловал Пак, в ответ получил более настырный, жадный, на грани французского, поцелуй.       — Я смотрю, ты сегодня не один?       — Ах, да! Джисон-а! Эй, Джисон-а! Иди сюда! — вскочил с дивана Сонхва, подбегая к Хану с преисполненной уверенностью и… гордостью? — я обещал тебя познакомить кое с кем.       — Не думал, что Сонхва водит дружбу с кем-то из деревенщины, — парень с вишневыми волосами, что минутами ранее ораторствовал на сцене, приземлился на диван, хватая принесенную пина коладу.       — Заткнись, Сан, иначе я тебе этот кокос вставлю сам знаешь куда.       — Расслабься, всего лишь шутка! — улыбнулся Чхве, — я пиздец-ки как люблю новеньких, правда, Минхо?       Ли, сидевший до этого в прострации и без проявления интереса к окружающей обстановке, теперь смотрел только на него, Хан Джисона.       Выражение лица Хана, которое ни разу не дрогнуло, начало быстро меняться в сторону удивления и некой растерянности. Но почему? Что его связывает с этим человеком? Почему всякий раз, когда он видит его, сердце начинает бешено колотиться, а железные прутья возведенной самолично клетки гнулись под натиском непонятного воодушевления и одновременно разочарования? Хотелось взлететь и в то же время разбиться насмерть с высоты небоскреба, переваливавшего за сто шестьдесят три этажа Бурдж-Халифа.       Беседы, наполненные философскими изречениями и остававшиеся всегда незаконченными и оборванными на чем-то важном для них обоих, что они вели каждый раз в ресторане, пытаясь найти друг в друге толику поддержки, заставляли Джисона делать несвойственные ему, можно сказать, опрометчивые действия. Но это, так или иначе, помогало Хану услышать наконец-то истошный крик своей души, чтобы начать делать хоть что-то для себя, в лучшую или худшую сторону — неважно. Главное, что сдвиг с мертвой точки, словно расхождение тектонических плит, начал происходить, а остальное для Джисона было несущественным, ибо он снова мог почувствовать себя на мгновение живым и начать стремиться к тому, что могло сделать его счастливым и снести угнетающую обременённость, пускай даже это что-то маленькое и незначительное, плевать, главное — он чувствует и может этим насладиться.       Минхо казался одновременно таинственным и опасным, добрым и агрессивным, вместе с ним хотелось все ломать и крушить, заново строить и возводить, и Джисон не понимал этого чувства, не понимал, что за переворот в нём осуществляет Ли, от этого становилось страшно. Страшно и… хорошо?       — Как знать, — Минхо скептически осмотрел Джисона; на нём были обтяжные чёрные джинсы, выделяющие идеальный контур его талии и бедер, серая, лишенная принтов, толстовка и изношенные кеды, что никак не сочетается с дорогим ярким дресс-кодом остальных.       — Джисон-а, Это Ли Минхо и мы…       — Трахаетесь? — улыбнулся Сан, опустошая коладу через металлическую трубочку.       — Эй! Хочешь сдохнуть? — оскалился Сонхва.       Ещё немного и он сорвется с места, чтобы растерзать Чхве за его подъебы.       — Так у тебя есть парень?       — Да. э..прости, что сразу не сказал тебе, малыш, из-за твоей занятости у нас не было времени нормально поговорить, поэтому…       — Все нормально, не оправдывайся, я понимаю, — утешающе кивнул Паку Хан.       — Так, значит… Джисон? Мне кажется, или мы где-то уже с тобой встречались? — испытующе уставился на Хана Минхо в ожидании положительного ответа.       В воздухе повисла неловкая тишина.       — Правда? Нет, к сожалению, не знал никого с таким именем раньше, — Джисон поразился своему умению врать, глядя в глаза, что пожирали сейчас живьем, читая его, как открытую книгу, терзая, как беспомощного, загнанного в угол зверька, но разве есть на то причины? Или не хочет, чтобы Сонхва узнал, что его парень целыми днями сидит в ресторане и хочет получить нечто большее, чем просто разговоры о наболевшем? Хан совсем не дурак, чтобы не заметить проскочившую во взгляде Минхо заинтересованность, которую он старается скрыть, однако этим только выдает себя. Да и самому Джисону было бы глупо отрицать, что-то привлекало его в нём, но что именно, так до конца понять, к сожалению, не смог.       Минхо недовольно хмыкнул. Ли и подумать не мог, что бельчонок осмелится играть с дьяволом, однако это заводило парня еще больше, вызывая неистовое желание попробовать его на вкус. За этой невинностью скрывалось нечто большее, и это нечто Минхо твердо решил для себя поглотить, не оставляя никому.       — Здесь опасно, — подхватил за талию Пака Минхо, — загрызут, едва успеешь издать первый и последний в своей жизни писк, — провел языком по шее Сонхва, нежно целуя, продолжая наблюдать за реакцией Хана, который начал внезапно для него самого смотреть с едва заметной насмешкой и вызовом.       — Как бы не подавились.       — Так, все! Стоп! Стоп! — хлопнул несколько раз в ладони Сан, — ругаться и язвить разрешено только мне! Уяснили? — подошел к Хану, кладя ему руку на плечо, что поднимает ураган раздражения в Минхо, — вы тут развлекайтесь, а я, пожалуй, устрою небольшую экскурсию нашему новенькому. Друзья Сонхва — мои друзья, пускай даже… — осмотрел внешний вид Джисона Чхве, — неважно, пошли от этих уродцев, никакого с ними веселья, — потянул за собой Джисона.       — Изумрудный бриз. Ну-ка, расступились, алкашня, папочка хочет выпить! — освободил два места возле барной стойки Сан.       — Изумрудный бриз? — выгнул бровь Джисон.       — Да, довольно сложный напиток: ликёр со вкусом дыни, имбирный эль, сок и четверть лайма, сахарный сироп и…? — посмотрел на бармена.       — Кокосовый ром.       — Конечно, — усмехнулся самому себе из-за досадной забывчивости, — кокосовый ром. Такого ты нигде не попробуешь, помяни мое слово!        Джисон взял бокал приготовленного специально для него кислотного напитка, всматриваясь в собственное отражение, после чего с недоверием поднёс бокал к обсохшим губам.       — Что скажешь? — Сан, словно маленький ребёнок, забвенно наблюдал за Ханом, поглаживая между пальцами свисающий с серьги алмаз и прикусывая краешек языка.       — Это… — липкий холодок пробежал по коже Джисона, коленки невольно поджались в приятной судороге, а пальцы ног начали покалывать от экстаза, — приятно, — принялся жадно опустошать бокал.       — Я же говорил! — широко улыбнулся Сан, похлопывая и сжимая плечо Хана.       Бокал за бокалом, рюмка за рюмкой. Пустые стаканы начали скапливаться на барной стойке, едва успевая заканчиваться. Изумрудный бриз, текила санрайз, лонг айленд, маргарита, медовый манхэттен. В какой-то момент Джисон поднялся со стула, слегка пошатываясь, и побрёл на шум музыки, сталкиваясь с незнакомцами. Оказавшись в эпицентре танцпола, сжатый со всех сторон до рвотного позыва, он растянул верёвки капюшона толстовки и начал двигаться в такт музыке, изящно двигая бедрами, телом, головой, все больше становясь объектом всеобщего внимания. И это нравилось ему, нравилось до жути.       Никакого стыда, никакой скованности и закрытости — вот она — долгожданная анархия, к которой стремился Хан, впитывая её в себя без сожалений и невзирая на неминуемые последствия. К чёрту все. К чёрту этот гребаный мир, принуждающий жить тебя по правилам и предрассудками, жить так, как считается правильным и благоразумным. Кто придумал подобную чушь?       — Твой друг оказался куда интереснее, чем я думал, — все это время Минхо не сводил глаз с Джисона, душой и телом находясь рядом с ним, даже будучи в объятиях Сонхва.       — Нужно было немного помочь ему сделать шаг вперед, — и эту помощь оказал ему вовсе не ты, Пак Сонхва, — у меня для тебя кое-что есть, — издевательски усмехнулся Пак, целуя мочку уха Минхо; он встал с кожаного дивана, подмигивая Ли и маня за собой пальцем.       — Хочешь поиграть? — залпом выпил последнюю рюмку шота, — ладно, — поднялся следом.       — Эй, Джисон! — Сан пристроился рядом с Ханом, отводя его в сторону.       — В чем дело? — Хан немного отрезвел, наблюдая за суетой Чхве, пока тот не достал из кармана пиджака маленький пакетик белого порошка, нервно сглотнув.       — Пора попробовать кое-что намного интересней, чем изумрудный бриз, — высыпал горстку себе на палец, моментально вдыхая её через ноздри, запрокидывая голову, — ну же, давай! Высыпал на палец вторую горстку, поднося его к губам Джисона.       Внутри все кипело, сгорало в ужасающем зареве. Последний остаток всего самого святого мучительно дотлевал в сознании Джисона, оставляя после себя пустоту. Тело говорило «да», но разум бился в конвульсиях, категорически отвечая «нет».       Испугался? Струсил? Нет, потому что он выше этой низости, что навсегда может повесить клеймо слабого, больного человека. Но внезапный взгляд Минхо из толпы, находившегося во власти лепечущего вокруг него младенца в лице Пака, в корне изменил решение Джисона. Хан снова посмотрел с вызовом на Ли, мол: вот, смотри, как я могу, а ты сомневался? И без какого-либо угрызения совести облизнул палец Чхве, смакуя его кончик на языке.       Хан пошатнулся сразу же после того, как принял дозу. Голова закружилась, а ноги начали предательски трястись. Большое количество выпитого алкоголя вперемешку с наркотиком не могло не дать отрицательного воздействия.       Хан закрыл глаза, пытаясь удержать равновесие. Шум музыки притупился, голоса окружающих людей стали плохо слышны, словно Джисона заперли в огромном вакууме. Все попытки Чхве докричаться до Хана потерпели неудачу. Через несколько секунд Джисон начал испытывать накатывающую волну эйфории и блаженства. В открытых глазах запестрила плеяда фейерверков, а светодиоды клуба начали сиять всеми цветами радуги, вызывая радость.       Время в пространстве словно замедлилось, Хан мог тщательно рассмотреть людей: их лицо, одежду, эмоции, телодвижения, которые они совершали в такт музыке. Все тактильные и не тактильные ощущения обострись. Сейчас Хан был готов смеяться над всем, даже над самыми идиотскими шутками, не имеющими никакого смысла.       Джисон, игнорируя Сана, развернулся к нему спиной и побрел в сторону танцпола, на котором творилась полная неразбериха. Сталкиваясь со всеми подряд, Хан не испытывал ни боли, ни злости, напротив, становилось невыносимо комфортно и приятно, желание дотронуться до чужого тела стало двигателем всех мыслей Джисона.       Он снял с себя толстовку, оставаясь в белой майке, которая была на один-два размера больше и оголяла его грудь.       Блестящие капельки пота в свете голубых огней стекали по открытым частям тела Джисона. Хан, осмотревшись еще раз по сторонам, запоминая выражение лиц людей, начал двигаться под музыку. Тысячи выражений и глаз пробегали в его голове, останавливаясь на мгновение в сознании. Он медленно скользнул пальцами в волосы, затем по шее, размазывая капли пота, робко дотронулся до плечевого изгиба и ключиц, становясь заложником до боли приятных ощущений, пока неожиданно не столкнулся с какой-то незнакомкой.       Они смотрели друг на друга так, словно вокруг никого не было, есть только они и стены этого заведения, пока Хан не прижал её к себе, жадно целуя девушку в губы, подхватывая одной рукой за ягодицу, что виднелась из-под короткой клетчатой юбки. В ответ Хан ощутил стальную хватку в области паха.       Возбуждение крышесносной коликой накатило на парня, заставляя забыть обо всем. В узких штанах до неприличия становилось тесно, и Джисон напряженно, с улыбкой на лице, выдыхал в губы девушки, проникая языком в её рот. Он прошел пальцами вдоль её бедра, после чего несколькими пальцами скользнул под нижнее белье, касаясь мокрого клитора.       Из-за тяжести на поясе Хан оцепенел. Крепкие руки обхватили его талию, сжимая до легкого отрезвления, но влияние алкоголя и наркотиков оказалось куда сильнее, чтобы полностью прийти в чувства от неожиданных касаний чувствительной для парня зоны.       Хан развернулся, ловя на себе голодный взгляд высокого брюнета. Он прижал Джисона к себе, вдыхая запах его волос, поглощенных мятой, ликёром, виски и еще какой-то бурдой, которую Хан успел залить в себя.       Джисон неосознанно простонал от касания чужих губ возле уха, все больше погружаясь во власть рук незнакомца. Брюнет неожиданно повел Хана в танце, плавно двигая его бедрами в такт своим. На щеках Джисона проступил румянец, на шее от перенапряжения выперла вена, а дыхание стало более частым.       Они целовались, обнимались и прижимались друг к другу до тех пор, пока Хан, сам того не осознавая, не столкнулся с тем, кого так старательно провоцировал весь этот вечер.       — Прямо в пасть зверя, бельчонок, — усмехнулся Минхо, не смея прикоснуться к Хану даже на миг, — и что ты будешь делать?       — Поцелуй меня. Пожалуйста, — этот щенячий взгляд, полный мольбы и бесстыдства, сводил Ли с ума, — иначе я умру. Пожалуйста, — жалобно проскулил Хан, моментально оказываясь в объятиях того, кого успел полюбить и одновременно с тем возненавидеть за начатую им перестройку.       — Боюсь, что не сегодня. Ты наказан, бельчонок.       Джисон окончательно начал терять над собой контроль, все становилось туманным и едва различимым, тело обмякло, ноги больше не слушались. И именно в такой важный момент Хан начал терять сознание, все больше оседая в руках Минхо — самой большой проблемы своей жизни, которая теперь будет становиться с каждым их пересечением и встречей все более неконтролируемой. ****       — Пак Сонхва! — Феликс схватил парня за воротник кожанки, чуть не отрывая его от пола, — весело тебе?! Как ты вообще додумался повести его туда? Он что, зверушка в зоопарке?!       — Остынь. Ребятам понравилось, все остались довольны новым другом, правда, Минхо? — перевёл взгляд на Ли, прижавшегося к лестничной изгороди, — не смотри на меня так, Ёнбок, я лишь предоставил ему возможность посмотреть на себя немножечко с другой стороны. Он взрослый мальчик и сам должен решать, что для него лучше, а что хуже, — развел в сторону руками, — ты же не собираешься быть его мамочкой до конца дней?       Не сдержав гнев, Феликс ударил Сонхва по лицу.       — Больной ублюдок. Ты, как друг, прежде всего должен был знать, что он не стабилен! — приблизился к Паку, вытиравшего кровь с разбитой губы костяшками пальцев, — то, что ты сын премьер-министра и тратишь деньги своего никчемного папочки, наслаждаясь этой блядской жизнью, не дает тебе права играть с другими!       — На одном великодушии далеко не уедешь, Ёнбок, и мы оба это прекрасно знаем. В особенности ты, не так ли? Скольких людей ты обманул на ставках в казино? Боюсь, что послужной списочек уже давно перевалил по сравнению с тем, кого успел убить твой ненаглядный и обожаемый брат.       — Пошел вон. Еще раз увижу тебя рядом с Джисоном, я за себя не ручаюсь, — испытующе посмотрел в глаза Паку Феликс, — иначе я начну вести свой послужной список, и ты станешь в нём первым. Намёк ясен? — наконец-то обратил внимание на Минхо, — разве я не приказал тебе следить за ним? Ты должен был его остановить, или его чувства всего лишь для тебя очередное развлечение? — незаметно для Феликса Минхо сжал руку в кулак, — тогда тебе стоит остановиться прямо сейчас.       — Я понятия не имел об их знакомстве с Сонхва, для меня это оказалось полной неожиданностью увидеть его в подобном месте. Кто ж знал, что бельчонок водит дружбу не абы с кем, а с сыном премьер-министра? Что? Боишься он использует Хана против тебя? Ну ты сам виноват, что не смог сдержать своих побуждений, — оторвался от стены, — бывает, что даже такие прогнившие насквозь люди, — имеет в виду Феликса, — способны на тёплые и нежные чувства, — обошел Феликса с правой стороны и посмотрел в щелку приоткрытой двери, где практически в бессознательном состоянии лежал Джисон, укрытый одеялом, мечась в горячке, — я пиздец как сожалею, прости, — облокотился об дверной косяк, не отводя глаз от Хана, — я делаю все это только ради тебя, Ликс, скажешь мне убить — я убью, скажешь пожертвовать собой — я пожертвую, но не заставляй меня приглядывать за ним, — процедил сквозь зубы, — это до одури невыносимо.       — Не называй меня так. Тем более здесь.       — Что дальше? — покачал головой Минхо, усмехаясь себе под нос, — ты в одном шаге от полного контроля над фондом, тебе удалось обмануть даже Бан Чана. Мне даже страшно представить, что он с тобой сделает, когда узнает, что все это время ты играл против него.       — Руководство фондом поможет мне контролировать все крупные сделки в стране, без меня ни одна скотина не посмеет вздохнуть спокойно.       — Тогда зачем тебе то, что ты называешь «обратной стороной рая»? С какой целью? — закрыл дверь в комнату Джисона, чтобы снизить слышимость, — тебе не кажется, что это выходит за грань твоих изначальных замыслов? Ты используешь множество людей, в том числе меня с Чанбином, пора и меру знать. Остановись.       — Вздумал меня учить? Дом, в котором ты живешь, одежда, что ты носишь, машина, на которой ездишь, воду, что ты пьешь — это все дал тебе я. Будь добр, отплати за это по достоинству, или хочешь снова стать игрушкой?       — Я никогда тебя не предам, и ты это знаешь, — подошел к Феликсу и положил руки на плечи, — я за тобой в огонь и воду, иначе быть не может, но чем больше тобой движет желание отомстить, тем больше я перестаю тебя узнавать, ты изменился, — кинул кроткий опечаленный взгляд Минхо, отстраняясь в сторону, — я начинаю жалеть о том, что вообще начал тебе доверять.       — Меня лишили всего, — поджал губы, — матери, отца, сестер… дома. Меня, пятилетнего мальчика, кинули на растерзание хищникам без всякого сожаления. В чем я был виноват? — на глазах Феликса начали проступать слезы, от этого Минхо становилось не по себе; ему захотелось сжать Феликса в своих объятиях и ни за что не отпускать, облегчить его муки, приласкать и помочь выбраться из той пропасти ужаса и страданий, в которую он угодил, и вместо того, чтобы выбраться из неё, попросив о помощи, продолжает себя закапывать живьем, — за какие грехи я расплачиваюсь? Они уничтожили все то, что было мне дорого, растоптали мою гордость, — ударил себя кулаком в грудь, — разорвали мою душу, жестоко выпотрошили её изнутри, а все из-за чего? — прикусил язык Феликс, чтобы сдержать град горьких слёз, — из-за каких-то жалких бумажек, что сегодня есть, а завтра их уже нет, из-за честности моего отца, который не стал терпеть несправедливость и захотел раскрыть людям глаза. А в чем виноваты остальные, такие, как Джисон? — указал на дверь комнаты Хана, — за какие грехи расплачиваются они, что им не позволяют жить счастливо и в достатке, в окружении семейной заботы и любви? — быстрым движением рук смахнул слезы, задерживая дыхание, — вот такие они — слуги народа. Думаешь, в этой схеме замешаны только Львы? — хриплый от слёз смех болезненным ударом под дых заставил Минхо мысленно оконфузиться, — это все одна большая преступная схема, стоит потянуть за одну маленькую ниточку и можно распутать целый клубок. Их трон, который, как им кажется, будет незыблемо возвышаться над прижатыми головами людей, уже начал шататься, — перешел на шепот, — и я собираюсь его опрокинуть, а из обломков сделать стульчак у себя в уборной, — лицо Феликса растянулось в широкой улыбке.       — Так что там находится?       — Обратная сторона рая, — отлично, так стало намного понятней, — что не понятно?       — Мое терпение на исходе, — на лице Минхо заиграли желваки, — не испытывай его.       — Зачем торопиться, когда все равно всё узнаешь через…. — демонстративно посмотрел на наручные часы, — десять часов?       Минхо подлетел к Феликсу, вцепившись в его хрупкую шею, после чего резко убрал их.       — Ладно.       — Мудрое решение. Возвращайся в Рай, помоги Чанбину закончить приготовления. Он знает, что нужно делать.       Феликс зашел в комнату Джисона, практически без шума, закрывая за собой дверь.Он на носочках приблизился к кровати, присаживаясь на её край. Матрас издал противный скрип, заставляя встрепенуться Джисона сквозь болезненный стон. Пот практически ручьем скатывался с его лица, пряди чёлки были мокрыми и растрепаны, словно после принятия душа.       — Тш-ш, — приложил ладонь ко лбу Хана Феликс, нежно поглаживая вдоль макушки, — I'm here, Hannie, with you, — английский Феликса, словно сильнодействующий анальгетик для Джисона, превышающий приемлемую дозировку.       Хан начал расслабляться, прижимаясь к телу Феликса, из-за чего тот был вынужден целиком лечь на кровать, робко обнимая друга и прижимая его к себе, стараясь излишне не наседать, чтобы не причинить еще больший вред Джисону, который проходил сейчас, наверняка, все круги ада по несколько раз.       — Ёнбок… — сжал феликсовую толстовку Хан, прижимаясь еще ближе, — Ёнбок…       — Я тебя слышу.       Джисоновы всхлипы постепенно захватывали оставшийся клочок пространства между ним и Феликсом. Оказаться вот так, наедине с самым дорогим человеком в твоей жизни, для Хана сейчас стало равносильно смерти. Ему стыдно, до жути стыдно, и он готов сгореть тысячу раз, а потом воскреснуть из пепла, чтобы снова начать гореть, пока не искупит свой омерзительный поступок. Страх остаться в одиночестве, страх, что после этого единственный ценящий тебя друг отвернётся, может стать для Джисона хуже смертельного приговора.       Он обнимал Феликса, словно в последний раз, он боялся открыть глаза, подумав, что все происходящее — лишь банальная иллюзия сумасшедшего. Но это реальность, и Феликс сейчас здесь, с ним, поддерживает морально и физически. Большего и не надо, потому что Хан и так находится на седьмом небе от счастья.       — Хочу выпить.       — Пришло время похмеляться, да, Ханни?       — Придурок… — усмехнулся сквозь слёзы, — воды, воды я хочу, твою мать, Ёнбок.       — А я, пожалуй, не откажусь от пары стаканчиков, — улыбнулся в ответ Феликс.       — Фу, меня сейчас вырвет, ни слова про алкоголь, — нервно сглотнул Джисон, напрягаясь только при одном упоминании выпивки.       — Только не на меня! Марш в туалет! — подскочил Феликс с кровати и подошел к кувшину с водой, что заранее принес для Хана, перебрав все возможные сценария его пробуждения в голове.       — Прости меня, я очень сожалею, я…       — Расслабься, — на лице Феликса проступила улыбка, но Джисон из-за того, что он стоял спиной, не смог её увидеть, — но пообещай мне, если у тебя неприятности, то впредь звони сразу мне! Иначе я с ума сойду!       — Обещаю, — одобрительно кивнул Джисон, расслабляясь от того, что кто-то о нём беспокоится и желает только самого лучшего.       И этот кто-то — Феликс, что все кажется суровой вьюгой, но на деле же олицетворяет приятную оттепель. ****       Истошные стоны, на грани животных криков, разносились по номеру, наполненным ярко-кровавым светом.       Несколько мужчин сидели вокруг столика, распределяя между собой пачки зелёных.       — Трахай её так, чтобы встать не смогла! Пускай отрабатывает свои премиальные как следует!       За полупрозрачными красными тюлевыми занавесками ритмично мелькали две тени, извиваясь чуть ли не во всех позах камасутры.       — Эй, с какого перепугу ты кладешь себе еще одну упаковку? Совсем страх потерял?!       — Уймись, ублюдок, если бы не я, мы бы никогда не продали партию этих малолеток. И что они только в них нашли.       — Да плевать, главное, прибыли оказалось в два раза больше, чем планировали. Совет будет определенно доволен нашим финансовым отчетом.       — Но никто ведь не говорил, что мы отдадим им сверх того, что нам удалось получить.       — Ты что делаешь, идиот? — наблюдал за товарищем, который бесцеремонно сгребал к себе в сумку деньги, не учтенные при заключении сделки, — жить надоело?       — Что, уже навалил в штаны? — рассмеялся, — да не очкуй, никто не заметит.       — Стало подозрительно тихо, — акцентировал внимание на прекращении женских стонов, что до этого момента разносились по комнате притона.       — Эй, ловелас! Закончил, что ли? А я рассчитывал на нечто большое, чем её «минутное» кряхтение.       — Вы глупцы, если считаете, что никто не узнает о ваших левых доходах, — парень приоткрыл занавеску и, совершенно голый, встал с постели, направляясь к графину с виски на тумбе; его рельефная грудь, покрытая капельками пота, быстрыми темпами вздымалась вверх, а на косой мышце живота выпирала вена, касаясь нижних кубиков пресса, — мне вас жаль, настолько недооценивать совет — самоубийство, не иначе, — сделал несколько глотков прямо из графина, поднимая с пола боксерки.       Один из мужчин незаметно подмигнул другому, чтобы тот закрыл на замок дверь.       — Ты кто, нахер, такой?       Сынмин, не торопясь, надел на себя нижнее белье, после чего растрепал волосы и повернулся к зрителям.       — Скоро узнаете, — игриво подмигнул, неожиданно ударяя коленом одного из сидящих в прямо в челюсть.       Остальные подорвались в ту же секунду, доставая из карманов ножи. Они налетели сразу и со всех сторон, что обернулось для них роковой ошибкой. Ким оточенным движением схватил за куртку одного из мужчин, стремительно выворачивая её наизнанку и обматывая вокруг его шеи, заставляя задыхаться от нехватки кислорода, из-за чего он упал без сознания, не умер. Всё-таки Сынмин — вершитель правосудия, а не убийца.       Он с присущей ему ловкостью и резвостью обезоружил остальных, раскидывая их по комнате. Послышался шум разбившегося зеркала и вазы, опрокинутого стола и стульев, на которых сидели мгновением ранее отморозки. Мужчина невысокого роста от сильного удара, пришедшего под подбородок, запутался в занавесках и упал прямо на кровать к проститутке, которая свернулась калачиком и вопила от происходящего. Последнего Сынмин резким движением перехватил через пах и перебросил за спину, припечатывая его острием ножа к полу.       Сынмин взял в руки наушник, надевая его на левое ухо.       — Приказываю всем отрядам приступить к операции, — подошел к окошку Сынмин, невольно становясь пленником заходящего солнца, а едва согревающие лучи щекотали его тело, — свяжите меня с принцем, — усмехнулся, — и надо же было ему выбрать именно это кодовое имя? ****       Бесконечная колонна машин различных служб спасения неслась по улицам Каннам-гу. Водители обычных легковушек разъезжались в разные стороны, чтобы дать возможность без каких-либо препятствий доехать до места происшествия. Произошло что-то действительно масштабное, с большим количеством жертв, если судить только по количеству реанимобилей.       Самые любопытные зеваки толпились возле здания, напоминающего маленький небоскрёб всего лишь в семь-восемь этажей, откуда один за другим выносили трупы, накрытые уже мешками. Снимавший все происходящее на камеру вздрогнул из-за неожиданно мигнувшей вывески. Отпечатавшееся в голове «Paradise» испугало его настолько, что он поспешил убрать смартфон и покинул место событий.       Внутри казино творился сущий кошмар. Убитые люди лежали везде, где только можно, занимали практически каждый квадратный сантиметр игрального зала. Если так выглядит картина кровавого воскресенья, то лучше все это было бы дурной шуткой, мимолетным сновидением. Феликс, в окружении многочисленных жертв, схватился за ножку игрального стола. Его охватила неистовая дрожь, глаза уставились в одну точку, никого и ничего не замечая. Звуки недавней стрельбы равнялись каждому его вздрагиванию.       Три. Два. Один.       Гранаты, влетевшие в окна дома, начали разносить его на щепки.       — Феликс! Оливия! Рэйчел! Сюда!       Женщина помогла забраться детям на чердак, убирая за ними лестницу.       — Чтобы не случилось, сидите здесь! Я вернусь за вами, обещаю!       Рэйчел прижала к себе брата и сестру, стараясь приглушить их плачь. Феликс смотрел на мать, в которую в самый последний момент, перед закрытием дверцы чердака, всадили пулю.       — Эй, с тобой все в порядке? — Хёнджин склонился над Феликсом, прикасаясь к его трясущемуся плечу.