Я скучал по тебе, Сусаноо

      Мысли богов непостижимы.       Но боги скучны. Орочи находит их неимоверно ограниченными и печально лишенными потенциала. В этом, конечно, нет их вины. Еще когда Змеиный Бог был совсем маленькой змейкой — юной, любопытной и любознательной, — он запомнил слова, которые ему сказал тот, кто родился вместе с этим миром и жил среди самых первых богов: «Явления во Вселенной существуют не потому, что существуют боги. Наоборот, это боги рождаются, потому что есть явления. И если боги вдруг исчезнут, мир пошатнется, но не рухнет. А вот если наоборот…».       Но их вина в том, что они не пытаются превзойти себя.       Хах, даже наблюдать за ними не доставляет никакого удовольствия.       Тем не менее, только боги могут любить в столь удивительной и противоречивой форме. Любить и убить. Быть любовниками и смертельными врагами. Любить через время, через пространство. Жестоко, нежно, капризно, безоговорочно.       Это особенно иронично на фоне того, как Богиня Солнца Аматерасу так упорно пыталась подвести все в мире под единый стандарт. Указать общую меру всех вещей. Что «добро», а что «зло». В том числе ее драгоценная любовь, которую она «создала». Или точнее — из которой она родилась.       Даже спустя тысячелетия, все, что случилось на месте «Казни над Злым Божеством», вызывает у Орочи чувства смешанные, удивленные и недоумевающие. Разве это не было самой типичной историей о божественной любви? Только он это видел? Они все, кто присутствовал тогда на «сцене», были ее героями в том или ином виде.       Нежный лепесток вишни срывается с ветвей и падает вниз, опускается аккурат на поверхность чашки на столе, посылая по жидкости рябь.       — Когда-то мир был создан в танце, — Орочи обводит обод чашки пальцем, подпирает голову рукой и смотрит пронзительно, не страшась грозного взгляда в ответ. — Небо и земля разделились. И все началось. Наверное, еще в тот момент, до рождения огня и звезд, ты уже был обречен иметь дело со мной, Сусаноо.       — Это сказание о «Великом Пределе». О разделении Вселенной на противоположности. Все его знают, — сухо отвергает столь любезное приглашение на философский дискус легендарный Палач Такамагахары (или стоит сказать бывший?), невозмутимо опускаясь на место напротив и роняя на гладкую деревянную поверхность стола стянутые с рук перчатки.       На светлом дереве остаются красные следы.       — Тю, такой невеселый. Тебе точно не быть философом, — Орочи с интересом тыкает в прохладный металл перчаток и даже через ткань собственных ощущает тепло крови. — Ты обижен на меня?       Опадает вишня.       В ментальном пространстве Змеиного Бога нет дворцов и роскоши, все обустроено на самом деле очень просто, изящно, мило и уютно. На его вкус. Много-много вишневых деревьев, которые цветут без перерыва. Темное небо, застывшее в вечном закате, когда солнца уже не видно. Какими бы ни были его отношения с Аматерасу, Орочи любит свет. Тем более что тот существовал в мире раньше, чем родилось солнце.       — Между прочим, ты не навещал меня в Разломе ни разу, а потом, наконец появившись, тут же поспешил сбежать, — Орочи разводит руками и демонстративно вытирает «слезинку» из уголка глаза. — Ах, мои чувства оказались очень задеты, к счастью, я не злопамятен.       Они только с поля битвы. Друг против друга. Адреналин все еще кружится в этих удивительных золотых глазах напротив, будто электричество искрится на поверхности радужек, делая их совсем светлыми и яркими одновременно.       Краткий перерыв посреди сражения, который никто из смертных никогда не поймет.       Сусаноо не отвечает, он смотрит на него невпечатленным взглядом. Потирает место на горле, где его проткнула змеиная кость («О, может, поэтому ему трудно говорить?» — восторженно думает Орочи). И издает красноречивый фырк. Орочи буквально слышит от него «да, мне действительно повезло». Хм, может быть, тысячелетия скитаний пошли на пользу эмоциональному диапазону Сусаноо? И его чувству юмора? Как замечательно.       Орочи откидывается немного назад и удобнее подгибает под себя босые ноги.       Его личный уголок, который окрашен в различные оттенки фиолетового. Насыщенные цвета индиго и ультрамарина над головой, тронутые пурпуром по краям. Мягкие тона лавандового и сиреневого в воздухе и вокруг. Змеиный Бог сидит прямо на земле, его змеи свернулись и дремлют у него на коленях, трава покрывает землю невысокая, льдисто-зеленая, бледная. Контрастная. По-летнему теплый воздух. Но тут, внизу, так приятно прохладно.       Баланс между теплом и холодом — это то, что очень важно для любой змеи.       Вот так можно провести годы, а в мире смертных едва ли пройдет мгновение. Это удобно, хотя лишает «смертельную битву» должной доли зрелищности и грандиозности.       Орочи берет чужую обнаженную ладонь в обе свои и нежно переворачивает, открывая взгляду воспаленные проколы от змеиных зубов на золотистой коже.       — Болит? — участливо интересуется, легкое прикосновение его собственной силы, сгустившейся на кончиках пальцев, успокаивает жжение яда, все-таки его «маленькие» змейки довольно ядовиты. — Смотри-ка, в прошлом я едва мог причинить тебе физический вред без хитрости. Ты гордишься мной?       — Ты и сейчас не обошелся без хитрости, — звучит справедливо обвинительно в ответ, Сусаноо все же возвращает голос, хотя тот и хрипит на каждом слоге. Тем не менее руку он вытягивает из хватки лишь для того, чтобы на пробу сжать пальцы, избавляясь от онемения в конечности. А потом возвращает взгляд на Змеиного Бога и уже сам смыкает пальцы на его предплечье, жест фамильярный и бесконечно знакомый.       Проводит коротко вверх-вниз и хмурится от прохладной ткани перчаток.       — Сними.       — Разве ты не променял меня на ту девчонку? — Орочи дразнит, ощущает, как пальцы крепче недовольно сжимаются, и распахивает глаза, полные воодушевления и самодовольства. — И все-таки ты очень многое ей не рассказал о наших взаимоотношениях, да?       — Хм? Зачем мне ей рассказывать? — глядя с озадаченностью, даже не понимая, зачем бы ему делиться с посторонним такими подробностями.       Змеиный Бог беззвучно легкомысленно смеется. И правда. В конце концов, их «божественные обязанности» не имеют никакого отношения к их личным отношениям.       — Я скучал по тебе, Сусаноо.