Самый радостный цвет

— Это называется эксплуатация детей, — заключила Габи, когда они с Фалько притащили доски и инструменты, как он просил. Утром распогодилось. Облака все еще предостерегающе пыжились, застилая небо своими тучными телесами, но в их напускной серости уже не было угрозы, и даже робкое солнце иной раз осмеливалось выглянуть в просвет между ними. Это Леви очень радовало. Так было куда проще. Крыльцо и так стало неприятно сырым и скользким, и клеенка тут не спасала: пространство он теперь чувствовал неважно, балансировал плохо и, подложив ее под себя, рисковал отправиться, как с горки, вниз. Но хотя бы на голову больше не лило как из ведра. А откладывать было некуда. Три дня, прожитые бесполезной чуркой, когда никто не смел остаться в стороне и все что-то делали для очкастой, а он только дулся, что она не заходит, вправили ему мозги. Ну да, он был не очень-то ловок со своим креслом. Но Ханджи так старалась для него, отыскала самое последнее из возможных, с ободьями, которыми можно было самому управлять. Почти свобода. А что он сделал для своей свободы? Точно, он был калека теперь. Полчеловека: головы и не видать за высокой спинкой. Но таким было его настоящее, другого не светило. Если бы Микаса приехала и увидела его, вот такого, запертого в собственном доме… нет, об этом и думать было противно. Может, в голове у четырехглазой все и укладывалось в красивую картинку — вот приезжает доброе сердце из Шиганшины, и жалость застилает Микасе глаза, и сменяет она Ханджи за спинкой его колесного кресла, и вот он уже окружен заботой и все кругом счастливы и, может быть, даже поют и танцуют — но Леви едва смог дождаться утра, чтобы рассказать детям, что ему нужно, чтобы соорудить пригодный скат с крыльца. — Цыц, эксплуатация. Тебе все равно энергию девать некуда. — Могли бы и спасибо сказать. — Спасибо, — искренне сказал Леви третий раз за утро, но получилось, видимо, недостаточно доброжелательно: Габи фыркнула. Леви знал, что капризничает она притворно, и поддерживал игру. Ночью он все примерно начертил, оставалось только верно скроить и приладить. Ребята успели здорово его выручить: вкопали в землю балки и начали возводить остов. Но к обеду они убежали, и дальше пришлось справляться самому. Леви усмехнулся, подумав о том, куда они отправились в такой спешке. Работать было тяжело: доски рвались из рук, не хватало ему пальцев. Не хватало второго глаза: потерявший в объемности мир постоянно норовил огреть его своими углами и гранями. И подвижности не хватало. О таких простых действиях — выпрямиться во весь рост, осмотреть, ровно ли он бьет и укладывает — можно было забыть, а без них что была за работа? Но выбирать не приходилось. Леви жалко и неповоротливо ерзал по крыльцу и земле, напрягая руки и стирая ладони. Можно было, конечно, сделать совсем просто: положить поверх ступеней две доски да приколотить как попало. И безрукий бы справился. Но кому бы понравилось такое неряшество? Нужно было делать как следует. Ход для себя, вроде трапика на борт корабля, да не слишком крутого. И обычные ступеньки оставить рядом… ну, просто так. Для всех остальных. Иногда случалось какому-нибудь любопытному зеваке рядом пройти, и Леви скукоживался от отвращения к себе. И это он, Леви Аккерман, самый быстрый на свете, быстрый как свет, повелитель пространства, ползал у дома и обивал себе копчик, перемещаясь неуклюжими скачками. Прохожие быстро шныряли мимо, почти не глядя на него. Никто не предлагал помощи увечному островному дьяволу, но и к счастью: Леви все равно на нее бы не согласился. Сейчас он должен был все сделать сам — хотя бы то, что осталось. Перемазался как трубочист, но мысль, что сегодня он, возможно, увидит Микасу, придавала сил и упрямства. Может быть, прямо сейчас. Сколько там той дороги от причала до Ханджи? Конечно, ребята отведут ее сначала туда, но потом? Не хотелось думать, что состояние Жана еще ухудшилось — хотя именно этого и следовало ожидать в ближайшие день-два. Леви видел, как болели люди в подземелье. Как метались в лихорадке, пока их сердца, надрываясь с удвоенной силой, качали кровь по измученным органам. И редко — какой присмотр и какие шансы были у несчастных в подземном городе? — переживали самую трудную минуту, чтобы пойти на поправку. Мальчишку вместе с Ханджи еще ждала эта минута. Жан, конечно, был куда крепче, чем чахотики под землей, редко видавшие такую роскошь, как визит доктора или круглосуточная забота. Да и любовь была немаловажная штука. Легче было выздоравливать, когда кто-то очень на это надеялся. Уж он-то знал. Но одной любви было мало, это он тоже знал. Отгоняя невеселые мысли, Леви думал о том, как здесь появится Микаса. Представил, как он сидит на ступенях рядом со свежим скатом, глядит на результат своего труда и раскиданные тут и там инструменты и больше чует, чем видит, как она приближается. Он один посреди бардака, усталый и взмокший зодчий, утирает пот под распалившимся солнцем; и она совсем одна, без провожатых, в том нарядном белом костюме, что был на ней, когда они впервые тайно приехали в Маре. Микаса прячется от солнцепека под полями шляпки, но крыльцо — низко, и никакая шляпка не может спрятать ее глаза. Хорошо, конечно, было, что его мысли принадлежали только ему и никто не мог уличить его в таком ребячестве. Он и себе не очень-то позволял увлекаться — фантазиями крыльцо было не достроить. Но ведь они ничуть ему не мешали. Даже наоборот. Он уже начал укрывать остов перекладинами. И солнца действительно становилось все больше: оно уже начало припекать в шею. Леви подумал, не снять ли ему рубашку, но это было, наверное, чересчур. Годилось для ребят из сто четвертого, а он-то куда размечтался? Это ему, наверное, темечко напекло. Леви уже привык к тому, как тепло и настойчиво его поджаривает сверху, и когда крыльцо накрыла внезапная тень, напрягся. Хватило им этого кошмара уже. Как же надоели эти тучи, вот просто по-человечески, и как бы дождь помешал ему работать! Заглядывая в небо, чтобы понять, чего ждать, Леви сделал неловкое движение. Он и не заметил, как затекла рука, на которую он опирался: теперь она дрогнула и поскользнулась. Перекладина чуть дернулась, непослушные ноги отказывались помочь сохранить равновесие, и внутренности Леви сжались в комок. Цепляясь не глядя за все подряд, он напоролся ладонью на гвоздь, взвыл и резко извернулся, чего другие незакрепленные доски терпеть не стали: съехали вниз, и вместе с одной из них он ухнул на землю, где его уже ждал подлый сюрприз. Перекладина, краем задев о него, соскочила, и камень тюкнул Леви прямо в спину. Будь он большой, дети его бы убрали, но и маленькой паскуды Леви хватило. Тело пронзила острая боль, и дыхание перехватило так, что он и ругнуться не смог. Он смахнул волосы со лба, стараясь раньше времени не ужасаться, какой бардак учинил и сколько времени потеряет, собирая доски, и на ресницах что-то задержалось. Леви еще раз провел рукой по ним и понял, что размазывает кровь. Бурые капли и серый свод смешались в глазах, сбив фокус, и Леви не сразу разобрал, чей темный силуэт приблизился к нему и заслонил собой небо. Но по голосу сразу понял. — Капитан, как вы?.. Ну, лучше и быть не могло. Красивее некуда. Хорошо, что рубашку все же не додумался снять — выковыривал бы сейчас оберег из поясницы. — Да у вас голова разбита! — Это рука, — прохрипел Леви. — На гвоздь напоролся. — Позвольте, я вам помогу? «Нет!» — кричал каждый орган в его теле, но что было делать? Не лучше же было неприглядно ползать по раскиданным доскам и цепляться за балки, чтобы вскарабкаться и залезть на свое законное место. Если бы он вообще смог подняться: уколов его в спину, боль растеклась по телу и теперь медленно, толчками, отступала, оставляя все тело каким-то ватным. На мгновение Леви чуть не запаниковал. А вдруг его совсем парализует? И руки тоже перестанут слушаться? Он незаметно пошевелил пальцами. — Помоги, пожалуйста, — сказал он тихо, и девочка потянулась к нему. — Да осторожно! — она вздрогнула, а Леви добавил поспешно, испугавшись, что она решит, будто сделала ему больно. — Перемажешься… По ее предплечью уже чиркнуло красным, но Микаса сделала вид, что ничего не случилось. Легко подхватила его своими тонкими железными руками, и секундой позже он вернулся в свое кресло, где мог обрести хотя бы часть былого достоинства. — Спасибо. Он отвел глаза, посмотрел вниз. — Ну я и настроил тут. — Зачем же вы один… — Да нет, не один я. Дети помогали. Но потом убежали встретить тебя. — Вам очень больно? Леви покачал головой. Уже нет. Ему было совсем не больно. Никакой шляпки на Микасе не оказалось, а из белого — только воротничок ее платья, прятавшийся под красным шарфом. Эрен тоже приехал в Маре. Эрен согревал Микасу в любую погоду. Это было совсем простое льняное платье, но в нем — таком непраздничном и подчеркнуто скромном — она была еще прекраснее, чем тогда. Леви торопливо рассмотрел ее лицо, боясь найти в нем пустоту, ожесточенность или что-то новое страшное, чего в нем не было раньше; но увидел только беспокойство и испуг. «Не переживай, пожалуйста, не переживай», — хотелось сказать ему. Но голос выдал бы больше, чем он мог себе позволить. Микаса достала из сумочки платок и протянула Леви. — Не надо. Там у меня есть полотенце и вода, я сейчас умоюсь. — Я… помогу? Леви растерялся. Он не очень хотел быть… вот таким перед ней. И в то же время он вдруг ужасно испугался, что сейчас она уйдет и больше не придет никогда: что могло задержать ее в этом доме? А вдруг она прямо сегодня уехала бы? А он, если бы крыльцо не достроил, и проводить бы ее не смог. Глупые были мысли, но чуть не подчинили себе все его благоразумие. — Умыться? — все же переспросил он, и Микаса тоже смутилась. — Ну… руку вам перевязать. — Я справлюсь, — сказал он, очень стараясь, чтобы это прозвучало не грубо. Он так мало разговаривал с ней за всю жизнь, что самые простые слова казались ему дубовыми; сколько нежности можно было вложить во фразу из двух слов, одно из которых было односложным, глупым и тщеславным? Встревожившись, что Микаса почувствует, что у нее больше нет места и смысла на этом крыльце, Леви выпалил: — Но ты ведь подождешь? Я мигом. И тебе тоже надо, — он указал на ее испачканное красным запястье. Микаса быстро кивнула, и Леви толкнул дверь коленями, ужасаясь, какие они все-таки грязные. Наверное, огородные чучела у местных фермеров были краше, чем он. В крови, пыли, сбившейся одежде. Жаль, что ему пришлось вот так ее напугать. А внутри ей предстояло еще вздрогнуть от чудесных интерьеров. — Ты уже заходила к Ханджи? — спросил Леви, умываясь и полоская руку. — Сразу. Ребята меня проводили. Нужно было побыстрее передать ей кое-что от господина Йегера. Леви не сразу сообразил. — От Йегера?... — Да, лекарство. Там, в доме в Шиганшине, ведь много чего осталось. Господин Йегер им лечил… нас. Я сразу вспомнила, ну и… вам надо было написать раньше! Если бы я знала… И правда. Леви и забыл, какие запасы оставил после себя Гриша. — Я думаю, оно поможет. Должно помочь. Ему… всегда помогало. Она почему-то не называла Эрена по имени. Ей было слишком больно произносить его, понял Леви. — А как он вообще… ну, выглядит? Микаса чуть улыбнулась. — Ханджи не пустила меня. Сказала, нечего на него глядеть, живой пока. — Так и сказала? — Да, прямо так. Леви хмыкнул. Он знал, что Микаса не стала бы выдумывать, и даже в ее словах услышал смятение чудачки очкастой. Забота о справедливости и чувствах Микасы смешно соседствовала с подозрительностью, которую Ханджи старалась, но не всегда могла упрятать поглубже: ей хватило добропорядочности, чтобы предупредить Микасу о здоровье мальчишки, но не хватило последовательности, чтобы дать на него посмотреть. Прелесть. Что ж. По крайней мере, это значило, что дела не так уж плохи, мальчишка все еще борется за жизнь и на этом свете держится крепче, чем на том. На месте Жана Леви был бы даже признателен, что очкастая бережет его от участи зверька в зоологическом саду. — Значит, хорошее лекарство?.. Голос Леви потеплел от улыбки, которую он прикрывал полотенцем. Ревность четырехглазой пришлась так кстати: оба понимали, что именно их забавит, и вот так нечаянно стали чуть ближе друг к другу. Ханджи, конечно, едва ли понравилось бы, что они над ней смеются. Но, во-первых, она бы не узнала. А во-вторых — ей давно пора было перестать вести себя как неумная девочка, переживать без повода и смешить честных людей. — А у господина Йегера случайно не найдется такой микстуры, чтобы калеку на ноги поставить? — пошутил Леви и сразу испугался, что напрасно. Ему не стоило шутить ни о своем недуге, ни о ее семье. Даже беззлобно. Он знал, чем может позабавить очкастую, но с Микасой было совсем по-другому. Не стоило ему забывать, что для нее он — старый нелюдимый командир, который никогда не находил времени для шуток. Стена между ними, которая чуть было истончилась мгновение назад, укрепилась снова. — Я рад тебя видеть, — вырвалось у Леви. Он не рассчитывал, что от этих слов она рухнет. Ничего такого он вовсе не планировал говорить. Слова просто сложились и попросились наружу, но Леви не позволил себе жалеть об этом, ведь это была чистая правда. Микаса, если и не ожидала такой откровенности, почти не подала вида. — Я тоже рада вас видеть, капитан. Какой же я капитан теперь, хотел сказать он, но одернул себя. Хорош был господин: сам сидел, а гостья стояла. — Я… сделаю тебе чаю? Микаса показала ему, что не расслышала. А он и не заметил, как тихо говорил. Его накрыло каким-то невероятным умиротворением: как будто случилось что-то, чего он давно ждал. Всю жизнь, может быть. Было хорошо и страшно: Леви понимал, что стоит ей уйти, и это чувство уйдет тоже. Он кивнул головой в сторону гостиной. — Проходи. Устраивайся там. Сейчас чай принесу. — Может быть, я… — снова заикнулась было Микаса, но Леви покачал головой. Уж в своем доме он сам научился справляться. — Не пугайся только. Там… как бы это сказать. Желтовато.   Микаса не согласилась начинать, пока он не переоделся в чистое: а он так не хотел затруднять и задерживать ее, что собирался пренебречь сухой задницей. — Не переживайте, капитан, мне не скучно. У вас найдется на что поглядеть. Лимон вот какой хороший. Уж да. — Это все Ханджи, — пробурчал Леви. — У нее барахла еще почище, чем тут. Не знаю, где она его берет. — И шторка симпатичная. Веселая такая. — Думаешь?.. — Леви покосился на желтое уродище. Может, и правда цвет был ничего.   — Вкусно. Если за чай берется капитан Аккерман, другого и не жди, — сказала Микаса, прячась в чашке, и у Леви потеплело в груди. В чистой одежде и привычности кресла он стал чувствовать себя значительно лучше. — Здесь много отличных сортов можно найти, — похвастался он. — И из Хидзуру тоже. — Ну, там гористо и солнечно. Ему там хорошо расти, — кивнула Микаса. Теперь тот привезенный чай был одной из малостей, что остались от некоторых частей мира. Люди, которые его растили, были втоптаны вместе с ним в землю. О чем бы Леви ни заговорил с Микасой — все вело бы к тому, к поступи колоссов, смерти и Эрену. Леви не хотел говорить о них. Не сейчас, когда ей так не хватало чего-то доброго, по-настоящему радостного, вот как тот проклятый желтый. А начни он спрашивать то, что было ему действительно интересно — как она устроилась в Шиганшине, как ей там одной в увядшем доме, пережившем своих людей, не скучает ли она по разведотряду… никакой чай бы ее не задержал. В штору очкастой замотать бы ее вместо кровавого шарфа. — Ты останешься в Маре? — спросил Леви и чуть не поперхнулся, так двусмысленно это прозвучало. — Ну… то есть… пока он не поправится? Микаса кивнула. — Хотела бы. И повидаться хочется со всеми. Габи с Фалько уже рассказали, кто где живет. Даже схему нарисовали. — А где ты оставила вещи? — Да у меня всего-то небольшая сумка. Она у ребят. Спасибо большое, капитан. Они сказали, что… ну, в общем, что вы меня пригласили у вас остановиться. Но я подумала, нехорошо будет вас стеснять. Кстати, на причале можно найти так много людей, которые сдают комнаты, вы знали? — Нет, — сказал Леви, чувствуя очень много всего сразу, но яснее всего — огорчение. Он сам не понимал, почему его это так расстроило, ведь он и не ждал чего-то другого. Только в воображении Ханджи нелепые вещи могли складываться в жизнеспособные цепочки. Наверное, это и в самом деле было правильно: в конце концов, ему самому было бы неловко знакомить ее с тем, как выглядят будни калеки. Как Леви перебрасывает тело в коляску, встав поутру. Как наловчился все делать на высоте колен. Как надевает штаны на непослушные ноги, червем заползая в них. Незачем было обрушивать это на Микасу. Хуже всего было не то, что она сняла где-то угол. Но ей нужно было остаться в Маре: не в этом, так в любом другом доме. Леви не сомневался, что ей было бы лучше в Маре, как ему было лучше среди живых душ. Среди друзей. Хуже всего было даже не то, что он не знал таких слов, что могли бы убедить ее остаться. Дело было и не в словах вовсе. Они бы любые годились, будь он тем человеком, что должен был их сказать. Но красный шарф тянулся от ее подбородка до самого острова. Вот это была проблема. — Ну и вот. Мне посоветовали комнату в одном симпатичном доме, где площадь и фонтан. А потом ребята проводили меня до поворота на вашу улицу, а сами туда побежали с вещами. Так что, думаю, моя сумка уже ждет меня там. Микаса задумалась. — А еще… если честно, мне показалось, они лукавят. — То есть как это? — Ну, это ведь не очень на вас похоже. — Что именно? Он был сбит с толку и взволновался. Он не подозревал, что Микаса вообще думает о том, что похоже на него, а что нет. Справедливости ради, он и сам бы теперь не сказал наверняка. — Они были так горячи в том, чтобы убедить меня, как сильно вы не против. — Микаса улыбнулась, явно вспоминая своих настойчивых провожатых. Леви мог себе это представить. — Я побоялась, что это их идея больше, чем ваша. Надеюсь, вы были и правда не против, капитан. Надеюсь… это не новость вообще. — Не новость, — согласился Леви. — Просто… мне кажется, вы бы не стали посылать детей, а сами написали. Леви опустил чашку и внимательно посмотрел Микасе в лицо. — А если бы я сам написал? Вот и не угадал: она снова спряталась в своем чае, а у него заколотило в груди. — Капитан, простите меня, пожалуйста. — За что?.. — Мне пора идти. — Понимаю, — кивнул Леви. Хотя это была не совсем правда. Он запутался. Понимал он сейчас меньше, чем утром. — Можете пообещать мне кое-что? Леви удивился. Никогда она его ни о чем не просила, тем более — об обещаниях. — Что? — Что вы не будете один достраивать крыльцо. Крыльцо… Леви почти забыл о нем. Туча так и прошла мимо. Разбросанные балки и доски так и остались лежать во дворе. По правде говоря, теперь, когда гостей у Леви не предвиделось, его можно было вообще не достраивать: такая глупая мысль мелькнула у него в голове. — Капитан, пожалуйста. Я понимаю. Вам до сих пор кажется, что вы… неуязвимый, наверное. И что за вас никто не может переживать. «А это не так?» — хотел он спросить, но не осмелился. Микаса снова ускользнула от его взгляда, теперь обратив все свое внимание к лимону. — Хотите, мы его вместе доделаем? Завтра. Можно, я приду завтра? — Ты же гостья, — Леви вспомнил Габи: вот уж точно была бы эксплуатация. — На что это будет похоже? Микаса пожала плечами. — Какая нам разница? Я так скучаю по тем дням, когда мы железку строили. Даже интересно. Молоток хотя бы удержу в руках теперь? Леви почти улыбнулся. — Да ты ведь меня подняла. Конечно, удержишь.   Она ушла, а он никак не мог усидеть на месте. Прибрался во дворе, сложив доски поаккуратнее: этого не делать он не обещал. Снова выдраил дом. Приготовил себе поужинать из того, что было, а не было почти ничего: есть не хотелось, но он не мог без дела сидеть. А как закончил, снова прибежали дети. — У, мы думали, вы все уже тут доделали. Ну что, продолжим? — услышал Леви звонкий голос Габи и отворил дверь. — Нет. — Нет?.. — Нет. — Почему?.. — Потому что я не хочу. — Что же, так все оставить?! — возмутилась Габи. — Некрасиво же. Леви сделал страшные глаза, но Габи такими пустяками было не смутить. — Ну и ладно, мы сами справимся, а вы отдыхайте, — решила девочка, и Леви показалось, что она только что записала его в старые развалины. — Габи, уймись, — взмолился он. — Сказал же — не надо ничего. К Жану ходили? — Так точно. — Ну и что по шкале твоей? — По шкале не знаю, но он сказал, что тоже хочет моего пирога и вообще жутко голодный! — Это все Микаса, — подал радостный голос Фалько. — Это она привезла с собой какое-то чудесное лекарство. — Все так, — кивнула Габи. — Но пироги достаются только тем, кто идет завтра гулять. — Да ты и мертвого поднимешь. Поможете спуститься? — А куда пойдем? — девочка плутовато поглядела на него. — Мы с Фалько сегодня были в таком красивом месте. Там улицы мощеные… и фонтан. Хотите, там погуляем? — Нет. Вы можете идти куда хотите. А мне надо свежей еды купить. И к Ханджи загляну. — То есть как это? — удивилась девочка. — Сами? Без нас? — Ну, раньше же как-то получалось. — М-м, — промычала она задумчиво. — А обратно как же? — Да мы просто тут подождем, — предложил Фалько. — Вот это точно лишнее. Приходите сюда через часа полтора тогда.   Но Леви видел, что мелкие потихоньку следуют за ним по пятам, прячась по углам и кустам. Повезло ему: очкастая выставила свое соломенное кресло наружу и дремала на воздухе, так что не пришлось ни дожидаться детей, ни кричать, чтобы Ханджи ему отворила. И так он собрал на себя все внимание города, чудной путешественник на колесах. И ничего. Справился. Таращил белесый глаз на тех, кто шарахался, не таясь и не стесняясь, и нарочно пугал их, нежных, своим изрубленным лицом. И ничего. Не умер. Прижимая к груди бумажный пакет со свежими овощами, Леви чувствовал себя едва ли не сильнее, чем когда все пальцы, глаза и ноги были при нем и служили ему безотказно. — Что, Ханджи, не таким уж никчемным оказался Гриша Йегер? Очкастая открыла глаза и сразу догадалась, что он тут без провожатых. И захихикала противно. — Вот она — животворящая сила любви. Мстила ему, не иначе. Он со значением кивнул. — А меня на порог пустишь или вслед за Микасой отправишь? — Ой, тоже мне. Я не глядеть на него звала, а просто… ну, предупредила ее, и все! — Ладно, ладно, не злись. Правда легче ему? — Правда. Ну сам подумай, он спросил, нет ли чего поесть! Ханджи покачала головой, словно не веря в то, как это звучит; словно возвращаясь мысленно в самое тяжелое время. И шумно выдохнула. — Извини уж, но поверь на слово. Я ему обещала, что никто не придет, пока он не приведет себя в порядок. В порядок… это было на Жана похоже. Леви все бы поставил на то, что одной из немногих вещей, которые появились в доме Ханджи не с ее руки, было большое зеркало. — Встает уже? — Порывается. Но обойдется. Пусть лежит хотя бы до завтра. Ханджи спустила свое кресло ниже, на землю, и они с Леви оказались на одном уровне. — Гриша Йегер опередил свое время, — сказала она. — Жаль, что ему пришлось так рано уйти. Многому можно было бы у него поучиться.   ***   Если Микаса и потеряла свою силу, по ней это было не очень заметно. Дело в ее руках горело, и уже через час был готов отличный скат с крыльца — еще лучше, чем он нарисовал. Не помогай он ей, она справилась бы еще быстрее, он не сомневался; но сидеть без дела Микаса ему не давала, поручала то подшлифовать, то подпилить, то подать ей что-нибудь. — Ну вот и все! Опробуйте, капитан. Микаса залюбовалась своей работой. А он — ею. Смотрел на ее непривычно пустую шею — шарф мешал ей работать, и хоть и на время, но она сняла его: на ее плечах появился совсем свежий, еще розовый след от солнца. Ее затылок блестел от пота, недлинные волосы топорщились, а платье помялось, но выглядела она очень довольной. Вот он и обрел маленькую независимость. Легко спустился вниз, помогая себя рукой, крепко хватаясь за поручень. Тот не шелохнулся: Микаса все прочно сколотила. И так же легко заехал наверх. Наверное, дети расстроились бы, что ему больше не нужны няньки. — Здорово, — признался Леви. — Спасибо тебе за помощь. — Мне полагается вознаграждение в виде чашечки чая? — Сколько хочешь чашечек. Микаса улыбнулась. А он не шутил.   ***   Теперь он не был привязан к своему дому, как коза к колышку. Внутри все металось, уставшее от заключения тело затребовало еще большей свободы. Оно помнило скорость привода. Помнило, как славно неслась в галопе под ним разнузданная веселая лошадь, когда Леви с нею играл, чтобы не забыла просторов за стенами. Помнило, как легко пружинили казенные сапоги, когда он всего лишь куда-то шел. Оно помнило даже то, чего не было — как он стоял на сером колючем песке, где-то, когда-то, совсем недавно и оттого живее всего. Он не мог больше оставаться в четырех стенах. Смешно было вспомнить, как стесняли его увечья: перед кем? Леви звякнул ключом, вызволенным из ключницы, запер дверь, выехал на крыльцо. Спустился и толкнулся руками за ободья.   Отчего-то его принесло к берегу. Кто-то сидел в одиночестве на пирсе, а заметив Леви, встал и направился к нему. По пути он прихлебывал из фляги. Леви узнал его: высокий, он чуть осунулся от измотавшей его болезни, но шел широко и быстро. Леви огляделся: какие-то редкие прохожие незнакомцы гуляли вдоль берега, но больше никого из знакомых он не приметил. Мальчишка был один. Он огляделся тоже. Удивился, наверное. — Как себя чувствуешь? — Прекрасно. — Перепугал же ты всех. Жан пожал плечами. — Даже Микасу застращали. Неужели настолько все было плохо? — Уж поверь. Ханджи не стала бы ей писать, если б не думала, что ты все, готов концы отдать. Нет, посмеиваться над четырехглазой ему никогда бы не надоело; Леви показалось, лицо Жана тронула улыбка. — Капитан, может, к пирсу прогуляемся? — предложил он. Леви подумал, что ослышался. Скажи такое очкастая, он бы послал ее подальше вместе с ее дурацкими шутками. Но это было что-то новое. Жан действительно сказал вслух именно это и смотрел теперь вопросительно, явно ожидая какого-то отклика. — Кресло увязнет, — осторожно возразил Леви, поглядывая на фляжку в руке мальчишки: что бы там ни было, наверное, не стоило Жану пока налегать на это. — А нам оно и не нужно. Жан поднялся, подошел ближе и потянулся вытащить Леви из его седла и вместе с тем душевного равновесия; Леви отпрянул. — Тебя Ханджи покусала? Жан замер, снова напомнив того застенчивого и замкнутого Жана, каким он стал в Маре. — Ну донесешь ты меня, а это как же? — Леви похлопал по ручкам кресла. — Я за ним потом схожу. — Нет. Не пойдет. Ты только что едва не умер. Жан улыбнулся. — И вы туда же. Ханджи не хотела меня одного отпускать. Да я ни за что бы не умер, капитан. — Ладно, давай, — вздохнул Леви. Что-то тянуло его туда: любопытство и что-то еще. Какой-то назойливый магнетизм, невнятная дурь головы, которая силилась что-то вспомнить. А может, просто удачный момент. Долги действительно следовало раздать: теперь была его очередь. Жан говорил, надо же. Догадался, где ему хотелось оказаться. Совсем не чурался подойти, предложить, дотронуться. Улыбался. Так может, все было проще? Может, Леви следовало самого себя простить для начала, чтобы ничего не мерещилось? — Ханджи говорит, вы можете ходить. Просто не хотите. — Вот две дубины, — беззлобно пробурчал Леви. — Одна ерунду несет, другой верит. Конечно, он не хотел. Всегда мечтал о колесах вместо ног. Всегда мечтал, чтобы его волокли на закорках. Он даже не помнил, случалось ли это когда-нибудь. Разве что у матери, так давно, что как будто и никогда. Горизонт вокруг Леви непривычно опустился. Ему хотелось черпнуть песка, он вдруг вспомнил, что видел во сне какой-то чудной песок — но где уж там. Жан дошагал до платформы. — Сядем вон там? — предложил мальчишка и, не дожидаясь ответа, усадил Леви на краю. И сам рядом опустился. От неудобного молчания, заполняя собой пространство, их спасали морская ширь, нахальные чайки и остров Парадиз. Проклятая родина. Сейчас он казался безобидным и немного печальным: будто укорял своих пленников за побег. И — красивым. Но такова была магия этого места. На краю земли все казалось красивее, жизнь — приветливее и проще, а молчание было не таким уж обременительным. Солнце успело заметно прокатиться по небу, когда Леви собрался с духом. — Ты очень злишься?.. — Злюсь… — пробормотал Жан и усмехнулся. — Вы сговорились, что ли? — Невозможно же было… представить, что так получится, — сказал Леви и подловил себя на том, как странно это звучит: будто он оправдывается. Но ведь так и было, в конце концов. Жан мотнул головой, точно отмахиваясь от чего-то неприятного. — Это было эгоистично, знаю. Я бы получил по заслугам, если бы Оньянкопон не смог развернуть самолет. Он невесело улыбнулся, должно быть, представив это. Хорошо им было теперь представлять. — Мне было очень тяжело смотреть, как она мучается. Знаешь… за ней всегда приходилось присматривать. Пока тебя не было, это были мы. Моблит. Эрвин. Майк. Ты, наверное, его и не помнишь, — тут Жан встрепенулся, явно готовый спорить. — Ну… и я. Леви задумался, припоминая старых друзей. Много добрых имен, которых мальчишка, конечно, и знать не мог. Все они были мертвы. Все нашли свой покой в Путях. — Я так сказал там… ну, ты помнишь. В лодке. — Жан сделал еще одну попытку перебить Леви, и он заставил свой голос звучать тверже: — Но это были просто злые слова. Несправедливые, — Леви запнулся, но худшее было уже позади. — Неправильные. Мальчишка снова заерзал, но Леви махнул рукой, чтобы тот молчал. — Наверное, мне просто было тяжело признать, что теперь твоя очередь. И что ты справляешься с этим не хуже других. И уж точно… лучше меня. Тут Леви остановился, и Жан тут же этим воспользовался, чтобы возразить. — Да ладно вам, капитан. О чем вы вообще? Думаете, я что-то соображал тогда? Лучше, не лучше… Мне просто показалось вдруг на секунду, что это возможно. Что у Оньянкопона получится. Что я смогу выиграть время. И все. Разве я подумал, что если не получится, то, может быть, вообще всем конец? Он сбился. Нахмурился. — Нет, а стоило бы. А потом… Думаете, я не жалел потом?.. Думаете, не думал, что если кто-нибудь… ну… сделает это. То он… ну, будет прав. Наверное, я и должен был. Но у меня бы не получилось. И ни у кого не получилось. И я… не уверен, что это было правильно. Ну, милосердно. Вы правы, невозможно было предугадать. Голос мальчишки дрогнул. — Капитан… почему вы не выстрелили?   Почему? Потому что пока они мчались над землей, каждую секунду тысячи ни в чем не виновных людей издыхали на ней, и мир разбивался на черепки. Потому что опостылело ему убийство, а проще говоря, струсил он. Потому что Ханджи осталась последним его близким другом, и выстрелить в нее оказалось не так легко. Потому что Оньянкопон успел крикнуть под руку; потому что этот набожный добряк смотрел так, будто хотел уберечь Леви от чего-то, будто еще было что спасать в его душе. Потому что решать за этих двоих было несправедливо. Он один знал и помнил, как смешно очкастая старалась держать мальчишку от себя подальше. Как неуклюже делилась с Леви своими сомнениями: ну точно девочка сопливая, простодушный подросток. Как он хохотал про себя, когда она, ведя с ними бой, прожигала в мальчишке дыру: кем нужно было быть, чтобы разглядеть в этом нежность? Ответ сидел рядом и крепко сжимал в руке фляжку. Леви жестом попросил глоток. — Я не знаю, — сказал он. И почти не соврал. Ничего из этого не казалось теперь решающим. Каким вариантом они бы ни удовлетворились — это никогда не сравнилось бы с радостью от того, что их очкастая была с ними. Так не все ли равно, почему? Первые намеки на багрец появились на небе: вечерело. Леви поднял с дерева несколько песчинок, докатившихся с берега. Поглядел на них. Песок как песок. Никаких тебе загадок и тайн. В жизни и без снов хватало загадок и тайн. — Жан. Вот и Леви нашлось за что поблагодарить Парадиз: очень удобно было рассматривать его, не тревожась о том, куда деть оставшийся глаз. — Не надо, капитан. Не думайте об этом. Вы были правы. А то, что случилось после — ну, наверное, просто нам подарок. И не злюсь я. А если и злился, то не на вас точно. — На нее?.. Жан промолчал. Отхлебнул с горлышка. — Она сказала тебе, почему не попрощалась? Он кивнул. — Ага. Наверняка думает, я не слышал. — Хорошо, что ты оклемался, — сказал Леви с искренним облегчением и все же взглянул на мальчишку. Закат разукрасил ему щеки в розовый; а может, это был вовсе не закат. Они снова замолчали, и это было другое, новое молчание: легкое и мирное. Под стать этому месту. — Что там Габи, угостила тебя пирогом? — Пока нет. Сказала, что раз мы почти все сейчас в сборе, они все и придут сюда. Ну то есть… вообще все. Не только Ханджи и ребятня. — Скоро? — К самому вечеру. Будут подходить потихоньку. Почти как той ночью. Только бы без супа. У Леви потеплело в груди, когда он представил это. — А я вот… хотел немного побыть один. Подумать. — Что, испортил я твое уединение? — Да ну, — отмахнулся Жан. — Совсем наоборот. — Дай-ка еще глотнуть. — А все-таки, капитан, — заупрямился мальчишка. — Вы пробовали вставать? — Сам-то как думаешь? — Здесь хорошее место, — Жан осмотрелся. — Ограда вот. Может, попробуете об нее опереться? А я придержу. Все равно пока никого нет. — Жан, не надо тебе сегодня пить. — Почему?.. — Это плохая идея. — Да почему? Вы вообще чувствуете ноги? Леви задумался. — Трудно сказать. Иногда они болят. — Тогда вам обязательно надо пробовать. — Тебя точно покусала Ханджи, — вздохнул Леви, и Жан засмеялся. — Ладно. Хорошо. Никто не смотрит? Мальчишка огляделся. — Никто, — уверенно сказал он.   Нет, ни к чему было обманываться, ноги его не слушались. Но покуда Жан держал Леви за плечи и ограда служила ему опорой, он стоял; он стоял, и это было почти как в его сне и почти как раньше. Он стоял и вот так мог заглянуть под самую платформу: быстрая чайка метнулась туда, окунулась в воду и подцепила рыбешку. И все это он видел, стоя на своих двоих. И остров в море показался Леви еще красивее. Когда-нибудь он утонет в огоньках электричества, подумал Леви. Будет одарен благами цивилизации и обворован ей же. Леви пожелал острову мира и здравомыслия: помнить свою историю, но прощать глупцов. Месть не делала людей счастливыми. Не получилось и у Эрена. — Да вы просто герои! — гаркнул знакомый голос неподалеку; Леви вздрогнул и еще крепче вцепился за поручень. — А я говорила! Говорила! Да ты еще побежишь! — Сгинь, очкастая, — застонал Леви. — Охотно. Не переживай, я и не собираюсь тут торчать. Жан, мне твоя помощь нужна. Пойдем со мной, пожалуйста. — Держитесь крепче, капитан, — улыбнулся мальчишка, и Леви почувствовал ненадежную пустоту за спиной: никто больше его не страховал. — Эй, умники, — возмутился он. — Ханджи! Что там, пирог слишком тяжелый? Дети не могут его унести? Настолько быстро, насколько позволяла ему осторожность, Леви оглянулся, чтобы объяснить их затылкам, как нехорошо они шутят. И увидел красный шарф. Микаса стояла чуть поодаль. — А у вас и правда получается, капитан. — Ничего у меня не получается, — пробурчал он и крикнул очкастой вдогонку: — Ханджи, ты ненормальная, мне век тут теперь торчать, по-твоему? Ты вообще помнишь, сколько у меня теперь пальцев? Пожалуй, стоило ее стукнуть за то, в каком неловком положении она его оставила. Правда, сейчас, когда он и мизинец оторвать от поручня не решился бы, это было особенно затруднительно. И мальчишка тоже был хорош. Они же просто бросили его тут! — Ушли, что ли? — пробурчал Леви, больше не рискуя смотреть по сторонам и сумрачно глядя на то, как белели костяшки пальцев, пока он обхватывал поручень: как утопающий спасительный прут. — Ну да. Но вы ведь сами стоите. Без их помощи. — Это я сам еле держусь, — не согласился Леви. Кажется, Микаса ему не поверила. Подошла ближе, стала рядом, плечом к плечу. — Какой красивый отсюда вид. И не верится, что это наш остров. Леви чувствовал, что ему совершенно не до видов. Колено уже начало намекать ему, что он слишком беспечен, и Леви не мог сказать в ответ, что в беспечности обвинять нужно вовсе не его, а его взбалмошную подругу — как всегда. Он осторожно, краем глаза, взглянул на Микасу. Днем, когда она приходила помочь ему с крыльцом, она была куда веселее. Завтра она уедет, понял Леви. Она вернула здоровье Жану, встретилась с Армином и даже ему, поломанному Аккерману, помогла. Ей больше нечего было здесь делать. Потому и пироги эти, и встреча для всех. Это прощание. Микаса задумчиво глядела на их остров. — Армин говорит, я неправильно поступаю, оставаясь в Шиганшине. Леви напряг руки и повернул голову. Зачем она ему это говорила? Неужели ей было любопытно, что он сам считает? — А ты хочешь там оставаться? — Там ведь мой дом. Леви вздохнул, подыскивая слова и призывая все силы, чтобы коленки не подкосились и не испортили момент. — Я тоже не хотел сюда. Думал — зачем. Я тут чужой. И что за радость будет от того, что они будут тут мельтешить. Ханджи. Ее же так много. Да она чаще, чем дома, у меня торчит. Что-то там чертит, бормочет да чаю требует. И носит этот хлам. Да… И дети эти. Спорят со мной вечно. Девчонке вообще палец в рот не клади. А без них… Ладони уже начали потеть от напряжения. В колене постукивало. Он пообещал себе при первой возможности сыпануть четырехглазой в чай вместо сахара яду; на худой конец соли пару ложек. — Я ведь уже и не знаю, как без них. — Я понимаю, — сказала Микаса. — Может, так и есть. Ваш дом там, где они. Но мой — в Шиганшине. И даже Армин не сможет до конца понять, что он для меня значит. Это ведь не его дом. Только мой… и Эрена. Кто-то же должен о нем заботиться.  «О доме или об Эрене?» — хотел спросить Леви, но не стал. Понял: об обоих. Микаса поежилась, хотя было тепло, втянула голову в шарф и прищурилась, точно старалась разглядеть отсюда ворота Шиганшины. — А кто позаботится о тебе?.. Вышло почти грубо, и Микаса посмотрела на него удивленно. Он действительно сердился. Эта железная девочка, казалось, не умела думать о себе и никому этого не позволяла. А ведь мертвые — и тем более их дома, пустые неодушевленные коробки — нуждались в заботе куда меньше живых. Тело не простило ему вспышки досады. Ноги задрожали. Леви приготовился сложиться со всем достоинством, какое у него могло при этом остаться — и обмер. Теплые ладони коснулись его, и даже спиной он чувствовал, что эти — маленькие и нежные — ничуть не похожи на крепкие и широкие руки мальчишки. — Так будет надежнее, — сказала Микаса. — Спасибо, ты вовремя. Только лучше помоги мне присесть, тогда я этих шутников смогу тут дождаться. И убить потом. — А вы не устали сидеть, капитан? Безумно. Может, Ханджи была права?.. Хотел бы он, чтобы она оказалась права. Но он даже не мог стоять без помощи. — А если эти негодяи не вернутся? — Ну, у меня пока нет обратного билета. Если бы это была не Микаса, шутку можно было бы принять за кокетство. — И мы не будем долго, — сказала она. — Не думаю, что вам можно. Вот бы сейчас развернуться и оказаться лицом к лицу с ней; интересно, для кого из них это было бы большей неожиданностью. Размотать ее шарф, утопить его в море, пошутить тоже — что парома на Парадиз больше не будет, что билеты распроданы. Шутки всегда сближали людей. Не потому ли он прикипел так к Ханджи? Их колкости уже от зубов отскакивали. Он мог предугадать, что она скажет или сделает. Его, в конце концов, не очень-то и удивляло, что она его тут оставила. И… радовало. Ведь Ханджи не поступила бы так, если бы не верила в него. Так может, он еще побежит. Это же у очкастой было чутье, а не у него. Это она почти никогда не ошибалась. — Ты хотела знать, что я думаю? — Вы о чем?.. — Армин прав. Солнце твердо катилось к краю неба, раскрашивая его в оттенки пламени и не скрывая свой непокорный огненный нрав: каждый день оно вставало и пряталось за горизонтом, но не было смирения в конце этого пути. Была уверенность: завтра желтый диск пройдет свой путь снова. Желтый. Любимый цвет Ханджи. Самый радостный цвет. — Твой друг верно говорит. Оставайся здесь. — Капитан?.. — Микаса, а почему вы все зовете меня «капитан»? Мы не в отряде больше. — Как же мне вас называть?.. — Просто по имени. Леви. — Я… постараюсь, капитан. Он широко улыбнулся. И никто не узнал об этом. Микаса стояла у него за спиной, чаек не интересовало ничего, кроме рыбы, молчаливый остров его бы не выдал, а солнце, последний раз подсмотрев на мир, нырнуло за край и утонуло там — ровно до завтра.