Собственность

Лёша уже несколько минут как полностью пришёл в себя после оргазма, но всё равно неподвижно сидит на Нурлане, уронив голову на его плечо, устало обнимая его за поясницу и всё ещё не выпуская его член из своей задницы. Лёша буквально замер, потому что он внимательно прислушивается к собственным ощущениям, а они какие-то… новые. Прежде всего, Щербаков впервые сам организовал их секс. Далее: Щербаков впервые пошёл на это не перекладывая ответственность на своё «отклонение», на свой затуманенный рассудок, на Нура. И наконец: Щербаков провернул это после длительной паузы, работы над собой и теперь уже с полным осознанием того, как на самом деле обстоят дела. А дела обстоят так: Лёха гей, он это признаёт, а ещё ему нравится Нурлан, и Лёха хочет заниматься с ним сексом во всех его проявлениях. И вот Алексей пытается выискать внутри себя то самое мерзкое, но привычное чувство стыда, угрызений совести, ненависти к себе за свою «ненормальность»… Но, кажется, ничего такого в нём нет. Может быть, отголоски, но одно теперь совершенно ясно: основной барьер на пути к принятию себя преодолён. И Лёхе в это не верится. Нет, это вовсе не было просто, Лёша многое пережил и переосмыслил за последние месяцы, а ещё он настрадался так, как не страдал за всю свою жизнь. Но результат всего этого сейчас перед ним — он не чувствует себя отвратительным и дефектным, как это было раньше, когда спадала волна обезболивающего оргазма. Он чувствует себя… удовлетворённым. Приятно уставшим. И, что самое приятное, он чувствует себя в безопасности, и совсем не потому, что у Нура связаны руки… — Лёша, — Нурлан тоже давно вернулся в реальность и всё это время молчал, едва заметно касаясь губами Лёшиного уха сквозь тонкие пряди чуть влажных волос. Нур догадывался, что его другу требуется время, чтобы осознать произошедшее и понять, как он к этому относится теперь. Но связанные за спинкой стула руки уже ноют, запуская неприятное покалывание по плечам к спине. — Развяжешь? Щербаков поднимает голову и, не вставая с колен Сабурова, протягивает руки за спинку стула, нащупывает там узел верёвки и принимается его устранять. После, пока брюнет разминает свои затёкшие конечности, Лёша медленно привстаёт, выпуская из себя давно обмякший член, и садится обратно. Он почти уже снова удобно устраивается на коленях казаха, как тот подхватывает его за бёдра, и в следующую секунду русый уже лежит на диване, придавливаемый сверху крепким телом друга. Лёха довольно фыркает и отворачивается, пока Нурлан, которому, судя по всему, очень не хватало возможности потрогать Лёху именно руками, обнимает его, прижимает к себе, сжимает пальцами кожу, гладит и параллельно целует в шею и в волосы, покусывая и вдыхая запах. — Да блять, Нурик! — Смеётся и жмурится Щербаков, пытаясь избежать очередного нежного «обслюнявливания» своего лица, — да отвали! Ты неадекватный! И футболка у тебя в сперме, мокрая, так себе, знаешь ли. — Можешь пиздеть сейчас всё, что хочешь, маленький мой, я всё равно тебя обожаю! — И Нур ни на секунду не прекращает свой безумный поток ласк. Минут через 5-10 Сабуров, конечно, успокаивается, заканчивая всё продолжительным медленным поцелуем. Затем они вместе идут в ванную, где брюнет, наконец, сбрасывает с себя всю одежду и присоединяется к русому, уже принимающему быстрый душ. — И что ты думаешь? Как мы справились? — Интересуется Нур, пропуская между пальцев правой руки мокрые волосы Щербакова. Алексей выключает воду и отвечает в своей самой обычной, расслабленно-похуистичной манере: — Думаю, ты справился. Раз член встал, значит, смог расслабиться. Считай, успех. Казах поднимает одну бровь и чуть улыбается. Они оба выходят из душа, Лёха протягивает Нуру одно из полотенец, а сам берёт второе. — А ты? — Продолжает Сабуров. Лёша, чуть задумавшись, смотрит куда-то в пустоту, продолжая вытираться: — Я вообще охуенен. Ты, блять, заметил, что я тебе, вообще-то, отсосал?! Нурлан смеётся со всей искренностью, а потом разводит руки в стороны, держа в одной из них полотенце, и говорит своим привычным насмешливо-высокомерным тоном: — По-твоему, я мог этого не заметить? — А чего, я, хуй знает, у тебя руки были связаны, может, когда тебя лишают возможности контролировать, блять, и доминировать, ты вообще нихуя не соображаешь! — Тараторит Лёха на полном серьёзе. — Ой, блять! — Сабуров бросает полотенце и притягивает Щербакова к себе, обнимая за шею, — я заметил, что ты отсосал, и ты правда охуенен. Но я скорее имею в виду, что ты чувствуешь? В смысле, ты чувствуешь какие-то изменения? — Вроде того, да. Мне нихуя не стыдно. Я бы снова тебе отсосал. — Что я слышу, — Нур расплывается в улыбке, — мой маленький покорный мальчик-натурал… Лёша цокает языком и улыбается: — Вот так вот, Нурик. Всё у нас с тобой лечится еблей.

***

«Лечение еблей» продолжалось теперь изо дня в день. Но, несмотря на иронию, это действительно было не просто сексом, а именно лечением, частью терапии для обоих. Сабуров наблюдал, как постепенно Лёша становится самим собой. Поначалу Щербаков как будто искал повод отказаться от близости, будто по старой памяти, но довольно быстро смог расслабиться и отдаваться Нуру так часто, как они оба этого хотели. Также со временем он стал проявлять инициативу, сначала осторожную, а затем просто начал делать всё то, что ему, оказывается, всегда было интересно попробовать, но находилось под строжайшим запретом. К таким вещам относился, например, минет, не просто обсасывание члена, а полноценное обсасывание и облизывание с проникновением в горло, с засасыванием яиц, с вождением и похлопыванием членом по губам, языку и щекам, с кончанием на лицо или в рот. Или, например, страстные и нежные поцелуи в шею, в соски, во внутреннюю сторону бёдер после того же минета… Это, конечно, очень просто и незамысловато, но Лёха никогда не делал этого раньше, потому что не хотел — запрещал себе хотеть. А теперь оказалось, что всё-таки хочет и будет. Ещё они оба заметили, что Лёшина потребность в боли во время секса осталась в прошлом. Но его самые яркие оргазмы по-прежнему были отнюдь не тогда, когда он проявлял инициативу или участвовал в процессе наравне с Нуром, а когда он всецело отдавался Нуру, позволял брать себя и «владеть» собой. Нурлан на это говорил, что неспроста Лёхина гомосущность проявлялась именно через возбуждение от власти и контроля — потому что подчинение является природной потребностью Лёхи, его предназначением и тем, что он умеет делать просто божественно. Удивительно, что именно подчинения и именно в этом смысле слова Щербаков всю жизнь боялся больше всего. Удивительно и горько, как далеко от самого себя он ушёл. И через какие страдания ему пришлось возвращаться и учиться признавать то, что всегда было частью него. Алексей, конечно, тоже отмечал изменения в Нурлане на пути его «исцеления». Во-первых, Сабуров действительно всё чаще стал передавать контроль и «делиться» ответственностью, стал меньше психовать, когда по чьей-то вине всё шло не так, как он планировал. Однако со своих подчинённых спрашивал он по полной. Но это что касается работы. В отношениях с Лёшей Нур стал очень внимательным и нежным, намного нежнее и мягче самого Лёши. Казах по-прежнему испытывал острую потребность и желание оберегать и защищать своего Лёшеньку, но не владеть им, не контролировать каждый шаг и не «подминать» под себя любой ценой. Сабуров, что называется, сдувал с Щербакова пылинки, готовый во всём пойти ему на уступки и выполнить желания, но… ровно до того момента, как они оказывались в постели. Постель была единственным местом, где Нур по их обоюдному согласию, остался тем доминантом и собственником, которым раньше был во всём. В постели Нур мог быть грубым и жёстким, властным и всецело доминирующим. И больше всего он тащился от того, что Лёше это нравилось. Русый дополнял рассуждения брюнета, говоря, что, если он, Лёша, рождён, чтобы подчиняться, то Нур рождён, чтобы подчинять, и что это такое же его природное предназначение и то, что Нур умеет делать лучше всего и лучше всех. А из этого уже сам собой напрашивался вывод, что не просто так они встретились друг другу и как только они оба возьмут под контроль свои предназначения, перестав перегибать палку (особенно это касается Нура), то по справедливости смогут считаться идеальной парой. Если говорить о Лёшиной реакции на властный образ Сабурова… то о ней ничего неизвестно. Они не проверяли и не экспериментировали, потому что Щербаков всё ещё боялся. Просто если бы он обнаружил, что эта «странность» всё ещё при нём, для него это означало бы, что он не справился, не «вылечился» и всё ещё может считаться «неправильным». Нурлан был искренне удивлён, поняв, какая на самом деле это проблема для Щербакова — принимать себя. «Особенно когда ты такой охуенный» — думал казах про себя и говорил вслух Лёше, на что тот лишь грустно улыбался. Целая жизнь масок и самообмана не может просто исчезнуть без следа — Лёхе приходилось буквально учиться жить заново, с новым собой, отделяя свой «образ на публику» от реального «я». И Нур видел, как иногда ему бывает страшно, как он время от времени загоняется и хочет спрятаться от всего мира, но всё равно ежедневно встречается с этим миром лицом к лицу. Своим новым лицом. Нурлан гордился Лёшей, видя его слабым и сильным одновременно, и оттого казаху ещё больше хотелось быть рядом, оберегать и помогать, что он и делал. Трепетно обнимая и прижимая к себе при каждой возможности и разрывая его на части в постели. А потом снова обнимая и прижимая со всей нежностью перед тем как уснуть. И такой обмен энергией шёл на пользу и тому, и другому. Оба мужчины со временем стали спокойнее, веселее и увереннее в себе (последнее больше о Лёхе). И это несмотря на то, что работа над собой всё ещё продолжалась. Кстати, Щербаков уже почти перестал кончать от одного прикосновения к члену. Всё-таки их интимная и всякая другая общая жизнь постепенно переходила из разряда «сошлись на психологических травмах» в разряд «сошлись по любви». Так что Лёхин организм принял правила новой, более подходящей для себя игры и перестал выдавать оргазм при малейшем удобном случае в страхе, что следующего случая может и не быть. Они продолжали жить каждый в своей квартире, часто приезжая друг к другу на ночь или на свободные дни или сутки. Алексей прекрасно знал, что они могут съехаться в любой момент, но этот момент пока ещё его пугал, а Нурлан, видя это, конечно, не настаивал. Хотя ему было ужасно мало, хотелось быть рядом как можно чаще, хотелось видеть, ощущать и осязать… А потом он внезапно вспомнил, что много лет своей жизни ни в кого не влюблялся. Так много, что думал, с ним это уже не случится, это чувство могут испытать другие, кто угодно, но не он… И вот теперь он считает минуты до встречи с Щербаковым, а до этого он прошёл через эмоциональный ад, чтобы измениться и заслужить доверие Щербакова, а ещё «проработал» самого Щербакова, ненавистника всего, что связано с психологией, чтобы они могли быть вместе. Видимо, всё-таки это чувство и для него тоже, просто, может быть, испытывать его он может только к засранцу Щербакову. Лёша ожидаемо не анализировал свои чувства к Нурлану. Он просто знал, что, когда Нур рядом, ему хорошо, когда Нура нет рядом, он скучает. Знал, что ему очень помогает поддержка Нура, что сам готов поддержать его всегда и быть рядом. Знал, что точно так же готов защищать и оберегать его. И что только одному Нуру разрешено делать с ним, с Лёхой, то, что он делает. Любого другого убил бы при малейшей попытке. И ещё Лёха знал, что никогда раньше не испытывал тех чувств, которые испытывает сейчас. Ни к одной королеве красоты, каких у него было немало. Однажды, когда они не виделись почти неделю, потому что никак не пересекались свободными часами, наконец встретившись, они лежали в обнимку после животного секса. Лежали долго, периодически целуясь и обмениваясь ничего не значащими фразами на все темы в мире. И после долгой паузы Лёша сказал: — Получается, не только еблей всё лечится, Нурик. — А чем ещё? — Улыбнулся Сабуров, нежно проводя ладонью по Лёхиной щеке. Щербаков тоже улыбнулся, но ничего не ответил. Вместо этого он отвёл взгляд, а потом уткнулся носом в шею казаха, так ничего и не сказав. Впрочем, в словах и не было необходимости. Во-первых, Нур всегда его понимал, а во-вторых, Нур чувствовал то же самое.