Увидимся в самом конце

Служить исполнителем Бюро Общественной Безопасности стоило хотя бы потому, что Бюро заботилось о своих сотрудниках, как о любимых питомцах, а не цепных псинах, пусть и относилось скорее, как ко вторым. Апартаменты, что выделяли исполнителям, были уютнее и просторнее, чем комнатушки в центрах реабилитации латентных преступников, исполнители имели доступ практически ко всему, что им было нужно — хобби, спорт, развлечения, вкусная еда. Даже на коллекцию алкоголя Масаоки закрывались глаза, не говоря уже об игровых автоматах в комнате Кагари. Не сравнить с белыми пустыми стенами и стеклом, как в аквариуме, где ты видел других рыбок в коридоре напротив. Конечно, и в реабилитационных центрах можно было найти себе занятие по душе, особенно в центрах для детей и подростков — там свободы было чуть больше, но организовать библиотеку или спортзал в каморке, которую иначе, чем камерой, не назовёшь, не вышло бы. Когами припомнил, как Кунидзука, ещё будучи на лечении в одном из таких центров, просила у него струны для гитары, когда он приходил к ней, чтобы позвать на работу в Бюро. А ведь у неё там даже гитары не было. Удивительно, но даже у пропащих преступников, чей коэффициент был так высок, что они содержались в центрах особой изоляции, было больше возможностей. Камеры просторней, возможность держать там какие-то вещи, отгородиться от соседей, смотреть телевизор. Таким, пожалуй, даже гитару бы разрешили, потому что повесься кто из них на струнах, никому бы не было дела — безнадёжные, опасные и забытые до конца жизни. Возможно, центры временной изоляции были такими голыми и чужими, потому что предполагалось, что люди после лечения покинут их, вернутся к привычной жизни. Может, они и делались специально такими, чтобы эту белую коробку невозможно было даже при самой богатой фантазии считать своим домом, чтобы латентный преступник хотел выбраться на солнце поскорее. Как больничная палата. Ведь так оно и было. Вот только есть неизлечимые болезни, есть неизлечимые преступники. Никто из исполнителей Бюро не соглашался на эту работу только ради того, чтобы сменить обстановку на более подобающую определению «нормальная жизнь», разве что Кагари, который с детства был заточён в реабилитационных центрах и просто жаждал оттуда сбежать. Никто бы не согласился на подобную перспективу в надежде, что возможность играть на гитаре или выращивать живые растения поможет улучшить цветовой оттенок. Все прелести более приятной жизни исполнителя с лихвой перечёркивались одним обстоятельством: им приходилось ежедневно брать на себя груз взаимодействия с преступными коэффициентами, которые порой были выше их собственных, отводить эту беду от инспекторов и гражданских, рисковать своей жизнью и своим оттенком. Очистить и без того испорченный психопаспорт в таких условиях было практически невозможно. И если Когами принял это условие осознанно и добровольно, то принять подобный выбор Гинозы ему было тяжело. — Привет, — он стоял на пороге его жилища, расчерченного голубым светом ночных фонарей, пробивавшимся сквозь полоски жалюзи. Им с Гино, пожалуй, не о чем было говорить, да и приветствовать нового исполнителя не было нужды, но Когами не мог просто сделать вид, что они друг другу чужие, они и так почти не разговаривали весь день. Гиноза молча кивнул, позволяя Когами войти. Несмотря на то, что личным пространством жильё исполнителей можно было назвать лишь с натяжкой, ведь их комнаты находились прямо в здании Бюро, откуда им без сопровождения нельзя было и шага ступить, всё-таки это была территория Гино, и требовалось его разрешение, чтобы войти. Особенно Когами. Он рассматривал помещение, которое ещё казалось пустым и не обжитым, пусть и имело стандартную меблировку. У самого Когами помимо диванов и столика в комнате был оборудован лишь угол с тренажёрами, но и этого ему хватало, чтобы ощущать там собственный след. У Гино своего следа ещё не было, даже запах его трудно было уловить в этом просторном помещении с высокими потолками. В прежнем доме всё было пропитано его присутствием: скромная обстановка, педантичный порядок — и всё со следами его рук, потому что Гино таким и был, педантичным, строгим, собранным. Заботливым, тёплым. Они встречались зимой, но Когами почему-то, вспоминая его дом, представлял лето, открытые на задний двор сёдзи и солнце. Послышался знакомый цокот когтей о пол и из спальни показалась счастливая морда Дайма. Он подошёл к Когами, радостно виляя хвостом, но не запрыгивал уже, как бывало раньше, в попытке облизать с ног до головы. Пёс его не забыл, несмотря на пролетевшее время. Когами присел и стал трепать его по голове. — Привет, приятель, — улыбнулся он, — я скучал по тебе. Гино отвернулся. Он тоже услышал в этой фразе то, что Когами не решился сказать не только псу. — Здорово, что тебе разрешили держать собаку. — Дайм уже стар и совсем слаб, хотя и держится бодрячком, — ответил Гино. — Не хотелось бы оставлять его чужим людям, ему и так пришлось нелегко. Когами не знал, сколько времени Гино провёл в реабилитационном центре прежде, чем оказаться здесь, но даже пара месяцев заставила бы того беспокоиться о питомце. В центрах для взрослых латентных преступников держать собаку уж точно бы не позволили, и если пёс в это время находился в приюте, Гиноза непременно винил бы себя и за его заключение. — Будешь кофе? — предложил Гино, и Когами кивнул. Кухонная столешница была заставлена горшками с кактусами и другими растениями, которым ещё не нашлось места в новом жилище. Их было не так много, как прежде, но они несли в себе частичку жизненной силы Гино, его упорства и заботы. Они были словно его корни, которые он намеревался здесь пустить. Когами принял чашку из рук Гинозы и присел у стола, Дайм сложил морду ему на колени. Кофе у Гино был вкусный, но он ничем не отличался от кофе в автоматах Бюро — горячий, крепкий и синтетический, пускай это сложно было понять, если никогда не доводилось пробовать настоящий. Когами даже подумал, что теперь мог бы угостить Гино настоящим кофе, не боясь, что тот будет переживать за свой оттенок. Но от того, что теперь Гино был из тех, кому задумываться об этом не было смысла, Когами ещё меньше хотелось бы отравлять его. Как будто в нем ещё жила надежда, что Гиноза сможет вернуться в обычный мир. Когами очень хотелось спросить, что произошло с ним, но он был уверен, что сыграл в этом не последнюю роль, даже если Гино стал бы отрицать. — Это случилось тогда? — спросил Когами. Он до сих пор помнил боль в глазах Гинозы, когда они прощались. — Нет, — тихо ответил Гино. Он всё ещё стоял, отгороженный от Когами изгородью маленьких кактусов, и взгляд его был не менее колючим, чем иглы растений. Если он до сих пор злился, то зачем пришёл? Не смог справиться со своей злостью и обидой и сдался? Не похоже на Гино. Они встречались тогда чуть меньше трёх месяцев — ерунда по сравнению с тремя годами разлуки, что были после. И если у Когами, запертого в Бюро, другой жизни не было, то у Гинозы она была, она шла своим чередом. Он мог забыть Когами, мог отпустить и даже мог устроить свою жизнь с кем-то другим. У него получилось или он не захотел? На то, что их чувства вновь станут такими, как были когда-то, Когами не рассчитывал. Прежде они были близки и хорошо понимали друг друга, Гино был тем, кто мог поддержать Когами и помочь ему. Их взаимоотношения непременно наладятся, может, они даже останутся хорошими друзьями — в этом не было сомнений, только потребуется время. Дороги назад уже нет, и Когами принял это давным давно. Гиноза наверняка принял это тоже, а его обида была объяснима. Когами готов был принять его и с ней. — Что случилось, Гино? — прямо спросил он. — Зачем Бюро? Почему в этот раз ты опустил руки? — Ты не тот, кто имеет права спрашивать подобное, Когами. — У каждого, кто соглашается на работу исполнителя, для этого есть причина. Твоя причина — я? Гиноза промолчал, он не собирался отвечать на этот вопрос, Когами понял это. — Ты ни разу не написал мне, — произнёс Гино. — Хотя такая возможность у тебя есть. — Это было бы нечестно с моей стороны. Я понимал, что шансы увидеть тебя ещё хоть раз, были близки к нулю. — Я ведь даже не знал, жив ты или нет. Поймал своих призраков или отпустил их. — Тебе не стоило думать об этом, Гино, — Когами опустил глаза. Он отлично знал, насколько сложно ему самому было бы следовать подобному совету. — Всё было бы намного проще, если бы я смог ненавидеть тебя, Когами. Когами скользнул ладонью по тёплой шерсти Дайма. Тот зевнул, а потом, подняв голову с его колен, лениво побрёл в спальню, игнорируя свой вольер и подстилку, что располагались недалеко от кухни. — Раньше ты не позволял Дайму спать на кровати. — Всё когда-то меняется, — ответил Гино, голос его стал мягче. — Он уже совсем стар, ему немного осталось, — он помолчал, а потом, вздохнув, добавил: — Всё в прошлом, Когами. Когами согласно кивнул. — Не могу сказать, что я рад знать, что ты здесь, — сказал он. — Но мне приятно увидеть тебя снова, Гино.