мнимый свет

      Грей не особо верил в происходящее. Хотя оно не было чем-то из ряда вон выходящим — казалось, все как обычно, они на задании с Эрзой, Люси, Нацу, Хеппи. Они остановились переночевать в лесу, а не в каком-то старом, дешевом мотеле, как привыкли делать они на многих заданиях, но даже это считалось обычным. Они ночевали так и раньше. Но перед глазами темнело, а внутренности что-то неприятно пробирало, потому что Грей за тот небольшой, но не менее ужасающий период войны, смирился с тем, что так, как раньше, уже не будет. Будто бы за битвой с Акнологией, с Зерефом — ничего нет. Белый шум. Темнота.       Он думал, что и после победой над Эндом жизнь окончится, потому что загорелся целью победить его слишком сильно. Был озабочен, одержим. Но жизнь перевернулась с ног на голову, когда Джувия умерла, перевернулась еще несколько раз, когда он узнал, что энд — Нацу. После этого он чувствовал вину каждую секунду своей жизни, потому что эта новость не остановила его и он взаправду пошел убивать его. Грей думает, что он достоин чувствовать вину. Грей думал, что ему бы не пришлось чувствовать вину, если бы он исправил все ледяным гробом. Но у него не получилось. Из-за Нацу. Из-за Нацу, который должен был его возненавидеть и убить собственными руками — как минимум — за то, что Грей был ослеплен своей одержимостью.       Но Нацу не знаком с «обидой». Нацу знаком лишь со «справедливостью», и по его мнению справедливо будет спасти Грея несмотря ни на что. Несмотря на то, как бы сильно Грей не предавал их. Его. Так было, когда Грей ушел в Аватар, так было, когда Грей дрался с ним насмерть, когда их друзья — и мастер — умирали на поле боя. И Грею очень стыдно, он хотел быть стертым с лица земли словно солдаты Зерефа законом феи, но он не был хотя бы потому что сердце его было чистым, преданным гильдии. Но он не видел в этом толку — если бы он был по-настоящему предан гильдии, то здравый смысл бы остановил его от убийства Нацу. Но даже Эрза, чьи руки отныне покрыты ожогами и следами обледенения, не винит Грея за случившееся.       И он должен бы прислушаться к ним, вот только почти каждую ночь просыпается от кошмаров. Разных, но повторяющихся. В одном из них (самом страшном) он умирает, как говорят, самой мучительной смертью. Сгорает заживо в пламени. Умирает, сожженый огнем заклятого врага, которого должен был убить по просьбе отца. Он кричит, мечется на месте, но его прижимают к земле нечеловеческими лапами, и он ощущает, как плоть на нем краснеет, плавится, покрываясь мгновенно волдырями от ожогов. А перед ним тот, кто никогда не обжигал своим огнем всерьез. От этого осознания его будят слезы, текущие по щекам.       В другом он тоже умирает, но не от огня, а, как ни странно, ото льда. Будто бы Нацу не остановил его от ледяного гроба и он чувствует на себе то, что ощущала Ур, когда заковывала Делиору в лёд. Он всегда так смело принимался за это заклинание, потому что смерть в защиту гильдии — это искупление всех его грехов, но он никогда не завершал ледяной гроб из-за Нацу. Именно этим и пользуется его разум, предоставляя яркие картины того, каково бы это было. Каково, наконец-таки, ощутить ужас ледяного созидания на себе? Быть поглощенным льдом и полностью уничтоженным им? Изнутри. Будучи совсем одним — его не остановит Нацу на этот раз. И если на поверхности сознания он думает, что ледяной гроб это решение его проблем, избавление от преследующего чувства вины, то поглубже, едва ли не в сердце, он понимает, что не готов встретиться со смертью лицом к лицу, что в его голове, где держатся воспоминания о Ур, молящей его остановиться от совершения очередной фатальной ошибки, горит надежда быть спасенным вновь. Но это кошмар, это сон, где справедливость Нацу не играет никакой роли, потому Грей завершает ледяной гроб. И умирает, даже не подозревая, что проснется.       Он судорожно вздыхает, моргает часто, стараясь прогнать набежавшие слезы. Он совсем не хочет расплакаться, потому что не сумеет остановиться, ведь каждый раз он едва ли не рыдает, когда вспоминает о своих снах, которые будто бы мстят за то, что все мирно кончилось на той войне, где проблеск надежды даже не имел право на существование. Время позднее. Вернее, уже близится утро, но на небе пока было совсем темно, и все спали, кроме Грея. Он вновь проснулся от кошмара и вышел к слабо горящему костру. Едва грел своим теплом, в отличие от адского пламени из его сна. Парень усмехается этому. В жизни все было гораздо лучше, чем во снах, которые вытягивают все, что не дает ему покоя где-то глубоко внутри. Это, конечно же, если не считать чувства вины и ощущения, что он был достоин смерти, чтобы искоренить все возможные обиды.       Он достает пачку сигарет из кармана, но не успевает вытащить сигарету, как в тишине леса раздается звук открывающейся палатки. Это пугает Грея, что он вздрагивает и растерянно смотрит в сторону источника шума. Нацу. Грей отводит взгляд обратно к костру, думая, что парень просто проснулся по нужде и скоро вернется спать, даже не обратив внимание на Грея. И слава богу — ведь его глаза на мокром месте, а в руке сигарета. Нацу злится, когда Грей курит. Но к сожалению Грея он не уходит, а садится рядом на холодное бревно. У Грея дрожат руки — то ли от мнимого холода из сна, где заживо покрывается льдом, то ли от прежнего волнения из-за мыслей о войне, и он старается трясущимися руками поджечь сигарету об огонь из костра, но роняет её. Нацу успевает поднять ее быстрее, и Грей даже хмурится из-за этого, предчувствуя, что Нацу ее сломает, но он лишь выдыхает на нее и конец сигареты загорается, выпуская едкий дым. Драгнил щурится и протягивает сигарету Грею.       — Спасибо. — Фуллбастер приятно удивлен, что Нацу не превратил сигарету в пепел лишь потому что ему не нравится запах ее дыма. Но он и не подозревал, что Нацу было также неспокойно на душе, что он сам бы закурил, если бы это хоть чуть-чуть расслабляло от постоянно напряжения и стресса. Но сигареты не помогали — они оба знали это, несмотря на то что Грей закуривал, когда чувствовал себя неважно. Это просто было очередным самообманом, чтобы отвлечься. Грей бросает благодарный, смущенный взгляд на Нацу и робко замечает, что Драгнил смотрел на него безотрывно. Грей тут же отводит взгляд, потому что с недавних пор ему стало тяжело смотреть Нацу в глаза. Не выдерживал чувства вины, накрывающим, словно цунами, когда он видел лицо энда, которого должен был убить. Нацу это заметил еще давно — буквально сразу, когда Грей стал избегать его после войны. Когда стал все реже задирать его и реагировать на провокации Нацу. Когда отводил взгляд всякий раз, когда они смотрели на друг друга. Когда опускал голову, скрывая выражение лица, будь они вместе на задании.       Это заставляло сердце Нацу рваться на куски, потому что он не хотел такого исхода. Он хотел спасти Грея, победить Зерефа самостоятельно, победить Акнологию, чтобы его друзьям больше не пришлось бояться и ставить себя перед судьбоносным, смертельным выбором. Но Грей не переставал бояться, не переставал истязать себя и мучиться, потому что предстал перед врагом пострашнее Зерефа — перед самим собой. Нацу это выводит из себя. Точнее, раньше выводило. Он так хотел подойти к Грею и сказать, чтобы он перестал думать обо всем, о чем он там себе думает, потому что его лицо говорило за себя. Что в его голове ни одной светлой мысли. Сейчас нет ярости и агрессии, Нацу не хочет взять Грея за грудки и толкнуть к стенке, так, чтобы дыхание сперло, он хочет упасть ему в ноги и с безысходностью в голосе скулить «что я могу сделать, Грей? Что я могу сделать?».       — Хватит отводить взгляд, Грей. Ведешь себя, будто бы в чем-то провинился. — Нацу находит весьма опрометчивым затрагивать эту тему. Предчувствует заранее свой проигрыш в этом разговоре. Такое ему ощущать непривычно. Но Грей такой закрытый и холодный — теперь даже более, чем обычно, — что Нацу уверен, что до правды ему не добраться. Но сердце щемит слишком сильно, когда все, что он видит на выражении лица брюнета — лишь раскаяние.       — «Будто бы», Нацу. — особенно язвительно произносит Грей в ответ, будто бы насмехается над Драгнилом, а не над самим собой.       — Не говори мне, что вся эта драма из-за того, что мы подрались тогда. Я даже ничего не помню, кроме того, что нас остановила Эрза. — Нацу чувствует, что ошибается и сейчас — эту драку нельзя было так преуменьшать. Хотя бы потому, что они чуть не убили друг друга тогда.       — Какая разница, Нацу? Зато я прекрасно помню, как без колебаний отправился к тебе, когда Инбер сказал, что ты… — Он повернулся к Драгнилу, говоря это с яростью, причем, на самого себя, а Нацу пытался расслышать хоть что-то, пока ловил на себе взгляд слезящихся синих глаз, которые он не видел прямо перед собой, наверное, вечность. — Меня должны были выгнать, как выгнали Лаксуса тогда. Или я должен был окончить все ледяным гробом — так, хотя бы, не страдал никто. От чувства обиды, вины. Я бы победил Зерефа. Жертвуя своей жизнью, конечно, но я мог сделать так, чтобы вы не горевали об этой потере. Но я не смог. Опять.       — В смысле, не горевали? — Нацу слабо представляет такой исход ледяного гроба. Вид побежденного Зерефа, возможно, и дарил покой, но не когда он в огромной глыбе льда.       — Я мог стереть воспоминания о себе у всех, чтобы Зереф был побежден без последствий. — Грей жалеет о том, что признался в этом, в ту же секунду, как слова срываются с его уст, потому что Нацу бледнеет от шока, а затем, пару секунд спустя, краснеет от злости. Все это было различимо даже в свете едва полыхающего костра.       — И после такого ты чувствуешь вину из-за того, что пошел убивать меня? Ты издеваешься, Грей? — Грей вновь хочет отвести глаза, убежать от проникающего в сознание разгневанного взгляда Нацу, но у него не получается, потому что Драгнил резко поднимает руку, жестикулируя, и Грей инстинктивно поворачивается к нему опять. — Я не хотел тебя нагружать своими проблемами, Грей, потому что по твоему состоянию у тебя и так их по горло, но, похоже, ты даже не понимаешь эгоистичность своих поступков. Для тебя самое ужасное это то, что тебя не остановило, что я энд, но я плевать на это хотел. Ты был в состоянии аффекта, ты думал, что Джувия умерла и так далее. Возможно, я оправдываю тебя, но поверь, то, что ты нарушил обещание в третий раз, то, что был на грани смерти в очередной раз, намеренно, было для меня гораздо больнее. И до сих пор. Мне снится, как я не успеваю придти, Грей, и от тебя остается только лед. И от этого кошмара я просыпаюсь почти каждую ночь. Как и сейчас.       Грей впервые за долгое время осознанно смотрит ему в глаза, словно пытаясь удостовериться в правдивости сказанного, и, к собственному ужасу, не находит в зеленых дрожащих глазах ни капли лжи. Он никогда бы и не подумал, что они с Нацу на одной же лодке. Этого ему не хотелось, ему хотелось бы, чтобы все плохое досталось только ему и тому решением светит в конце тоннеля то заклинание, которое он начинал с мнимой решимостью столько раз, сколько и не смог закончить.       — Я благодарен тому, что я все-таки смог остановить тебя, что я успел. Благодарен, что сейчас ты дышишь, Грей. Но от этого мало толку, потому что ты не живешь. Ты существуешь, просто тратишь дни напролет, думая о том, что… — Он прерывается, часто дыша. Грей впервые видит, что Нацу зол и в отчаянии одновременно. — Не знаю, наверное, о том, что лучше бы ты умер, ведь так бы стало лучше. Лучше, потому что ты бы не чувствовал вину передо мной. Но мне не стало бы лучше, Грей. Это тебя хоть чуточку волнует?       Грей отворачивается и замечает, что половина его сигареты сгорела просто так. Он затягивается ею глубоко, подавляя тяжелый вздох от обреченности, накатившей от этого неожиданного и неприятного разговора по душам. Неприятный он лишь потому что Грей всегда противился посмотреть на ситуацию с чужой стороны. Ведь его путь — единственно верный, потому что на благо других. И Грею было плевать, что его не понимают. Но оказалось это он не понимает. Что блага здесь нет совсем. Ни для кого.       — Я уже сказал, что мог сделать так, что ты бы даже не помнил обо мне. Тебе не стало бы хуже от моей смерти. Меня бы словно и не было. И, как бы это грустно ни звучало, цена моей жизни и памяти обо мне стоила вашего спокойствия. — Нацу смотрит на него, будто бы на сумасшедшего. На лице Грей читает «ты не слушал, что я сказал?». — Я знаю, что тебе не стало бы лучше, Нацу. Но я хотя бы мог позаботиться о том, чтобы не стало хуже.       Драгнил смотрит пристально, хмурясь в недоумении, на Грея. Пытается в его лице разглядеть хотя бы намек на здравый смысл, но, кажется, такового не осталось у парня, прожигающего дни (и годы) в самобичевании, ненависти к самому себе. Срастаясь с чувством вины, словно корни деревьев между собой. Нацу, может, и чувствовал жалость, но рядом с ней теплится обида. Обида не на Грея, а на несправедливость жизни, возможно, на судьбу, из-за которой Грей… такой. По-глупому самоотверженный. Как и Нацу, впрочем. Но с ним это никогда не доходило до смерти. А с Греем? Не раз. И не два.       Нацу старается обдумать его слова, но чем больше они звучат в голове, тем яростнее бурлит кровь внутри. Он вновь бросает на Грея, ожидающего его реакции, растерянный на этот раз взгляд. А затем ударяет по скуле кулаком, да так, что Грей сваливается на землю с бревна, на котором сидел. Роняет сигарету, к которой притронулся лишь раз-другой. Падает на спину, а Нацу мигом садится на него, не успев дать Грею придти в себя после удара, не успев дать ему подняться. Нацу садится на чужие бедра, чтобы ударить еще раз. Сильно, вкладывая всю обиду от сказанных слов. Потому что Грей не понимает, сколько ему ни объясняй. Он будет продолжать считать, что помереть — лучший выход. Будет считать, что все на него обижены, ведь он не умер, а должен был. Если Грею так не терпится попасть на небеса, Нацу устроит ему ад на земле. Он бьет кулаками, костяшки которых уже наверняка сбиты и окровавлены, как и до того белоснежные скулы Грея, но Нацу это не волнует. Грея же не волновало то, как будет ему?       Драгнил останавливается через несколько десятков секунд, когда осознает, что весь гнев, благодаря которому он нещадно ударял Грея все свирепее, растворяется, потому что Нацу запоздало замечает, что брюнет и не защищается. Не сопротивляется, будто бы даже это воспринимает частью искупления своих грехов. Нацу злится и на это. Но ругаться он не в силах. Это и не поможет.       — Хватит. Хватит так вести себя, Грей. Ты не единственная жертва обстоятельств. Мне приходится получать не только от чертовой судьбы, но и от тебя. Это хуже. Ты не понимаешь, да? — Нацу в темноте почти не видит, слабо горящий костер за его спиной не освещает лица Грея. Но его пустой и безжизненный взгляд он различит даже в кромешной тьме. Потому мурашки неприятным табуном бегут по коже. Будто бы Грей перед ним — не тот, до которого возможно достучаться. Не тот, кого можно остановить от ледяного гроба. Словно Грей из кошмаров Нацу, разве что, не превратившийся в лед, но только лишь для того, чтобы пробирать холодом до костей своим мрачным, стеклянным взглядом. От этого Нацу накрывает неожиданной волной паники и отчаяния. Он хватает Грея за руку, которая безумно-безумно холодная, будто бы такая же безжизненная, как и синие глаза. Нацу едва трет пальцами по бледной, тонкой коже, словно непринужденно, но в то же время беспокойно гладит. Хмурится жалостливо. Грей молчит. Нацу решает продолжить говорить, все еще веря, что Грей его услышит. Потому что Нацу всегда в него верит.       — Ты сказал, что мог бы стереть себя из памяти друзей, чтобы мы не горевали. Но кем бы тогда мы стали, Грей? Думал ли ты об этом? Что стало бы с Эрзой, которая осталась в гильдии только из-за твоей поддержки? Что стало бы с Джувией, которая вступила только из-за тебя? — в Грее, кажется, впервые за долгое время просыпается совесть. Он по-привычному отводит взгляд от Нацу, который смотрит на него безотрывно. — Что стало бы со мной без тебя? Кем был бы я, Грей, если бы не помнил тебя. Не помнил бы и половину своей жизни.       Грей шевелится впервые, как Нацу сел на него, лишь для того чтобы стереть слезы у глаз. Протирает их пальцами у самого века, лишь бы они не скатились по щекам, где будут щипать следы от чужих ударов. Хотя это его едва заботит. Скорее, не хотелось бы так очевидно плакать при Нацу. Ему хотелось показать твердость своих намерений, которые ему хоть и не хватало сил закончить, но когда-то же должно было хватить, чтобы всем стало спокойнее. Но только Нацу заговорил о своих чувствах, о том, как видит это он, лед Грея треснул. Совсем-совсем. Скорее, даже расстаял. Потому что решение, которое всегда было маяком, помогающим Грею в самые отчаянные битвы, грозящие смертью товарищей, оказывается, было не спасительным. А роковым.       Нацу отпускает руку Грея, отмечая, что его собственные ладони вспотели, а брюнет после этого мгновенно двумя руками закрывает лицо, пытаясь скрыть то ли слезы, то ли пораженное выражение лица. Нацу поднимается с парня, отряхивается от грязи и боязливо поворачивается в сторону палаток, но, не заметив никого, кто бы неожиданно проснулся, удивляется, что никто не проснулся от их драки. Его избиения, точнее. Поворачивается вновь к Грею, который иногда жадно глотает воздух резкими вдохами, словно он сильно плакал только что. Но Нацу этого заметить не успел. От этого у него опять болезненно щемит в сердце. Он протягивает руку лежащему парню.       — Вставай.       Грей открывает глаза и уставляется на руку Драгнила так, будто бы никогда не принимал от него помощи. Нацу с тягостной усмешкой подмечает мысленно: принимал, но никогда не хотел.       Но Грей протягивает ему руку в ответ, встает на ноги с его помощью. И взгляд больше не отводит. Потому что Нацу — даже неожиданно откровенный, непривычный и особенно уязвимый перед ним — продолжает спасать Грея. Вытаскивает его из тьмы самопожирания на своих плечах, которые слабеют с каждым разом. Грей не может обещать. Но он хочет постараться не лезть туда снова. Чтобы его — и, как оказалось, сон Нацу в том числе — с ледяным гробом не стал однажды вещим.